— Еще один coup d'Etat Государственный переворот (фр. ).
, небольшой дворцовый переворот в Страмбе.Молодой кардинал побагровел, и сердце сильно заколотилось в его груди.— Не понимаю, — прошептал он. — Думай обо мне что хочешь, считай круглым дураком, но я могу только сказать, — не понимаю, не разумею, зачем и против кого в Страмбе, где я и так назначен губернатором, я должен совершать дворцовый переворот.— Против себя самого, — сказал Петр. — И прежде всего — против тех длиннополых, которые, прикрываясь твоим именем, хозяйничают в Страмбе столь постыдно, что все идет вразнос — смотреть обидно. И может, я не прав, и за убийство там не платят просто штраф?— Нет, это правда, — признал молодой кардинал. — Но отчего ты снова заговорил стихами?— Просто по привычке, которую я усвоил, занимаясь языками восточных народов, — они любят прибегать к рифмованной прозе, и я порой грешу тем же, когда не слежу за собой, — сказал Петр. — A propos Кстати (фр. ).
, правда ли, что ты, как мне сообщают, самолично велел прикрыть чресла статуй, украшающих замковый парк, гипсовыми фиговыми листьями?Молодой кардинал залился краской.— Мне хотелось проявить толику усердиявоспасение.— Ладно, — сказал Петр. — Теперь речь уже не о спасении Страмбы, теперь у меня совсем иные заботы. Ничего мне от тебя не надо, ты должен только в нужный момент открыть или приказать открыть страмбские ворота, чтобы я мог спокойно пройти вместе со своим войском в город и не терять времени на долгую осаду.Молодой кардинал устало коснулся рукой лба.— Ах, как вдруг опять разболелась голова, — проговорил он.— Это просто, очень просто, — сказал Петр, — особенно если ты воспользуешься советами и помощью одной продувной бестии — ты ведь знаешь, кого я имею в виду, — знаменитого Джербино, который, насколько мне известно, был вдохновителем дворцового переворота два года назад и кого ты сейчас совершенно несправедливо окрестил провинциальным хитрецом и интриганом. Если бы ты тогда не спутал его планы своим вмешательством, все кончилось бы в твою пользу. Поэтому строго следуй его советам, а сам держись в стороне. Когда все свершится, я снова получу скипетр законного герцога Страмбы, а ты вернешься к себе во дворец на пьяцца Монументале, откуда мы вышвырнем этого римского фата, папского любимчика. А с его приятелями пусть позабавится страмбский люд, он выместит на них всю свою злость и досаду.— Ах, Петр, Петр, теперь я снова начинаю жить! — прошептал молодой кардинал. — Только вот что скажут Его Святейшество?— Надо полагать, рассердятся, но опять же не настолько, чтобы лопнутьсо злости, ведь этого старика я, в общем, люблю, — сказал Петр. — Его я люблю, а вот папство — ненавижу; в этом есть некоторое противоречие, но не такое, чтоб разум не мог его разрешить. Я вернусь в Страмбу, но на сей раз не для того, чтобы создать там государство идеальной справедливости наперекор всему свету, а только для того, чтоб иметь надежный тыл для своих дальнейших действий. Для начала я потребую охраны городских укреплений, чтоб успеть не спеша создать такое войско, какого до сих пор не было; в Италии не найдется такого количества людей, способных носить оружие, сколько мне потребуется, а потому я под свои знамена соберу и наемников — швейцарских, немецких и чешских, словом, всех христианских национальностей, за исключением испанцев, потому что, когда я сброшу папу с престола и отменю папство, следующей моей задачей будет объединение Италии, что, разумеется, невозможно, пока я не изгоню с Италийского полуострова незваных испанских гостей.— Как ты сказал? — воскликнул молодой кардинал. — Сбросишь с престола папу и уничтожишь папство?— Конечно, — кивнул Петр. — Это моя давнишняя идея, я лелеял ее с детства, и это первый из многих шагов, которые мне предстоит предпринять. После шестнадцати веков жизнедеятельности институт папства должен исчезнуть и прекратить свое существование, потому что это — неиссякаемый источник грубых суеверий, раскола, тирании, мракобесия, злодейств и коррупции. И если я хочу наставить человечество на путь истины, разума и справедливости, то мне прежде всего придется отсечь все головы этой святошеской гидре. Теперь тебе должно стать понятно, отчего мне воистину безразлично, рассердятся ли Его Святейшество за вторичный захват Страмбы; его дни как наместника Бога на земле так или иначе сочтены. Кроме того, тебе теперь будет понятно и то, что союзническая помощь, которой я от тебя жду, хоть сама по себе незначительна и легко осуществима, но косвенно ее последствия необозримы.— А что потом? Что ты думаешь предпринять потом? — испуганно тараща глаза, вопрошал молодой кардинал.— Не пытайся узнать больше, это вредно, — сказал Петр. — Я дал примерный набросок своих планов лишь для того, чтоб ты понял, насколько я далек от шуток. Могущественные силы высот и глубин, неба и ада объединились, чтобы придать моим рукам крепость и мощь, необходимую для того, чтоб я вывел мой род — то бишь род человеческий — из сумятицы, мрака и горя. Ясно как день, что тут не обойтись без войн и кровопролитий, главное — что из этих кровавых войн я выйду победителем, чтобы затем осуществить хотя бы то, о чем мечтал и к чему стремился чешский король Иржи из Подебрад. Иржииз Подебрад (1420—1471) — чешский король с 1458 г. Стремился укрепить чешское государство, ограничить интриги папства.
Его имя тебе, как видно, ни о чем не говорит, однако этот король был очень и даже бесконечно велик, и его стремления объединить европейские земли не достигли цели лишь потому, что на полтора столетия опережали свое время и ждали меня, Петра Куканя, чтоб я претворил их в жизнь.Петр говорил просто и уверенно, словно речь шла о предстоящей охоте на лис, а молодой кардинал слушал его со сладострастной дрожью, ибо, внимая словам бывшего приятеля, все больше и больше ощущал себя его доверенным лицом и сообщником, который, отворив Петрову войску страмбские ворота, распахнет перед ним путь к удивительным свершениям, когда-либо открывавшимся человеку. Два года бессмысленного глазения на озаренные светом окна родного дворца, где предавался разврату племянник вульгарного римского нувориша, не могли не поубавить спеси последнему из рода славных Гамбарини, военачальников, ученых и дипломатов; теперь его сердце трепетало от искреннего восхищения полетом Петрова духа, как прежде от непреодолимого страха перед грядущей местью. Одно лишь угнетало его — то, что Петр постоянно подчеркивал легкость и незначительность той роли, которая в этом грандиозном действии отводилась ему, Гамбарини. Интерес молодого кардинала к делу объединения Европы был, разумеется, велик, но все же не настолько, чтобы перевесить интерес к собственной персоне. Поэтому, как только Петр, высказав известную читателю блестящую мысль о полутораста годах, на которые идеи короля Иржи из Подебрад опередили свое время, сделал красноречивую паузу, молодой кардинал поспешил с вопросом:— А что станет со мной?Лицо у Петра передернулось, словно в тот момент, когда он созерцал лучезарное завтра, в глаз ему попала муха.— С тобой? А почему ты спрашиваешь об этом меня? Какое мне дело до того, что станет с тобой? Я обещал тебе, что если ты с пониманием отнесешься к моей скромной просьбе и в назначенный час отворишь мне страмбские ворота, я отменю определенное мною наказание за твои преступления и предательства, а сверх того — позволю тебе снова возвратиться в свой отчий дом; чего тебе еще желать? И все же, коль скоро уж об этом зашла речь, я вдруг подумал — какой это все-таки парадокс: ведь из всей старинной итальянской аристократии ты, мерзавец, с которого я в мыслях тысячекратно сдирал шкуру, в конце концов окажешься моим единственным союзником, потому что все остальные отвернутся от меня.— Неужто они проявят такую недальновидность? — огорчился молодой кардинал.— Проявят, да еще какую, и это меня нисколько не удивит, — ответил Петр. — Объединение Италии лишит их могущества и власти, а искоренение папства — повода для самых пылких дерзаний; в Италии не найдешь ни одного аристократического семейства, которое не мечтало бы о том, чтобы кто-нибудь из его членов достиг Петрова престола. Наш сегодняшний старикан — выходец из семейства Боргезе, его предшественник — Медичи, перед ним папами были Альдовранди, Караффы, Фарнезе, Борджа, и снова Медичи, Колонны, Савельи, Орсини и так далее, и так далее, и все они лелеют идею папства и готовы ее защищать; воистину, на свете не существует ни одного хоть сколько-нибудь вредоносного и преступного института, чтоб не нашлись люди, которые стремились бы его сохранить, поскольку он служит их пользе.— Мы, Гамбарини, никогда не рассчитывали на папский престол, — скромно молвил молодой кардинал.— Это делает вам честь, — отозвался Петр. — У тебя и в самом деле были замечательные предки, жаль, что сам ты столь низко пал. Но ты еще можешь исправиться; грядущие годы будут настолько бурными, что тебе не раз представится удобный случай проявить себя. Ибо моя миссия не кончается объединением Европы под знаменем атеистического рационализма, который я исповедую; ибо это единственное учение, способное вывести массы из темноты, страданий и нищеты, сделать из них счастливых граждан, сознающих свое человеческое достоинство и в полной мере владеющих своим разумом. Право, я никогда не мог понять и до сих пор не понимаю, отчего люди непременно стремились усугубить свой и без того тяжкий удел изгнанников из рая всевозможными религиозными распрями, возведя в догму небылицы; но теперь всему этому я положу конец. Необходимо также не мешкая разделаться и с целой кучей более мелких задач: так, к примеру, мне неизбежно придется поставить на колени турок, бешеных фанатиков, изгнать из-под их тюрбанов Аллаха и Магомета; для этой цели я приступил к созданию сильного морского флота. Когда все это будет осуществлено — пока трудно сказать; одно мне абсолютно ясно: в каждом своем последующем шаге я должен опираться на основополагающие принципы правды и разума, чьими непременными атрибутами являются любовь, справедливость и мир.— Великолепно! — восторженно прошептал молодой кардинал. — Я на самом деле буду счастлив, если мне дозволено будет своим незначительным, как ты выразился, участием содействовать этому, если можно так сказать, львиному замаху и орлиному парению и открыть путь для твоего героического похода, о котором в будущем напишут вдесятеро больше книг, чем их было посвящено деяниям Александра Великого, Цезаря, Ганнибала и Христофора Колумба. Одно только, Христа нашего ради, открой мне: где ты достал такие безумные средства, которыми, как видно, располагаешь?— Не понимаю, почему именно с тобой я должен делиться своими секретами, — ответил Петр.— Прости, я больше не стану об этом спрашивать, — сказал молодой кардинал. — Но хотя бы помоги мне избавиться от одной неясности, которая уже довольно долго мучит меня; некоторое время назад эту неясность я выразил неловким и неудачным образом, в виде плохо поставленного вопроса: «а что станет со мной», который вызвал у тебя досаду, ведь тогда я еще не понимал, что для меня важны не те возможности, какие будут лично мне предоставлены в мире, каким он станет после твоих реформ, а те действия, что мне будет позволено осуществить прежде, чем ты предпримешь свой первый шаг. Как только я возвращусь в Страмбу, герцогиня Диана и патер Луго тотчас пристанут ко мне с расспросами: «Говорил ли ты с ним? Что он за человек? Как идут у него дела? Что он говорил?» И так далее. Поэтому я прошу тебя, Петр, дать мне точные инструкции, как на эти вопросы, которые для меня мучительны и неприятны уже теперь, следует отвечать?— Что касается моей личности, то было бы недостойным да и ненужным ребячеством утаивать и скрывать, кто я на самом деле. Да, скажи им, я разговаривал с этим человеком и ни минуты не колеблясь узнал в нем Петра Куканя из Кукани, да будет проклято имя его, — имя мое, как я полагаю, предается в наше время официальному проклятию. Вот, собственно, и все, что ты можешь им открыть. Если ты не желаешь поставить под удар ту малозначительную миссию, которую на себя взял, то совершенно необходимо хранить молчание обо всем том, о чем мы с тобой здесь говорили. Живи себе спокойно, как жил, ни о чем не болтай и жди. Мои дальнейшие распоряжения тебе передаст старый Джербино, с которым я налажу связь в ближайшие дни.Петр снял с пальца вновь обретенный перстень Борджа и протянул его молодому кардиналу.— Возьми, он принадлежит тебе, он твой; из этого ты отчетливо уяснишь — все, что ты услышал сегодня из моих уст, было сказано абсолютно серьезно, и на сей раз я не опасаюсь предательства с твоей стороны, потому что при теперешних обстоятельствах тебе лучше сразу броситься в полыхающий жаром кратер Этны, чем предавать меня; впрочем, сколько я ни напрягаю содержимое своей черепной коробки, я никак не могу представить, что даст это предательство тебе и чем оно сможет повредить мне, разве что потребует дополнительных усилий, ибо мне придется брать страмбские ворота приступом. Вот поэтому-то, Джованни Гамбарини, на сей раз я, к собственному изумлению, тебе верю; пусть брильянт, который я возвращаю, постоянно напоминает тебе, что взгляд мой повсюду следует за тобой и что рука моя может схватить тебя повсюду и стереть в порошок, и что, пока ты не совершишь своей скромной миссии, мне совершенно безразлично, на чьей — на моей или на твоей руке — перстень Борджа.И Петр, постучав циркулем по смятому колокольцу, стоявшему на столе, сообщил тотчас объявившемуся слуге, что Его Преосвященство желают вернуться обратно на континент. ВДОВСТВУЮЩАЯ ГЕРЦОГИНЯ Обратный путь по морю от острова Монте-Кьяра до Римини, проделанный снова на галере «Буцентаурус», на сей раз занял куда больше времени, поскольку ветер, благоприятствовавший прибытию на остров, теперь мешал возвращению, так что пришлось использовать весла; зато путешествие оказалось чрезвычайно поучительно, поскольку молодой кардинал получил возможность чуть поближе познакомиться с приватными делами бесспорно могущественного и богатого мужа, каким был граф ди Монте-Кьяра. Матросы гребли спустя рукава, настолько лениво и вяло, что даже молодому кардиналу, лицу духовному и потому мало сведущему в делах светских, это бросилось в глаза; в ответ на вопрос гостя любезный капитан, снова сопровождавший судно, дал объяснение, на первый взгляд парадоксальное. Матросы-де потому гребут так лениво и плохо, что это не галерники, для наказания прикованные к гребной скамье и подгоняемые бичами надсмотрщиков, но свободные люди, которым Его Светлость господин граф прекрасно за эту службу платит. Они вольные и потому вечно ворчат, жалуются на однообразие и утомительность своего труда, то и дело требуют повышения оплаты, но при этом работают все хуже и хуже, и Его Светлость господин граф никак не внемлет советам своих ближайших сподвижников, настоятельно предлагающих послать ко всем чертям этих бесстыжих обдирал и приобрести на вольном восточном рынке черных рабов, а к ним — цепи и кнуты из бегемотовой шкуры; ни о чем подобном Его Светлость не желает даже слышать — это, мол, противно его нравственным принципам. Ну что ж, кто желает сохранять свои нравственные принципы, должен за них и платить.Вот-вот, возликовал про себя молодой кардинал, не сознавая еще, чему радуется. Как видно, деньги — еще не все; кто хочет употребить свои деньги с пользой, тот должен избавиться от всяких нравственных излишеств и не смеет пренебрегать кнутом.Желая выудить из любезного капитана как можно больше сведений, он спросил еще, каким образом господин граф приобрел состояние, которое позволяет ему строить военные корабли, молы, дамбы и крепости, но на сей раз не преуспел; оказалось, в этом вопросе любезный капитан столь же скуп на слова, как и его господин; неуместный вопрос, заданный молодым кардиналом, сыграл свою роль; капитан опомнился и втянул голову в плечи, так что стал похож на черепаху, приготовившуюся спрятаться под своим панцирем.— Его Светлость господин граф — человек в высшей степени справедливый, и все, кого он принял на службу, обожают его, — сухо ответил он.— Кроме гребцов, которые режут его без ножа и работают из рук вон плохо, — возразил молодой кардинал.— Неблагодарные люди встречаются всюду, — бросил капитан, теперь уж совсем нелюбезным тоном.И это было последнее, чем он поделился со своим гостем. Больше молодой кардинал не услышал от него ни слова.Поздним вечером, уже в полной темноте, карета молодого кардинала Гамбарини, до блеска начищенная в риминьских конюшнях графа ди Монте-Кьяра, доставила его в Страмбу; несмотря на поздний час, ученый аскет патер Луго все еще не спал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
, небольшой дворцовый переворот в Страмбе.Молодой кардинал побагровел, и сердце сильно заколотилось в его груди.— Не понимаю, — прошептал он. — Думай обо мне что хочешь, считай круглым дураком, но я могу только сказать, — не понимаю, не разумею, зачем и против кого в Страмбе, где я и так назначен губернатором, я должен совершать дворцовый переворот.— Против себя самого, — сказал Петр. — И прежде всего — против тех длиннополых, которые, прикрываясь твоим именем, хозяйничают в Страмбе столь постыдно, что все идет вразнос — смотреть обидно. И может, я не прав, и за убийство там не платят просто штраф?— Нет, это правда, — признал молодой кардинал. — Но отчего ты снова заговорил стихами?— Просто по привычке, которую я усвоил, занимаясь языками восточных народов, — они любят прибегать к рифмованной прозе, и я порой грешу тем же, когда не слежу за собой, — сказал Петр. — A propos Кстати (фр. ).
, правда ли, что ты, как мне сообщают, самолично велел прикрыть чресла статуй, украшающих замковый парк, гипсовыми фиговыми листьями?Молодой кардинал залился краской.— Мне хотелось проявить толику усердиявоспасение.— Ладно, — сказал Петр. — Теперь речь уже не о спасении Страмбы, теперь у меня совсем иные заботы. Ничего мне от тебя не надо, ты должен только в нужный момент открыть или приказать открыть страмбские ворота, чтобы я мог спокойно пройти вместе со своим войском в город и не терять времени на долгую осаду.Молодой кардинал устало коснулся рукой лба.— Ах, как вдруг опять разболелась голова, — проговорил он.— Это просто, очень просто, — сказал Петр, — особенно если ты воспользуешься советами и помощью одной продувной бестии — ты ведь знаешь, кого я имею в виду, — знаменитого Джербино, который, насколько мне известно, был вдохновителем дворцового переворота два года назад и кого ты сейчас совершенно несправедливо окрестил провинциальным хитрецом и интриганом. Если бы ты тогда не спутал его планы своим вмешательством, все кончилось бы в твою пользу. Поэтому строго следуй его советам, а сам держись в стороне. Когда все свершится, я снова получу скипетр законного герцога Страмбы, а ты вернешься к себе во дворец на пьяцца Монументале, откуда мы вышвырнем этого римского фата, папского любимчика. А с его приятелями пусть позабавится страмбский люд, он выместит на них всю свою злость и досаду.— Ах, Петр, Петр, теперь я снова начинаю жить! — прошептал молодой кардинал. — Только вот что скажут Его Святейшество?— Надо полагать, рассердятся, но опять же не настолько, чтобы лопнутьсо злости, ведь этого старика я, в общем, люблю, — сказал Петр. — Его я люблю, а вот папство — ненавижу; в этом есть некоторое противоречие, но не такое, чтоб разум не мог его разрешить. Я вернусь в Страмбу, но на сей раз не для того, чтобы создать там государство идеальной справедливости наперекор всему свету, а только для того, чтоб иметь надежный тыл для своих дальнейших действий. Для начала я потребую охраны городских укреплений, чтоб успеть не спеша создать такое войско, какого до сих пор не было; в Италии не найдется такого количества людей, способных носить оружие, сколько мне потребуется, а потому я под свои знамена соберу и наемников — швейцарских, немецких и чешских, словом, всех христианских национальностей, за исключением испанцев, потому что, когда я сброшу папу с престола и отменю папство, следующей моей задачей будет объединение Италии, что, разумеется, невозможно, пока я не изгоню с Италийского полуострова незваных испанских гостей.— Как ты сказал? — воскликнул молодой кардинал. — Сбросишь с престола папу и уничтожишь папство?— Конечно, — кивнул Петр. — Это моя давнишняя идея, я лелеял ее с детства, и это первый из многих шагов, которые мне предстоит предпринять. После шестнадцати веков жизнедеятельности институт папства должен исчезнуть и прекратить свое существование, потому что это — неиссякаемый источник грубых суеверий, раскола, тирании, мракобесия, злодейств и коррупции. И если я хочу наставить человечество на путь истины, разума и справедливости, то мне прежде всего придется отсечь все головы этой святошеской гидре. Теперь тебе должно стать понятно, отчего мне воистину безразлично, рассердятся ли Его Святейшество за вторичный захват Страмбы; его дни как наместника Бога на земле так или иначе сочтены. Кроме того, тебе теперь будет понятно и то, что союзническая помощь, которой я от тебя жду, хоть сама по себе незначительна и легко осуществима, но косвенно ее последствия необозримы.— А что потом? Что ты думаешь предпринять потом? — испуганно тараща глаза, вопрошал молодой кардинал.— Не пытайся узнать больше, это вредно, — сказал Петр. — Я дал примерный набросок своих планов лишь для того, чтоб ты понял, насколько я далек от шуток. Могущественные силы высот и глубин, неба и ада объединились, чтобы придать моим рукам крепость и мощь, необходимую для того, чтоб я вывел мой род — то бишь род человеческий — из сумятицы, мрака и горя. Ясно как день, что тут не обойтись без войн и кровопролитий, главное — что из этих кровавых войн я выйду победителем, чтобы затем осуществить хотя бы то, о чем мечтал и к чему стремился чешский король Иржи из Подебрад. Иржииз Подебрад (1420—1471) — чешский король с 1458 г. Стремился укрепить чешское государство, ограничить интриги папства.
Его имя тебе, как видно, ни о чем не говорит, однако этот король был очень и даже бесконечно велик, и его стремления объединить европейские земли не достигли цели лишь потому, что на полтора столетия опережали свое время и ждали меня, Петра Куканя, чтоб я претворил их в жизнь.Петр говорил просто и уверенно, словно речь шла о предстоящей охоте на лис, а молодой кардинал слушал его со сладострастной дрожью, ибо, внимая словам бывшего приятеля, все больше и больше ощущал себя его доверенным лицом и сообщником, который, отворив Петрову войску страмбские ворота, распахнет перед ним путь к удивительным свершениям, когда-либо открывавшимся человеку. Два года бессмысленного глазения на озаренные светом окна родного дворца, где предавался разврату племянник вульгарного римского нувориша, не могли не поубавить спеси последнему из рода славных Гамбарини, военачальников, ученых и дипломатов; теперь его сердце трепетало от искреннего восхищения полетом Петрова духа, как прежде от непреодолимого страха перед грядущей местью. Одно лишь угнетало его — то, что Петр постоянно подчеркивал легкость и незначительность той роли, которая в этом грандиозном действии отводилась ему, Гамбарини. Интерес молодого кардинала к делу объединения Европы был, разумеется, велик, но все же не настолько, чтобы перевесить интерес к собственной персоне. Поэтому, как только Петр, высказав известную читателю блестящую мысль о полутораста годах, на которые идеи короля Иржи из Подебрад опередили свое время, сделал красноречивую паузу, молодой кардинал поспешил с вопросом:— А что станет со мной?Лицо у Петра передернулось, словно в тот момент, когда он созерцал лучезарное завтра, в глаз ему попала муха.— С тобой? А почему ты спрашиваешь об этом меня? Какое мне дело до того, что станет с тобой? Я обещал тебе, что если ты с пониманием отнесешься к моей скромной просьбе и в назначенный час отворишь мне страмбские ворота, я отменю определенное мною наказание за твои преступления и предательства, а сверх того — позволю тебе снова возвратиться в свой отчий дом; чего тебе еще желать? И все же, коль скоро уж об этом зашла речь, я вдруг подумал — какой это все-таки парадокс: ведь из всей старинной итальянской аристократии ты, мерзавец, с которого я в мыслях тысячекратно сдирал шкуру, в конце концов окажешься моим единственным союзником, потому что все остальные отвернутся от меня.— Неужто они проявят такую недальновидность? — огорчился молодой кардинал.— Проявят, да еще какую, и это меня нисколько не удивит, — ответил Петр. — Объединение Италии лишит их могущества и власти, а искоренение папства — повода для самых пылких дерзаний; в Италии не найдешь ни одного аристократического семейства, которое не мечтало бы о том, чтобы кто-нибудь из его членов достиг Петрова престола. Наш сегодняшний старикан — выходец из семейства Боргезе, его предшественник — Медичи, перед ним папами были Альдовранди, Караффы, Фарнезе, Борджа, и снова Медичи, Колонны, Савельи, Орсини и так далее, и так далее, и все они лелеют идею папства и готовы ее защищать; воистину, на свете не существует ни одного хоть сколько-нибудь вредоносного и преступного института, чтоб не нашлись люди, которые стремились бы его сохранить, поскольку он служит их пользе.— Мы, Гамбарини, никогда не рассчитывали на папский престол, — скромно молвил молодой кардинал.— Это делает вам честь, — отозвался Петр. — У тебя и в самом деле были замечательные предки, жаль, что сам ты столь низко пал. Но ты еще можешь исправиться; грядущие годы будут настолько бурными, что тебе не раз представится удобный случай проявить себя. Ибо моя миссия не кончается объединением Европы под знаменем атеистического рационализма, который я исповедую; ибо это единственное учение, способное вывести массы из темноты, страданий и нищеты, сделать из них счастливых граждан, сознающих свое человеческое достоинство и в полной мере владеющих своим разумом. Право, я никогда не мог понять и до сих пор не понимаю, отчего люди непременно стремились усугубить свой и без того тяжкий удел изгнанников из рая всевозможными религиозными распрями, возведя в догму небылицы; но теперь всему этому я положу конец. Необходимо также не мешкая разделаться и с целой кучей более мелких задач: так, к примеру, мне неизбежно придется поставить на колени турок, бешеных фанатиков, изгнать из-под их тюрбанов Аллаха и Магомета; для этой цели я приступил к созданию сильного морского флота. Когда все это будет осуществлено — пока трудно сказать; одно мне абсолютно ясно: в каждом своем последующем шаге я должен опираться на основополагающие принципы правды и разума, чьими непременными атрибутами являются любовь, справедливость и мир.— Великолепно! — восторженно прошептал молодой кардинал. — Я на самом деле буду счастлив, если мне дозволено будет своим незначительным, как ты выразился, участием содействовать этому, если можно так сказать, львиному замаху и орлиному парению и открыть путь для твоего героического похода, о котором в будущем напишут вдесятеро больше книг, чем их было посвящено деяниям Александра Великого, Цезаря, Ганнибала и Христофора Колумба. Одно только, Христа нашего ради, открой мне: где ты достал такие безумные средства, которыми, как видно, располагаешь?— Не понимаю, почему именно с тобой я должен делиться своими секретами, — ответил Петр.— Прости, я больше не стану об этом спрашивать, — сказал молодой кардинал. — Но хотя бы помоги мне избавиться от одной неясности, которая уже довольно долго мучит меня; некоторое время назад эту неясность я выразил неловким и неудачным образом, в виде плохо поставленного вопроса: «а что станет со мной», который вызвал у тебя досаду, ведь тогда я еще не понимал, что для меня важны не те возможности, какие будут лично мне предоставлены в мире, каким он станет после твоих реформ, а те действия, что мне будет позволено осуществить прежде, чем ты предпримешь свой первый шаг. Как только я возвращусь в Страмбу, герцогиня Диана и патер Луго тотчас пристанут ко мне с расспросами: «Говорил ли ты с ним? Что он за человек? Как идут у него дела? Что он говорил?» И так далее. Поэтому я прошу тебя, Петр, дать мне точные инструкции, как на эти вопросы, которые для меня мучительны и неприятны уже теперь, следует отвечать?— Что касается моей личности, то было бы недостойным да и ненужным ребячеством утаивать и скрывать, кто я на самом деле. Да, скажи им, я разговаривал с этим человеком и ни минуты не колеблясь узнал в нем Петра Куканя из Кукани, да будет проклято имя его, — имя мое, как я полагаю, предается в наше время официальному проклятию. Вот, собственно, и все, что ты можешь им открыть. Если ты не желаешь поставить под удар ту малозначительную миссию, которую на себя взял, то совершенно необходимо хранить молчание обо всем том, о чем мы с тобой здесь говорили. Живи себе спокойно, как жил, ни о чем не болтай и жди. Мои дальнейшие распоряжения тебе передаст старый Джербино, с которым я налажу связь в ближайшие дни.Петр снял с пальца вновь обретенный перстень Борджа и протянул его молодому кардиналу.— Возьми, он принадлежит тебе, он твой; из этого ты отчетливо уяснишь — все, что ты услышал сегодня из моих уст, было сказано абсолютно серьезно, и на сей раз я не опасаюсь предательства с твоей стороны, потому что при теперешних обстоятельствах тебе лучше сразу броситься в полыхающий жаром кратер Этны, чем предавать меня; впрочем, сколько я ни напрягаю содержимое своей черепной коробки, я никак не могу представить, что даст это предательство тебе и чем оно сможет повредить мне, разве что потребует дополнительных усилий, ибо мне придется брать страмбские ворота приступом. Вот поэтому-то, Джованни Гамбарини, на сей раз я, к собственному изумлению, тебе верю; пусть брильянт, который я возвращаю, постоянно напоминает тебе, что взгляд мой повсюду следует за тобой и что рука моя может схватить тебя повсюду и стереть в порошок, и что, пока ты не совершишь своей скромной миссии, мне совершенно безразлично, на чьей — на моей или на твоей руке — перстень Борджа.И Петр, постучав циркулем по смятому колокольцу, стоявшему на столе, сообщил тотчас объявившемуся слуге, что Его Преосвященство желают вернуться обратно на континент. ВДОВСТВУЮЩАЯ ГЕРЦОГИНЯ Обратный путь по морю от острова Монте-Кьяра до Римини, проделанный снова на галере «Буцентаурус», на сей раз занял куда больше времени, поскольку ветер, благоприятствовавший прибытию на остров, теперь мешал возвращению, так что пришлось использовать весла; зато путешествие оказалось чрезвычайно поучительно, поскольку молодой кардинал получил возможность чуть поближе познакомиться с приватными делами бесспорно могущественного и богатого мужа, каким был граф ди Монте-Кьяра. Матросы гребли спустя рукава, настолько лениво и вяло, что даже молодому кардиналу, лицу духовному и потому мало сведущему в делах светских, это бросилось в глаза; в ответ на вопрос гостя любезный капитан, снова сопровождавший судно, дал объяснение, на первый взгляд парадоксальное. Матросы-де потому гребут так лениво и плохо, что это не галерники, для наказания прикованные к гребной скамье и подгоняемые бичами надсмотрщиков, но свободные люди, которым Его Светлость господин граф прекрасно за эту службу платит. Они вольные и потому вечно ворчат, жалуются на однообразие и утомительность своего труда, то и дело требуют повышения оплаты, но при этом работают все хуже и хуже, и Его Светлость господин граф никак не внемлет советам своих ближайших сподвижников, настоятельно предлагающих послать ко всем чертям этих бесстыжих обдирал и приобрести на вольном восточном рынке черных рабов, а к ним — цепи и кнуты из бегемотовой шкуры; ни о чем подобном Его Светлость не желает даже слышать — это, мол, противно его нравственным принципам. Ну что ж, кто желает сохранять свои нравственные принципы, должен за них и платить.Вот-вот, возликовал про себя молодой кардинал, не сознавая еще, чему радуется. Как видно, деньги — еще не все; кто хочет употребить свои деньги с пользой, тот должен избавиться от всяких нравственных излишеств и не смеет пренебрегать кнутом.Желая выудить из любезного капитана как можно больше сведений, он спросил еще, каким образом господин граф приобрел состояние, которое позволяет ему строить военные корабли, молы, дамбы и крепости, но на сей раз не преуспел; оказалось, в этом вопросе любезный капитан столь же скуп на слова, как и его господин; неуместный вопрос, заданный молодым кардиналом, сыграл свою роль; капитан опомнился и втянул голову в плечи, так что стал похож на черепаху, приготовившуюся спрятаться под своим панцирем.— Его Светлость господин граф — человек в высшей степени справедливый, и все, кого он принял на службу, обожают его, — сухо ответил он.— Кроме гребцов, которые режут его без ножа и работают из рук вон плохо, — возразил молодой кардинал.— Неблагодарные люди встречаются всюду, — бросил капитан, теперь уж совсем нелюбезным тоном.И это было последнее, чем он поделился со своим гостем. Больше молодой кардинал не услышал от него ни слова.Поздним вечером, уже в полной темноте, карета молодого кардинала Гамбарини, до блеска начищенная в риминьских конюшнях графа ди Монте-Кьяра, доставила его в Страмбу; несмотря на поздний час, ученый аскет патер Луго все еще не спал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39