Бесшумный ветерок наводил рябь на лазурные морские воды и легонько колыхал бурые травы. Сначала он не узнал своей машины. Не сразу понял он и то, что сдавленное в ней тело принадлежит ему.Потом он подлетел чуть ближе и разглядел кровь на черных волосах, искореженное и искалеченное тело мужчины, зажатого смятым железом, и вспомнил, на какой бешеной скорости гнал машину. Но даже тогда, когда до него вдруг дошло, что это его собственное тело, он не испытал ни малейшего сожаления, потому что был свободен, как никогда, и нескончаемая драка была позади. Все ярче распускающийся цветок пламени повлек его из кабины, и он с невероятной, умопомрачительной скоростью помчался по световому тоннелю.Ничего он сейчас так не жаждал, как добраться до конца тоннеля, но мужчина с седыми волосами, облаченный в красный купальный халат, преградил ему путь. Фигура мужчины непонятным образом светилась наподобие японского бумажного фонаря со свечой внутри. Не светились на нем только пять черных дыр, пробитых в животе. Мужчина не произносил ни слова, да в том и не было нужды. Миднайт узнал своего прежнего хозяина, врага и соперника – Сэма Дугласа – и мог читать его мысли. Сэм безмолвно приказал ему возвращаться обратно.Не мешай мне.Сэм покачал головой. Ты должен помочь Лейси.Потом Миднайт увидел отца и мать и брата Натана. С ними, судя по всему, все было в порядке. Они тоже давали понять ему, что хотят, чтобы он вернулся назад. После этого он уже не так сопротивлялся незримой силе, гнавшей его назад по тоннелю.Миднайт почувствовал, как все его тело пронзила резкая боль, особенно невыносимо ее раскаленные лезвия жалили голову и лоб. Его всосало обратно по тоннелю в несчастное, сплющенное, почти безжизненное тело в машине. Обратно в полубессознательное состояние, которое было сама боль, потерянность и ужас.Он почувствовал тяжесть сотни килограммов железа, навалившегося на его грудь. Он хотел подняться и снова полететь, но не мог: он оказался в ловушке.Ему нужно было свободное пространство. А вместо этого его закрыли в ловушке.Потом он услышал голоса. Сварщики резали то, что осталось от машины, чтобы извлечь его на свет Божий. Каждый раз, когда они отбрасывали очередной кусок металла, это причиняло ему неизъяснимую боль, еще большую, чем раньше.Ему ненавистна была сама мысль о том, что он будет в ловушке собственного тела. Он молил о смерти. А вместо этого его вытащили. – Несколько часов спустя Миднайт очнулся от – прикосновения к голове и груди руки в резиновой перчатке. Повсюду из его тела торчали иглы. Одежду разрезали и стянули с него, и он лежал ЧРД ослепительным светом, который согревал его. Свет струился с потолка. Люди в белых халатах о чем-то тревожно переговаривались шепотом. Одна из врачей особенно запомнилась ему: у неё дрогнула рука и выпустила скальпель. Боль нахлынула из глубин тела, и она была хуже всех игл и скальпелей, вместе взятых. Ему казалось, что каждый нерв в его черепе взорвали острыми иглами и стеклами. Он хотел заговорить, объяснить им, что хочет.А вместо этого их закрытые масками лица.Когда свет снова вспыхнул, послышались тревожные голоса врачей:– Мы теряем его…Но он вовсе не потерялся. Он покинул свое тело и свободно парил над ним, ни боли, ни тьмы больше не было, он свободно плыл над ними, созерцая со стороны, как они яростно сражаются за его жизнь.Он особенно сочувствовал этой женщине-нейрохирургу. Она была высокая и стройная, и взгляд у нее был напряженный и полный ужаса. Миднайт обратил внимание, что у нее заметно дрожат руки, а все, затаив дыхание, смотрели, как она умело делает свое дело.А потом Миднайт проплыл сквозь стену и очутился в комнате ожидания. Там сидела Лейси – одна-одинешенька, вся в слезах. Десять лет он твердо верил, что сердце у нее изо льда, что ей дела нет до того, жив он или мертв, что она вышла за Сэма только из-за его денег.В какую-то долю секунды он понял, что ошибался.В лице у нее не было ни кровинки, и она без слов молилась за него; всем сердцем и душой она отдалась мольбе. Он спустился к ней и пытался заговорить, как-то утешить ее, объяснить, что в смерти ничего страшного нет. В какое-то мгновение она будто очнулась и стала оглядываться по сторонам, словно чувствуя его присутствие. Но она не могла увидеть или услышать его, а здравый смысл убеждал ее: надо быть безумной, чтоб думать, что он где-то здесь. И отчаяние ее только усугубилось.Ничего сейчас Миднайту так не хотелось, как поговорить с ней, дотронуться до нее – хоть один разок; сказать ей, что ему горько, что он причинил ей боль и оставил ее.Что он был не прав.Но сначала ему надо было выжить..В это время в другой части города, в роскошном номере дорогого отеля, одинокая, закутанная в плащ фигура в черном в безмолвной муке склонилась над старинным чайным столиком, худые руки были сложены в молитвенном жесте, и обладатель их молил дьявола проклясть Джонни Миднайта и покарать его мучительной смертью на глазах у Лейси.А еще лучше – пусть разум его угаснет и превратится в нечто растительное, так чтобы Лейси жалела его, а он сам себя презирал.Пусть он почувствует, что значит быть бессильным, нелюбимым и не способным любить. Не претерпевшие страдание да претерпят его сполна.Последние лучи догорающего дня освещали фотоальбом и заржавевшую зажигалку. Трофеи. Мемуары.Худые пальцы открыли альбом и перелистали страницы. Останавливаться на отдельных фотографиях не было нужды: каждое ненавистное лицо было выжжено в измученной душе хозяина номера.Сначала шли рекламные изображения совершенного семейства Дуглас в их совершенном доме. Вот они, все четверо: сияющая черноволосая Камелла, знаменитый сенатор и их двое отпрысков – сгруппированные самым привлекательным образом, как ни смотри, – нормальное любящее семейство перед бассейном или за обеденным столом, чего в жизни никогда не бывало.Цветные рекламные фотографии сменились зернистыми черно-белыми снимками. Любимый спаниель Камеллы Муффи плывет в бассейне, плывет изо всех сил, потому что уровень воды опускается и ему не выбраться. На следующем снимке его мокрый трупик на дне бассейна. На третьем была запечатлена Камелла и ее любовник. Лучше всего был портрет Миднайта.Здесь отсутствовали снимки долгих одиноких часов взаперти в темных чуланах, заполненных страданием от нелюбви и желанием, чтобы тьма стала смертью.Худощавая рука в перчатке злобно открыла знаменитую вырезку из газеты с изображением Сэма и Лейси на фоне пожара, вырвала ненавистный листок и, щелкнув зажигалкой, подставила бумажное лицо Лейси вспыхнувшему пламени.Едкий дым горящей бумаги воскресил в памяти триумф той ночи.Впрочем, не стоит преувеличивать этот триумф. Джонни Миднайт не поверил в вину своего папаши и заронил сомнение в других. Но хуже всего то, что красивая, харизматическая Лейси вошла в их дом. Эта фантастическая фотография фигурировала во всех газетах – ее слава затмила славу огня. Все были без ума от нее.Ну, нет, не все.А теперь Лейси вновь с Джонни.Следовательно, оба должны умереть.Последние страницы альбома были пусты. Нужны новые вырезки.Итак, история заслуживала достойной концовки.И закутанный в плащ некто чувствовал себя Богом. Глава четвертая Когда Миднайт через неделю после несчастного случая пришел в себя, вся голова его была в бинтах. В памяти осталось смутное воспоминание о красивом женском голосе, читавшем и певшем ему; этот голос пробуждал в нем какие-то другие, мучительные воспоминания, но в то же время порождал в нем желание жить.У него был сломан нос. Левая нога загипсована. Он лежал в полуподвешенном состоянии, не представляя, кто он и где находится. О катастрофе на дороге он не помнил. Он разучился глотать пищу и еле-еле понимал английский. Но и то, что он понимал, только усиливало боль и отчаяние.Сквозь туман от сильных лекарств в голове у него колотилось одно ужасное слово.Овощ. Это было первое, что он понял.Еще совсем недавно ему бы и в голову не пришло, что такое простое, невинное слово может оказаться самым жутким в английском словаре. Оно стучало в его и без того раскалывающейся голове отчетливее и громче любого другого членораздельного выражения.Где он находился? Что с ним произошло? Будет ли он когда-нибудь снова самим собой – что бы это ни означало?К счастью, боль и лекарства несколько сдерживали ужас перед этим словом и перед будущим на протяжении всего его лечения. Боль буквально душила Джонни, обволакивала все его существо и отчуждала его от всего остального мира. В то же время она была единственным, что связывало Миднайта с жизнью. А несмотря на новые страхи, он как никогда хотел жить, хотел выздороветь, и воля к жизни оказалась просто невероятной, потому что одновременно он презирал себя за свою беспомощность и слюнтяйство – за то, что он трус.По ночам его мучили кошмары. Вдруг он становился все меньше и меньше, пока не превращался снова в хнычущего трусливого младенца. В дом влетало чудовище – Натан называл его «хищадием». Миднайт забивался от страха в темный чулан – так он был напуган, но слышал, как Натан в одиночку бьется с монстром за них обоих; время от времени раздавался чудовищный грохот крыл доисторической твари.В другом сне Миднайт был постарше и его гнали по темным переулкам какие-то хулиганы, они осыпали его градом насмешек и обзывали трусом, потому что Натана больше не было. Наконец они догнали его, располосовали от плеча до живота и бросили подыхать в канаве.Все кошмары были на один лад. Он не помнил, были ли они у него после того, как Натана сбила машина, когда он катался на велосипеде, а отец, глядя на гроб, угрюмо сказал:– Хороший сын умер. Остался трусишка.Весь первый месяц Миднайт пребывал в полубессознательном состоянии. Весь второй месяц прошел как какая-то смутная каша из темных дней и еще более темных ночей. Большую часть времени Миднайт был настолько плох, что едва ли мог отличить одно от другого. И надо всем властвовало всепоглощающее, невыразимое чувство – страх. Даже когда приходила доктор Лескуер и всячески пыталась его успокоить, страх был неотвязно при нем.Страх, что он навсегда останется слабым, беспомощным и одиноким.Бесконечные консилиумы врачей собирались у его постели и бубнили ученые слова об обратимой или необратимой амнезии, но понять из этой научной галиматьи что-нибудь путное было невозможно, Миднайт был слишком разбит, чтобы отвечать на их вопросы.Легче было понять Ольгу Мартинес, ночную сиделку. Это она первая выговорила злополучное слово, проникшее в его сознание и поселившееся там еще в первый месяц.Овощ.Она нашептывала его ему на ухо, повторяя вновь и вновь, пока оно не упало на темную почву его смутного сознания и не пустило свои злотворные корни в его теле, беспомощно распростертом на больничной койке и поддерживаемом в полурастительном состоянии целым арсеналом медицинской техники, словно в фантастической сцене в лаборатории безумного изобретателя. Он знал, что мозг его едва функционирует, и боялся, что она на самом деле права.Ольга, эта толстая как бочка ночная сиделка, прикосновения лапищ которой были холоднее льда, не ограничивалась только этой жестокостью. Ей доставляло особое удовольствие делать ему массаж своими ледяными лапами с такой грубостью, что он от боли начинал извиваться. Она стала привязывать его, после того как он вышвырнул утку, а всем объясняла, что он агрессивен и опасен для посетителей. Из-за нее та красивая женщина с таинственным голосом перестала появляться.Ольга выделывала с ним все, что хотела, потому что была безжалостной садисткой, а он не мог сопротивляться. Жестокие нравы улицы, на которой он рос, научили его понимать, на что способна злоба человеческая. Когда он был маленьким, его терроризировали хулиганы с их улицы.. И теперь не было Натана, чтоб защитить его. Но Миднайт сообразил бы, как справиться с ней. Ведь справился же он с ними. Нужно только время.По мере выздоровления систему жизнеобеспечения постепенно отключали. Он заново научился глотать пищу, разговаривать, ходить на костылях, несмотря на гипс.Как-то ночью Ольга уменьшила дозу болеутоляющего лекарства, и все его мышцы свела судорога. Эта пытка длилась несколько часов. Посреди ночи она явилась вновь и склонилась над ним. Он пытался отодвинуться, но его держали ремни. Она начала глумливо бубнить ему на ухо ненавистное слово:– Овощ!От бешенства у него чуть не разорвалось сердце. Некогда крепкое тело рванулось в кожаных постромках, а она только расхохоталась. От этого он так разозлился, что плюнул ей в лицо.Ольга схватила подушку и навалилась с нею на его лицо.Он яростно сопротивлялся, боясь потерять сознание. В глазах все потемнело; но в это время лопнули ремни на запястье и он схватил ее за горло.– Санитар! Санитар! – завопила она. – Опасный больной. Бэ-двадцать три.Он еще сильнее сжал ее горло.– Сумасшедший, – прохрипела она. Послышалось хлопанье дверей и топот ног по длинному коридору. Он опомнился, только когда спасательная команда навалилась на него. Мозг и грудная клетка словно взорвались от нестерпимой боли в тот момент, как они обрушились своими телами на его сломанные ребра.Под тяжестью их туш он не мог дышать. Физиономии мучителей расплывались в одно смутное пятно. Он больше не мог сопротивляться, потому что они прикрутили его дополнительными путами и затянули их столь крепко, что в запястьях и лодыжках прекратилась циркуляция крови. И тогда она надвинулась на него победоносно со шприцем в руке.– Это мигом образумит его!Он пытался царапать связывающие его лапы, а она только скалила зубы.Дверь в палату снова открылась.В дверном проеме возникла худощавая стройная фигура. От льющегося сзади света ее золотистые волосы светились, словно нимб вокруг головы ангела. Миднайт почувствовал, будто в палате усилилось электрическое напряжение.– Простите. – Голос был нежным и бархатистым, но он ожег его словно удар хлыста и причинил боль гораздо большую, чем врезающиеся в кожу ремни и пряжки. Его мучители замерли.Он тоже.Более красивого голоса он в жизни не слыхивал. Это был тот голос, который он услышал, придя в себя. Но Господи Боже, как же нещадно он жег его – такой боли он не помнил.Что-то ласковое, животворное, ностальгическое и в то же время властное, угрожающее, важнее памяти – в этом чувстве были жажда, желание и безвозвратная потеря, а также предательство – все это обрушилось на него и ожило в нем.Кто она такая?Ему хотелось бежать. Ему хотелось умереть. Больше смерти боялся он, что это великолепное существо увидит, в какое жалкое ничтожество он превратился, но, поскольку бежать было некуда, Миднайт, закусив губы, заставил себя смотреть на нее.Глаза всех присутствующих тоже устремились на нее.Она была высокой, вся сияла золотистым светом, на ней красовался изысканный наряд из белого шелка и играли золотые украшения. В ней не было ничего злого. Напротив, она походила на принцессу из детской сказки, его собственную принцессу, его ангела-хранителя.Но она же была и его врагом, его убийцей и погубителем. Он не хотел, чтобы она сражалась за него.У нее были фиалковые глаза и светло-золотистые волосы, и, хотя она отличалась скорее элегантностью, чем красотой, она бы выделялась, даже если б в комнате было полно красавиц. Дивный овал лица соответствовал изящной головке, посаженной на длинную тонкую шею. Кожа удивительной белизны как будто светилась изнутри, словно вобрала весь свет в палате и теперь освещала все вокруг. Но подлинной ловушкой для мужчины являлись, несомненно, ее огромные светящиеся глаза, в которых было все – и сокровенная уязвимость, и тайные страсти, и печаль.Кто же она такая? Почему ее красота наполняет его яростной ненавистью и горьким страданием? Почему он испытывает острое чувство стыда за то, что она видит его в таком жалком состоянии?В изножье его постели доктор Лескуер повесила специальную справочную доску. Каждое утро она вывешивала на ней на кнопках картинки и сообщения, которые должны были иметь для него какой-то смысл. Там была даже фотография его смятой в гармошку машины. Он никогда не заговаривал с доктором Лескуер во время ее обходов, но стоило ей удалиться, как он принимался внимательно изучать доску объявлений и размышлять о том, что она говорила.Вас зовут Джонни Риггс Миднайт. Вы находитесь в госпитале Белль Виста. Сегодня 14 октября. Вы попали в автомобильную катастрофу. Вас привезли сюда 19 августа. Вам тридцать пять лет. Вы работаете на Дж. К. Камерона.Каждое утро доктор Лескуер добавляла новую фотографию либо новые листочки с неизвестными фактами о нем самом, которые он пытался прочитать, когда никто не видел. Было невыносимо трудно сфокусировать взгляд и сосредоточиться. В первый день, когда он сумел осилить первую запись, он сразу же стал в тупик от непонятных слов: Стэнфорд, юрфак, Фи Бета Каппа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18