Слова эти окончательно успокоили недоверчивого главного приказчика господина Лорио.
Дверь повернулась на петлях и пропустила посетителей в темную прихожую, в глубине которой находилась витая лестница.
Налево была открыта дверь. За нею находилась лавка.
— Войдите, господа, — сказал старик, закрыв за ними дверь, задвигая задвижки и запирая их на два замка.
Господин Яков олицетворял собою тип еврея средних веков.
Острый профиль, белая борода, лысый лоб, длинные костлявые руки, одежда до пят, стянутая у пояса, все говорило за это. Он трижды поклонился молодым людям и сказал:
— Не угодно ли вашей милости передать мне письмо графини Грамон.
— Оно адресовано не вам, — сказал Генрих.
— Извините меня, ваша милость, — сказал старый Яков, кланяясь в четвертый раз, — госпожа Лорио никогда не принимает, не узнав раньше...
Генрих подал ему письмо.
Старый еврей взял его и прошел в лавку, оставив Генриха и Ноэ в прихожей.
— Ага, — сказал последний, оборачиваясь к Виль
гельму Верконсену, — господин Лорио, по-видимому,
очень боится за свои сокровища?
Приказчик улыбнулся, затем, нагнувшись к уху Ноэ, сказал:
— Дело совсем не в этом.
— Так в чем же?
— Господин Лорио ревнив.
«Гм, — подумал Ноэ, — в таком случае старик Яков дурак, потому что, если мы не имеем намерения ограбить его кассу, зато у нас есть виды на его жену».
Ноэ не успел закончить своих размышлений, как еврей, исчезнувший за дверью лавки, передав письмо женщине, сидевшей за решеткой конторки, из-за которой нельзя было различить черт ее лица, снова появился на пороге двери и сказал:
— Пожалуйте, господа, пожалуйте сюда!
Генрих Наваррский вошел первым и очутился в большой комнате мрачного вида, меблированной чрезвычайно просто. Несколько человек работали в ней, сидя за маленькими столиками, на которых горели лампы с абажурами.
Принц посмотрел в сторону конторки, но женщина, сидевшая за ней несколько минут перед тем, исчезла.
— Пожалуйте сюда, господа, сюда, — говорил еврей.
И он указывал рукой на открытую дверь, находившуюся в глубине лавки. Генрих направился прямо к этой двери и остановился на пороге небольшой, но богато меблированной в итальянском вкусе комнатки, устланной восточными коврами, стены которой были обиты материей с отливом. Комната эта напоминала скорее интимную приемную какой-нибудь графини, чем гостиную незнатной мещаночки на улице Урс.
-- Какая-то женщина полулежала на венецианской оттоманке.
Женщина эта все еще читала письмо Коризандры.
При шуме шагов принца она подняла голову, и принц вскрикнул.
Женщина, которую он увидел, поспешно вставшая при его входе, была та самая, которую он спас от преследований Ренэ-флорентийца на дороге из Блуа в Орлеан.
Еврей, пропустив в комнату Генриха Наваррского, затворил дверь, так что ни он сам, ни люди, работавшие в лавке, не слыхали двойного крика удивления, вырвавшегося у молодой женщины и у обоих посетителей.
-- Вы, сударыня? — начал принц. — Это вы подруга графини де Грамон?
— Да, я, — сказала молодая женщина, краснея, — а вы, милостивый государь...
— Тс, — остановил ее принц, — я приехал в Париж инкогнито, как вам сообщает Коризандра...
Прекрасная ювелирша, лицо которой сильно покраснело, смотрела на принца, не находя что сказать.:
— Сударыня, — продолжал Генрих Наваррский,— мне и в голову не приходило два дня назад, что я сижу за столом с подругой Коризандры.
— А я, ваше высочество, — ответила молодая женщина, — и представить себе не могла, что я нахожусь лицом к лицу с принцем королевской крови.
— Тс, — повторил Генрих, — в Париже меня зовут попросту господином Коарассом.
Коарасс — замок, находящийся в королевстве На-варрском.
Обменявшись приветствиями, Генрих сел рядом с Сарой Лорио, в то время как Ноэ стоял в отдалении.
Прекрасная ювелирша продолжала:
— Я уже очень давно не видела графиню де Грамон. По крайней мере четыре года.
— Неужели! — заметил принц.
— Отец ее, господин д'Андуен, был моим благодетелем и заменил мне отца. Я получила воспитание под его кровлей, Коризандра называла меня своей сестрой.
— В таком случае вы должны любить ее так же, как она любит вас, — сказал Ноэ с оттенком лукавства в голосе, ускользнувшим от молодой женщины, но замеченным принцем.
Слова друга произвели сильное впечатление на Генриха Наваррского, они напомнили ему о вероломном письме графини к ее подруге и заставили его быть настороже.
Ювелирша продолжала:
— Муж мой, Самуил Лорио, сын еврея, принявшего христианство, родился в поместье господина д'Ан-дуена. В трудные времена войны с Италией господин д'Андуен пользовался неограниченным кредитом у Иова Лорио. Затем он выдал меня за его сына.
— Вы кажетесь самой счастливой и любимой из супруг, сударыня, — сказал принц, которого, по-видимому, мало интересовала родословная семейства Лорио.
Сара с трудом подавила глубокий вздох и замолчала.
«Превосходно, — подумал Ноэ, — атака началась. Подруга Коризандры расставляет уже сети. Женщина, желающая, чтобы за нею начали ухаживать, должна первым делом выставить себя жертвой ревнивого и грубого мужа».
— Коризандра, — продолжал принц, не угадывавший мысли своего недоверчивого друга, — чрезвычайно любит господина Лорио.
— Действительно, — ответила Сара, — мой муж всегда пользовался доверием графини.
Говоря это, Сара вздохнула еще раз.
Она взглянула с беспокойством, хотя и старалась придать себе рассеянный вид, на песочные часы, стоявшие в углу комнаты.
«Гм, — подумал Ноэ, — неужели мы явились не вовремя?»
Сара, как бы боясь, что он угадал ее мысли, прибавила тотчас:
— Самуил Лорио будет чрезвычайно огорчен, господа, что вы не застали его сегодня. Но он не замедлит навестить ваше высочество.
— Он не застанет нас, по крайней мере сегодня, потому что мы отправляемся в Лувр.
— Ну, так завтра... и если его услуги понадобятся вашему высочеству...
— Ни в каком случае, по крайней мере в настоящее время, сударыня.
«Что она так пристально смотрит на часы?» — думал Ноэ.
Действительно, во все время разговора с принцем Сара казалась чем-то встревоженной.
Она вздрагивала при малейшем шуме, доносившемся извне.
«Положительно, — рассуждал Ноэ, — у этой женщины есть любовник, и теперь наступил час, когда он имеет обыкновение являться сюда».
Принц, напротив, ничего не замечал и, любуясь и не сводя глаз с восхитительного создания, он отважился узнать цель таинственной поездки в Турень, из которой она только что вернулась, и о встрече с Ренэ-флорентий-цем, которая, без их своевременного вмешательства, могла бы иметь роковой исход.
Но Сара не понимала его намеков или, вернее, делала вид, что не понимает их, и продолжала смотреть на часы.
«Бедная женщина, — думал Ноэ, — я помогу тебе выйти из твоего замешательства».
И он обратился к Генриху, любовавшемуся прекрасной ювелиршей и продолжавшему расспрашивать ее:
— Не забудьте, Генрих, что с наступлением ночи трудно пройти в Лувр, нас предупредили об этом.
— Правда, — сказал принц.
— День клонится к вечеру, Генрих.
Ноэ встал.
Принц вздохнул и посмотрел на Сару. Последняя поспешила сказать ему:
— Мой муж явится к вам завтра в гостиницу.
— Очень хорошо, — сказал принц с улыбкой. — Вы позволите мне по крайней мере навестить вас еще раз?
— Ах, сударь, — сказала ювелирша тоном упрека и насмешки, — вы, значит, забыли, что Коризандра любит вас?
— Нет, — ответил принц, в свою очередь краснея и
опуская глаза.
Он хотел взять руку Сары и поднести ее к губам, но она не дала ему времени исполнить это.
Маленькая, беленькая ручка ее протянулась к круглому столику, стоявшему рядом, на котором стоял серебряный колокольчик и лежала палочка из черного дерева.
Она взяла палочку и ударила ею по колокольчику.
На звук его вошел еврей.
Сара сделала ему знак, чтобы он проводил молодых людей.
Затем она почтительно поклонилась принцу, проводила его до двери будуара, опустила глаза под его жгучим взором и, поклонившись в последний раз, опустила драпри, отделяющую ее комнату от мастерской.
Принц ушел, вздыхая; Ноэ последовал за ним.
Еврей проводил их через мастерскую и коридор, отпер все три замка, поклонился им до земли и, когда они отошли, снова тщательно запер дверь, охранявшую сокровища и предмет любви старого Самуила Лорио.
VIII
Генрих Наваррский взял Ноэ под руку, когда они вышли с улицы Урс, несколько времени шел молча, опустив голову, и только когда они повернули на улицу Сен-Дени, молодые люди остановились и посмотрели друг на друга.
— Итак, Генрих, — сказал Ноэ, засмеявшись, — приходится сознаться, что вам не везет.
— Как так, мой милый?
— В том, что прелестная женщина, которую мы встретили между Блуа и Орлеаном и в которую, признайтесь, вы порядочно-таки влюбились...
— Признаюсь в этом.
— ...никто иная, как госпожа Лорио, жена ювелира Самуила Лорио.
— И ты называешь это моим невезением?
— Черт возьми!
— Так в чем же?
— Как! Вы уже позабыли о письме Коризандры? Принц закусил губы.
— А! Черт возьми! — прошептал он.
— О, — продолжал Ноэ насмешливо, — вы можете любезничать с нею...
— Ты полагаешь?
— Она будет строить вам глазки, краснеть, опускать глаза вниз и прочее. Недаром Коризандра прислала ей наставления.
— И ты допускаешь, что она может быть настолько коварна?
Ноэ иронически усмехнулся.
— Дорогой мой принц, — сказал он, — женщины заключают союз, поддерживают друг друга, предпринимают походы против мужчин и все это нисколько не считают за коварство, а, напротив, вполне естественным.
— Но эта улыбается как ангел.
— Все женщины улыбаются как ангелы, это давно известно. Коризандра также. Но что это доказывает?
И скептик Ноэ продолжал смеяться.
— Черт возьми! — прошептал выведенный из терпения принц. — Значит, ты не веришь женщинам?
— Да сохранит меня Бог!
— И если среди них есть коварная, как госпожа Коризандра...
— Клянусь! Нельзя назвать коварным того человека, который защищает свою собственность. Коризандра права...
— Ну, так и я буду прав, начав ухаживать за прекрасной ювелиршей! — воскликнул вне себя принц.
— Ухаживайте на здоровье! — пробормотал Ноэ. И, напевая охотничью песенку, Ноэ пошел вперед. Генрих шел за ним молча, но в глубине души он сознавал, что Ноэ прав.
Молодые люди, дойдя по улице Сен-Дени до Сены, направились по правому берегу реки к Лувру.
— Господин Пибрак знал меня ребенком, — сказал Генрих, — и я бьюсь об заклад, что он узнает меня.
— Это весьма возможно, — ответил Ноэ, — хотя следовало бы этого избежать.
— Почему?
— Потому что неосторожно вырвавшееся у него слово, невольный жест могут выдать ваше инкогнито, принц.
— Ты прав.
— И я думаю, что было бы лучше мне одному отправиться в Лувр. Я попрошу его выйти ко мне и предупрежу его.
— Хорошо, — ответил принц. — В таком случае я подожду тебя здесь.
В то время на берегах Сены не было набережных. Лувр, местопребывание французских королей, поднимался прямо над рекой, а вокруг него возвышались домики самого жалкого вида с остроконечными крышами, во многих из них приютились кабаки, привлекавшие своими заманчивыми вывесками швейцарцев, ландскнехтов и прочих солдат королевской гвардии.
На одном из таких учреждений была огромная вывеска над веткой дуба:
«Место свидания беарнцев».
«Черт возьми, — подумал Генрих Наваррский, — я могу встретить там земляка. Войдем и посмотрим».
В кабаке не было почти ни души.
Только в самом углу два ландскнехта играли в кости на покрытом жирными пятнами столе.
Генрих вошел.
Его встретила хорошенькая девушка в красной юбке, повязанная платком в виде чепчика, как носят беарнки, и она спросила его:
— Что прикажете подать, сударь?
Принц знал, как приятно услышать родной язык людям, живущим вдали от родины, а потому ответил ей по-беарнски:
— Что вам будет угодно, дитя мое.
Молодая девушка вздрогнула, покраснела от радости и сказала:
— Эй, дядя! Земляк!
И в ту минуту, когда она кланялась принцу На-варрскому, человек невысокого роста подбежал к нему из глубины комнаты.
На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Волосы на висках были уже седые, но глаза блестели, движения были быстры и он был строен, несмотря на небольшой рост. В нем сразу можно было узнать уроженца земли басков. Его открытое лицо свидетельствовало о душевной прямоте, и он подошел к принцу с протянутой рукой.
— Вы беарнец? — спросил он.
— Да, сударь.
— Из каких мест?
— Из По.
— Черт побери! Пожмите мою руку, — сказал содержатель кабака. — В Париже все земляки — мои братья. Эй! Миетта! — крикнул он хорошенькой девушке в красной юбке, продолжая все время разговор на своем родном наречии. — Принеси-ка бутылочку винца, кларета, местного... знаешь!
— Хорошо, дядя, — ответила молодая девушка, смеясь, — того самого, которого мы никогда не подаем ландскнехтам.
— Ни швейцарцам, ни французам, — прибавил содержатель кабачка.
Он без церемонии уселся напротив молодого человека.
— Извините меня, — начал он, — я сразу признал в вас дворянина, и хотя я попросту кабатчик, но на моей родине дворяне не гордецы, ведь правда?
— А все честные люди — равны, — ответил ему принц.
После этого откровенного и благородного ответа принц взял руку кабатчика и крепко пожал ее.
— Странно, — сказал последний, в то время как Миетта, хорошенькая беарнка, расставляла на столе глиняные кружки и запыленную бутылку вина с длинным горлышком, — странно, сударь, но чем дольше я смотрю на вас, тем...
И он пристально всматривался в принца.
— Ах, — продолжал он, — я должен вам заметить, что в юности я пас стада в Пиренеях, в окрестностях Коарасса...
Генрих вздрогнул.
— И я часто встречал там одного красивого дворянина, который заходил даже иногда в нашу хижину съесть кусок козьего сыра и выпить бутылку плохого вина.
— А! А кто такой был этот дворянин? — спросил принц.
— О, клянусь, — ответил беарнец, — если бы не прошло с тех пор двадцати лет, то я мог бы сказать, что это вы...
Генрих засмеялся.
— Двадцать лет назад я действительно уже был на этом свете.
— Но тот господин мог быть вашим отцом.
— Неужели!
— О, Господи! Во всей Наварре не найдешь трех лиц, похожих на него.
Молодой принц улыбался.
— А как звали того дворянина, друг мой?
— О, он был знатный вельможа!
Сказав это, кабатчик взглянул на правую руку принца и вздрогнул, затем он быстро встал и снял шапку.
— На вашей милости куртка из грубого сукна и сапоги как на простом дворянине, но это ничего не значит.
Принц с беспокойством взглянул на двух ландскнехтов.
Ландскнехты продолжали играть и углубились в свою партию.
По всей вероятности, кабатчик понял причину тревожного взгляда принца, потому что тотчас же снова надел шапку и сел.
Но он продолжал по-прежнему разговор на наречии, не понятном для немцев.
— Представьте себе, милостивый государь, у дворянина, о котором я вам только что рассказывал, было кольцо...
Принц снова вздрогнул и, сняв руку со стола, на котором она до сих пор лежала, быстро сунул ее в карман.
— И... это кольцо?
— Он показал его однажды мне и моему отцу. В тот день шел дождь и он сидел у нас в хижине. «Друзья мои,— сказал он,—видите ли это кольцо? Ну, так знайте, что я расстанусь с ним только тогда, когда буду умирать. Я передам его сыну, и моему сыну достаточно будет показать его любому из дворян Наварры или Гаскони, чтобы они узнали его».
— А как звали того дворянина? — спросил взволнованный принц.
— Его звали Антуан Бурбонский, милостивый государь мой.
И, говоря это, кабатчик снова встал и сказал шепотом:
— И он был отцом вашего высочества, потому что кольцо это у вас на пальце.
— Молчи, несчастный! — шепнул ему принц.— Ну, прекрасно, ты узнал меня... но молчи!
Кабатчик сел.
В это время к ним подошла хорошенькая беарнка. Кабатчик, желая показать, что он уважает желание принца сохранить свое инкогнито, сказал:
— Ну, земляк! Еще стаканчик кларета. За ваше здоровье.
— За твое,— возразил принц, чокаясь своим стаканом с кабатчиком.
«Клянусь честью,— подумал принц,— мне не везет, и если дело будет так продолжаться, то мое инкогнито не продержится и суток. Я не пошел в Лувр из боязни, чтобы меня там не узнали, и первый же беарнец узнал меня».
Пока принц рассуждал так про себя, Миетта ушла.
— Милостивый мой государь,— тихо сказал беарнец принцу,— знатный принц, как вы, не надевает куртки из грубого сукна и сапог из толстой кожи без достаточно веских политических причин, но будьте спокойны: так же верно, как меня зовут Маликаном и что я охотно дам отрубить себе голову за члена вашего дома, никто не узнает вашего инкогнито.
— И ты мне поклянешься в этом?
— Честное слово горца!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21