Он намерен подсматривать, следить за нами…
Роллан, друг мой, будь же тверд, показывай ко мне равнодушие, как будто ты никогда и не видал меня. Я же со своей стороны клянусь, что моя наивность, осторожность и холодность будут больше чем великолепны. О, мы будем спасены, если ты только будешь столь же тверд, как и я…
Прощай, до завтра… или нет, завтра я буду для тебя чужою, совершенно чужою, — но это только до первого удобного случая, когда мы будем иметь возможность остаться с тобой наедине…
Прощай, я люблю тебя…»
Письмо, разумеется, было без подписи. Роллан, как самый отвратительный фат, подал его Октаву.
— Честное слово, — проговорил Октав, — я охотно отдал бы мисс Элен — мою ирландскую кобылу — за то, чтобы быть завтра вечером у графа Артова. Мне, по правде сказать, очень любопытно знать, как ты будешь вести себя там.
Раздался еще звонок, и камердинер вошел снова с другим письмом.
Оно было запечатано печатью с гербом графа Артова и написано рукою Баккара.
— Какая, право, досада, — заметил опять Октав, — что я не знаком с графом… мне так хочется посмотреть.
Ровно в девять часов вечера виконт д'Асмолль и маркиз де Шамери выехали из Вернэльской улицы в отель графа Артова.
— Откровенно говоря, милый Альберт, —сказал Фабьен дорогою, —если бы я не боялся возбудить подозрения бедного графа, я ни за что бы не поехал к нему и, конечно бы, сослался на мигрень нашей дорогой Бланш.
— Отчего это? — спросил наивно Рокамболь.
— Да очень просто — ехать к графу для меня теперь истинное наказание, а целовать руку его жены — одно постыдное лицемерие.
— Следовательно, по-твоему, не следует никуда и ездить?
— О, ты и не думаешь, как я глубоко верил раскаянию этой женщины, как веровал в нее, как чтил эту высокую добродетель, отделившуюся от грязи, как отделяется алмаз от углерода, и что же, через десять минут мне придется стать с ней лицом к лицу и смотреть на ее раскаявшееся лицо и при этом думать: «Эта женщина — воплощенная ложь!»
— Граф — человек безукоризненный во всех отношениях, — проговорил Рокамболь, — и его жена, вероятно, сумасшедшая, если не любит его…
— И предпочла ему этого болвана де Клэ! — добавил Фабьен с горечью.
Карета остановилась у подъезда. Лакей в графской ливрее с гербами поспешно отворил дверцу кареты и откинул подножку.
Молодые люди поднялись по парадной лестнице и вошли в гостиную.
Эта огромная комната с темными обоями и темными картинами испанской и фламандской школ освещалась только двумя лампами под матовыми шарами, которые стояли на камине. Эти лампы вместе с двумя свечами, горевшими на пианино, распространяли в этой комнате какой-то таинственный полусвет. По простой ли случайности или так было подстроено — но освещение это не позволяло Фабьену и Роллану де Клэ приметить маленькой разницы в лице мнимой и настоящей графини Артовой.
Когда виконт д'Асмолль и Рокамболь вошли к графине, то она сидела около рабочего столика в обществе семи или восьми персон.
Баккара рассказывала герцогу де Шато-Мальи про некоторые особенности русской жизни.
Граф Артов сидел на диване и разговаривал вполголоса с одним из гостей.
Он поспешно встал, услышав доклад о виконте д'Асмолле и маркизе де Шамери, и пошел им навстречу.
— А, милости просим, дорогой Фабьен! — сказал он виконту. — Графиня уже думала, что вы нас забыли и не приедете, а ей очень хочется видеть вас…
— Графиня слишком любезна, — заметил Фабьен и, подойдя к Баккара, поцеловал ей руку.
— Любезный виконт, — сказала она, — вы, как видно, сделали очень много хорошего с прошлого года.
— Я женился, позвольте представить вам моего шурина маркиза де Шамери.
Несмотря на свое обычное хладнокровие и самообладание, Рокамболь слегка вздрогнул; он невольно боялся встретиться со взглядом графини. Но он стоял в тени и к тому же великолепно изменил свою наружность и голос.
Баккара взглянула на него совершенно равнодушно, поклонилась и повернулась к двери, откуда входило совершенно новое лицо.
При виде его, при его имени Фабьен содрогнулся — это был Роллан де Клэ.
Он вошел проворной непринужденной поступью и поклонился графине.
Граф пожал ему руку и тихо сказал:
— Здравствуйте, мой противник в картах, вы очень любезны, что пожаловали к нам.
Роллан взглянул на графа, и ему показалось, что взор его был холоден, как клинок шпаги, и несмотря на то, что он был храбр, ему вдруг сделалось страшно, и его тайный страх укрепил в нем решимость согласоваться с секретными наставлениями полученного утром письма. Он поклонился графине и, сказав ей какой-то уже давно избитый комплимент, отошел в сторону.
— Эта женщина обладает редкою и наглою смелостью! — подумал Фабьен.
— Я трепещу, — шепнул ему на ухо Рокамболь, — чтобы Роллан не наделал каких-нибудь глупостей!
В десять часов подали чай, и разговор сделался общим. Роллан смотрел украдкою на графиню и думал:
— Удивительно, она еще никогда не была так прекрасна, она прекраснее, моложе и гораздо изящнее в обращении, чем была вчера. И если подумать, что все это делается единственно для меня!..
Заговорили о путешествиях.
Графиня была очень весела: она рассказала про свое пребывание в Гейдельберге, несчастное приключение на водах Неккара и героизм Роллана, бросившегося в воду спасать ее.
Во время этого рассказа Роллан слегка покраснел и смутился под холодным взглядом графа… Но граф знал, что он писал любовные письма к его жене, и, следовательно, мог приписать этой причине его смущение. Впрочем, Роллан безукоризненно соблюдал приличие и сдержанность: он не подходил близко к графине, не старался сесть около нее и даже целых два часа терпеливо играл в вист.
В полночь Фабьен, сидевший почти все время как на иголках, стал собираться домой. Он подошел к Роллану и шепнул ему:
— Пойдем, умоляю тебя, ради нашей дружбы. Роллан, не возражая, встал с места и взялся за шляпу. За исключением двух английских офицеров, все гости уже разъехались, оставались также Рокамболь, Роллан и Фабьен.
Между тем как граф прощался с гостями, Роллан поцеловал руку графини и шепнул ей:
— Видите, графиня, я в точности исполнил ваше приказание.
Затем он поклонился и ушел, оставив Баккара в недоумении: что он хотел ей этим сказать и какие могла она отдавать ему приказания.
Она тщетно старалась объяснить себе эти слова, когда ей, наконец, пришло в голову, что Роллан, не отказываясь от роли вздыхателя, хотел, вероятно, намекнуть ей, что догадывается, по каким причинам она не приняла его в Гейдельберге, и таким образом приписывал рыцарскую заслугу своей сдержанности.
— Ну, — сказала она мужу, когда они остались вдвоем, — какое впечатление произвел на тебя сегодняшний вечер, мой дружочек?
— Я нахожу, что мы вчера совершенно напрасно оклеветали Роллана и что я был, вероятно, очень смешон, когда взбесился на тебя за сходство почерков.
— Следовательно, ты не ревнуешь больше? — спросила, смеясь, графиня.
— О, конечно, нет, и ты лучшая из женщин, если прощаешь меня.
Граф почтительно поцеловал руку своей жены и вышел в свой кабинет.
На другой день после этого, около полудня, граф Артов поехал верхом в Булонский лес. За ним следовал нарядно одетый слуга.
Объехав озеро и Прэ-Камелан, граф почувствовал жажду и, пришпорив лошадь, помчался к Арменонвильскому павильону. Доехав до него, граф сошел с лошади и, войдя в одну из отдельных беседок, спросил себе мороженого.
В соседней с ним беседке разговаривали два человека. Конечно, граф и не подумал бы прислушиваться к их разговору, если бы он не узнал голоса одного из них, Октава, которого граф видел накануне в клубе.
И граф невольно стал прислушиваться.
— Честное слово, — говорил Октав, — мне очень хотелось быть вчера на вечере у графа Артова.
— Роллан, должно быть, был недурен, — отвечал его собеседник. Его голос был незнаком графу.
Он невольно содрогнулся.
— Но, — продолжал Октав, — я не видел его сегодня утром, и, кажется, все обошлось благополучно.
— Что все?..
— Но ведь Роллан был скромен, вежлив, сдержан и вообще вел себя вполне тактично.
— Но это его роль.
— Графиня тоже показала полное равнодушие, так что ни один мускул не дрогнул на ее лице.
При этих словах холод охватил сердце графа, и он чуть не разбил блюдечко, которое держал в руке… однако он сдержал себя и, побуждаемый желанием узнать правду, стал опять прислушиваться…
— Честное слово, — продолжал между тем Октав, — только женщины и могут иметь «чело, никогда не краснеющее», как это говорит достопочтенный Жан Расин.
— Это верно, они больше мужчин умеют управлять собой.
— А графиня, по словам Роллана, была просто восхитительна. Она притворилась, что видит его в первый раз, и едва говорила с ним.
— Однако уверен ли ты, что Роллан не хвастает?
— Да.
— И его на самом деле любят?
— Конечно.
— Ты видел у него когда-нибудь графиню?
— Нет, но я видел ее в опере.
— С ним?
— Да.
— Она была без вуали?
— Нет, но она сняла ее потом в ресторане.
При этих последних словах у графа на лбу выступил холодный пот.
— К тому же, — продолжал Октав, — я наперсник Роллана; он показывает мне все ее письма. Я ведь первый узнал, что графиня принимала его в Пасси. Наконец, я был вчера утром у Роллана, и при мне принесли письмо…
— От графини?
— Разумеется. В этом письме графиня предупреждала его, что он получит другое, которое будет приглашением на чай.
Граф чуть не вскрикнул при этих словах.
— Только ты, конечно, понимаешь, — продолжал Октав, — что одно второе письмо было написано рукою графини.
— Первое, как и все остальные, рукою ее горничной. Баккара чересчур осторожна.
— Но ведь Роллан рискует в таком случае своей жизнью.
— Я говорил ему то же самое.
— Я никогда не видал графа Артова, но знаю достоверно, что он ужасный, неумолимый человек, владеющий великолепно оружием.
— Да, если у него достало духу жениться на Баккара, так надо же иметь такие качества, потому что…
Октав не успел договорить, ему послышался дикий вопль, и когда он поднялся со своего места, то… в дверях беседки, где он сидел, стоял сам граф Артов.
Он был бледнее мертвеца, губы его судорожно подергивались, а глаза горели каким-то особенным огнем.
Он подошел к испуганному Октаву и с необыкновенною силой поставил его на колени.
— Милостивый государь, — сказал он хриплым голосом, — вы, вероятно, узнали меня — я граф Артов — тот самый, над честью которого вы издевались целый час. Я мог бы тотчас же убить вас — даже без всякого оружия… но вы еще ребенок, у вас, может быть, есть мать, которая любит вас, и я оставляю вам жизнь… я прощаю вас, но только с одним условием.
В этот момент граф был положительно страшен и так величествен, что обоих юношей объял ужас. Октав, дрожа как осенний лист, пробормотал какое-то извинение.
Граф поднял его и сказал:
— Милостивый государь, вы должны поклясться мне, что воротитесь немедленно домой, не будете целые сутки никуда выходить и не увидитесь с Ролланом де Клэ.
— Клянусь!.. — прошептал Октав.
— Помните, что если вы не сдержите этой клятвы, то я убью вас… хотя мне нужна не ваша жизнь… но его…
И, сказав это, граф вышел.
— Роллан погиб! — пробормотал Октав.
Мы должны теперь вернуться несколько назад и познакомиться покороче с доктором-мулатом, занимавшимся специально излечением болезней, зарожденных под тропиками.
Доктору было уже сорок лет.
Он родился в Гваделупе и всю свою жизнь занимался токсикологией, то есть наукой о ядах.
Доктор Самуил Альбо занимал прекрасную квартиру в первом этаже отеля, в предместье Сент-Оноре, при его доме находился огромный тенистый сад.
В тот день, как граф Артов нечаянно услышал разговор Октава в Арменонвильском павильоне, — маркиз де Шамери приехал к доктору и застал его занятым в рабочем кабинете, который его многочисленные клиенты прозвали «палатою ядов».
По стенам этой комнаты тянулись огромные полки с книгами; на столах стояли химические реторты, склянки, кувшины, колбы. Здесь он проводил научные исследования.
Когда Рокамболь вошел к нему, то доктор сидел перед столом и тщательно рассматривал в увеличительное стекло ткань широкого, зеленоватого сухого листа, который по своей форме и объему не принадлежал к европейским растениям.
— Здравствуйте, доктор! — сказал ему Рокамболь, протягивая руку. — Извините, что я потревожил вас. Но я проезжал мимо и, вспомнив, что вы спасли моего бедного матроса и что я еще не успел поблагодарить вас, не мог не завернуть к вам и не загладить свою ошибку.
Произнося эти слова вежливым тоном вельможи, Рокамболь небрежно положил на камин банковский билет в тысячу франков.
Доктор предложил маркизу садиться и пододвинул ему стул.
— Вы слишком добры и любезны, маркиз, — сказал он, — что обеспокоили себя из-за таких пустяков.
— А разве вы считаете ни во что удовольствие видеть вас, доктор?
Мулат молча поклонился.
— Вот, — продолжал Рокамболь, — вы опять за своими книгами, допрашивая постоянно науку и медленно убивая себя над изысканиями новых средств для скорейшего исцеления своих ближних…
— Маркиз! — ответил скромно доктор. — Чем больше изучаешь науку, тем яснее видишь, что в ней есть тайны, которые можно уразуметь только после больших затруднений.
Рокамболь завел тогда разговор о ядах и, узнав, от доктора, что у него есть яд, производящий почти мгновенное помешательство, незаметно, во время выхода доктора из кабинета, украл немного этого яда и, спрятав, простился с ним и уехал.
Ровно в час пополудни он приехал домой. На дворе отеля стоял наемный фиакр.
— Это еще что? — подумал удивленный маркиз де Шамери. — Кто это еще пожаловал ко мне?
И, обратившись к лакею, он спросил: — У кого гости?
— У господина виконта — граф Артов.
— Граф Артов?! — повторил с удивлением маркиз.
— Точно так-с…
— Ого, должно быть, случилось что-нибудь новенькое, — подумал Рокамболь, — бьюсь об заклад, что взрыв уже последовал… надо быть вполне осторожным!
И Рокамболь торопливо отправился к Фабьену, сидевшему в кабинете вдвоем с графом Артовым.
Лицо графа было бледно, а губы судорожно подергивались.
Фабьен обрадовался приходу своего шурина.
Рокамболь невольно приостановился на пороге и молча посмотрел на встревоженные лица собеседников, как бы спрашивая себя, что произошло между ними.
Граф Артов оставил Октава ошеломленным происшедшею сценой и опять помчался к заставе «Звезда».
Здесь он остановился, соскочил с лошади, отдал ее своему кучеру и сел в первый попавшийся ему наемный купе.
— Вернэльская улица! — крикнул он кучеру. — Отель де Шамери…
Граф желал видеть Фабьена, вспомнив про то, что накануне тот сжег записку Роллана де Клэ.
А если Фабьен поступил таким образом, то это ясно указывало на то, что он посвящен в тайны Роллана.
Поступок Роллана, конверт, рассказ Октава — все это сложилось так вместе, что могло убедить самого недоверчивого человека, а в душе графа все еще шевелилось сомнение, до такой степени он любил свою жену и веровал в нее… до такой степени чистою и благородною она казалась ему еще вчера… Но сомнение графа было непродолжительно. Он понял, что виконт Фабьен д'Асмолль скажет ему всю правду, если он вынудит его к тому, и поэтому-то и отправился к нему.
Фабьен спокойно писал письмо, когда граф явился к нему, как снег на голову.
— Любезный граф, вас ли я вижу? — проговорил Фабьен, догадавшись по его бледности, что случилось что-нибудь особенное.
— Я к вам по делу…— ответил ему граф.
Фабьен подвинул ему стул и не заметил даже, что граф не подал ему руки.
— Любезный виконт! — начал граф, не садясь на предложенный ему стул. — Вы, кажется, очень дружны с господином де Клэ?
— Пожалуй, да, а пожалуй, и нет, — ответил Фабьен, слегка вздрогнув, — собственно говоря, наши отцы были друзьями, а я обещал только его дяде-опекуну наблюдать за ним…
— Мы ведь с вами дружны уже семь лет… не так ли?
— Совершенно верно, любезный граф.
— Вы серьезно ведь были моим другом?
— Сколько мне кажется, я и теперь не переменился… Но, — добавил Фабьен, улыбаясь, — к чему этот церемонный тон, мой милый граф?
— То есть вы хотите сказать — торжественный?
— Пожалуй, хоть и так.
— Дело в том, что завтра в это же время один из ваших друзей — я или господин де Клэ — будет убит.
Фабьен вскочил со стула.
— Вы, кажется, сошли с ума? — сказал он.
— Любезный виконт, я задам вам теперь один серьезный и очень важный для меня вопрос и именем нашей дружбы попрошу вас ответить на него.
— Извольте, граф.
— Третьего дня Роллан де Клэ получил в клубе письмо.
— Да.
— И показал это письмо вашему шурину маркизу де Шамери.
— Это верно.
— Затем вы вырвали его из рук де Клэ…
— И это все правда.
— И сожгли.
Фабьен утвердительно кивнул головой.
— Зачем же вы сожгли его?
Этот вопрос был сделан графом каким-то странным, отрывистым голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17