А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Смелый, независимый тон письма и категорические требования, которые Ако поставил Спенсеру, заставляли кровь кипеть в жилах августейшей особы и ее верных министров. Один престарелый адмирал, у которого пошаливало сердце, чуть не отдал богу душу от волнения — его пришлось немедленно положить в больницу и долго лечить.
Лордам мерещилось, что тут, верно, дело не обошлось без большевиков. Отзвуки Великой Октябрьской социалистической революции далеко разнеслись по всему миру, не было теперь такого уголка на земном шаре, где не знали бы о событиях в России, — имена Ленина и Сталина стали известны угнетенным и простым людям всех стран. По мнению лордов, Ако был воспитанником большевиков и действовал по их заданию; тем опаснее он был и с ним следовало разде* латься во что бы то ни стало.
Генерал-губернатору и командующему военно-морскими силами Австралии был отдан приказ любой ценой и всеми средствами подавить бунт на острове Ригонда, истребить всех туземцев, которые окажут хотя бы малейшее сопротивление; оставшихся в живых развезти по другим островам на принудительные работы, рассеять по разным архипелагам, а на Ригонде поселить прирученных, покорных рабов двадцатого века.
На Ригонду отправилась новая экспедиция. Это была уже не какая-нибудь захудалая канонерка во главе с капитаном второго ранга, а полдюжина мощных военных кораблей, и на флагмане — крейсере — находился некий вице-адмирал, имя которого пользовалось известностью во всей Британской империи. Об истинных задачах экспедиции был осведомлен лишь узкий круг высших офицеров, все же прочие полагали, что военные корабли отправляются на обычные маневры.
Период ливней окончился. Снова сияло солнце над океаном и островами, снова пели птицы и дивными цветами красовались ригондские рощи, холмы и долины, когда в море за рифом, против старого поселка, шесть военных кораблей отдали якоря и повернули жерла своих орудий по направлению к острову. И началась вакханалия. С утра до полудня гремела канонада. Артиллерийские снаряды рвались в поселке островитян, разворачивали рощи, чащи, склоны гор. Волна смерти неумолимо катилась над островом, с юга на север, расплескиваясь по всем его уголкам. Конечно, не каждую пядь ригондской земли мог накрыть этот артиллерийский шквал, всюду оставались на ней нетронутыми значительные пятна, но не было больше на острове места, где человек мог бы чувствовать себя в безопасности.
Когда умолкла канонада, на побережье острова высадился десант — не горстка матросов, с которыми Ако мог, как в прошлый раз, затеять игру в жмурки, а настоящее войско — более тысячи вооруженных людей, которым под силу обшарить каждую пядь Ригондской земли.
Захватчики были жестоки, как звери. От их рук гибли женщины и дети, немощные седовласые старцы и полные сил юноши. Свинцовые пулеметные очереди крошили кустарники и тростниковые заросли. А когда спустились вечерние сумерки, мощные прожекторы обратили ночь в день и освещали путь войску. Птицы взмывали в воздух со своих гнезд и с громкими криками кружились над чащей, выползшие на мель крабы пускались наутек обратно в лагуну, а если иному случалось замешкаться, его расплющивал окованный железом каблук солдатского сапога. Казалось, будто вся сила гнева империи сосредоточилась в этом месте, а в удар бронированного кулака заложены весь гнет, вся жестокость и пламя мести королевской власти. Грохотали залпы, рвались гранаты, кровью окрашивалась тучная земля Ригонды. Со стоном боли на устах умирали добродушнейшие люди, которые ни единому человеку на свете не хотели причинить зла.
Задета была гордость насильников и их державы, какое-то племя чинило препятствие произволу угнетателей, — поэтому должна была литься кровь, раздаваться стоны, иначе лорды и адмиралы будут страдать по ночам бессонницей.
С самого начала вторжения Ако понял, что о сопротивлении нечего и помышлять, — превосходство противника было очевидным. Следовало позаботиться о спасении людей, об эвакуации острова. Тотчас же после того как прозвучал тревожный сигнал, Ако приказал слабосильным, женщинам и детям направиться к потайному селению в горной долине, которое так хорошо скрывало их во время первого нападения. Некоторые пали жертвой шальных артиллерийских снарядов, так и не достигнув поселка. Одну семью такой шальной снаряд уничтожил уже в поселке, угодив прямо чуть ли не в самую хижину.
К середине дня, когда артиллерийская канонада смолкла и десантники, рассредоточившись широким фронтом, начали продвижение в глубь острова, стало ясно, что потайной стан на этот раз не спасет ни одного человека, — его расположение оказалось прямо на пути войска. Ако велел перебраться всем в другой поселок у Тростникового залива; судя по тому, в каком направлении шагали цепи десантников, они могли выйти к противоположному берегу острова примерно на километр севернее Тростникового залива, — пока они доберутся туда, уже свечереет и лодки-плоты .с беженцами успеют беспрепятственно выйти в море.
Когда все племя собралось, наконец, в одном месте, в новом стане, у южного мыса Ригонды показался светло-серый силуэт легкого крейсера. Тихим ходом, держась примерно в километре от берега, плыл он вокруг острова, и офицеры с палубы корабля в сильные подзорные трубы тщательно рассматривали побережье.
Каждому островитянину предоставлялось на выбор: либо пуститься в чреватое опасностями путешествие по морю к неведомым островам, либо остаться здесь и ожидать участи, уготованной врагами. Большинство пожелало уйти, считая гибель в открытом, океане менее ужасной, нежели смерть от руки захватчиков; только около трети людей — по большой части престарелые, больные и раненые, матери с малыми детьми, потерявшими отцов, — решилось остаться на месте.
В вечернем полумраке отъезжающие взошли на плоты-лодки и приготовились к отплытию. Легкий крейсер, прожектором ощупывая побережье, медленно плыл обратно. На какой-то лодке уже был натянут парус, и яркий луч света нащупал его. Крейсер еще больше замедлил ход и на всякий случай выпустил несколько орудийных снарядов по подозрительному месту. Снаряды разорвались в Тростниковом заливе, в самой гуще лодок, разнеся в щепки три самых больших плота. Затем крейсер продолжал свой путь, то и дело словно бы оглядываясь на это место чудовищным глазом своего прожектора. По счастью, к моменту обстрела в разрушенных лодках еще не разместились люди — те, кто должны были отплыть в этих лодках, стояли на берегу и в отчаянии взирали на разметанные обломки. На одной из этих лодок предназначалось место и для Ако с Нелимой.
— Что же нам теперь делать? — спросила Нелима, глядя, как уцелевшие лодки пересекали лагуну, уплывали по узкой расселине в рифе и сливались с темной ширью океана. — Теперь нам не уплыть.
Маленький Мансфилд сладко дремал, прижавшись к ее груди.
— Мы все-таки поплывем, — ответил Ако. — Сядем в какую-нибудь пирогу, привяжем ее к последнему плоту и двинемся в путь.
Так он и сделал, так же поступили и некоторые другие семьи. К каждому плоту привязали по пироге, в которую садились по два-три человека, и под прикрытием темноты люди отправлялись в путь. Ако со своей маленькой семьей самым последним вышел на просторы океана искать убежище и новую родину, хотя хорошо знал, что всюду, к какому бы берегу он ни пристал, его ожидало такое же самое рабство, какое сегодня принесли на своих штыках на Ригонду чужеземные солдаты.
Окидывая прощальным взглядом опустошенный остров, Ако думал: «Тираны сумели одолеть нас и навязать нам свою волю только потому, что они имели дело лишь с нами — с одним островом и одним небольшим племенем. Но если бы однажды восстали на борьбу за свободу и справедливость все угнетенные племена и народы, — у насильников не хватило бы военных кораблей, пушек и солдат, чтобы и дальше держать нас в рабстве. Сегодня я во второй раз потерял свою родину, и только упорной борьбой смогу вернуть ее — ни один, а вместе со всеми угнетенными и униженными. Отныне задача всей моей жизни: пробуждать жажду свободы, поднимать на борьбу всех, кто сегодня томится в ярме рабства. И пока в груди моей бьется сердце, — я буду делать это. Да, буду делать, это станет великой целью моей жизни. И настанет день, когда им больше не помогут ни военные корабли, ни пушки, — наш день!»
Путь был далек и море неспокойно. Многие лодки погибли, не достигнув других островов, но некоторые все же пробились к чужим берегам и принесли тамошним людям весть об Ако и его племени, которое осмелилось подняться на открытую борьбу против Британской империи.
Оставшихся на острове на другой же день после отплытия Ако постигла горькая участь. От штыков английских солдат умирали старые мужчины и женщины, которых не стоило перевозить на принудительные работы на другие острова. Захватчики насиловали девушек и женщин, а потом всех, кто остался в живых, согнали в темные зловонные корабельные трюмы и увезли далеко на чужбину — в рабство к владельцам плантаций и рудников. Никогда ни один из них не увидел больше своей родины. Через некоторое время Южноморское торговое Общество поселило на Ригонде несколько сот меланезийцев, которые теперь под командой белых надсмотрщиков создавали ценности для Генри П. Кука. У главного надсмотрщика всегда имелось в запасе несколько плетей и хлыстов, ибо эти предметы изо дня в день пускались в ход и быстро приходили в негодность.
2
Два дня и две ночи маленькую лодчонку Ако тащил за собой на привязи большой плот с парусом. Потом поднялся сильный ветер и ночью оборвался буксир — ненадежная плетенка из травы, которая заменяла канат. Всю ночь в темноте Ако боролся со стихией, а когда наступило утро, плота нигде уже не было видно. Ако ни на минуту не решался выпустить весло из рук, чтобы маленькая шаткая пирога не опрокинулась в волнах. К вечеру ветер утих, и океан постепенно успокоился.
Плакал маленький Мансфилд, слабыми ручонками уцепившись за мать. Белые птицы пролетали над лодкой, спеша на северо-запад — в ту же сторону, кула Ако направлял свою пирогу.
На четвертый день мимо них прошел какой-то военный корабль, должно быть, один из тех, которые принимали участие в карательной экспедиции на Ригонде. Может быть, он торопился в Сидней известить генерал-губернатора об одержанной победе, может быть, искал на морских просторах беженцев-островитян. Не заметив одинокой пироги, он спешил — так же, как Ако и белые птицы — на северо-запад и вскоре исчез за горизонтом.
На седьмой день Нелима выпила последний глоток пресной воды — Ако от своей доли уже давно отказался. Плач маленького Мансфилда с каждым часом становился все тише и слабее. Потом он совсем перестал плакать, не цеплялся маленькими ручонками за мать, а тихий и недвижимый покоился на руках Не* лимы. Придвинувшись к ним и предоставив лодке некоторое время свободно колыхаться на затихших волнах, Ако гладил руки Нелимы и шептал ей слова утешения и бодрости. Она не плакала, только все смотрела остановившимся взором на исхудалое, застывшее личико ребенка и думала о чем-то ей одной ведомом.
— Мансфилд счастливый… — говорил Ако. — Он умер свободным человеком, не изведав горьких мук рабства. Ему никогда больше не придется страдать. Чужеземным насильникам не удалось схватить его своими хищными руками. Крепись, Нелима, друг мой, мы должны еще жить и бороться…
Но Нелима молчала, не выпуская из рук угасшее тельце своего ребенка. Только на другой день после смерти Мансфилда она вняла увещеваниям Ако и позволила отдать своего первенца морю. И лодка медленно плыла дальше. Солнце пылало над океаном, у бортов пироги с легким бульканьем плескалась вода, в волнах нет-нет да и проплывал пучок тростника или ветка с куста, возвещая о близости земли, а взгляд Нелимы, как зачарованный, был прикован к одному месту — далеко-далеко от лодки, в открытом море, где осталось ее дитя.
Дни сменялись ночами, но ничто не изменялось в однообразном ландшафте океана. Только весло в руках Ако теперь поднималось медленнее и тяжелее, и все ниже опускалась на грудь голова Нелимы. И в одну из ночей, когда на потемневших небесах ярко заблистали мириады звезд, будто желая осветить путь одиноким морским скитальцам, угасла прекрасная островитянка Нелима — умерла среди моря, свободным человеком. Когда Ако понял, что остался на свете один, он сел у ног своей жены и долго смотрел в ее лицо, на котором больше не было ни радости, ни горя, ни гнева, ни нежности — только великое спокойствие и ему одному понятная неповторимая красота, которую даже сама смерть не смогла уничтожить. Тяжело ему было. Пересохшими потрескавшимися губами тихо шептал он нежные слова, которые когда-то говорил Нелиме; потом умолкал, будто ожидая, что она ему ответит. Ничего не дождавшись, он шептал их снова и снова, все еще не в силах свыкнуться с мыслью, что утрата безвозвратна и что в его жизни и в сердце образовалась пустота, которую ничто и никогда не сможет заполнить.
Всю ночь и весь следующий день они вдвоем блуждали по океану, и только поздним вечером в волшебный час заката Ако отдал морской пучине своего самого близкого друга. Он так устал, что едва мог подымать весло. На другое утро, когда Ако увидел на горизонте верхушки пальм, у него даже не хватило сил радоваться этому. Будто во сне, он весь день работал веслом и направлял свою пирогу к земле. Была уже ночь и месяц рассыпал серебряные лучи над пальмовой рощей и чужой спокойной лагуной, когда Ако вышел на берег. Он так ослаб, что не мог удержаться на ногах. Ползком добрался он по берегу до ближайшей кокосовой пальмы и тотчас же заснул.
Прошло немного времени и с острова на остров пошли слухи об одном полинезийце, который рассказывал островитянам о правде и несправедливости на земле, и всюду, где бы он ни появлялся, он пробуждал в сердцах людей мечты о свободе, отвагу и дух протеста. Он свободно изъяснялся на английском языке, много читал и книг и газет и потому постоянно был в курсе всего, что происходило в разных уголках земного шара. И хотя то, что он рассказывал и разъяснял людям, была сущая правда и хотя целью его усилий было только одно — добиться, чтобы людям лучше и счастливее жилось на свете, — в безопасности он мог чувствовать себя только среди простых и угнетенных людей, от остальных же ему приходилось скрываться.
О его деятельности вскоре стало известно губернаторам островов и другим администраторам пониже рангом, и они усмотрели в его действиях не только помеху, но и определенную опасность для себя и своей деятельности. Они стали охотиться за ним, гоняться по его следам и объявили Ако вне закона. Не оказалось, что схватить этого человека не так-то легко. Когда Ако в каком-либо месте грозила опасность, островитяне всегда вовремя предупреждали его, прятали в джунглях или увозили в своих лодка.х на другие острова и другие архипелаги. Т,огда колонизаторы объявили, что заплатят много денег тому, кто передаст его в руки властей или будет способствовать его поимке. Обещанное вознаграждение было достаточно велико, чтобы прельстить негодяя или заставить призадуматься какого-нибудь несознательного человека, но слишком мало для того, чтобы смутить простых и честных людей — друзей Ако.
Пролетали месяцы, проходил год за годом, но Ако по-прежнему не был схвачен. Его враги лезли из кожи вон от злости, во второй, в третий и четвертый раз увеличивали суммы вознаграждения за поимку Ако, по его следам пускали хитрых и опытных сыщиков — некоторые из них были специально для этой цели выписаны из Европы, — но все их усилия оставались бесплодными.
Не помогла неограниченна?! власть австралийского генерал-губернатора, не помогли миллионы Генри П. Кука — идея, которой Ако посвятил свою жизнь, оказалась сильнее, непреоборимее и оценивалась дороже, чем все капиталы Южноморского торгового Общества.
Ако знал об опасностях, подстерегавших его на каждом шагу, но ничто не могло удержать его или заставить из предосторожности хотя бы на время отказаться от работы. Бесконечно широк был район его деятельности и на удивление плодородна почва, на которую он сеял свое драгоценное семя. Полными пригоршнями посеяв его в одном месте и убедившись, что первые всходы уже пробиваются, он отправлялся дальше, на другое место, и неустанно продолжал свой благородный, героический труд — неуловимый, неустрашимый, неугомонный, как сам дух свободы. Повсюду ему сопутствовали любовь и дружба угнетенных племен; эта любовь и дружба и были той силой, которая спасала Ако от его врагов и от всех опасностей.
С течением времени немного ссутулилась статная фигура .Ако, неторопливее и тяжелее стала упругая походка островитянина, но не угасло его вечно юное душевное беспокойство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36