В другой раз Волконская дала деньги беглому уголовному преступнику Орлову, пользовавшемуся славой «своего рода героя».
«Он никогда не нападал на людей бедных, — пишет она в своих воспоминаниях, — а только на купцов и в особенности на чиновников; он даже доставил себе удовольствие некоторых из них высечь. У этого Орлова был чудный голос, он составил хор из своих товарищей по тюрьме, и при заходе солнца я слушала, как они пели с удивительной стройностью и выражением; одну песнь, полную глубокой грусти, они особенно часто повторяли: „Воля, воля дорогая“. Пение было их единственным развлечением; скученные в тесной, темной тюрьме, они выходили из нее только на работы. Я им помогала, насколько позволяли мои средства, и поощряла их пение, садясь у их грустного жилища. Однажды я вдруг узнаю, что Орлов бежал.
Власти начали поиск беглецов. Им удалось окружить дом, где они находились, но Орлов успел бежать. Схваченных били бичами и палками, чтобы выведать, кто им помогал».
«Никто меня не назвал, — вспоминала позже Мария, — гусар предпочел обвинить себя в краже, чем выдать меня, как он мне сказал впоследствии. Сколько чувства благодарности и преданности в этих людях, которых мне представляли как извергов!»
Мария Волконская и Екатерина Трубецкая прожили на Благодатской каторге семь месяцев. В сентябре 1827 года всех декабристов-каторжников, по решению царского правительства, собирают в одном месте — в Чите. Первых декабристов в это маленькое и бедное село доставили еще в январе 1827 года, а через год их было уже здесь свыше семидесяти человек. Две княгини с радостью восприняли эту новость и начали быстро собирать сврй багаж — ведь в окрестностях Читы нет никаких рудников, а это не безразлично для всех них — их мужья осуждены к каторжным работам именно в рудниках.
Прибыв в Читу, Волконская и Трубецкая временно остановились в доме Александры Муравьевой, супруги Никиты Муравьева. До этого у нее уже разместились жены А. В. Ентальцева и М. М. Нарышкина, а в марте 1828 года к ним присоединились жены В. Л. Давыдова, И. А. Анненкова и М. А. Фонвизина.
Мария пытается подыскать квартиру. Наиболее подходящей оказывается одна комната в доме дьякона, и она поселяется там с Трубецкой и Ентальцевой. Остальные жены размещаются поближе к тюрьме, в простых деревянных домах, сами готовят себе пищу, ходят за водой, рубят дрова, топят печи… Лишения и невзгоды их еще больше сближают в той тяжелой и нерадостной жизни, создают атмосферу непринужденности и доверия. Они как могут помогают друг другу, делятся деньгами и скудной провизией. «Со всеми дамами мы словно одно семейство, — пишет матери 27 сентября 1827 года Мария. — Они меня приняли с распростертыми объятиями, ибо несчастье сближает».
Поскольку свидания с заключенными разрешались дважды в неделю, по одному часу и в присутствии офицера, Мария вместе с другими женщинами часто приходила к деревянной ограде тюрьмы, где они имели возможность видеться и разговаривать с мужьями. Несмотря на то что это было сопряжено с возможными неприятностями (однажды солдат ударил Трубецкую), эти посещения поднимали настроение декабристов. Михаил Бестужев писал:
«Каземат нас соединил вместе, дал нам опору друг в друге и, наконец, через наших ангелов-спасителей, дам, соединив нас с тем миром, от которого навсегда мы были оторваны политической смертью, соединил нас с родными, дал нам охоту жить, чтобы не убивать любящих нас и любимых нами, наконец, дал нам материальные средства к существованию и доставил моральную пищу для духовной нашей жизни».
А вот что писал А. Е. Розен об этих женщинах: «Они были нашими ангелами-хранителями и в самом месте заточения; для всех нуждающихся открыты были их кошельки, для больных просили они устроить больницу».
Здесь, в Читинской тюрьме, жизнь декабристов была более сносной по сравнению с тем, что было в Благодатских рудниках. Они чистят государственные конюшни, подметают улицы, ручными мельницами размалывают зерно, выполняют различные земляные работы и т. п. Летом все трудятся на отведенных каждому кусочках земли во дворе тюрьмы. 1 августа 1829 года пришел приказ о снятии кандалов, с которыми осужденные не расставались уже почти четыре года, и комендант С. Р. Лепарский стал разрешать узникам выходить под стражей из тюрьмы. Декабристы получают возможность ежедневно посещать жен. Некоторое время спустя и другим заключенным разрешили посещать жен, квартировавших в частных домах, но только с письменного согласия хозяйки дома.
За три года пребывания в Чите Марию постигло три тяжелые утраты. Прежде всего, смерть оставшегося в Петербурге ее маленького сына Николая, о чем она узнала в один из январских дней 1828 года. В связи с этой утратой отец ее, старый генерал Раевский, попросил Пушкина написать эпитафию к надгробию внука и текст ее послал дочери с такой припиской:
«Дружочек Машенька, посылаю тебе стихи Пушкина, посвященные твоему сыну. Никогда до этого не писал он так прекрасно.
Вот эта эпитафия:
В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца».
Могила первенца Сергея Волконского долгое время оставалась неизвестной. И только в 1952 году она была обнаружена после длительных поисков благодаря двум полустертым словам на камне высеченной когда-то эпитафии Пушкина.
В настоящее время могила и памятник восстановлены в знак уважения к декабристу Волконскому и герою Отечественной войны 1812 года генералу Раевскому.
Смерть маленького Николая — тяжелая потеря для Марии Волконской. Советы ее близких в письмах искать утешение в надежде и молитве не могут ее успокоить. Теперь единственное ее утешение — это родной супруг, бедный Сергей. В письме к отцу она просит его ходатайствовать перед официальными властями о разрешении ей жить в тюрьме и делить камеру со своим любимым. Такие же просьбы к шефу жандармов Бенкендорфу отправили и другие жены декабристов.
«Дорогой папа, — писала отцу Мария Николаевна, — я с Вами поделилась тотчас же, как только узнала о смерти сына, мыслью о своем твердом решении разделить заключение Сергея и уведомила Вас о шагах, которые я просила мою Belle Mere предпринять в этом отношении… Меня уверяют, дорогой папа, что для меня необходимо, чтобы Вы поддержали ее просьбы Вашими; я слишком хорошо знаю Вашу нежность ко мне и не должна была бы сомневаться ни на одно мгновение в рвении, с которым Вы взялись бы защищать дело, которое обеспечивает мой покой здесь, на земле. Дорогой папа, отказ был бы для меня приговором таким ужасным, что я не осмеливаюсь думать о нем. Не скрою от Вас, что я не могу больше переносить жизнь, которую я веду; справьтесь о том, какое впечатление произвела на меня смерть моего единственного ребенка. Я замкнулась в самой себе, я не в состоянии, как прежде, видеть своих подруг, и у меня бывают такие минуты упадка духа, когда я не знаю, что будет со мной дальше. Один вид Сергея может меня успокоить; я могла бы быть счастливой и спокойной только возле него. Дорогой папа, если это письмо найдет Вас в Петербурге, не медлите, я Вас заклинаю, хлопотать об этом; если Вы у Катерины (Е. Н. Орловой. — Авт.) — отправьте Ваше прошение, во имя неба, возможно скорее…»
Через несколько месяцев пришел ответ от отца Марии. Дрожащими пальцами она вскрывает большой опечатанный конверт и читает:
«Мое дорогое дитя! После того как получил письмо (только что от Катеньки), вижу, что ты плохо поняла мое последнее письмо по поводу твоего присоединения к мужу. Не зная даже условий заключения и ничего другого, я не могу себе позволить высказать свое мнение на этот счет. Поступай так, как подсказывают тебе разум и сердце, но я не буду участвовать в этом».
Отказ отца глубоко огорчает Марию. Она втайне от мужа горько плачет, но при встречах с ним старается держаться бодро и весело. И все же, несмотря на сопротивление, официальные власти были вынуждены удовлетворить требования жен декабристов — разрешить им жить в тюрьме, в камерах супругов.
Радостью от этой «победы» Мария сразу же поделилась с отцом:
«Горячо любимый папочка, вот уже три дня, как получила разрешение присоединиться к Сергею. Спокойствие, которое испытываю оттого, что теперь могу заботиться о Сергее и могу проводить с ним время, свободное после часов его работы, отчего у меня появилась надежда полностью разделить судьбу с ним — обрела и душевное спокойствие и счастье, которые утратила так давно».
Письмо помечено датой 31 мая 1829 года, а в сентябре того же года ее отец умер, простив перед кончиной свою непокорную дочь. Лежа на смертном одре, Раевский взглядом указал на портрет Марии, висевший у его постели, и сказал:
— Самая удивительная женщина, которую я знал! — С мыслью о ней сомкнул глаза старый воин. А на его могиле на высоком обелиске высекли слова: «В Смоленске был щит, а в Париже меч России».
Читая письма Марии Волконской, очень быстро убеждаешься в ее глубокой, прямо-таки безграничной любви к отцу. И чтобы ни говорил он, как бы ни поступал, пусть даже несправедливо по отношению к ней или излишне сурово, она всегда оставалась покорной, любящей и доброй дочерью. Ее письма к отцу исполнены словами нежности и преклонения перед ним. И где бы ни была Мария — в сельской ли избе, в тюрьме, в камере мужа, — она везде на самом видном месте ставила портрет отца. Она не только высоко ценила его, она гордилась им. Даже увлекшись какой-то книгой, герой которой поражал благородством и привлекательностью характера, Мария видела в нем своего отца.
«Я прочла историю Томаса Мора, — писала Мария своей сестре Софии. — Это не драма, не просто книга с животрепещущим содержанием нынешней литературы. Это простое, верное изложение исторической канвы одного великого человека. И когда ее читаешь, поражаешься характеру этого человека, его величию. Между прочим, он точно наш отец».
В августе 1830 года Марию постигло еще одно несчастье — умерла ее дочь Софья, не прожившая и одного дня.

Еще в мае 1828 года Николай I повелел построить новую тюрьму для декабристов в Петровском заводе, так как тюрьма в Чите оказалась перенаселенной. В конце августа 1830 года узникам приказывают собираться к переезду на новое «местожительство». Переход в Петровский завод совершался пешком. За день в среднем проходили по 30 километров. Вместе с другими женщинами этот изнурительный путь преодолела и Мария Волконская.
В начале 30-х годов прошлого века Петровский завод был глухим захолустьем, точное местонахождение которого не знали даже в Третьем отделении. Полина Анненкова так описывала место, куда отправили декабристов:
«Петровский завод расположен во впадине, окруженной сопками, а сама фабрика, где плавят железо, — сущий ад. Там ни днем, ни ночью не было покоя. Монотонный грохот молота никогда не прекращался, вокруг все было покрыто черной копотью».
Условия жизни на новом месте были поистине ужасны. Об этом довольно колоритно писала своему отцу Александра Муравьева:
«Мы находимся сейчас в Петровском застенке, условия в тысячи раз худшие, нежели в Чите.
Во-первых, тюрьма построена на болоте, второе, здание еще не высохло, и поэтому, хотя и топят два раза в сутки, печки почему-то совсем не греют. И это в сентябре. Наконец, здесь всегда темно — и днем, и ночью при искусственном освещении. Из-за отсутствия окон камеры никогда не проветриваются.
Слава богу, разрешили нам находиться там вместе с мужьями, как я уже вам писала — без детей… Даже если бы разрешили держать детей в тюрьме, мы бы не смогли этого сделать. Одна маленькая комнатка, влажная, темная и настолько холодная, что все мы мерзнем, хотя не снимаем с себя теплых валенок, пуховых пеньюаров и шапок…»
Эти жалобы Муравьевой совсем не напрасны. Двое узников сошли с ума в Петровской тюрьме — это Я. Андреевич и А. Борисов.
В Петровском заводе Мария Волконская покупает сельский домик, в котором поселяет двух человек прислуги, а сама живет с супругом в тюремной камере. В дом приходит только для того, чтобы переодеться и помыться. Некоторое время спустя семейным узникам разрешили жить вне тюрьмы. Потянулись годы тяжелой, изнурительной жизни. 22 ноября 1832 года умирает Александра Муравьева — первая жертва Петровского заточения. Ее смерть вызвала глубокое сострадание всех декабристов, которые знали ее как замечательнейшую женщину, умершую на своем посту.
Для Марии жизнь на новом месте ничем не отличается от жизни всех других женщин. Она остается все такой же — с твердым характером, верной своему долгу и своему самопожертвованию. В письме брату Николаю она писала:
«Я достигла своей цели в жизни». Ту же мысль она высказывает в письме родителям декабриста Ивашева: «В последние четыре года я достигла своей цели в жизни, а именно — воссоединилась в заточении со своим супругом». Все ее письма проникнуты чувством исполненного долга, правильности ее поступка, удивляют своим тактом и сдержанностью.
Однако близкие Марии не могут понять ее. Мать никак не может свыкнуться с ее положением, понять ее жизнь; для нее даже непонятны просьбы дочери об иголках и нитках; брат ее, Николай Раевский, отправляет первое письмо Марии только в 1832 году, спустя несколько лет после ее добровольного заточения; а сестры пишут только о своих болезнях. В связи с этим тайно от Марии Екатерина Трубецкая написала им письмо с просьбой, чтобы они писали о болезнях только после выздоровления, так как Мария месяцами живет в ужасе и тревоге за них.
У хрупкой, изящной молодой женщины поистине неистощимая энергия. Помимо своих повседневных забот и тягот, Мария пытается выращивать плодовые деревья в крае, где морозы в пятьдесят градусов — обычное явление; с восторгом музицирует на клавесине, радуется нотам, которые ей прислала Зинаида Волконская из Рима; собирает растения сибирской флоры; пишет письма родителям и близким многих каторжников, которым запрещена переписка. Волконская и Трубецкая иногда отправляли до тридцати писем сразу. Это были подробные альманахи жизни узников. Ведь каждый из каторжан имел свои мысли, свою личную жизнь, свои идеалы и мечты. Полученные ответы женщины передавали или читали декабристам. Сергею Волконскому, например, не разрешали переписку одиннадцать лет, и все эти годы ее вела Мария.
Почта до Сибири шла месяцами, на ее пути было немало самых невероятных препятствий, нередко письма терялись или приходили с большими опозданиями. Так, Мария отправила девять писем матери Сергея Волконского уже после смерти старой придворной дамы. В другом случае в продолжение трех месяцев к Марии шли письма от сестер с поцелуями, адресованными ее новорожденной дочери, которой уже не было в живых. Письма задерживались и по другим причинам: их читали комендант, иркутский генерал-губернатор, внимательнейшим образом их просматривали в Третьем отделении.
В Петровском заточении в 1832 году Мария родила сына Михаила, а спустя еще три года — дочь Елену. Она целиком ушла в заботы по воспитанию своих детей. Личная ее жизнь наполнилась новым, совсем иным содержанием. Все чаще в ее письмах тема детей занимает основное место — любовь к ним безгранична и постоянна. Хлопоты об их здоровье, об их образовании составляли смысл ее жизни.
В конце 1835 года объявляется царский указ — 10 отбывших каторгу декабристов переводятся напоселение, в их числе и Сергей Волконский. В 1836 году его семья поселяется в восемнадцати верстах от Иркутска в селе Урике; император уважил просьбу старой княгини и сократил срок каторжных работ Волконского. В Урике в то время находился на поселении старый друг Сергея Волконского — Михаил Лунин.
И снова потянулись долгие, мучительно медленные годы. И хотя Мария сохранила прежнюю энергию и жизнелюбие, все же и она значительно переменилась.
В одном из писем сестре Елене она писала: «Совсем утратила живость своего характера, в этом отношении вы бы меня не узнали. В венах моих уже нет эликсира бодрости. Часто впадаю в апатию; единственное, что еще могу сказать в свою пользу, — это то, что всякое испытание переношу с упрямым терпением, остальное все мне безразлично, были бы только здоровыми дети мои».
Через какое-то время Мария добивается разрешения на поселение в Иркутске, чтобы сын Михаил мог учиться в местной гимназии. Сначала Волконскому разрешают посещать свою семью два раза в неделю, а спустя несколько месяцев и ему разрешили проживание в городе. Там они прожили еще… 19 лет и дождались манифеста об амнистии, который подписал в день своей коронации 26 августа 1856 года новый император России Александр П. По его распоряжению манифест о помиловании доставил в Сибирь Михаил Волконский, сын декабриста, который в то время находился в Москве.
А на балу во дворце по случаю коронации новый император делает эффектный жест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51