Мы не могли расслабиться ни на минуту, ежечасно получая все новые и новые сообщения то от Ассамблеи, то от чиновников городской мэрии, то от восставших парижан, которые прошедшей ночью захватили власть и объявили себя правительством Франции.
От усталости я уже ничего не чувствую. Я столько времени провела в нервном напряжении, будучи не в состоянии смежить веки, что все происходящее кажется мне нереальным и приходится ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю и все это мне не приснилось.
Прошлой ночью, однако, я время от времени проваливалась в липкую полудрему, но потом звон колоколов заставлял меня очнуться. Помню, как зашла в караульное помещение, где отдыхали дети с мадам де Турсель. Там же вместе с ними находились еще двадцать солдат, и я подумала, что сейчас, наверное, просто упаду от усталости. Но я не позволяла себе закрыть глаза и продолжала начатое, несмотря на то, что нога причиняла мне сильную боль, а голова решительно отказывалась соображать.
Долгая ночь началась с изменений в нашем обычном распорядке. Из-за беспорядков в городе Людовик решил не устраивать ежевечернюю церемонию раздевания и отхода ко сну. Вместо того чтобы лечь в постель, он остался в рубашке, бриджах и жилете, хотя пажи держали наготове его шелковую ночную рубашку, колпак и белые атласные тапочки на тот случай, если они вдруг ему понадобятся. На счастье, он надел через плечо красную ленту Ордена Людовика Святого и не стал снимать парик, криво сидевший у него на голове.
Невзирая на мои мольбы, король отказался надеть толстый, подбитый войлоком дублет, который должен был защитить его от ножа и пули. Свой корсет я все-таки надела и не снимаю до сих пор, хотя он больно давит мне на грудь, когда я пишу эти строчки.
Сразу же после полуночи до нас дошли слухи о том, что мэр Парижа сбежал, опасаясь расправы парижан. Вскоре во дворце появился посыльный с сообщением, что больше никто из чиновников ни за что не отвечает. Ни закона, ни власти более не существовало, остались только солдаты, да и те в массовом порядке складывали оружие, смешиваясь с горожанами, которые повсеместно сбивались в банды ополченцев.
Напрасно я всматривалась в даль, надеясь, что вот-вот появится мой племянник Франциск со своей императорской гвардией или же Станни и Шарле войдут в город во главе кавалерийских полков. В глубине души я надеялась, что недавний сон сбудется и сейчас передо мной предстанет красавец Аксель верхом на белом коне, величественный и непобедимый.
Впрочем, одним защитником мы все-таки располагали. Лейтенант де ля Тур оставался с нами всю ночь, одетый в красную форму, позаимствованную у кого-то из швейцарских гвардейцев, с длинной саблей и золотым кинжалом на перевязи. Здесь же находился и Шамбертен, ухаживавший за Людовиком. Не покинул нас и доктор Конкарно, державший наготове перевязочные материалы и корпию и время от времени дававший Лулу нюхательную соль, когда та начинала жаловаться, что теряет сознание.
Где-то под утро во дворце появился еще один посыльный. Остановившись посреди внутреннего двора, перекрикивая долетавший сюда уличный шум, он сообщил нам, когда мы высунулись из окон второго этажа, чтобы выслушать его, что группа парижан организовала Коммуну и объявила себя правительством.
– Этого не может быть! – воскликнула я, когда до меня дошел смысл сказанного. – Король все равно остается королем!
– Короля больше нет! Король низложен! – выкрикнул в ответ посыльный, и голос его потонул в возобновившемся перезвоне колоколов и грохоте барабанов.
К какофонии звуков присоединился треск и грохот праздничного фейерверка.
Новости вызвали во дворце такую панику и беспорядочную суету, что мне только и оставалось, что успокаивать себя мыслями о том, что с детьми все в порядке и с ними Людовик, который сидел с открытым ртом, не в силах прийти в себя после услышанного.
Почувствовав, что всем нам грозит нешуточная опасность, придворные и слуги, еще остававшиеся во дворце, совсем потеряли от страха головы и стали спасаться бегством. Люди выпрыгивали из окон, бежали через парк и таяли в темноте, бросив нас на произвол судьбы. Командир национальных гвардейцев, офицер по имени Мандат, задержался на некоторое время с нами, а вместе с ним и еще один верный друг, государственный прокурор. Но вскоре Мандата вызвала к себе Коммуна, а потом мы узнали, что как только он вышел из дворца, его арестовали, и обезумевшая толпа разорвала его на части. Когда об этом стадо известно во дворце, панике поддались даже те, кто еще сохранял нам верность, и в коридоре за дверями караульной комнаты я услышала топот ног, который постепенно замер вдали.
К этому времени уже почти рассвело, и нам предстояло решить, что делать дальше. Оставаться ли во дворце и рисковать навлечь на себя гнев Коммуны, которая уже объявила Людовика низложенным и могла отдать приказ о нашем аресте, или же укрыться в здании, в котором заседали депутаты Законодательной Ассамблеи, как советовал нам государственный прокурор?
– Если мы уйдем отсюда, – заявила я Людовику, – это будет выглядеть так, словно мы признаем Коммуну и готовы сдаться на ее милость. Что же касается меня, то я скорее соглашусь умереть, чем покину Тюильри.
Людовик, разрываясь между желанием последовать благоразумному, но трусливому совету прокурора, и моим намерением остаться и отстаивать свою честь, никак не мог принять решение. Впрочем, он попросил всех оставшихся придворных и слуг покинуть дворец, не желая, чтобы они пострадали ни за что. Он заявил, что с нами должны остаться только солдаты Национальной гвардии и рота швейцарских наемников в составе девяти сотен человек, прибывшая в Париж из казарм в Курбевуа и Рейде.
Прокурор умолял нас подумать о детях и отправить их с мадам де Турсель в зал Ассамблеи. Я уже готова была уступить его настойчивым просьбам, когда лейтенант де ля Тур, стоявший в дверях комнаты, шагнул вперед.
– Прежде чем вы примете какое-либо решение, ваше величество, – обратился он к Людовику, – я хотел бы представить ваших верных слуг и телохранителей, рыцарей «Золотого кинжала».
Он отступил в сторону, чтобы дать возможность войти в комнату группе мужчин, у каждого из которых на поясе висел символ братства – сверкающий золотой кинжал.
Странное они являли собой сборище. Здесь были и пожилые мужчины, хотя и крепкие на вид, и совсем еще молодые, не старше пятнадцати-шестнадцати лет. Судя по их одежде, от поношенной до щегольски элегантной, они различались и по своему доходу, и по положению в обществе. Объединяло их одно – все они держались с достоинством и уверенностью людей благородного происхождения. Они являли собой старую Францию, ту самую, в которую я приехала совсем еще девочкой после того, как вышла замуж за Людовика. И теперь они принесли клятву защищать монарха своего королевства, которому угрожала смертельная опасность.
Мужчины, пожилые и юные, по очереди преклоняли колени перед Людовиком, целовали его протянутую руку и произносили его имя, за которым следовала клятва:
– До последней капли крови!
Они сменяли друг друга, и парад воинов-побратимов продолжался, а в ушах у нас звучал топот ног разбегающихся слуг, из города доносились крики возбужденной толпы и торопливая поступь марширующих отрядов.
В комнату ворвался посыльный, прервав импровизированную церемонию.
– Коммунары перешли мост Сен-Мишель! – выкрикнул он. – Национальная гвардия не стала стрелять в них! Они идут сюда!
Людовик выпрямился во весь рост и простер руки, словно давая благословение собравшимся.
– Благодарю вас, благородные рыцари. Я вверяю себя вашему покровительству и защите моих солдат, а потому остаюсь.
– Все по местам! – вскричал лейтенант де ля Тур, и почти все дворяне выбежали вон, скорее всего, чтобы присоединиться к Национальной гвардии и швейцарским наемникам.
В комнате осталось не более дюжины человек, чтобы исполнять обязанности наших телохранителей.
В это мгновение я гордилась своим супругом. В нем взыграла кровь Бурбонов, придав ему храбрости, и он проявил характер. Но его слова заглушили первые выстрелы, прозвучавшие вдалеке, и я заметила, как лицо его исказилось от страха.
Я выглянула в окно и увидела, как швейцарские гвардейцы, одетые в красные мундиры, заряжают пушку и выстраиваются в боевой порядок за толстыми стенами дворца.
Мне показалось, что прошло совсем немного времени, и пушка начала стрелять. Сквозь грязно-желтый пороховой дым я разглядела фигурки парижан, выскочивших на Карусельную площадь прямо напротив главного входа во дворец. Они держали в руках длинные острые копья, а на головах у них были надеты фригийские колпаки. Среди леса копий колыхались огромные шелковые знамена с полосами красного, белого и синего цветов – символы революции.
– Пожалуйста, отойдите от окна, ваше величество.
И лейтенант де ля Тур вежливо, но решительно отвел меня в дальний конец комнаты, где у стены стоял Людовик, прижимая к себе детей. Рядом с ним испуганно замерли Шамбертен и мадам де Турсель.
Это были последние четкие воспоминания, оставшиеся у меня от той ночи, прежде чем во дворце разразился ад кромешный: Людовик, обнимающий детей, прижимающийся спиной к стене, с печатью страха на лице.
Спустя мгновение начался обстрел дворца из пушек.
Все окна в комнате, в которой мы находились, разлетелись вдребезги. От ужасного грохота Муслин испуганно закричала. Повсюду валялись осколки разбитого стекла, пол и стены были забрызганы кровью, и я поняла, что лейтенант спас мне жизнь, заставив отойти от окна.
В сопровождении нескольких рыцарей и охранников мы выбежали в коридор, в котором укрывались от обстрела слуги и чиновники, не зная, где еще спрятаться. Мы бежали длинными коридорами, пробираясь сквозь столпотворение солдат и наших слуг, которые в отчаянии метались взад и вперед, в надежде избежать кровавой бойни, разворачивающейся во внутреннем дворе. До нас долетали звуки разлетающихся окон, и тут пол под ногами вздрогнул и заходил ходуном – это ядра ударили в стены дворца. Снизу раздавалось испуганное ржание лошадей и крики раненых, в воздухе стоял резкий запах сгоревшего пороха. Из-за дыма в горле у меня пересохло, но я не могла остановиться, чтобы напиться или помочь Людовику, который бежал медленно и неуклюже, или тем, кто протягивал руки, моля о помощи.
Мы бегом поднялись на одну из больших галерей, но вынуждены были остановиться при виде ужасной сцены, открывшейся нашим глазам. Здесь все было забрызгано кровью, она была везде – на полу, на коврах, на мебели, на стенах и драпировках. Повсюду валялись мертвые тела, и в ноздри нам ударил запах выгребной ямы, потому что все трупы были испачканы испражнениями. У одних были отрублены головы, с других сорвали одежду. Я видела женщин с отрезанной грудью и мужчин с вырванными гениталиями.
Дикая жестокость этого зрелища не поддавалась описанию, мне еще никогда не приходилось ни видеть, ни слышать о чем-либо подобном. Я почувствовала, что меня вот-вот стошнит. Стоявшая рядом мадам де Турсель отвернулась и схватилась обеими руками за живот. Людовик быстрым шагом подошел к окну, которое зияло пустыми проемами, и его вырвало в сад.
– Не смотрите, – выкрикнул кто-то из рыцарей или охранников, я не разобрала, кто именно. – Не думайте о том, что вы здесь видели. Следуйте за нами. И поспешите, ради Бога!
Я слепо повиновалась. Звуки выстрелов из мушкетов и пушечные залпы, сотрясавшие дворец, стали громче. Из комнат, мимо которых мы пробегали, доносились пронзительные крики и грубая ругань, а в распахнутые настежь двери были видны ужасы, которые творили захватчики, почуявшие запах крови.
Мы бежали заброшенными и почти не используемыми коридорами, через пустые холлы, полуразрушенные и пришедшие в упадок комнаты и, наконец, вскарабкались по пыльной старой лестнице, которая вела в мои апартаменты. Первыми туда вошли солдаты и рыцари, держа наготове мушкеты, обнаженные шпаги и сабли. Им удалось захватить врасплох большую толпу парижан, грабивших мои шкафы и гардеробы, – они швыряли мои платья и нижние юбки на пол, безжалостно вспарывали обивку мебели и разрывали на части предметы домашнего обихода. Одних грабителей застрелили на месте, других зарубили, когда они пошли в отчаянную и бессмысленную атаку, размахивая обагренными кровью пиками, копьями и ножами.
Бросаясь на нас, они рычали, как животные. От этого зрелища кровь стыла в жилах. Я прижала к себе детей, чтобы они не увидели ужасных сцен, которые разыгрывались у меня перед глазами. Этот сброд был пьян, от них разило вином, они походили на монстров, ничем не напоминая людей, и во время своего дикого шабаша полностью разгромили мою комнату.
Мне трудно описывать здесь то, чему я стала свидетелем. Корчившиеся на полу тела, разрубленные почти пополам, кишки и внутренности, вываливающиеся наружу, мозги, разлетевшиеся по паркетному полу, шелковые платья, перепачканные кровью и экскрементами, трупы слуг и чиновников, слившиеся в кошмарном и извращенном объятии смерти. Лица, на которых навеки застыло выражение удивления, ужаса, страдания и боли. Стоны умирающих, жестокий смех мясников, получающих наслаждение от своих зверств. Мужчины и женщины, размахивающие окровавленными ножами, пьяные от вина из королевских погребов, опьяненные местью, выплескивающие накопленную за годы жизни ненависть на свои беспомощные жертвы.
И кровь, повсюду кровь. Потеки, ручейки, лужи крови. Она водопадом текла по пожелтевшим мраморным ступеням, кровь красная, кровь темная, кровь красно-коричневая, засохшая. Кровь, металлический привкус и запах которой смешивался с вонью пороха, дыма и разлитого вина в спертом воздухе помещений.
Над изуродованными телами с жужжанием вились стаи мух. Это были трупоеды жаркого августовского дня, кануна празднования Дня Святого Лаврентия Великомученика.
Меня настолько потрясло неописуемое и отвратительное зрелище, что я долгое время как завороженная наблюдала за мухами, не в силах оторвать от них глаз, глядя, как они садятся на отрубленные руки и ноги, а потом вновь взмывают в воздух. Наверное, именно мухи позволили мне хоть немного отвлечься от этих ужасов, от следов зверств, наблюдать которые было свыше моих сил.
В который уже раз лейтенант де ля Тур взял меня за руку, заставив очнуться от полузабытья, в котором я пребывала. Он ловко подтолкнул меня с детьми к дверям и встал впереди нас, намереваясь защитить от очередной волны нападающих, которые бросились в новую атаку, выставив перед собой окровавленные пики и копья и крича: «Смерть королю! Смерть австрийской суке!»
Я услышала звон и лязг оружия, когда солдаты и рыцари отразили нацеленные на нас пики и копья. Парижане оказались так близко, что до меня донесся запах винного перегара, и я разглядела пламя ненависти в их глазах. «Мы умрем здесь, – подумала я. – Мы наверняка погибнем прямо здесь». Я услышала, как вскрикнул Людовик, но не знала, от страха или от боли. Может быть, он ранен? Или умирает?
Один из рыцарей «Золотого кинжала» застонал и повалился спиной прямо на меня, за ним другой, потом еще один. Пол был залит кровью, и мои туфли скользили в ней. Луи-Шарль, который до этой минуты вел себя очень храбро, начал всхлипывать.
Внезапно сзади возник огромный мужчина и окликнул меня. Я обернулась и узнала гиганта-садовника, которого вынуждена была уволить несколькими месяцами ранее. Он взвалил Луи-Шарля на плечо и прижал к себе Муслин. Дети вцепились в него, а Луи-Шарль даже перестал плакать.
– Пойдемте, – обратился он ко мне, – я покажу, как выйти отсюда.
Я окликнула Людовика, который немедленно последовал за нами, и бедную храбрую мадам де Турсель. Она подхватила с пола нож, выпавший из руки убитого парижанина, и размахивала им перед собой, не позволяя никому приблизиться к нам. Замыкал шествие лейтенант де ля Тур, оберегая нас от нападения сзади. Мы выскользнули в узкий проем в стене, обшитой деревянными панелями, и оказались в запыленном коридоре, который в конце концов привел нас сначала в кладовую, а оттуда – на разграбленные кухни. Выскочив наружу, мы быстро перебежали через сад к зданию, где проходило заседание Законодательной Ассамблеи.
Нас впустили внутрь, но попросили остаться в маленькой комнате с зарешеченными окнами, где обычно сидели секретари, составляя протоколы заседаний. Но даже после того как секретари ушли и из комнаты вынесли письменные столы, она все равно была слишком мала, так что нам пришлось оставаться на ногах. Сквозь решетки на окнах мне были видны депутаты, не обращавшие на нас никакого внимания. Они были слишком озабочены собственной судьбой и тем, что на их территорию вторглись банды вооруженных парижан, рыскавших сейчас по дворцу.
Мы простояли так несколько часов, запертые в тесной и душной комнате, радуясь тому, что остались живы, но при этом испытывая ужасные неудобства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37