Он смотрел осмысленно и явно узнавал меня.— Пить хотите? — спросила я.— Да, — шепнул он.Я поднесла к его рту поильник. Он жадно, словно птенец стал глотать. Кадык на шее ходил, словно прыгающий шарик для пинг-понга. Он отвалился на подушку. Я отставила поильник, осторожно помогла ему повернуться чуть больше на спину. Подровняла сбоку подушки, отошла от него и остановилась в изножье, глядя ему прямо в глаза.— Сколько я уже…так… А? — спросил он тихо.— Вторую неделю, — ответила я после недолгого колебания — говорить ему правду или нет?Окно было плотно прикрыто шторой, горела лампа на столе — все под той же узорчатой шалью. Он покосился в сторону стоявшей неподалеку раскладушки с пледом и подушкой. На ней я провела все эти ночи. И он, кажется, это понял.— Устроил я вам… Веселую жизнь, — попытался улыбнуться он. И добавил еще тише. — Оля…Я, не веря собственным ушам, уставилась на него. А он — он улыбнулся, — шире. И я, лишь бы что-то сделать, лишь бы скрыть странные, самой мне еще непонятные, внезапно на меня нахлынувшие ощущения, отвернулась, взяла со стола градусник. Стряхнула и сунула ему под мышку.— Держите… Покрепче.Теперь я старалась не смотреть на него, старалась не встретиться больше с ним взглядом. Спросила его:— Вы есть хотите…Андрей?Я услышала, как он шевельнулся. Скрипнули пружины моего старого дивана. Стихли. Негромко тикал будильник.— Вы знаете, кажется, хочу… Даже очень хочу.Я, по-прежнему не глядя на него, метнулась по коридору на кухню. Лихорадочно быстро достала и сунула в microwave большую чашку с куриным бульоном. Налила воду в ковшик, чтобы сварить яйцо. Бросила в дуршлаг под горячую проточную воду помидоры, редис, зелень.Сунула в рот сигарету, прикурила. Пальцы у меня безостановочно дрожали.— Прекрати истерику, — шепотом приказала я себе. — Немедленно, слышишь?Я отбросила сигарету, вытянула вперед руки, растопырила пальцы. Собралась. Напряглась, глубоко вдыхая через нос, задерживая дыхание и потом шумно выпуская воздух через приоткрытые губы. Расслабилась. Снова напряглась и расслабилась. Постепенно дрожь исчезла. Я закрыла дверь в коридор и быстро набрала по памяти телефонный номер.— Вторая хирургия, — послышался в трубке девичий голос.— Добрый день. Позовите, пожалуйста, Сергея Иваныча Миллера Это очень срочно.— Он сейчас на обходе и подойти не может, — сварливо ответил мерзкий голос.Я выдохнула воздух вместе с подкатывающей злобой.— Скажите ему, что это Драгомирова. Очень срочно. Пожалуйста!После паузы:— Ладно, я попробую…В трубке деревянно клацнуло. Слышались какие-то отдаленные голоса, звяканье посуды, смех. Потом — приближающиеся шаги и голос Сережи сказал:— Я слушаю вас.— Это я.— Да, я понял.— Он пришел в себя. Ему лучше, гораздо лучше. Есть хочет. Улыбается.— Вот как?В трубке повисло молчание.— Ты сейчас не можешь говорить, Сережа? — спросила я утвердительно.— Совершенно верно, Ольга Матвеевна.— Я поняла. Но я хочу, чтобы ты заехал ко мне сегодня. Посмотрел его. Заедешь?Он подумал и ответил:— Ну, что ж… Это не исключено. Вы, судя по всему приняли единственно верное решение.— А когда? Вечером?— Да.— После шести?— Нет, в эти сроки на симпозиум я, скорее всего, поехать не смогу, слишком много работы.— После семи-восьми вечера?— Да. Совершенно верно. Я рад, что конференция закончилась именно так. Рад за вас, — сухо и официально сказал он. — Всего наилучшего, Ольга Матвеевна.И повесил трубку. * * * Мне, честно говоря, было очень неудобно кормить его бульоном — он лежал на диване так, что мне пришлось орудовать левой рукой, поднося ложку к его рту. Он, пряча глаза, жадно, словно не ел от рождения, глотал. Пальцами здоровой, левой руки он с трудом удерживал кусок хлеба — но ведь сам настоял на этом. Бульон был еще горячий и он смешно, по-детски хлюпал, вытягивая губы дудочкой.А сам все косил, косил потихоньку на меня глазом — думал, я не замечу.Мальчишка.Яйцо он смолотил еще раньше. Я поднесла к его губам последнюю ложку бульона. Он выпил и, задержав ложку во рту, ловко ее облизал. Я отвернулась от него, ставя чашку на поднос и невольно не сдержала улыбки. Он откинулся на подушки. Легко поморщился, — видно потревожил рану.— А салат? — строго спросила я.— Я уже наелся, спасибо… Я не хочу салата, правда, не хочу, — жалобно заныл он. — Ну, Оля, не мучайте меня, я же в конце концов больной…— Не больной, а выздоравливающий, — я поднесла к его груди блюдечко с овощным салатом.Он обреченно вздохнул и открыл рот, снова напомнив мне голодного прожорливого птенца. Белобрысого худого птенца с выступающими из-под бинтов ключицами. После третьей ложки он отодвинулся и промямлил:— Все, спасибо… Ей-Богу больше не могу.Я составила посуду на поднос. Уже было подхватила его, но тут он сказал:— Мне надо позвонить. Можно?— Конечно, можно. Но только учтите — о том, чтобы вам отсюда уйти — и речи не может быть. Ясно?Он кивнул. Я положила ему на постель трубку радиотелефона и вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.На кухне я услышала — по звонкам параллельного аппарата, как он набирает номер. Один раз набрал — и сбросил. Второй раз. Кажется, у него — там — никто не брал трубку.Я закурила, стоя у окна. Свет я не зажигала. Смотрела привычно-бездумным взглядом на мокрую крышу дома напротив, слабо освещенную уличными фонарями. Все так же мерно вспыхивали разноцветные буквы рекламы. И снова шел дождь. Просто какой-то вселенский потоп, а не осень.Я зябко поежилась, прислушиваясь. Он никак не мог дозвониться. Короткое треньканье звонка — и тишина. Судя по всему, он прекратил свои попытки. Я обхватила себя руками за плечи. Очень мерзко и холодно было на улице и — у меня в квартире. Или, быть может, мне все это только казалось?..Я нашла на подоконнике початую бутылку, налила в стакан минералки и запила ей таблетку сонапакса. Это была последняя таблетка в упаковке. Я снова обхватила себя за плечи.Мне было холодно. Глава 27. СВИДЕТЕЛЬ. Я с превеликим трудом опустил ноги с дивана на мягкий ворсистый ковер. Меня резко шатнуло вбок. Я посмотрел вниз и сделал два замечательных открытия. Первое — что на мне, кроме бинтов ничего не было. А второе — из-под дивана нагло высовывалась стеклянная шея медицинской утки. Я невольно поморщился от смущения, от неловкости сразу нахлынувших при виде этого предмета бредовых полувоспоминаний.Встал я вроде бы только с третьей попытки — толком я не считал. Первая-то и вторая закончились ничем: голова закружилась и я повалился обратно на диван, невольно застонав от боли в спине. Но третья попытка закончилась более ли менее удачно: я все-таки встал. Стянул с постели простыню и кое-как укутался в нее.Я добрел до стены и, придерживаясь за нее дрожащей рукой, поволок непослушное тело из комнаты. Миновал одну дверь, вторую — входную. Налево, на кухню уходил короткий коридор. В кухне свет не горел. И через стеклянную дверь я увидел ее. Она стояла, обхватив себя руками, смотрела в окно. Я, пошатываясь, вглядывался в ее тонкий профиль — темные короткие волосы обхватили плотным шлемом голову, матово поблескивали в вечернем полумраке и на них слабо плясали блики уличных рекламных огней.Она была одна. Гордо выпрямленная спина, королевская осанка. Мой несостоявшийся убийца. Я на секунду представил себе — что могло произойти, невольно зажмурился от яркости этой мысли, а когда открыл глаза, то она уже обернулась.Она выскочила в коридор, обхватила меня рукой и подставила свое острое плечо под мое здоровое.— Вы что это?! Вы что, совсем с ума сошли? — бормотала она заполошно и я совсем рядом вдруг увидел ее — клянусь! — искренне испуганные глаза, обведенные темными кругами от постоянного недосыпа.— Вы с ума сошли, Андрей!..— Я это… Мне надо… — промямлил я.— О, Господи! А позвать меня нельзя было?..Она подвела меня ко двери в туалет, включила свет и мягко подтолкнула вовнутрь.— Спасибо, — глупо пролепетал я. * * * Я лежал на диване на животе, обнаженный по пояс. Ее друг-хирург возился у меня за спиной, снимал швы. Не скажу, что эта процедура доставляла мне большое удовольствие.— Прекрасно, — бормотал он себе под нос. — Дивно… Да ты посмотри, Оля, какой шовчик…косметический прямо, просто пластика… Все!Краем глаза я увидел, как он швырнул пинцет в маленький эмалированный тазик, который она держала перед ним на вытянутых руках. Мелькнул другой пинцет, с намотанной на него ватой. До меня донесся запах йода, спину резко защипало. Я прикусил губу, чтобы сдержать разные нехорошие слова, активно рвущиеся на волю.— Та-ак… А теперь присядем.Он помог мне усесться. Она уже протягивала ему тампоны и пластырь. С моей спиной доктор разобрался довольно быстро.— Можете ложиться, — сказал он.Я лег и она укрыла меня одеялом.— Пойдем, — сказал он и повел ее из комнаты. На пороге обернулся и без тени улыбки произнес:— Прощайте.— Всего доброго. Спасибо, — сказал я.Я сказал это искренне. Ведь он-то действительно ни в чем не был виноват. В отличие от всех нас.Доктор плотно закрыл за ней дверь в комнату и я уже больше ничего не мог толком разобрать, кроме еле-еле доносящегося из прихожей глухого бормотания.Ватно хлопнула входная дверь.Она появилась на пороге комнаты. Приостановилась на миг, потом решительно и ловко стала собирать постельное белье с раскладушки. Я следил за ней. Она вынесла белье, матрас. Стала собирать раскладушку. Встретилась со мной глазами, но ничего не сказала. Вынесла раскладушку и недолго погрохотала ею в коридоре.Вернулась, села — напротив меня в кресло. Помолчала, старательно не глядя на меня. У нее вообще была привычка смотреть на собеседника как-то вскользь: вроде на тебя, а вроде бы и не на тебя.— Сережа… Сергей Иваныч, то есть доктор… Он сказал, что самое серьезное уже позади. Но еще требуется как минимум неделя покоя. Никаких физических нагрузок, — сказала она. — А потом… В общем, вы практически здоровы.— Я завтра же уеду, — сказал я. Помолчал. — Спасибо вам за все.Это прозвучало весьма двусмысленно и я внутренне покривился за ляпнутую мной глупость.— Нет, — покачала она головой. — Неделя.Я помолчал. Отвернулся, уставился на потолок и с усилием — для себя — сказал:— Простите меня, Оля, если сможете. Простите.Я не слышал ни звука. Она молчала и никак не отреагировала на мои слова. Я медленно повернул голову и встретился с ней взглядом.В нем не было равнодушия, в ее взгляде; но он был какой-то отрешенный, спокойный и мерцающий. И еще я не прочитал в нем ожидаемой мной ненависти.— Бог простит, — сказала она как-то устало. — Чего у меня-то просить… Я не Бог.И в этот момент пронзительно затрезвонил телефон. Раздались два звонка и он умолк. Она внимательно смотрела на телефонный аппарат. Он снова ожил. Еще два звонка — и только тогда она сняла трубку.— Я тебя слушаю, Сережа, — сказала она.И тут же выражение ее лица резко изменилось.— Извините, я перейду в другую комнату, что-то здесь сигнал плохо проходит, — сказала она и быстро вышла, закрыв за собой дверь.Я посмотрел на другую телефонную трубку, лежащую неподалеку от меня на автоответчике. Чего и говорить, искушение было просто гигантское. Я даже было потянулся к трубке, но вовремя отдернул руку, словно она уже вошла в комнату и застукала меня за этим непристойным занятием.— Подонок, — прошипел я сам себе.Вместо трубки я взял из пачки, валявшейся рядом с автоответчиком, сигарету. Поискал глазами зажигалку. Ее не было. Я, покряхтывая, поднялся, доплелся до письменного стола. Рядом с компьютером обнаружил спичечный коробок с этикеткой какого-то голландского отеля. Прихватил помимо коробка и девственно чистую пепельницу, вернулся и сел на диван.Первая затяжка была подобна нокдауну.Меня словно ударом кулака отбросило к твердой спинке дивана, я нечаянно задел рану и зашипел от боли, закашлялся. Перед глазами все поплыло. Я согнулся в три погибели, продолжая кашлять, разбрызгивая слюни и сопли.Сигарета внезапно исчезла у меня из пальцев.— Вы что, спятили?!Она стояла передо мной, разъяренная, как фурия.— Немедленно ложитесь! Я кому говорю?! Немедленно!Я заполз под одеяло, судорожно откашливаясь. Она была уже одета — плащ, высокие шнурованные ботинки, длинный, замотанный вокруг шеи шарф.— Вы что же, уходите? — сипло пролаял я.— Ухожу. Я не надолго. Лежите. Через час температуру обязательно померяйте. И вот что: ни на какие телефонные звонки не отвечать. Ни на какие, вы меня слышите? К двери не подходить, никому не открывать, хоть сам папа римский придет! И не курить!Последнюю фразу она произнесла, уже стоя в дверях.— Постойте, — вымолвил я. — Что-то случилось? Что?Она не ответила. Мелькнула пола плаща, простучали каблуки и прощально бухнула дверь. Глава 28. ПАЛАЧ. Я неслась с включенным дальним светом и бело-желтые лучи фар моей «хонды» судорожно плясали по выбоинам хронически разбитой питерской мостовой. Я долго вертелась по слабо освещенным, пустым почти в это время улицам, пробираясь по Васильевскому к Гавани. Все улицы в округе, как нарочно, были перерыты, в самых неподходящих местах в свет фар попадала бело-красная блямба «кирпича». Крутя баранку, я почти в голос материлась — времени у меня было в обрез. Но я не могла опоздать — это было исключено. И я не опоздала.Описав широкую дугу и затормозив так, что покрышки взвизгнули об асфальт, я припарковалась почти у самой кромки причала — как мне и было приказано по телефону. Выключила двигатель, вырубила дальний свет, приспустила боковое стекло и с шумным вздохом облегчения откинулась на спинку сиденья.Я посмотрела на часы — до назначенного времени оставалось ровно две минуты.В темноте слышался ритмичное чмоканье волн, облизывающих бетонные сваи пирса. На пришвартованном неподалеку небольшом пассажирском, судя по высвеченному на трубе флагу, шведском лайнере ярко горели огни, звучала приглушенно музыка, доносились обрывки громкого разговора на каком-то головоломно-скандинавском языке, — но того, кто говорил, видно не было. Но кажется, там ругались. А вообще-то все палубы лайнера были безлюдны.Мысли у меня лениво ворочались в мозгу, посторонние незначащие мыслишки, и что удивительно — я совершенно не нервничала и не боялась предстоящей встречи.Я снова бросила взгляд на светящиеся стрелки часов: уже прошло назначенное время, и еще десять лишних минут, но никто не шел ко мне, никого я не видела на пустынной площади, насквозь продуваемой морским холодным ветром.Внезапно поодаль мигнули три раза фары приткнувшейся в тени гостиничного здания легковой машины. А вот ее-то я сразу и не заметила.Я ответила, как и было мне велено, тем же — тремя короткими вспышками фар своей машины. Послышался негромкий хлопок двери. Из машины вышел мужчина в длинном плаще и быстро двинулся в мою сторону. Остановился перед капотом «хонды», бросил взгляд на номера. Я открыла правую дверцу. Он неуклюже плюхнулся на переднее сиденье. Молча протянул руку в перчатке и повернул к себе мое лицо. Не грубо, но повелительно. Разжал пальцы и так же молча вытащил из внутреннего кармана плаща конверт, а из него — толстую пачку фотографий небольшого размера, сделанных «полароидом».— Включите в салоне свет, — приказал он, протягивая мне фотографии.Я щелкнула выключателем и посмотрела на мужчину. Нижняя часть его лица, обращенная ко мне, была прикрыта поднятым воротником плаща. Но это был не тот, первый, в берете и очках, который водил меня в заброшенный подвал. Определенно другой. Слегка помоложе да и ростом этот был повыше. Я неохотно отвела взгляд от его лица.При свете лампочки, загоревшейся в салоне, я стала разглядывать фотографии. На них был снят один и тот же человек, но сначала я его не узнала, честное слово. И только вглядевшись повнимательнее, поняла — кто это.Гольднер Виктор Эммануилович, врач-нарколог, номер второй из моего досье.Его фотографировали сверху и чуть сбоку. На некоторых снимках глаза у него были открыты, на некоторых — закрыты. На нескольких снимках он улыбался бессмысленно-счастливой улыбкой: жирный, голый по пояс, без носков, в одних мятых брюках. Расплывшееся по нечистому матрасу тело блестит от пота. Под маленькими свинячьими глазками чернеют огромные синяки, волосы на лысоватой голове свалялись в колтун. Омерзительное зрелище. С похмелья он был, что ли?— Чего это он? — шепотом спросила я.Мужчина покопался в фотографиях, вытащил один из снимков и сунул мне под нос. На снимке был виден не в фокусе край лица Гольднера, кусочек той же идиотической улыбки и вытянутая, повернутая ладонью вверх левая рука. Внутрення поверхность руки вся была в мелких багрово-красных язвочках, струпьях, синюшных точках.— Что это? — ткнула я в снимок.Мужчина ответил негромко и, как показалось мне, даже раздраженно, словно я не понимала каких-то очевидных вещей.— Ваш лепила стал законченным наркоманом, морфинистом. На всю свою оставшуюся жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26