— Извините меня, ваше высочество, но я сам так взволнован, что...
Генрих так искусно притворился взволнованным, что Маргарита была тронута.
— Сколько вам лет? — спросила она.
— Двадцать.
— В таком случае я прощаю вам.
И она протянула ему руку. Генрих взял ее руку и, поднеся ее к губам, приготовился уже встать на колени перед Маргаритой, когда в дверь постучали.
Маргарита вздрогнула.
— Кто там? — спросила она.
— Ваше высочество,— раздался детский голосок,— ее величество прислала просить вас к себе.
Генрих узнал голос Рауля.
— Милый мой,— ответила Маргарита,— передай королеве, что я уже легла спать. Сейчас я оденусь и приду к ней.
Она не отперла двери, и Рауль ушел. Затем она подошла к потайной двери, через которую вошел Генрих.
— Нанси! — позвала она уже в коридоре.
Через две минуты послышалось шуршание платья Нанси, и камеристка вошла.
Принцесса, улыбаясь, посмотрела на Генриха и сказала:
— Вы видите, что я должна проститься с вами.
— Увы! — вздохнул Генрих.
— Господи, а мне так хотелось узнать подробности о Наваррском дворе,— сказала Маргарита.
— Я всегда готов к услугам вашего высочества.
— В таком случае приходите завтра. Я хочу узнать, каков этот принц Наваррский, которого хотят навязать мне в мужья.
Она протянула принцу руку, которую тот поцеловал, и сказала:
— Идите за Нанси.
— Пожалуйте,— сказала камеристка, взяла принца за руку и повела его по тому же самому темному коридору и лестнице, по которым он пришел.
* * *
Спустя несколько минут Генрих простился с очаровательной камеристкой у ворот Лувра, где тот же самый швейцарец по-прежнему притворялся спящим, и направился в свою гостиницу, думая о Ноэ, которого не видел с утра. Вдруг он увидел, что кабачок Маликана открыт, несмотря на поздний час, и под влиянием непреодолимого любопытства вошел туда. У огня грелся какой-то человек, а Маликан дремал за конторкой.
Человек этот был Ноэ.
Увидев его, Генрих вскрикнул от удивления.
— Ах, я знал, что вы войдете сюда, если увидите, что дверь открыта.
— Ты не ошибся. Вот и я.
Генрих посмотрел на Ноэ.
У Ноэ был таинственный вид, по-видимому, его что-то волновало.
— Черт возьми, уж не случилось ли с тобой какой беды на мосту Св. Михаила?
— Нет, не то.
— Ты чем-то озабочен.
— Я беспокоился о вас, Генрих.
— Обо мне?
— Да.
— А почему?
— Вы просидели весь день взаперти у прекрасной Сары Лорио.
— Ах, черт возьми! Я начал уж забывать о ней. Впрочем, это довольно странно: у Сары я чуть было не забыл, что принцесса Маргарита ждет меня в девять часов.
— А у Маргариты?
— Я даже не вспомнил о Саре.
— Видно, что у вас есть память сердца.
— О, принцесса так прекрасна! — в восторге прошептал Генрих.
— Следовательно, вы любите ее.
— О, пока еще нет.
— Значит, ювелиршу?
— Не знаю, право, но она тоже очень хороша и несчастна!
— Неужели?
— Этот Лорио, который нам показался таким честным мещанином...
— Ну, что же он такое?
— Негодяй, разбойник, убийца! — вполголоса сказал Генрих.
— Вот тебе раз! А я-то хотел еще спасти его от большой опасности.
— От опасности?
— Да.
— Каким это образом?
— Кажется, его скоро убьют. Но я не помешаю... только...
— Да объяснись же наконец.
— Только мы хорошо сделаем, если спасем его жену,— докончил Ноэ.
— Какая же опасность грозит ей, друг мой Ноэ?
XX
В то время как Генрих Наваррский сидел у принцессы Маргариты, Ренэ-флорентиец, находившийся все еще под влиянием откровений Годольфина, сделанных им в состоянии ясновидения, отправился в Лувр к Екатерине Медичи.
Ренэ имел право входить во всякое время к королеве-матери.
Екатерина не могла прожить дня, не повидав своего парфюмера. Ренэ знал государственные тайны лучше самого короля. Когда он вошел к королеве, она читала очень длинное письмо, полученное ею от сына, герцога Алансонского, писавшего ей из Анжера, где он был губернатором, и сообщавшего ей подробности восстания гугенотов в центре Франции.
— Ах,— с гневом прошептала королева.— Я наконец вырву у моего сына, короля, указ, в силу которого гугеноты получат достойное возмездие.
Вошел Ренэ.
— А, вот и ты! Ты пришел как нельзя более кстати.
— Я нужен вашему величеству?
— Да, ты будешь моим секретарем.
— Кому прикажете писать?
— Моему сыну, герцогу Алансонскому.
— Слушаю,— сказал Ренэ.
Он положил плащ и шляпу и сел напротив королевы. Екатерина сказала:
— Я должна покончить с гугенотами.
— Я одного мнения с вашим величеством.
— Герцог Алансонский пишет мне, что на западе гугеноты становятся нестерпимы.
— Что желает ответить ваше величество?
— Боже мой! Право, не знаю. Посоветуй мне, Ренэ.
Ренэ принял важный вид:
— Я прочел по звездам,— сказал он,— что гугеноты погубят монархию.
Королева побледнела.
— Можно ли это предупредить? — продолжал Ренэ.— Звезды говорят неясно. Однако, если верить им, монархию спасет женщина.
— А кто эта женщина?
— Это вы,— сказал Ренэ.
— И она восторжествует?
— Да.
— Какой ценой?
— Ценой потока пролитой крови. Но эта кровь, как спасительная роса, оплодотворит будущее.
Екатерина, женщина крайне суеверная, слушала внимательно Ренэ, своего оракула.
— Быть может, ты один будешь знать тайну моей
политики, зато будет хоть один человек на свете, который
не станет несправедливо осуждать меня.
— Вы великая государыня! — воскликнул с восторгом Ренэ.
Екатерина встала в гордой и спокойной позе.
Королеве-матери было только пятьдесят лет, она была хороша собой и величественна.
— Ренэ,— сказала она,— я приехала во Францию, когда мне было шестнадцать лет. Ребенком я очутилась среди развратного двора. Франциск I умирал, Генрих II, мой муж, хороший воин, готов был поставить свою корону ставкой во время игры в кости, Франция была разорена. Лотарингцы, испанцы, немцы, итальянцы оспаривали друг у друга это чудное королевство. Я спасла его своими советами. Оставшись в тридцать лет вдовой и матерью шестерых детей, из которых последний лежал еще в колыбели, я должна была нести тяжесть короны, а эта корона была действительно тяжела — клянусь тебе! Королевство тревожили внешние враги и междоусобная война. Я преодолела все. Говорят, что я скрытна и жестока; меня осыпают насмешками и оскорблениями, но в то же время предо мною дрожат, и французская корона, которая легко бы слетела с головы моего сына, держится крепко на ней благодаря мне. Понимаешь?
— О, да, ваше величество,— сказал Ренэ.
— Неужели ты думаешь,— продолжала Екатерина с жаром,— что дочь Медичи, принцесса, воспитанная во Флоренции — отчизне искусств и великих идей, до того ослеплена фанатизмом, что решилась бы погубить несчастных за то, что они идут слушать проповедь, а не обедню, если бы эти люди, прикрываясь религией, не организовывали заговоров?
Ренэ с- любопытством посмотрел на Екатерину. Королева продолжала:
— Видишь ли, гугеноты — враги престола и монархии. Их священники под предлогом проповеди о бедности требуют свержения короля, раздела имущества, ограбления монастырей и разрушения старого порядка, который веками делал Францию величайшим королевством.
— Вы правы, ваше величество,— прошептал Ренэ, пораженный справедливостью слов Екатерины Медичи.
— И если,— продолжала Екатерина,— для того, чтобы остановить этот революционный поток, мне придется прибегнуть к кровопролитию и сделать в Лувре укрепление из трупов, отправить в Монфокон адмирала Колиньи, а Конде и принца Наваррского на Гревскую площадь, история назовет меня королевой жестокой и кровожадной, но какое мне до того дело! Я спасу монархию!
Ни разу еще Екатерина не объясняла так ясно, в нескольких словах свою коварную, но вместе с тем великую политику, которую она так энергично проводила в продолжение четырех царствований.
— Ваше величество,— сказал Ренэ,— одно обстоятельство удивляет меня, однако...
— Какое?
— А то, что, прекрасно зная намерения гугенотов...
— Я угадала,— прервала его королева,— ты удивляешься, что, зная цель гугенотов, я хочу отдать свою дочь за принца Наваррского, Генриха Бурбонского, одного из предводителей этой партии.
— Да,— ответил Ренэ.
— Ну, так слушай. Генрих Бурбонский гугенот потому, что его государство настолько мало, что он может накрыть его своим плащом, потому, что дождь проникает сквозь крышу его замка в Нераке, и потому, что он носит грубое сукно за неимением шелка и бархата.
— Это очень возможно,— заметил Ренэ.
— Те, у кого ничего нет, не боятся дележа. Вот почему принц Наваррский — гугенот. Но если судьбе будет угодно, что последний из моих сыновей умрет бездетным, ты увидишь, что этот король горцев, этот монарх бесплодных полей и пастушьих хижин откажется от своей ереси и начнет ходить к обедне, чтобы сесть на французский престол.
— Вы говорите истину, ваше величество, но у вас еще три сына, из которых старшему, королю, нет еще и двадцати четырех лет, и Валуа имеют перед собою долгую будущность.
Лицо Екатерины приняло грустное выражение.
— Кто знает? — сказала она.
Она долго оставалась в задумчивости, как будто угол завесы, скрывавшей будущее, приподнялся перед нею.
— Но так как Генрих Бурбонский стоит ближе к трону, чем герцог Гиз...— начал Ренэ.
— Ах,— перебила его Екатерина,— если бы герцог Гиз, который по степени родства стоит дальше от трона, женился на моей дочери Маргарите, то он стал бы к нему ближе, чем король Франции.
И Екатерина описала Ренэ гордый и могущественный Лотарингский дом, который с берегов Мерты и из своих замков в Нанси с завистью смотрел на Сену и на старые стены Лувра.
— Как и мой род, от которого остались три ветви, Лотарингский дом имеет три ветви, которым Господь дал то, чего лишил моих детей,— здоровье! Генрих, кардинал, Майенн! Эти трое, Ренэ, если бы им позволить сделать хоть один шаг к трону, шагнули бы так, что, подобно колоссу Родосскому, встали бы одной ногой на берег океана, а другой — на склон Альпов.
Ренэ слушал, задумавшись.
— Понимаешь теперь, почему я предпочитаю лучше выбрать зятем принца Наваррского — гугенота, нежели герцога Гиза — католика. Но у меня есть и другие планы относительно этого принца, который скоро должен приехать сюда со своей матерью, королевой д'Альбре, но я расскажу тебе об этом в другой раз. Теперь же возьми перо и пиши под мою диктовку письмо моему сыну, герцогу Алансонскому.
Ренэ сел к столу и стал ждать.
— Пиши,— сказала Екатерина и начала диктовать: «Возлюбленный сын мой!
Состояние здоровья короля очень плохое, и он не может серьезно заниматься политикой, а потому я беру на себя право ответить вам относительно волнений, которые поднимают гугеноты в Анжу.
Мнение мое таково: в силу неограниченной власти, дарованной вам королем, вы должны как можно строже поступить с бунтовщиками, повесить и обезглавить, в случае необходимости, их зачинщиков и предводителей.
Затем, возлюбленный сын мой, я молю Бога, чтобы Он не оставил вас своими милостями».
— Ваше величество,— сказал Ренэ, положив перед королевой пергамент, чтобы она подписала свое имя и приложила печать,— вы даете благие советы относительно гугенотов, живущих в провинции, а как насчет парижских?
— После,— сказала королева.
— Я знаю одного из них,— настаивал Ренэ.— Он очень богат и много помогает деньгами мятежникам. Притом это гнусный мошенник, чудовищно лицемерный человек, который для видимости ходит к обедне, хотя он и гугенот в душе.
— Ну, так напомни мне его имя в тот день, когда я буду сводить счеты с парижскими гугенотами.
Ренэ закусил губу.
— Хорошо было бы, если бы какой-нибудь немецкий рейтар или пьяный ландскнехт убил его из-за угла.
— Как ты ни усерден для блага монархии, друг мой Ренэ,— сказала королева, пытливо смотря на своего парфюмера,— но ты не решился бы требовать жизни человека, совершенно для тебя постороннего.
— Ах, ваше величество...
— Этот человек или твой враг, или очень богат, и ты хочешь его ограбить.
Ренэ молчал.
— Я простила тебе уже много грехов,— продолжала Екатерина,— но, наконец, не могу же я разрешить тебе отравлять и убивать всех в королевстве.
— Ваше величество, я прочел по звездам, что смерть этого человека очень полезна для монархии.
— Ренэ, Ренэ,— прошептала королева,— между нами слишком много страшных тайн, и я не откажу тебе в жизни одного человека. Делай, что хочешь. Я даже не хочу знать имени новой жертвы твоей жадности. Но берегись! Когда-нибудь король проснется не в духе, и так же, как ты просишь у меня теперь смерти этого человека, у него будут просить твоей.
Ренэ вздрогнул.
— И он согласится,— докончила Екатерина.
Она подписала письмо, сложила его, приложила восковую печать и перевязала его голубой шелковинкой.
— Ступай и пришли ко мне моих женщин,— сказала она Ренэ.
Ренэ вышел, пятясь к двери, как тигр, уносящий добычу. Королева отдала в его власть жизнь Самуила Лорио.
***
У Ренэ, как известно, была квартира в Лувре, на верхнем этаже, том самом, где жили дворяне и пажи, состоявшие при короле.
Но вместо того, чтобы подняться туда, Ренэ спустился в луврский двор и вошел в караульню ландскнехтов. Большая часть из них спала на походных кроватях. Некоторые грелись у жаровни, стоявшей посреди караульни.
«Вот кого мне именно нужно»,— подумал Ренэ и крикнул:
— Эй, Теобальд!
Один из ландскнехтов обернулся и, увидев Ренэ, вышел.
— Ты толст и стареешь,— сказал флорентиец.— В твои годы надо бояться сердечного приступа, и ты напрасно греешься у огня. Пойдем лучше прогуляемся по берегу реки.
— Очень холодно,— сказал Теобальд, подмигивая глазом.
— Холод полезен для здоровья.
— А будет ли он полезен моему кошельку?
— Может быть.
Ренэ взял под руку ландскнехта и увлек его к реке, рассчитывая там не встретиться с прохожими.
— Теобальд, друг мой,— обратился парфюмер к ландскнехту,— мы с тобой старинные приятели и не раз устраивали вместе дела.
— Да,— ответил ландскнехт,— но только всегда так случалось, что удар кинжала или выстрел, который вы у меня покупали, приносил мне очень мало денег, и если вы не увеличите плату...
— Ее увеличат.
— Пятьдесят пистолей за то, чтобы убить дворя-нина! — проворчал ландскнехт.— Какая жалкая сумма!
— Времена очень тяжелые,— сказал Ренэ.— Притом речь идет не о дворянине.
— О ком же?
— О мещанине.
— А богат он?
— Это неизвестно.
— Указы строгие, дозорные караулят усердно.
— О, не беспокойся, королева дала свое согласие.
— Но кто же он?
— Я уже сказал тебе, что он мещанин.
— Ну, это дело иное.
— Все пойдет как по маслу.
— Гм,— прошептал ландскнехт,— мещанин, которого королева разрешила отправить на тот свет, должен иметь некоторую цену.
— У него есть жена...
— Хорошенькая?
— Да, я люблю ее.
— Неужели! — с изумлением воскликнул Теобальд.— Неужели вы кого-нибудь в жизни любили?
— Нет, я люблю в первый раз.
— Вы можете взять жену, не убивая мужа.
— Нет, потому что я хочу жениться на ней.
— На этой женщине?
— Да.
— О, не шутите,— сказал Теобальд.— Как, господин Ренэ, вы хотите жениться на жене мещанина?
— Я уже пятнадцать лет вдовец.
— Понимаю. Но мне непонятно также и то, что вы проговорились относительно того, какую цену имеет муж.
— Каким образом?
— Если бы смерть мужа не делала жену богатой, вы не подумали бы жениться на ней.
Ренэ закусил губу.
— Я дам тебе сто пистолей.
— Нет, прибавьте еще пятьдесят, и по рукам.
— Идет!
— Где же я могу найти беднягу?
— О, я помогу тебе. Приходи завтра в девять часов на мост Св. Михаила.
— Приду. Спокойной ночи.
Ландскнехт ушел.
«Черт возьми,— думал Ренэ,— я, кажется, напрасно поторопился. Годольфин во сне сказал мне, что это случится через три дня. Надо вернуться и спросить его, должен ли я подождать эти три дня».
И Ренэ снова направился к мосту Св. Михаила.
Когда он подходил к мосту, то услышал за собой шум шагов. Это не были шаги запоздалого мещанина, спешившего домой после сигнала к тушению огня, но шаги дворянина, стучавшего шпорами по мостовой.
Ренэ обернулся.
Ночь, до этого времени очень темная, теперь прояснилась. Луна показалась из-за туч, и при свете ее Ренэ разглядел силуэты двух дворян, которые шли на некотором расстоянии от него. Он остановился и, когда они были только в нескольких шагах, спросил:
— Кто идет?
В ответ послышался смех.
— Эге! — сказал насмешливый голос— Да это наш друг Ренэ-флорентиец.
С этими словами дворяне подошли к Ренэ, и он узнал Генриха и Ноэ. Ренэ вздрогнул.
— Честное слово,— сказал Генрих,— вам не везет, дружище Ренэ, нас двое, а вы один. Мы в уединенном месте. В Сене много воды, и она черна.
Ренэ схватился за шпагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21