Но время неумолимо идет. Николай не имеет возможности для пространных сентиментальных разговоров. Он спешит скорее написать манифест о своем восшествии на престол. Необходимо созвать заседание Государственного совета. Необходимо огласить манифест и подписать его перед членами Государственного совета.
В воспоминаниях будущего императора читаем об этом: «Я приблизился к столу, сел на главное место и сказал: „Я выполняю волю брата Константина Павловича“. И вслед затем начал читать манифест о моем восшествии на престол. Все встали со своих мест, и я также. Все слушали с глубоким вниманием и, когда я закончил читать, глубоко мне поклонились, при этом отличился Н. С. Мордвинов, который стоял прямо против меня. Он первым встал и ниже всех стал кланяться, что мне показалось довольно странным».
Но вернемся к предыдущим событиям и вновь взглянем на записку Ростовцева, который предупреждал Николая, что можно ожидать недовольства и брожения в войсках… 22-летний подпоручик дружен с поручиком князем Е. П. Оболенским, также адъютантом в штабе гвардейской пехоты при генерале Бистроме. Несколько вечеров подряд Ростовцев встречал у князя Оболенского в гостях Трубецкого и поэта Рылеева. И всякий раз
Оболенский просил его покинуть дом, так как предстояли частные разговоры по важным делам.
«Хорошо зная безмерное честолюбие и сильную ненависть князя Оболенского и Рылеева к великому князю и, в конце концов, видя их беспокойство, смущение и непрерывные совещания, которые не предвещали ничего хорошего, я откровенно не знал, что делать, — пишет в своих воспоминаниях Ростовцев. — Никогда не было более подходящего случая к недовольству. Мысль о несчастье, которое может ожидать Россию, не давала мне покоя: я забыл еду и сон. Наконец 9 декабря отправился к Оболенскому и сказал ему: “Великодушный князь, нынешнее положение России меня пугает. Прости меня, но я подозреваю тебя, что имеете злые намерения против правительства. Дай бог, если я ошибаюсь”».
Князь Оболенский попытался было продолжать разговор, отвечая уклончиво, но неожиданно его вызвал генерал Бистром, и разговор прервался. На следующий день Оболенский сам нашел Ростовцева и сказал ему:
— Любезный друг, не воспринимай слова за дела. Все это пустое. Бог милостив. Ничего не может случиться.
— Ну, а все-таки, расскажи мне о ваших планах, — продолжал настаивать Ростовцев.
— Я не имею права тебе что-нибудь рассказывать.
— Что-то недоброе тебя угнетает, Евгений, но я тебя спасу даже вопреки твоей воле. Исполню свой долг добропорядочного подданного и еще сегодня сообщу Николаю Павловичу о недовольстве. Случится ли что-нибудь или нет, но я сделаю это.
Два дня спустя после этого разговора Ростовцев снова пошел в гости к Оболенскому, где застал более двадцати человек офицеров, среди которых единственным гражданским лицом был Рылеев. Эта встреча такого множества офицеров, которые с приходом Ростовцева стали перешептываться друг с другом, окончательно рассеяла все его колебания. В тот же вечер он написал письмо Николаю.
Но Ростовцев имел свои понятия о чести. Он сделал копию со своего письма к Николаю и на другое утро, 13 декабря, вновь отправился к Оболенскому. Там опять был Рылеев.
С некоторой торжественностью Ростовцев остановился в дверях и произнес чуть ли не речь. Он сообщил, что уже вручил в руки Николаю предупреждение о готовящемся бунте. Присутствовавшие слушали его внимательно, но ничего не говорили. Он подал им копию письма. Рылеев его взял и стал громко читать… Оба декабриста сильно побледнели.
Оболенский возмущенно спросил:
— Откуда и как ты решил, что мы готовим бунт? Ты злоупотребил моим доверием и изменил дружбе. Великий князь знает о либералах и один по одному всех переловит. Ты же должен умереть прежде других и, таким образом, станешь первой жертвой.
Рылеев же бросился к Ростовцеву, горячо его обнял и сказал:
— Нет, Оболенский! Ростовцев не виноват, что думает не так, как мы! Не спорю, что он злоупотребил твоим доверием. Но какое ты имел право быть излишне откровенным? Он поступил так, как ему подсказывала совесть, жертвовал своей жизнью, когда шел к великому князю, а теперь вновь рискует своей жизнью, придя к нам. Ты должен его обнять как одного из благороднейших людей.
Оболенский подошел к Ростовцеву, обнял его и прошептал побледневшими устами:
— Да, я его обнимаю. Но хотел бы задушить в своих объятиях.
Перед молодыми революционерами стояла страшная дилемма: дворец знал, что готовится бунт. В руках декабристов было и доказательство — письмо Ростовцева к Николаю.
Н. А. Бестужев выслушал тревожный рассказ Рылеева и Оболенского и сказал:
— Это письмо никому не показывайте. Нужно действовать! Лучше будет, если нас арестуют на площади, чем дома в постели. Лучше пусть узнают люди, за что мы погибли, чем будут удивляться нашим незаметным исчезновениям из общества и если никто не узнает, где мы и за что погибли.
Рылеев с восторгом одобрил эти слова.
— Наша судьба уже решена! — воскликнул он. — Я уверен, что погибнем, но наш пример будет жить. Принесем же себя в жертву во имя будущей свободы Отечества.

Итак, решено: восстание!
Штабом предстоящего восстания стал дом Кондратия Рылеева. Целыми днями здесь толпятся офицеры. Приходят декабристы с последними новостями из дворца, из полков, морских экипажей.
Сергей Трубецкой тих и задумчив. Правда, он никогда не отличался пылкостью характера. Зато Рылеев прямо горит от восторга; он простужен, у него болит горло, но он не может оставаться в постели.
С лихорадочно горящими глазами он спрашивает у своих товарищей:
— Решим же?! Решим вопрос с императором?!
Выдвигаются различные предложения:
— Арестуем его и продержим в заключении до опубликования Манифеста.
Штейнгель пишет вступление к Манифесту, предлагая такой текст:
«Храбрые воины! Император Александр I скончался, оставя Россию в бедственном положении. В завещании своем наследие престола он предоставил Николаю Павловичу. Но великий князь отказался, объявив себя к тому не готовым, и первый присягнул императору Константину I. Ныне же получено известие, что цесаревич решительно отказывается. Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа».
— Судьбу царской семьи должно решить Учредительное собрание. Если это собрание постановит, чтобы Россия стала республикой, то судьба Романовых решится законным путем. Если же будет сочтено сохранить монархический строй, то новому императору будет предоставлена лишь исполнительная власть, — говорил Трубецкой. Но тут же он быстро добавил, что этими словами он хочет лишь напомнить, что первым их шагом не должно быть цареубийство.
Здесь вмешиваются молодые Рылеев, Оболенский, Александр Бестужев, которые давно спорят и отвергают общие слова.
— Дворец должен оставаться священным местом! Если солдат станет распоряжаться там, тогда уже и сам черт его не остановит! — горячится Гавриил Батеньков.
— Подумайте! — взволнованно перебивает Кондратий Рылеев. — Если убьем императора, какая от этого будет польза? Это будет пагубно для всего нашего общества. Умы разделятся, образуются партии, поднимутся приверженцы августейшей фамилии. Все это приведет к междоусобицам и всяким ужасам народной революции!
— Что ты предлагаешь, Кондратий? — слышится со всех сторон.
— Но вместе с тем, если уничтожим всю императорскую фамилию, я думаю, что поневоле все партии объединят свои усилия или в крайнем случае легче будет их всех успокоить, — пытается доказывать Рылеев.
Трубецкой хватается за голову. Он энергично подходит к Рылееву и останавливается перед ним.
— Я вас прошу, давайте обсуждать не далекие планы, а конкретный военный план, — говорит он. — Завтра уже 14 декабря. Утром войска должны приносить присягу. Завтра мы должны начать восстание. Давайте посмотрим, какими силами мы располагаем.
Снова наступило оживление.
— Я набросал здесь вторую часть Манифеста, — говорит Трубецкой. — Но следует исходить из того, что восстание должно иметь характер вооруженной демонстрации. Мы должны поднять полки и, только собрав достаточное количество войск, выйти на площадь. Тогда Сенат объявит наш Манифест.
— Идея использования Сената во время государственного переворота принадлежала Пестелю. Возможно, помните, он еще в «Союзе благоденствия» это предлагал, — отозвался Рылеев.
— Положение изменилось. Сейчас события развиваются по-другому. Пестель считал, что на юге, во время смотра 2-й армии, можно убить императора.
Евгений Оболенский возразил с усмешкой:
— Мы не можем проводить репетиции задуманной революции.
А Рылеев добавил в задумчивости:
— По всему видно, что не добьемся успеха, но это потрясение необходимо. Тактика революции определяется одним словом: «Дерзай!» И если это обернется для нас несчастьем, мы своей неудачей оставим урок другим.
Рылеев подошел к барону Андрею Розену. Сел рядом и, глядя ему прямо в глаза, твердо спросил:
— Можно ли рассчитывать на первый и второй батальоны вашего полка?
Розен восторжен, но рассудителен. Он тихо говорит обо всех трудностях. Затем заявляет: «Почти невозможно».
— Да, не много шансов на успех, — вздыхает Рылеев. — Но все равно должны, все равно обязаны начать! Начало и добрый пример принесут свои плоды.
Трубецкой сидит с краю стола и просматривает страницы Манифеста, которые ему подал Штейнгель. Он слышал слова Рылеева и добавил:
— Все равно умрем. Мы обречены на гибель.
Сергей Трубецкой взял со стола копию письма Ростовцева к Николаю. Презрительно читает обращение «Ваше Высочество» и говорит:
— Посмотрите же! Изменил нам. Двор знает многое, но знает не все. Мы все же достаточно сильны.
Кто-то его перебивает:
— Сабли обнажены, и нечего медлить.
Услышав слово «сабля», Якубович тут же вскочил. Он высок ростом, ходит с черной повязкой на голове. Говорят, что на Кавказе он отчаянно сражался, и в голове его еще сидит пуля.
— Здесь, в комнате, сейчас пять человек! Давайте бросим жребий, кто из нас убьет императора!
Все молча смотрят на него.
Якубович садится на свое место и говорит:
— К сожалению, я этого не могу сделать. У меня слишком мягкое сердце. Я мог бы отомстить Александру но хладнокровного убийцы из меня не получится. Александр Бестужев насмешливо заметил:
— Царское семейство — это вовсе не иголка. Вряд ли возможно его как-то спрятать, когда придет время взять под стражу
Пройдут десятилетия, и Александр Бестужев напишет в своих мемуарах:
«Здесь слышны были отчаянные фразы, неудобные для исполнения предложения, распоряжения, пустые слова, за которые многие люди дорого поплатились, не будучи виноватыми в чем-либо. Чаще всего можно было услышать похвальбу Якубовича, Щепина-Ростовского. Первый был храбрым офицером, но хвастуном, который сам трубил о своих подвигах на Кавказе…
Но зато каким прекрасным был Рылеев на этом вечере! Он неважно себя чувствовал. Но когда говорил на свою любимую тему о привязанности к родине, лицо его оживлялось. Черные как смоль глаза его озарялись неземным светом. Речь его лилась плавно, как огненная лава, и тогда невозможно было устать от любования им!»
Трубецкой собрался уходить. Иван Пущин подошел к нему и сказал:
— Давай еще раз уточним план.
Все напряженно уставились на Трубецкого. Ведь именно он избран диктатором, то есть руководителем восстания. Завтра, 14 декабря, он должен руководить восставшими частями.
На какие силы можно рассчитывать?
Быстро перечисляют названия полков: Измайловский, Егерский, Финляндский, Московский, Лейб-гренадерский, Гвардейский морской экипаж.
— Добавьте, что к нам могут присоединиться еще Преображенский полк и Конная гвардия.
— Можем рассчитывать на шесть полков…
— Детали плана действий будут определяться обстоятельствами, — заметил Рылеев.
— Мой брат Михаил дал согласие, что присоединится к восставшим войскам со своим конным эскадроном, — сообщил Иван Пущин.
И снова повторяют: полки следует вести на Сенатскую площадь; войска следует призывать не принимать присяги, а затем с оружием в руках принудить Сенат обнародовать Манифест; морские части и измайловские солдаты направятся к Зимнему дворцу, чтобы арестовать Николая I и всю его семью; Финляндский полк и гренадеры должны захватить Петропавловскую крепость.
Наступила тишина. Декабристы переглядываются. Все сказано. Все обговорено и уточнено.
С Рылеевым остается Каховский. Они имеют еще один личный разговор. Разговор с глазу на глаз.
Рылеев просит его 14 декабря явиться одетым в свой офицерский мундир еще до того, как восставшие войска соберутся на Сенатской площади, для того чтобы проникнуть во дворец или, если это не удастся, подождать Николая у выхода из дворца и убить его.
Рылеев все это высказал буквально на одном дыхании. Затем поднялся из-за стола, обнял своего друга и сказал:
— Я знаю твою самоотверженность. Ты сможешь так принести больше пользы, чем на площади. Ты сир на земле. Убей императора! Открой нам ход!
Каховский понимает, что ему предлагают стать террористом. Это убийство явится не частью революционного плана, а поступком человека, который тем самым поможет расчистить путь революции.
С тяжелым сердцем Каховский соглашается.
В ту ночь никто из декабристов не спал. Это была для каждого из них роковая, мучительная ночь. Сергей Трубецкой провел эту ночь в богатом доме своего тестя, графа Л аваля. В своих комнатах он сжег каждое подозрительное письмо, любую бумажку, касавшуюся Тайного общества. Его молодая жена во всем трепетно ему помогала и вместе с ним бросала бумаги в камин.
Оставался один-единственный листок. Это вторая часть Манифеста. Сергей Трубецкой не имеет права уничтожить этот документ. Он медленно развертывает листок и читает:
«В Манифесте Сената объявляется… уничтожение бывшего правления… уничтожение права собственности, распространяющейся на людей… равенство всех сословий перед законом… свобода печати и уничтожение цензуры, свобода богослужений и всех верований… гласность судов… уничтожение рекрутства и военных поселений».
Все это написано его, Трубецкого, рукой. Но уничтожить документ он не имеет права. Этот Манифест вместе с вводной частью, написанной Штейнгелем, утром должен быть вручен Сенату. Но пока это «завтра» еще очень далеко! Сергей Трубецкой в полнейшем отчаянии. У него не хватает духу признаться товарищам своим, что шансы на успех невелики, если на площадь не будет выведена большая часть войск. Сражение между своими, между русскими братьями, не должно иметь места и не должно быть допущено.

Зимний дворец полон людей. Здесь поселился Николай I Поселился окончательно. Он уже сидит в кабинете императора. И сам вскрывает все пакеты и письма, поступающие на имя императора.
Хотя 17 дней формально императором является еще Константин.
Междуцарствие, наступившее в России, породило беспрецедентный случай. Брат императора посмел срывать печати с корреспонденции самого государя России!
Но этот брат не только мечтает о троне. Он уже сидит на нем и решил действовать.
Николай I вызвал трех приближенных к нему, которым поручил написать манифест, провозглашающий его императором. Это были Адлерберг, его личный адъютант, историк Карамзин и блестящий государственный ум Сперанский, статс-секретарь.
Бедный, наивный старик Карамзин! Он написал манифест, который кипел восторгами, обещаниями человеколюбия, изобиловал красивыми словами о «народной преданности», «любви народа».
Николай I прочитал проект, ничего не сказал, передал его Сперанскому. Опытный сановник знал, что нужно выбросить все превосходные степени и все восторженные слова.
Манифест уже готов. Николай надевает парадный мундир и направляется в Сенат.
Известный историк и художник А. Н. Оленин, заседавший в Сенате, в связи с этим сделал такую запись в своем дневнике:
«Приблизившись к столу, Николай сказал: „Я исполняю волю моего брата Константина Павловича“ — и затем начал читать манифест о восшествии на престол. Так началось долгожданное ночное заседание Сената, во время которого великий князь стал императором и которым завершилось междуцарствие. Когда закрылось это заседание, император сказал: „Сегодня я вас прошу, а завтра буду приказывать“. И тем самым предельно кратко изложил свое понимание верховной власти, ее священный долг».
Наступила неспокойная и напряженная ночь. В ушах дворцовых сановников все еще звучат надменные слова: «Сегодня я вас прошу, а завтра буду приказывать».
Эта бессонная ночь явилась преддверием первого в России революционного вооруженного восстания против самодержавия.
Наконец забрезжил рассвет. Было холодно. Термометр показывал восемь градусов мороза. Слежавшийся снег скрипел под ногами прохожих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51