Они смотрели куда-то вниз. Собака, должно быть, свалилась туда. Я ускорил шаг и через несколько мгновений уже стоял рядом с мальчиками. Небольшая коричневая собачонка визжала, пытаясь выкарабкаться по склону котловины.
Ей удавалось преодолеть только часть пути, затем она соскальзывала и падала на дно. Вот тогда-то визг был громче всего, когда она скатывалась вниз. И оба мальчика при этом начинали смеяться, непонятно почему. Мне же это вовсе не казалось смешным.
— Это ваша собака? — спросил я.
Оба они повернулись, посмотрели на меня, но ничего не ответили. Я спросил снова. Больший из мальчиков спросил: «А кто спрашивает?» Что-то в тоне его голоса испугало меня. Он был совсем недружелюбен.
— Я же просто спросил, — сказал я. Он подошел ко мне, слегка покачиваясь. Он был больше меня.
— А я сказал «Кто спрашивает?» Теперь его голос стал еще грубее. Я отступил назад. Зря я ушел из нового дома. Мать ведь только велела не мешать, пока грузчики не кончат вносить мебель в дом. — Это ваша собака? — спросил я, стараясь улыбнуться так, чтобы голос у меня не дрожал. Большой мальчик приблизил свое лицо ко мне. Я твердо посмотрел ему в глаза, — Нет, — ответил он.
— А-а, — протянул я и повернулся снова, глядя на собачонку. Она по-прежнему пыталась выкарабкаться по косогору. Голос мальчика прозвучал у меня над ухом. — Ты откуда? — спросил он. — Что-то я тебя не видел здесь раньше. Я снова повернулся к нему. — Восточная сорок восьмая улица. Мы только что переехали. В новые дома. Мы переехали первыми во всем квартале.
У него было мрачное и хмурое лицо. — Как тебя зовут? — спросил он.
— Дэнни Фишер, — ответил я. — А тебя?
— Пол, — сказал он. — А это мой брат, Эдди.
Какое-то время мы помолчали, глядя на собаку. Она преодолела примерно полпути и свалилась вновь.
Пол засмеялся. — Смешно, сказал он. — Этот глупый щенок и понятия не имеет, как выбраться оттуда. — Ничего смешного, — сказал я. — Бедная собачка может вообще не выбраться оттуда.
— Ну и что? — фыркнул Пол. — Так ей и надо, раз уж она туда свалилась.
Я промолчал. Мы постояли еще на краю обрыва, глядя вниз на собаку. Я услышал какое-то движение с другой стороны от себя и обернулся. Это был Эдди. Он был меньше меня. Я улыбнулся ему, и он улыбнулся мне в ответ.
Пол обошел вокруг меня и остановился рядом с ним. В его поведении было нечто такое, что мы оба перестали улыбаться. Эдди выглядел немного виноватым. Интересно, с чего бы это?
— В какую школу ты будешь ходить? — спросил Пол.
— Не знаю, — ответил я. — Наверное в ту, что около Ютики, на авеню Д.
— В какой класс?
— Четвертый А.
— А сколько тебе лет?
— Восемь, — с гордостью ответил я. — Сегодня у меня день рожденья.
Поэтому мы и переехали. Папа купил мне дом в подарок на день рожденья.
Пол презрительно хмыкнул. Видно было, что он не поверил. — Ты шустер, а? Ты пойдешь в мой класс, а мне девять лет.
— Ну, я пропустил третий В, — как бы извиняясь объяснил я.
Глаза у него похолодели и стали злыми.
— Ты будешь ходить в Святое Сердце?
Я удивился.
— А что это такое?
— Церковь Святого Сердца, — ответил он. — Около Трои.
— Нет, — ответил я, покачав головой.
— Священный Крест? спросил он, — Это большая церковь, которой принадлежит кладбище.
— Какое кладбище? — спросил я. Мне было как-то не по себе. Мне не хотелось отвечать на этот вопрос. Интересно, что тут такого важного, что он все настаивает на ответе.
Он показал рукой через дорогу Кларендон-роуд. Где-то в квартале дальше виднелась черная железная ограда кладбища. Я снова повернулся к нему.
— Нет.
— А в какую церковь ты ходишь? — напирал он.
— Ни в какую, — ответил я.
Он помолчал минутку, обдумывая услышанное.
— Ты что, не веришь в бога? — наконец спросил он.
Конечно верю, — сказал я. — Но в церковь я не хожу.
Он скептически посмотрел на меня.
— Если ты не ходишь в церковь, значит не веришь в бога, — подчеркнуто произнес он.
— Верю, — настаивал я. Я почувствовал, как от обиды слезы стали подступать у меня к глазам. Он не имеет права так говорить. Я выпрямился во весь рост. — Я еврей, — крикнул я срывающимся голосом, и хожу в синагогу.
Братья переглянулись, и в их глазах появилось понимание. Их лица превратились в недружественные маски. Пол угрожающе шагнул ко мне.
Инстинктивно я отступил. Сердце у меня заколотилось. Что я такого сказал, что они так рассердились?
Пол повернулся ко мне лицом. — Зачем вы убили Христа? зарычал он на меня.
Я совсем испугался от его дикого голоса. — Я не убивал, — замялся я.
— Я даже не знал его.
— Убили! — голос Эдди был выше, чем у брата, но такой же дикий. — Папа нам говорил! Он говорил, что евреи убили его и даже распяли на кресте. Он говорил нам, что жиды заселят все новые дома в округе Я попытался успокоить их. — Может быть какие-то незнакомые мне евреи и убили его, — умоляюще произнес я, — но мама мне всегда говорила, что он царь евреев.
— И все равно они его убили, — твердил Пол.
Я задумался на мгновенье. Собака снова стала скулить, но я боялся повернуться и посмотреть. Я попытался сменить разговор. — Надо попробовать достать собаку оттуда.
Они не ответили. Видно было, что они все еще сердятся. Я попробовал придумать что-нибудь, чтобы угодить им. — Может быть, они убили его потому, что он был плохой царь, — предположил я. У них побледнели лица. Я перепугался и повернулся было бежать, но не успел. Пол схватил меня и прижал мне руки к бокам. Я попытался высвободиться, но не смог и заплакал.
На лица у Пола вдруг появилась презрительная улыбка. Он отпустил мне руки и отступил.
— Так ты хочешь достать оттуда собаку? — спросил он.
Я попытался заглушить рыдания. Одной рукой вытер глаза. — Да-а, протянул я.
Он глубоко вздохнул, все еще улыбаясь. — Отлично, еврейчонок, доставай ее! — Внезапно он бросился на меня с вытянутыми вперед руками.
В ужасе я хотел было увильнуть, но он толкнул меня в грудь, и я задохнулся. Затем я стал падать, кувыркаясь, по склону котлована. Я пробовал было ухватиться за что-нибудь, чтобы не скользить, но ничего не вышло. Я докатился до дна и с минуту лежал там, собираясь с духом.
Тут я услышал, как кто-то радостно заскулил, и почувствовал, как теплый язык начал лизать мне лицо. Я сел. Махонькая коричневая собачонка, совсем щенок, лизала мне лицо, помахивая хвостиком и тихонько счастливо повизгивая.
Я встал на ноги и посмотрел вверх. Мне было стыдно, оттого что плакал, но собачка почему-то была так счастлива, увидев меня, что я больше уже не боялся.
Пол и Эдди смотрели вниз на меня. Я погрозил им кулаком. — Негодяи! — крикнул я. Это было худшее из всех известных мне слов.
Я увидел, как они нагнулись и стали что-то подбирать с земли.
Мгновение спустя на нас обрушился град камней и гальки. Собака взвизгнула, когда в нее попали. Я закрыл голову руками до тех пор, пока этот град не прекратился, но ни один из них в меня не попал.
Тогда я снова посмотрел вверх.
— Я вам покажу, — крикнул я.
Они нахально рассмеялись. — Еврей, сукин сын, — крикнул Пол.
Я подхватил камень и бросил в них, но он не долетел, и снова на меня посыпался град камней и гальки. На этот раз я не успел прикрыть лицо, и один камень поранил мне щеку. Я бросил в них еще один камень, но он тоже не долетел. Они нагнулись и снова стали собирать камни.
Я развернулся и побежал в центр котлована, куда их камни не долетали.
Рядом со мной бежала собака. В центре котлована я сел на большой камень.
Собачка подошла ко мне, и я погладил ее по голове. Я вытер лицо рукавом и снова посмотрел на братьев.
Они кричали и грозили мне кулаками, но я не мог разобрать ничего.
Собака сидела у меня на ноге, помахивая хвостом и глядя мне в лицо. Я наклонился и прижался щекой к ее морде. — Ну ничего, собачка, — прошептал я. — Когда они уйдут, мы выберемся отсюда. — Затем я выпрямился и показал им нос. Они взбеленились и снова стали кидаться камнями, но я только смеялся в ответ. Оттуда они не могли достать меня.
Когда они, наконец, ушли, солнце стало клониться к западу. Я еще посидел на камне с полчаса, подождал, прежде чем решил, что они все-таки ушли. К этому времени почти стемнело. Я снова вернулся к откосу котлована и посмотрел вверх. Склон был довольно высокий и крутой, но я полагал, что выбраться наверх будет не так уж трудно. Там было много камней и кустиков, за которые можно будет ухватиться. Я вцепился в огромный камень и стал медленно подниматься, становясь на четвереньки, чтобы не сползти вниз.
Взобрался было футов на пять, как услышал, что внизу заскулили. Я обернулся. Собачонка сидела в котловане и следила за мной своими светлыми сияющими глазами. Когда она увидела, что я обернулся, она резко и счастливо взвизгнула. — Ну, давай, — сказал я. — Чего ты лаешь? — Она прыгнула на склон и стала подползать ко мне. Она тоже ползла на пузе. Не доходя до меня с фут, она стала сползать вниз. Я протянул руку, схватил ее за шиворот и подтащил к себе. Она радостно замотала хвостом, — Давай, — сказал я. — Надо выбираться отсюда.
Я снова двинулся вверх и прополз несколько футов, но когда посмотрел, что делает собака, то увидел, что ее нет рядом. Она скорчилась там, где я ее оставил, с опущенным хвостом. Я позвал ее. Она помахала хвостом, но не сдвинулась с места. — В чем дело? спросил я. — Ты что, боишься? — Она лишь пошевелила хвостом в ответ. Она не собиралась двигаться, и я полез опять вверх. Я продвинулся еще на несколько футов, и тут она снова заскулила на высоких жалобных тонах. Я остановился и посмотрел вниз. Она сразу перестала скулить и начала опять махать хвостом. — Ну хорошо, — сказал я. — Сейчас спущусь и помогу тебе.
Я осторожно соскользнул туда, где была собака и снова ухватил ее за шиворот. Придерживая ее одной рукой, я стал опять медленно продвигаться вверх. У меня ушло почти пятнадцать минут на то, чтобы добраться до половины пути. При этом приходилось подтягивать ее за собой после каждого шага. Затем я остановился передохнуть. Руки и лицо у меня были измазаны грязью, а рубашка и штаны были замызганы и изорваны. Мы с собачкой прижались к откосу котлована, страшась пошевельнуться, чтобы не сползти вниз. Некоторое время спустя мы снова двинулись вверх. Мы уже почти добрались доверху, когда камень подался у меня под ногой, и я поехал. В отчаянии я отпустил собаку и стал хвататься за землю, пытаясь удержаться от падения. Я спустился на несколько футов и затем пальцами ухватился и удержался за землю. Собачка начала скулить. Когда я обернулся, чтобы посмотреть, ее уже не было. Я посмотрел вниз, в котлован. Она только начала подниматься. Она глянула на меня и отрывисто гавкнула, но когда я отвернулся и начал взбираться вверх, снова начала скулить. Я старался не слушать ее тихие жалобные стоны, исходящие из глубины души. Она бегала взад и вперед, поминутно останавливаясь, взывая ко мне. Казалось, что она хромает. Я позвал ее. Она остановилась и поглядела на меня со склоненной набок головой.
— Ну давай, песик, — позвал я.
Он прыгнул на откос и попробовал вскарабкаться ко мне, но свалился назад. Я позвал его еще раз, он сделал еще одну попытку и упал. В конце концов он сел, подняв одну лапу ко мне и залаял. Я сел и сполз вниз до конца. Он бросился мне на руки, болтая хвостом. У меня на рубашке от его лапы оставались кровавые следы, когда я поднял его, чтобы лучше рассмотреть. Подушечки у него на лапах были порезаны и исцарапаны о камень.
— Ну хорошо, песик, — тихо сказал я, — мы выберемся отсюда вместе Я не оставлю тебя. Казалось, он понял меня, так как хвост его радостно описывал круги, а сам он своим мягким влажным языком обтирал мне лицо. Я положил его на землю и пошагал к другому краю котлована, чтобы найти место попроще, где было легче выбраться. А он бежал рядом со мной, заглядывая мне в глаза. Только бы мама разрешила мне оставить его себе!
Уже почти совсем стемнело. Мы снова начали карабкаться, но толку из этого не вышло. Не добравшись и до половины обрыва, я соскользнул и снова очутился на дне. Я очень устал, мне страшно хотелось есть. Ничего из этого не выйдет. До тех пор, пока не взойдет луна, бесполезно даже пытаться.
Я уселся на камень в центре котлована и попытался придумать, что мне теперь делать. Мама будет сердиться, потому что я не пришел вовремя ужинать. Стадо холодать. Я задрожал и попробовал застегнуть ворот рубашки, но пуговица оторвалась. Какая-то серовато-черная тень промелькнула в темноте. Собака зарычала и щелкнула зубами вдогонку. Я вдруг испугался — в котловане были крысы. Я обнял собаку и заплакал. Никогда мы отсюда не выберемся. Еще одна крыса пробежала мимо нас в темноте. Испуганно завизжав, я побежал к откосу котлована и попытался выкарабкаться. Снова и снова старался я выбраться, но каждый раз сваливался назад.
Наконец я свалился на землю и так выдохся, что не мог даже пошевелиться. Я был мокрый и несчастный. Я глубоко вздохнул и стал орать.
— Мама! Мама! — Голос мой глухим эхом отдавался в котловане. Я кричал до тех пор, пока не охрип и просто стал пищать. Ответа не было.
Взошла луна, и ее белый свет отбрасывал глубокие тени у каждого камня. Ночь была наполнена странными звуками и какими-то особенными движениями. Когда я стал подниматься на ноги, какая-то крыса откуда-то свалилась мне на грудь. Я упал на спину, визжа от ужаса. Собака прыгнула вдогонку крысе и схватила ей на лету. Сердито мотнув головой, она перекусила ей шею и отбросила крысу прочь.
Я встал на ноги и прислонился спиной к обрыву котлована. Мне было так холодно, и я был так напуган, что не мог ничего делать, кроме как смотреть в темноту. Собака стояла передо мной и шерсть у ней вздымалась дыбом, когда она лаяла. Эхо звучало так, как будто сотня собак будила ночь.
Не знаю, сколько я простоял так. Глаза у меня слипались, я старался удержать их открытыми, но не мог. Наконец я устало опустился на землю.
Теперь я уже не отдавал себе отчета, будет ли мать сердиться на меня или нет. Я ведь не виноват. Если бы я не был евреем, Пол с Эдди не спихнули бы меня в котлован. Когда я выберусь, я попрошу маму, нельзя ли нам быть кем-либо другим. Может быть, тогда они не будут больше сердиться на меня. Но в глубине души я чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Если бы даже мать и согласилась, отец не изменится. Это-то я знал точно. Если уж он что-нибудь решил, то не отступится. Наверное поэтому он и оставался евреем все эти годы. Нет, никакого толку из этого не выйдет.
Мама будет очень сердиться на меня. Жаль, припомнил я, начиная дремать, жаль, что это случилось именно в тот день, который так хорошо начался.
Лай собаки стал громче, и где-то смешавшись с его хриплым эхом, послышалось, как чей-то голос зовет меня. Я попробовал раскрыть глаза, но не смог. Я так устал. Но голос стал громче, настойчивей. — Дэнни! Дэнни Фишер! — Глаза у меня раскрылись, и я увидел, как неверный белый свет луны отбрасывает невероятные тени в котловане. Мужской голос снова позвал меня.
Я с трудом поднялся на ноги и попробовал было ответить, но у меня пропал голос. Раздался только слабый хриплый писк. Собака снова стала неистово лаять. Я услышал голоса наверху обрыва, а лай собаки стал еще более резким и возбужденным.
Луч фонарика опустится в котлован и задвигался в поисках меня. Я знал, что они меня не могут услышать, и поэтому побежал за лучом света, стараясь попасть в него. По пятам за мной бежала собака, по-прежнему лая.
Вдруг свет попал на меня, и я остановился. Закрыл глаза руками, так как свет резал их. Мужской голос прокричал: «Вот он!»
Другой голос раздался в темноте надо мной. — Дэнни! Дэнни! — Это был голос отца, — Ты жив?
Затем послышался шум и шорох гальки, когда мужчина стал спускаться по склону ко мне. Плача, я подбежал к нему. И почувствовал, как меня подхватили на руки. Он весь дрожал. Тут я ощутил его поцелуи на своем лице. — Дэнни, у тебя все в порядке? спрашивал он.
Я прижался к нему лицом. Лицо у меня было исцарапано и горело, но мне было приятно чувствовать грубое сукно его костюма. — Все в порядке, папа, ответил я всхлипывая. — Но мама будет сердиться, я написал в штаны.
Что-то похожее на смех булькнуло у него в горле.
— Мама не будет сердиться, — заверил он меня. Подняв голову в направлении берега, он закричал: «У него все в порядке. Бросайте веревку и вытащим его».
— Не забудь песика, папа, — сказал я. — Его тоже надо вытащить.
Отец нагнулся и потрепал пса за ухом. — Если бы не его лай, мы бы и не узнали, где ты. — Вдруг он повернулся и посмотрел на меня. — Не из-за него ли ты тут оказался?
Я покачал головой. — Пол и Эдди сбросили меня сюда, потому что я еврей.
Папа как-то странно посмотрел на меня. Веревка упала нам под ноги и он нагнулся, чтобы поднять ее. Я с трудом расслышал слова, которые он пробормотал: «Район новый, а люди те же самые».
Я не понял, что это значит. Он завязал веревку у себя на поясе и подхватил меня одной рукой, а другой — собаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45