Очень часто употребляются античные названия, трудно соотносимые с реальностью. Диера в античности — корабль с двумя рядами гребцов (см.: Eickhoff E. Seekrieg und Seepolitik zwischen Islam und Abendland. Berlin, 1966. S. 135 ff.).
, дал им в сопровождение грузовые суда с продовольствием и лошадьми, потом овладел фемным флотом Под фемным флотом имеется в виду та часть византийского флота, которая (в отличие от «царского флота») содержалась на средства определенных приморских фем.
и приказал всем морским силам собираться у Лесбоса. Возомнив себя уже непобедимым, Фома принялся опустошать всю Азию Под Азией здесь имеются в виду азиатские владения Византии.
. Командуя восьмьюдесятью тысячами послушных единому его слову воинов, он отправился к Авидосу, намереваясь там совершить переправу. На какие бы земли Фома ни нападал, все их — скудные и обильные — обращал он в прах и пыль. И осталась лишь одна, избежавшая разорения цветущая область, на которую он велел напасть с войском своему приемному сыну. А тот, вдохновленный демонским чародейством, воспарив душой из-за прорицания, во всеуслышание разглагольствовал перед своими людьми, объявляя, что в такой-то день вступит в царственный город. Но попал этот несчастный в тяжкую беду. Полагая, что местность противником оставлена, он ехал на коне вне строя и попал в засаду Ольвиана, ему отрубили голову, которую послали царю Михаилу. А тот переправил голову отцу (тот между тем не замедлил движения и не отступил перед трудностями и тяготами пути). Получив голову, Фома улучил время, когда луна из-за схождения становится невидимой, и без промедления сразу в нескольких местах переправился из прибрежного селения Оркосия во Фракию. Еще до этой переправы не спокоен был Михаил и потому, объезжая Фракию, призвал ее жителей выступить против мятежника, не щадить крови, выполнить свой долг и не посрамить ни верности царю, ни собственной доблести и мужества. Но не слишком воинственным показался фракийцам вид Михаила и потому, когда царь вернулся в столицу, а перед ними самолично предстал Фома, все без слова возражения [29] перекинулись на его сторону и вместе с предводителем двинулись на царственный город. 14 . Эта весть мгновенно дошла до царя, и он, видя опасность, грозившую царству, сколотил отряд из остатков воинов из Азии, а также собрал кое-какие силы стараниями Катакила и Ольвиана. Не пренебрег он и морским войском, и очень быстро приготовился встретить врагов и с моря и с суши. Положение было столь трудным и грозным, что царь протянул цепь от акрополя до селения на противоположном берегу, чтобы изнутри преградить путь врагу Акрополем назывался старый центр античного Византия, расположенный на холме в восточной части города. В опасные моменты византийцы перегораживали Золотой Рог цепью, закрывавшей вражеским кораблям доступ к городу.
. Жил тогда в изгнании на одном из Кикладских островов некий муж, неоднократно занимавший должность стратига, уже успевший вызвать к себе неприязнь в душе Михаила. Звали его Григорий Птерот, он приходился племянником Льву, а после его убийства был изгнан за то, что явился на поклон к Михаилу не с замкнутыми устами, а с кипящим сердцем и любовью ко Льву, осыпал нового царя бранью и уличил в убийстве. И сказал ему тогда Михаил: «Вижу море твоего отчаяния и глубину горя», — и посоветовал терпеливо сносить несчастие. Однако уже па третий день он сослал Григория на один из Кикладских островов. Вот его-то и привлек себе Фома и назначил стратигом примерно десятитысячного сухопутного войска. Снарядил он и морской флот, дал ему другого стратига и словно некий головной отряд отправил его вперед, решив штурмовать город как с суши, так и с моря. Так все и было сделано, морские и сухопутные силы одновременно подошли к Влахернской бухте Влахерны — район Константинополя на берегу Золотого Рога в северо-западной части города.
(нисколько не помешала им протянутая железная цепь!). Их присутствию, однако, не придали почти никакого значения, и потому не совершили они ничего достойного упоминания. Впрочем, Фома с помощью каких-то механиков изготовил бараны, черепахи и гелеполы Перечисляются осадные и стенобитные орудия, широко применявшиеся византийцами при осаде городов.
, коими думал сокрушить стены, кроме того, усыновил и привлек к восстанию некоего Анастасия, черного телом, черного душой (он только что оставил монашество и предался мирской и суетной жизни), и во главе многочисленного войска приблизился к царственному городу. Он полагал, что стоит ему появиться перед стенами, как горожане из одной ненависти к Михаилу сразу распахнут перед ним ворота. Но поскольку его надежды не оправдались и, более того, защитники осыпали его градом поношений и оскорблений, Фома разбил палатку полководца и лагерь у дома Павлина в том месте, где наподобие некого дворца сооружен храм святым Бессеребренникам Район τα Παυλινου был расположен на берегу Золотого Рога уже за пределами городских стен ( Janin R. Constantinople... Р. 423). Там же (в Космидии) находился и храм св. Бессеребреников Косьмы и Дамиана ( Janin R. La Geographie... Т. 3. Р. 24), Павлин — товарищ детства Феодосия II, начавший строить упомянутый храм.
. Своим войском он прочесал всю местность до Евксинского Понта, Иерона и еще дальше, желая убедиться, не затаился ли за его спиной какой-нибудь враг Осада Константинополя войском Фомы началась в декабре 821 г.
. 14 В издании, с которого делается перевод, видимо, по ошибке две главы числятся под номером 14. Вынуждены сохранять эту ошибку.
. Похоже такое было у него на уме, но вот, когда, дав себе на подготовку несколько дней, Фома высмотрел с некоего наблюдательного пункта, что укрепил Михаил на кровле храма Богоматери Речь идет об уже упомянутом храме Богоматери во Влахернах.
боевое знамя, что оттуда испрашивает он и вымаливает силу против врага, что сын его Феофил обходит вместе со священным сословием по окружности весь город, неся животворное древо креста и платье всесвятейшей матери Христа и Бога нашего Богоматерь особо почиталась в Константинополе как защитница и покровительница города. Наиболее почитаемой реликвией, связанной с ее образом, была накидка (омофор), хранившаяся во Влахернском храме Богоматери. В моменты наибольшей опасности эта накидка в торжественной процессии проносилась по городу (см.: Baunes N. Н. The Finding of the Virgin’s Robe. Melanges Н. Gregoire. 1949. P. 87 suiv.; Cameron A. The Virgin’s Robe. An Episode in the History of Early Seventh-century Constantinople // Byz. 1979. Vol. 49. P. 42 suiv.).
, потерял всякую надежду, преобразился, словно хамелеон, и стал думать, как бы не пришлось ему сражаться с силами не только зримыми, но и незримыми. Он не знал, что делать, но, продолжая [30] надеяться на свое огромное войско, решил положить конец сомнениям боевой схваткой. На рассвете следующего дня он подал сигнал к сражению, вывел своих мужей, сыну поручил вести бой по окружности сухопутных стен, а сам с множеством воинов и орудий, коими хотел испытать крепость городских стен, принялся штурмовать влахернские башни. Он приставил лестницы нужной высоты, придвинул с одной стороны черепахи, с другой — бараны, отовсюду осыпал стены стрелами и камнями и решил, нападая со всех сторон, всеми способами вселить ужас в горожан и взять город. Не оставил он в покое и морские стены, но, окружив их со всех сторон флотом, приказал пускать в дело без разбору (а это то же самое, что я без смысла!) стрелы, огонь и четырехногие гелеполы. Потому-то и пропала впустую вся мощь стольких собравшихся там мужей. Что же до флота, то внезапно поднялся встречный ветер, погнал его и рассеял в разные стороны — буря была ужаснейшая! А на суше защитники мужественно сражались и густым дождем стрел, пускаемых с башен, мешали врагу пользоваться лестницами, а его машины или вовсе не достигали стен (а это вовсе меняло дело и говорило об отсутствии у врага военного опыта), если же и доходили, то оказывались весьма слабы, для настоящего боя негодны и не могли ни стен сокрушить, ни даже воинов согнать с башни. Когда же выяснилось, что события развиваются не так, как возвестила я разнесла прежде молва, но все оказалось менее страшным и словно направлялось и исполнялось умом весьма недалеким, осажденный город сразу воспрял духом, пустил в дело далеко разящие стрелы, чем и заставил врага отойти подальше от стен, бросить множество машин и задуматься над собственным спасением. Так как осада развивалась вопреки планам Фомы и сопротивление оказалось упорнее, чем он ожидал, а, с другой стороны, и время года уже давало о себе знать жестокой непогодой (наступила зима Зима 821/822 г.
, а Фракия среди других областей — холодная), Фома отвел войска и расположился на зиму. 15 . Когда первая улыбка весны побудила его воинство покинуть свои укрытия и логовища, решил Фома снова напасть на Константинополь с моря и с суши. Но уже застал он Михаила не в прежнем виде: царь успел собрать войско на суше и флот на море. С тем же снаряжением явился Фома на прежнее место — Влахернскую бухту. На рассвете он подал сигнал к бою и собрался сокрушить влахернскую стену, однако Михаил с высоты стены вступил в разговор с некоторыми из его воинов, предложил им свободу от наказаний, пообещал много благ, если только перейдут на его сторону и не пожелают марать себя кровью единоплеменников и братьев. Однако, произнося такие речи, он будто воду лил в дырявую бочку (это по пословице) и только прибавил дерзости врагу (это к нему-то обращаются с увещеваниями!) или, иными словами, и врага избавил от страха, и в себя вселил бодрость и силу. Затем неожиданно защитники высыпали из многих ворот, там, где их совсем и не ждали, вступили в бой, учинили великую резню и одержали блестящую победу. А на море одержана была победа еще большая, чем на суше. Когда царские триеры Триеры — суда с тремя рядами гребцов (см. прим. 34).
вышли в море и только еще собирались вступить в схватку, а мятежный флот лишь завязывал битву и метал камни, не знаю, что вдруг случилось [31] и какие страхи и волнения обуяли вдруг врага, только повернул он назад и поспешил к берегу. Одни из моряков переметнулись и перебежали к самодержцу, другие направились к своему сухопутному войску, во всяком случае оставаться и сражаться на море отказались решительно все. Вот так без труда был рассеян и обращен в ничто флот, который так и не совершил ничего, что было соразмерно огромному числу его кораблей в плывших на нем воинов. 16 . Видел упомянутый уже Григорий Имеется в виду Григорий Птерот (см. с. 29). Согласно Генесию (Gen. 29.71), Георгий со своим отрядом перешел во Фракию.
, сколь жалок мятежник и во что превратится со временем из-за своего пристрастия к попойкам и отсутствия разума, который больше, чем что другое, может принести победу, и потому взял часть своего отряда (предварительно снесся он с царем с помощью посланного царем студийского монаха), решил отделиться от остального войска и стал действовать в тылу у мятежника. Он угрожал и не давал покоя Фоме и этим зарабатывал прощение грехов себе, а также снисхождение к супруге и детям, которых держали в тюрьме после его перехода к мятежнику. Но не дошла весть об этом до императора, настолько отрезан он был от всех остальных, будь то кто-нибудь из близких или дальних, кто взял бы его сторону. Ну а Фома, который боялся, как бы вдруг не усилился Григорий, и в то же время хотел вселить страх в своих воинов, преследуя прежнюю цель, осаду с города не снял, но решил предупредить нападение с тыла, взял небольшое число воинов, способных, как он думал, сразиться с Григорием, победил его, настиг бегущего и убил. Он быстро возвращается к осаждающему город войску и рассылает повсюду письма с известием о победе (которой не было!), а также приказывает [32] быстро доставить ему флот от берегов Эллады, дабы вновь уже с большими силами напасть на наш берег. И вот триста пятьдесят кораблей, включая диеры и грузовые суда, отплыли с попутным ветром и причалили в гавани Вириды во Фракии. А в это время незаметно приблизился и напал на них царский огненосный флот Под «огненосным флотом» имеются в виду корабли, оснащенные знаменитым «греческим огнем» (самовозгорающаяся смесь, направляемая из специальных сифонов на вражеские корабли).
, многие корабли были захвачены вместе с командой, иные сожжены могучей рукой, а те немногие, кто остался невредимым, мечтали только о том, как бы добраться до Влахернской бухты и соединиться с сухопутным войском. Так все и вышло. Вот таким образом развивались события на море. Ну а на суше перестрелки чередовались со стычками, и то Михаил, то его сын Феофил вместе с Ольвианом и Катакилом выходили на врага, нанося и получая смертоносные удары. Но нельзя было решить дела доблестью и силой в регулярном строю и честном бою, ведь был Михаил много слабее и не в состоянии противостоять конному и хорошо снаряженному войску противника. 17 . В разгар этих событий Речь идет о событиях осени 822 — весны 823 г.
болгарский царь Мортагон Мортагоном Продолжатель Феофана именует болгарского хана Омуртага (814—831) — преемника Крума.
(уже успела распространиться по вселенной молва, возвещающая, что сидит в осаде ромейский царь) тайно отправил к царю послов, по собственной воле обещал прислать ему союзное войско и предложил большую помощь. Однако Михаил то ли по правде постыдился и пожалел соплеменников, то ли поскупился на деньги (а по сравнению с другими царями он щедростью не отличался) и решение его похвалил, но от содействия отказался и ответил, что не примет его помощи, чего бы не сделал мятежник. Несмотря на это, Мортагон, который любил войны и радовался добыче, которую они приносят, стремясь укрепить и упрочить тридцатилетний мир, заключенный предшествующим императором Львом О тридцатилетнем мире с болгарами см. с. 270 прим. 54.
, снарядился против войска узурпатора, нагло вторгся в ромейские пределы и встал лагерем в местечке под названием Кидукт Противоположную версию передает Георгий Монах (Georg. Mon. 796.24), согласно которой Михаил сам пригласил себе на помощь Омуртага. Версия, которую сообщает Продолжатель Феофана (равно как и Генесий), — видимо, официальная, избавляющая Михаила от обвинений в приглашении язычников в пределы Византии.
. Слухи об этом разнеслись и не могли не дойти до мятежника. Сначала он, как и должно, взволновался, обеспокоился, но потом пришел в себя и снарядил войско против болгарина. Фома, однако, понимал, что, разделив свое войско на две части, окажется слаб и легко уязвим (не малого войска, а большого и сильного требовала осада царственного города, ведь Михаилу удалось собрать значительную армию, крепко встать на ноги и не раз наносить поражение врагу, с другой стороны, и болгарской силе следовало противопоставить не маленькое воинство и не тощий строй, а полки многочисленные и сильные) — и вот, дабы, располовинив силы, не уподобиться растекшемуся потоку, не предстать перед врагом слабее прежнего и не подставить себя под удар, он полностью снимает осаду с города и, полагая, что достанет сил бороться с болгарином, выстраивает свое войско в упомянутом месте. 18 . Схватились между собой противники, и узурпатор был наголову разбит. Не он гибель посеял, а сам ее претерпел от врага. И не могли его воины найти себе иного спасения, кроме как в бегстве, а рассеявшись по труднопроходимой местности, задумались о том, как вновь соединиться вместе. Болгарский же предводитель тотчас собрал всех захваченных пленных, взял богатую добычу и отправился на родину, гордясь и радуясь одержанной победе. Ну а команды кораблей (те, что осаждали город), узнав о случившемся, явились к царю и перешли на его сторону. [33] Тем временем обуянный своими союзниками-демонами мятежник дошел до такой дерзости, что, хотя теснили и били его со всех сторон и войско его таяло, а сам он ни одной настоящей победы не одержал ни в открытом бою, ни когда изо дня в день шли движимые множеством рук на приступ городских стен его машины, тем не менее вновь собрал свое войско за несколько стадий от города на равнине Диавасис, удобной для лагеря благодаря обильной растительности и проточной воде. Оттуда он совершал набеги, предавал огню и мечу все пригородное благолепие, однако перед защитниками города уже, как прежде, не появлялся. Понял это Михаил, сколотил изрядное войско и вместе с Ольвианом и Катакилом — людьми неутомимыми и верными — выступил против мятежника. Противника царь встретил не робкого и пугливого, а к бою готового и, решив разом покончить все дело, сошелся с ним врукопашную. Мятежник собрался было перехитрить царя, но сам пал жертвой собственной хитрости и вовсе не достиг цели. Он приказал воинам обратить тыл, как только разразится битва, но не учел при этом настроения своих людей, по его милости давно оторванных от жен и детей, замаравших руки братской кровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
, дал им в сопровождение грузовые суда с продовольствием и лошадьми, потом овладел фемным флотом Под фемным флотом имеется в виду та часть византийского флота, которая (в отличие от «царского флота») содержалась на средства определенных приморских фем.
и приказал всем морским силам собираться у Лесбоса. Возомнив себя уже непобедимым, Фома принялся опустошать всю Азию Под Азией здесь имеются в виду азиатские владения Византии.
. Командуя восьмьюдесятью тысячами послушных единому его слову воинов, он отправился к Авидосу, намереваясь там совершить переправу. На какие бы земли Фома ни нападал, все их — скудные и обильные — обращал он в прах и пыль. И осталась лишь одна, избежавшая разорения цветущая область, на которую он велел напасть с войском своему приемному сыну. А тот, вдохновленный демонским чародейством, воспарив душой из-за прорицания, во всеуслышание разглагольствовал перед своими людьми, объявляя, что в такой-то день вступит в царственный город. Но попал этот несчастный в тяжкую беду. Полагая, что местность противником оставлена, он ехал на коне вне строя и попал в засаду Ольвиана, ему отрубили голову, которую послали царю Михаилу. А тот переправил голову отцу (тот между тем не замедлил движения и не отступил перед трудностями и тяготами пути). Получив голову, Фома улучил время, когда луна из-за схождения становится невидимой, и без промедления сразу в нескольких местах переправился из прибрежного селения Оркосия во Фракию. Еще до этой переправы не спокоен был Михаил и потому, объезжая Фракию, призвал ее жителей выступить против мятежника, не щадить крови, выполнить свой долг и не посрамить ни верности царю, ни собственной доблести и мужества. Но не слишком воинственным показался фракийцам вид Михаила и потому, когда царь вернулся в столицу, а перед ними самолично предстал Фома, все без слова возражения [29] перекинулись на его сторону и вместе с предводителем двинулись на царственный город. 14 . Эта весть мгновенно дошла до царя, и он, видя опасность, грозившую царству, сколотил отряд из остатков воинов из Азии, а также собрал кое-какие силы стараниями Катакила и Ольвиана. Не пренебрег он и морским войском, и очень быстро приготовился встретить врагов и с моря и с суши. Положение было столь трудным и грозным, что царь протянул цепь от акрополя до селения на противоположном берегу, чтобы изнутри преградить путь врагу Акрополем назывался старый центр античного Византия, расположенный на холме в восточной части города. В опасные моменты византийцы перегораживали Золотой Рог цепью, закрывавшей вражеским кораблям доступ к городу.
. Жил тогда в изгнании на одном из Кикладских островов некий муж, неоднократно занимавший должность стратига, уже успевший вызвать к себе неприязнь в душе Михаила. Звали его Григорий Птерот, он приходился племянником Льву, а после его убийства был изгнан за то, что явился на поклон к Михаилу не с замкнутыми устами, а с кипящим сердцем и любовью ко Льву, осыпал нового царя бранью и уличил в убийстве. И сказал ему тогда Михаил: «Вижу море твоего отчаяния и глубину горя», — и посоветовал терпеливо сносить несчастие. Однако уже па третий день он сослал Григория на один из Кикладских островов. Вот его-то и привлек себе Фома и назначил стратигом примерно десятитысячного сухопутного войска. Снарядил он и морской флот, дал ему другого стратига и словно некий головной отряд отправил его вперед, решив штурмовать город как с суши, так и с моря. Так все и было сделано, морские и сухопутные силы одновременно подошли к Влахернской бухте Влахерны — район Константинополя на берегу Золотого Рога в северо-западной части города.
(нисколько не помешала им протянутая железная цепь!). Их присутствию, однако, не придали почти никакого значения, и потому не совершили они ничего достойного упоминания. Впрочем, Фома с помощью каких-то механиков изготовил бараны, черепахи и гелеполы Перечисляются осадные и стенобитные орудия, широко применявшиеся византийцами при осаде городов.
, коими думал сокрушить стены, кроме того, усыновил и привлек к восстанию некоего Анастасия, черного телом, черного душой (он только что оставил монашество и предался мирской и суетной жизни), и во главе многочисленного войска приблизился к царственному городу. Он полагал, что стоит ему появиться перед стенами, как горожане из одной ненависти к Михаилу сразу распахнут перед ним ворота. Но поскольку его надежды не оправдались и, более того, защитники осыпали его градом поношений и оскорблений, Фома разбил палатку полководца и лагерь у дома Павлина в том месте, где наподобие некого дворца сооружен храм святым Бессеребренникам Район τα Παυλινου был расположен на берегу Золотого Рога уже за пределами городских стен ( Janin R. Constantinople... Р. 423). Там же (в Космидии) находился и храм св. Бессеребреников Косьмы и Дамиана ( Janin R. La Geographie... Т. 3. Р. 24), Павлин — товарищ детства Феодосия II, начавший строить упомянутый храм.
. Своим войском он прочесал всю местность до Евксинского Понта, Иерона и еще дальше, желая убедиться, не затаился ли за его спиной какой-нибудь враг Осада Константинополя войском Фомы началась в декабре 821 г.
. 14 В издании, с которого делается перевод, видимо, по ошибке две главы числятся под номером 14. Вынуждены сохранять эту ошибку.
. Похоже такое было у него на уме, но вот, когда, дав себе на подготовку несколько дней, Фома высмотрел с некоего наблюдательного пункта, что укрепил Михаил на кровле храма Богоматери Речь идет об уже упомянутом храме Богоматери во Влахернах.
боевое знамя, что оттуда испрашивает он и вымаливает силу против врага, что сын его Феофил обходит вместе со священным сословием по окружности весь город, неся животворное древо креста и платье всесвятейшей матери Христа и Бога нашего Богоматерь особо почиталась в Константинополе как защитница и покровительница города. Наиболее почитаемой реликвией, связанной с ее образом, была накидка (омофор), хранившаяся во Влахернском храме Богоматери. В моменты наибольшей опасности эта накидка в торжественной процессии проносилась по городу (см.: Baunes N. Н. The Finding of the Virgin’s Robe. Melanges Н. Gregoire. 1949. P. 87 suiv.; Cameron A. The Virgin’s Robe. An Episode in the History of Early Seventh-century Constantinople // Byz. 1979. Vol. 49. P. 42 suiv.).
, потерял всякую надежду, преобразился, словно хамелеон, и стал думать, как бы не пришлось ему сражаться с силами не только зримыми, но и незримыми. Он не знал, что делать, но, продолжая [30] надеяться на свое огромное войско, решил положить конец сомнениям боевой схваткой. На рассвете следующего дня он подал сигнал к сражению, вывел своих мужей, сыну поручил вести бой по окружности сухопутных стен, а сам с множеством воинов и орудий, коими хотел испытать крепость городских стен, принялся штурмовать влахернские башни. Он приставил лестницы нужной высоты, придвинул с одной стороны черепахи, с другой — бараны, отовсюду осыпал стены стрелами и камнями и решил, нападая со всех сторон, всеми способами вселить ужас в горожан и взять город. Не оставил он в покое и морские стены, но, окружив их со всех сторон флотом, приказал пускать в дело без разбору (а это то же самое, что я без смысла!) стрелы, огонь и четырехногие гелеполы. Потому-то и пропала впустую вся мощь стольких собравшихся там мужей. Что же до флота, то внезапно поднялся встречный ветер, погнал его и рассеял в разные стороны — буря была ужаснейшая! А на суше защитники мужественно сражались и густым дождем стрел, пускаемых с башен, мешали врагу пользоваться лестницами, а его машины или вовсе не достигали стен (а это вовсе меняло дело и говорило об отсутствии у врага военного опыта), если же и доходили, то оказывались весьма слабы, для настоящего боя негодны и не могли ни стен сокрушить, ни даже воинов согнать с башни. Когда же выяснилось, что события развиваются не так, как возвестила я разнесла прежде молва, но все оказалось менее страшным и словно направлялось и исполнялось умом весьма недалеким, осажденный город сразу воспрял духом, пустил в дело далеко разящие стрелы, чем и заставил врага отойти подальше от стен, бросить множество машин и задуматься над собственным спасением. Так как осада развивалась вопреки планам Фомы и сопротивление оказалось упорнее, чем он ожидал, а, с другой стороны, и время года уже давало о себе знать жестокой непогодой (наступила зима Зима 821/822 г.
, а Фракия среди других областей — холодная), Фома отвел войска и расположился на зиму. 15 . Когда первая улыбка весны побудила его воинство покинуть свои укрытия и логовища, решил Фома снова напасть на Константинополь с моря и с суши. Но уже застал он Михаила не в прежнем виде: царь успел собрать войско на суше и флот на море. С тем же снаряжением явился Фома на прежнее место — Влахернскую бухту. На рассвете он подал сигнал к бою и собрался сокрушить влахернскую стену, однако Михаил с высоты стены вступил в разговор с некоторыми из его воинов, предложил им свободу от наказаний, пообещал много благ, если только перейдут на его сторону и не пожелают марать себя кровью единоплеменников и братьев. Однако, произнося такие речи, он будто воду лил в дырявую бочку (это по пословице) и только прибавил дерзости врагу (это к нему-то обращаются с увещеваниями!) или, иными словами, и врага избавил от страха, и в себя вселил бодрость и силу. Затем неожиданно защитники высыпали из многих ворот, там, где их совсем и не ждали, вступили в бой, учинили великую резню и одержали блестящую победу. А на море одержана была победа еще большая, чем на суше. Когда царские триеры Триеры — суда с тремя рядами гребцов (см. прим. 34).
вышли в море и только еще собирались вступить в схватку, а мятежный флот лишь завязывал битву и метал камни, не знаю, что вдруг случилось [31] и какие страхи и волнения обуяли вдруг врага, только повернул он назад и поспешил к берегу. Одни из моряков переметнулись и перебежали к самодержцу, другие направились к своему сухопутному войску, во всяком случае оставаться и сражаться на море отказались решительно все. Вот так без труда был рассеян и обращен в ничто флот, который так и не совершил ничего, что было соразмерно огромному числу его кораблей в плывших на нем воинов. 16 . Видел упомянутый уже Григорий Имеется в виду Григорий Птерот (см. с. 29). Согласно Генесию (Gen. 29.71), Георгий со своим отрядом перешел во Фракию.
, сколь жалок мятежник и во что превратится со временем из-за своего пристрастия к попойкам и отсутствия разума, который больше, чем что другое, может принести победу, и потому взял часть своего отряда (предварительно снесся он с царем с помощью посланного царем студийского монаха), решил отделиться от остального войска и стал действовать в тылу у мятежника. Он угрожал и не давал покоя Фоме и этим зарабатывал прощение грехов себе, а также снисхождение к супруге и детям, которых держали в тюрьме после его перехода к мятежнику. Но не дошла весть об этом до императора, настолько отрезан он был от всех остальных, будь то кто-нибудь из близких или дальних, кто взял бы его сторону. Ну а Фома, который боялся, как бы вдруг не усилился Григорий, и в то же время хотел вселить страх в своих воинов, преследуя прежнюю цель, осаду с города не снял, но решил предупредить нападение с тыла, взял небольшое число воинов, способных, как он думал, сразиться с Григорием, победил его, настиг бегущего и убил. Он быстро возвращается к осаждающему город войску и рассылает повсюду письма с известием о победе (которой не было!), а также приказывает [32] быстро доставить ему флот от берегов Эллады, дабы вновь уже с большими силами напасть на наш берег. И вот триста пятьдесят кораблей, включая диеры и грузовые суда, отплыли с попутным ветром и причалили в гавани Вириды во Фракии. А в это время незаметно приблизился и напал на них царский огненосный флот Под «огненосным флотом» имеются в виду корабли, оснащенные знаменитым «греческим огнем» (самовозгорающаяся смесь, направляемая из специальных сифонов на вражеские корабли).
, многие корабли были захвачены вместе с командой, иные сожжены могучей рукой, а те немногие, кто остался невредимым, мечтали только о том, как бы добраться до Влахернской бухты и соединиться с сухопутным войском. Так все и вышло. Вот таким образом развивались события на море. Ну а на суше перестрелки чередовались со стычками, и то Михаил, то его сын Феофил вместе с Ольвианом и Катакилом выходили на врага, нанося и получая смертоносные удары. Но нельзя было решить дела доблестью и силой в регулярном строю и честном бою, ведь был Михаил много слабее и не в состоянии противостоять конному и хорошо снаряженному войску противника. 17 . В разгар этих событий Речь идет о событиях осени 822 — весны 823 г.
болгарский царь Мортагон Мортагоном Продолжатель Феофана именует болгарского хана Омуртага (814—831) — преемника Крума.
(уже успела распространиться по вселенной молва, возвещающая, что сидит в осаде ромейский царь) тайно отправил к царю послов, по собственной воле обещал прислать ему союзное войско и предложил большую помощь. Однако Михаил то ли по правде постыдился и пожалел соплеменников, то ли поскупился на деньги (а по сравнению с другими царями он щедростью не отличался) и решение его похвалил, но от содействия отказался и ответил, что не примет его помощи, чего бы не сделал мятежник. Несмотря на это, Мортагон, который любил войны и радовался добыче, которую они приносят, стремясь укрепить и упрочить тридцатилетний мир, заключенный предшествующим императором Львом О тридцатилетнем мире с болгарами см. с. 270 прим. 54.
, снарядился против войска узурпатора, нагло вторгся в ромейские пределы и встал лагерем в местечке под названием Кидукт Противоположную версию передает Георгий Монах (Georg. Mon. 796.24), согласно которой Михаил сам пригласил себе на помощь Омуртага. Версия, которую сообщает Продолжатель Феофана (равно как и Генесий), — видимо, официальная, избавляющая Михаила от обвинений в приглашении язычников в пределы Византии.
. Слухи об этом разнеслись и не могли не дойти до мятежника. Сначала он, как и должно, взволновался, обеспокоился, но потом пришел в себя и снарядил войско против болгарина. Фома, однако, понимал, что, разделив свое войско на две части, окажется слаб и легко уязвим (не малого войска, а большого и сильного требовала осада царственного города, ведь Михаилу удалось собрать значительную армию, крепко встать на ноги и не раз наносить поражение врагу, с другой стороны, и болгарской силе следовало противопоставить не маленькое воинство и не тощий строй, а полки многочисленные и сильные) — и вот, дабы, располовинив силы, не уподобиться растекшемуся потоку, не предстать перед врагом слабее прежнего и не подставить себя под удар, он полностью снимает осаду с города и, полагая, что достанет сил бороться с болгарином, выстраивает свое войско в упомянутом месте. 18 . Схватились между собой противники, и узурпатор был наголову разбит. Не он гибель посеял, а сам ее претерпел от врага. И не могли его воины найти себе иного спасения, кроме как в бегстве, а рассеявшись по труднопроходимой местности, задумались о том, как вновь соединиться вместе. Болгарский же предводитель тотчас собрал всех захваченных пленных, взял богатую добычу и отправился на родину, гордясь и радуясь одержанной победе. Ну а команды кораблей (те, что осаждали город), узнав о случившемся, явились к царю и перешли на его сторону. [33] Тем временем обуянный своими союзниками-демонами мятежник дошел до такой дерзости, что, хотя теснили и били его со всех сторон и войско его таяло, а сам он ни одной настоящей победы не одержал ни в открытом бою, ни когда изо дня в день шли движимые множеством рук на приступ городских стен его машины, тем не менее вновь собрал свое войско за несколько стадий от города на равнине Диавасис, удобной для лагеря благодаря обильной растительности и проточной воде. Оттуда он совершал набеги, предавал огню и мечу все пригородное благолепие, однако перед защитниками города уже, как прежде, не появлялся. Понял это Михаил, сколотил изрядное войско и вместе с Ольвианом и Катакилом — людьми неутомимыми и верными — выступил против мятежника. Противника царь встретил не робкого и пугливого, а к бою готового и, решив разом покончить все дело, сошелся с ним врукопашную. Мятежник собрался было перехитрить царя, но сам пал жертвой собственной хитрости и вовсе не достиг цели. Он приказал воинам обратить тыл, как только разразится битва, но не учел при этом настроения своих людей, по его милости давно оторванных от жен и детей, замаравших руки братской кровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48