— Меня зовут Крильоном,— просто ответил грубый солдат.
«О, настанет день,— подумала Екатерина,— когда я накажу этого человека».
Она вышла с гордо поднятой головой и презрительным выражением лица из-под мрачных сводов Шатлэ, где простой французский дворянин осмелился ослушаться ее.
Носилки королевы ждали ее у ворот Шатлэ.
Королева простилась с Крильоном движением руки и не пригласила его сесть рядом с нею.
Носильщики хотели было направиться в Лувр, но королева сказала камергеру, шедшему впереди с толстой булавой:
— Прикажите отнести меня на остров Св. Людовика, на улицу того же названия.
Носилки королевы мерно двигались вдоль берега Сены до малого моста, затем повернули на остров и вошли на улицу Св. Людовика. Достигнув середины улицы, королева приказала носильщикам остановиться у ворот старого дома жалкой внешности, с решетчатыми окнами и остроконечной черепичной крышей.
Она вышла из носилок и сама постучала молотком в дверь.
Двери отворили.
Екатерина опустила вуаль, вошла совершенно одна и затворила за собою двери.
Она очутилась на большом дворе,'на котором трава росла между камнями. К ней подошла старуха-служанка и, не подозревая, что перед нею королева, спросила, что ей нужно.
— Я хочу видеть президента Ренодена,— сказала Екатерина Медичи.
— Пожалуйте за мною,— ответила служанка.
Екатерина поднялась по лестнице со стершимися
ступенями и чугунными перилами и вошла в кабинет, где какой-то человек занимался за столом.
Человек этот, еще не старый, имел уже большую лысину от усиленных занятий, глаза у него были живые и проницательные, губы тонкие, нос острый, лицо выражало злость и хитрость.
Услыхав за спиной шаги, он обернулся и увидел Екатерину, вуаль которой, опущенная на лицо, не позволяла ему разглядеть черты ее лица.
Служанка вышла и затворила за собой дверь.
Тогда королева откинула вуаль, и президент Реноден вскрикнул и вскочил, охваченный удивлением и почтением.
— Ваше величество,— пробормотал он.
— Господин Реноден,— обратилась к нему королева, приложив палец к губам,— я назначила вас президентом и от вас зависит предать человека суду.
— Ваше величество осыпали меня милостями, и преданность моя безгранична,— ответил судья с низким поклоном.
— Я пришла испытать ее.
Екатерина в коротких словах, но с мельчайшими подробностями рассказала то, что случилось: убийство Самуила Лорио, гнев короля, арест Ренэ и созыв парламента.
— Что надо сделать, чтобы спасти Ренэ? — спросила королева.
— Ваше величество,— ответил Реноден.— Я президент в Шатлэ, а не в парламенте. Я допрашиваю подсудимых, но мне не принадлежит право судить их.
— Вы будете президентом парламента через три месяца,— холодно возразила королева,— а до тех пор...
— А до тех пор, я это чувствую, надо спасти Ренэ.
— Надо! — подтвердила королева.
— Парламент подкупить невозможно! Притом ваш любимец навлек на себя всеобщую ненависть.
— Я знаю это.
— И парламент будет рад обвинить его.
— И это мне известно. Но допрашивать его будете вы?
— Да, ваше величество.
— А если он ни в чем не признается? Президент улыбнулся.
— Даже невинные сознаются под пыткой.
— Ренэ отопрется.
— Если бы я был один с палачом, я мог бы уменьшить пытку,— продолжал Реноден,— но при мне ассистентами будут двое судей, которых нельзя подкупить.
— У Ренэ хватит мужества не сознаться ни в чем.
— Однако его тем не менее будут судить, а кинжал и ключ послужат вескими уликами.
— Вы правы,— сказала королева, пораженная справедливостью его замечания.
Вспомнив, что она позабыла рассказать о Годольфине, она передала все, что знала об исчезновении молодого человека.
— Ах! — сказал Реноден.— Если бы можно было отыскать его и заставить сознаться, что это он совершил преступление и украл кинжал у Ренэ.
— Вот прекрасная мысль! — воскликнула Екатерина.— Но где найти его?
— Или...
Реноден остановился.
— Или?..— со страхом спросила королева.
— Ваше величество,— сказал президент,— я найду способ спасти Ренэ. Даю вам слово — но с условием...
— Каким?
— Он должен твердо вынести пытку.
— Он вынесет ее.
— Можете вы, ваше величество, принять меня в Лувре?
— Когда?
— Сегодня вечером, если возможно.
— Прогуливайтесь мимо ворот по берегу реки и ждите, когда пробьет девять часов. К вам подойдет человек, который проводит вас ко мне.
— Я приду, ваше величество. Королева встала.
— Прощайте, Реноден,— сказала она,— до вечера. Президент почтительно проводил ее до двери.
— На мост Св. Михаила! — приказала королева. Носильщики снова прошли по острову Св. Людовика, вошли на улицу Барильери и остановились у лавки Ренэ-флорентийца.
Час назад Паола сидела одна в лавке, ставни которой были затворены весь день. Притаившись за дверью и приложив глаз к небольшому отверстию, через которое она могла видеть, что происходит на улице, она с ужасом прислушивалась к толкам купцов.
Лавка парфюмера уже второй день была заперта, и соседи-купцы, привыкшие ежедневно видеть Годольфина, а нередко и прекрасную Паолу, удивлялись, что не видят ни того, ни другую.
Простой народ боялся Ренэ менее, нежели вельможи и дворяне. Все знали, что он пользуется милостью при дворе, но жители моста Св. Михаила, с которыми парфюмер старался жить в мире из-за своей дочери и лавки, не стеснялись выражать о нем свое мнение вслух. Накануне видели Ренэ бледного, с нахмуренными бровями, смотревшего в обе стороны моста. В этот же день не было видно никого.
— Верно, Ренэ надоело держать лавку,— сказала миловидная купчиха,— ведь он входит в Лувр как в свой дом.
— Бьюсь об заклад,— сказал на это суконщик,— что с ним случилось какое-нибудь несчастье.
— Что же с ним может случиться?—заметил третий собеседник.
— Вчера вечером, когда я проходил по улице Сен-Дени, я увидел на углу улицы Урс целую толпу и слышал, как произносили имя Ренэ.
— Что же это доказывает?
— Один мещанин сказал: «На этот раз король накажет его».
— Вон оно что! — заметила купчиха.
Рассказчик- продолжал: - Я подошел, чтобы послушать, но мещанин сказал: «Молчите! К нам подходит башмачник с моста Св. Михаила. Тс!» Я торопился и потому пошел дальше.
— Однако все же очень странно, что не видно Го-дольфина! — повторила купчиха.
— Ни прекрасной Паолы, которая задирает нос перед нами.
Подошел еще купец.
— Лавка заперта! — Теперь я вижу сам, что меня не обманули.
— Что же тебе такое сказали?
Все с любопытством обернулись в сторону вновь прибывшего.
-- У меня есть двоюродный брат — солдат.
Говоривший был купец-ювелир, имевший лавку на мосту.
Вокруг него собралась куча слушателей.
— Он ландскнехт, потому что он немец, так же, как и я, и мой двоюродный брат.
Ювелир с беспокойством посмотрел на лавку.
— Да, по всей вероятности, это правда,— сказал он.
— Что вам сказал ваш двоюродный брат?
— Я только что встретил его, и он рассказал мне, что он с тремя товарищами получил приказание арестовать Ренэ.
— О-о! — раздалось со всех сторон.
— Так как мой брат-ландскнехт был навеселе, то я подумал, что он шутит, тем более что он говорил о герцоге Крильоне.
— Разве герцог тоже арестован?
— Нет, напротив, это он арестовал Ренэ.
— За что?
— Говорят, он убил купца на улице Урс.
— Это верно! — вскричал башмачник,— верно.
Толки долго бы еще продолжались, если бы их не
прервало одно обстоятельство, взволновавшее весь мост.
Паола, прятавшаяся за дверью в своей лавке, дрожа всем телом, прислушивалась к тому, что рассказывали об ее отце, как вдруг она услышала топот нескольких лошадей.
Купцы, столпившиеся на мосту, увидели носилки, по сторонам которых шагом ехали два всадника.
В это время не редкость было встретить человека в маске. Не только на масленницу, но во всякую пору года и дня дама или мужчина, желавшие сохранить инкогнито вследствие политической причины или отправляясь на любовное похождение, надевали бархатную маску.
Оба всадника, сопровождавшие носилки, были в масках. Они ехали на прекрасных лошадях. Их богатая одежда свидетельствовала о том, что они люди знатные.
Носилки же были совсем простые, самые обыкновенные, какие были у многих дам и мужчин в Париже.
Шествие это остановилось, к великому удивлению зевак, стоявших на мосту, перед лавкой Ренэ-флорен-тийца.
Толпа расступилась, а один из всадников слез с лошади и, не обращая внимания на то, что лавка заперта, постучал в дверь рукояткой своей шпаги. — Кто там? — раздался изнутри голос Паолы.
— Я... Амори... Отворите,— ответил всадник.
Зеваки увидели, как дверь приоткрыли, и всадник проскользнул в лавку.
— Прочь! бездельники! — прикрикнул другой человек в маске, все еще сидевший на лошади.— Какое вам дело до того, что здесь происходит?
Испуганные купцы отошли, но не спускали глаз с носилок. Немного погодя они увидели, как дверь лавки отворилась, и дворянин в маске вышел оттуда под руку с женщиной.
Женщина тоже была в маске, но все узнали ее: это была Паола.
Всадник помог ей сесть в носилки, затем вскочил в седло и поехал с левой стороны носилок, товарищ его ехал справа, и весь кортеж направился к мосту Менял, а оттуда поехал по правому берегу Сены.
Купцы, на минуту остолбеневшие, опять собрались в кучу.
— Вот птичка и улетела! — сказала хорошенькая купчиха.
— Этим должно было кончиться. Красивой девушке нужен красивый молодчик,— заметил эльзасец.
— Ренэ в тюрьме, стало быть все к лучшему.
Но удивление купцов на этом не закончилось.
Через десять минут после исчезновения носилок, в которых сидела Паола, показались другие носилки со стороны улицы Барильери, в них находилась королева Екатерина.
Королева-мать не хотела, чтобы ее узнали, и потому носилки у нее были самые простые. Купцы, присутствовавшие при похищении Паолы, не подозревали, что дама, вышедшая из носилок и постучавшая в дверь лавки, сама Екатерина Медичи, мать короля.
Королева постучала, но ответа не последовало. Она постучала еще сильнее. По-прежнему все было тихо.
Увидев кучку купцов, она подошла к ним.
— Извините, друзья мои,— обратилась она к ним,— кажется, это лавка парфюмера Ренэ?
— Да, сударыня.
— Его нет дома?
— Говорят, что он в тюрьме,— решилась сказать хорошенькая купчиха.
— А его дочь?
— Ах, сударыня, вы опоздали! — ответила купчиха.
— Отчего?
— Оттого что четверть часа назад два прекрасных господина увезли красавицу Паолу.
Екатерина подавила крик ужаса; она вспомнила о беспокойстве Ренэ, о том, что он рассказал ей, и суеверная итальянка спросила себя, не права ли флорентийская цыганка, и не обречен ли уже на смерть ее дорогой Ренэ.
Предсказание, по-видимому, должно было скоро сбыться.
IX
В то время, когда купцы рассказывали Екатерине Медичи подробности похищения Паолы, последняя ехала в носилках по другому берегу реки Сены.
Кортеж доехал до квартала Св. Павла и затем до ворот Св. Антония.
— Теперь шутка сыграна,— сказал всадник, ехавший по левую сторону носилок.— Вылезайте, дорогая Паола. Если даже и пойдут по следам носилок, все равно ничего не узнают.
Паола вышла, а всадник нагнулся к ней, схватил ее за талию, поднял и посадил к себе на лошадь.
В это время другой всадник сказал носильщикам:
— Друзья мои, вы можете вернуться. Вы нам более не нужны.
Он бросил им четыре экю, которые один из них поймал в свою шляпу, и носильщики через ворота Св. Мартина возвратились в Париж.
Ноэ и Генрих — это были они — поскакали во весь опор по направлению к Шарантону мимо монастыря Св. Антония.
Но через четверть часа такой бешеной скачки они повернули назад и поехали по тропинке вдоль городской стены в северном направлении.
Паола все еще сидела в седле у Ноэ.
Когда всадники доехали до Монмартрских ворот, они остановились.
Там Генрих спрыгнул с лошади и помог слезть и Паоле.
Итальянка, поставив ногу в стремя, вскочила на лошадь Генриха.
— Прощайте, до вечера,— сказал Генрих Ноэ.
Ноэ и Паола, ехавшая теперь на лошади принца, продолжали скакать вдоль стены, а Генрих снял маску и вернулся в Париж пешком через Монмартрские ворота. Он шел к Лувру.
На берегу Сены, около Луврских ворот, он догнал носилки, двигавшиеся в одном направлении с ним.
Сидевшая в носилках женщина высунула из дверцы голову, и принц узнал Екатерину Медичи.
Генрих поклонился очень низко и посторонился, чтобы пропустить носилки.
Но королева махнула ему платком и назвала по имени.
— Господин де Коарасс! — сказала она. Генрих подошел.
— Вы идете в Лувр? — спросила королева.
— Совершенно верно, ваше величество.
— К. королю?
— О! Ваше величество изволит насмехаться надо мною. Я слишком ничтожный дворянин, чтобы иметь право запросто входить к королю. Я иду к де Пибраку, своему двоюродному брату.
Королева внимательно посмотрела на Генриха и нашла, что вид у него самый простодушный и естественный.
— В таком случае я попрошу вас пробыть несколько минут у Пибрака и подождать, пока я пришлю за вами.
— За мной, ваше величество?
— Я только что видела Ренэ,— сказала королева.
Генрих вздрогнул, но лицо его осталось бесстрастным.
— Ренэ сказал мне, что вы обладаете замечательным даром угадывать по звездам.
Говоря это, Екатерина проницательно посмотрела на принца Наваррского.
Генрих ответил серьезно и скромно:
— Вашему величеству, без сомнения, известно, что я беарнец.
— Да.
— Я долгое время прожил в Пиренеях среди испанских пастухов и цыган, занимающихся некромантией и хиромантией, и они посвятили меня в свою науку.
Генрих говорил с таким убеждением, что произвел сильное впечатление на королеву.
— Однако я должен предупредить ваше величество, что хотя я иногда угадываю, зато часто и ошибаюсь. Наука эта еще не вполне ясна для меня. Часто я иду ощупью, и достаточно малейшего препятствия, чтобы сбить меня с пути, то есть заставить уклониться от истины.
— Однако вы сказали правду Ренэ!
Генрих в свою очередь посмотрел на королеву.
— Неужели? — спросил он.
— Да, де Коарасс. Идите теперь к Пибраку и ждите, пока я пришлю за вами. Я иду сейчас к дочери, принцессе Маргарите, а затем к себе.
— Вашему величеству угодно...
— Я хочу посоветоваться с вами, де Коарасс.
Королева отправилась в Лувр.
Генрих встретил Пибрака, осматривавшего пост швейцарцев.
— Пойдемте,— живо сказал ему принц.— Проведите меня скорее к себе. Это необходимо.
Пибрак подумал, что дело идет о принцессе Маргарите, и, ни о чем не расспрашивая принца, просто ответил ему:
— Пойдемте!
Он провел принца по маленькой лестнице.
— Заприте дверь на задвижку,— сказал Генрих,— и не отпирайте, если постучат.
Он подбежал к шкафу, отворил его и поспешно проскользнул в потайной проход, оставив Пибрака в изумлении.
Когда принц приложил глаз к отверстию в стене, королевы еще не было у принцессы Маргариты.
Маргарита была вдвоем с Нанси.
Прекрасная принцесса, лежа на оттоманке, подбрасывала своей маленькой ножкой красную атласную туфельку и с грустным выражением лица смотрела на камеристку.
Хорошенькая Нанси, сидя на скамейке, пришивала банты к платью принцессы.
— Ты думаешь, что он любит меня? — спросила Маргарита.
— Я уверена в этом, ваше высочество.
Маргарита вздохнула.
— Господи! Как печально положение принцев. Принцы — коронованные рабы, дитя мое. Они не имеют права ни любить, ни быть любимыми, ни плакать, ни радоваться.
— О! Ваше высочество, вы преувеличиваете.
— Ты думаешь? Если бы я могла располагать собой, то вместо того, чтобы выйти за этого противного принца Наваррского, я хотела бы быть простой дворянкой и отдать свою руку этому!
Нанси улыбнулась и замолчала.
— В жизни бывают странные предчувствия,— продолжала Маргарита.— Когда я увидела его в первый раз неделю назад, я почувствовала необъяснимое волнение и услыхала внутри себя голос, говоривший: «Этот человек будет играть главную роль в твоей судьбе».
Принц слушал с радостью признания Маргариты, которые внезапно были прерваны стуком в дверь.
Вошла королева Екатерина. Она была бледна и взволнована.
Она сделала знак Нанси, которая немедленно вышла.
Королева не любила своей дочери. В жизни у нее была только одна искренняя, серьезная привязанность к младшему сыну герцогу Алансонскому.
Но вследствие привычки или, быть может, и потребности высказаться она приходила к дочери и поверяла ей свои горести.
Неожиданное сопротивление короля Карла IX сильно огорчило королеву. Казнь, угрожающая Ренэ, пугала ее так сильно, точно она грозила вместе с тем и ей.
Маргарита знала, что королева навестила Ренэ в тюрьме.
— Ну что, ваше величество? — спросила, подбегая к королеве, Маргарита.
— Ах! — вздохнула Екатерина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9