Он устроился на сиденье рядом с полицейским и приготовился продолжить путешествие, которое началось с осуществления желаний одинокой старой девы.
Мерцающие газовые фонари тускло освещали улицы, и в кебе спет ритмично чередовался с темнотой, Топот копыт разносился в чистом, свежем воздухе Дувра.
Здесь его дом. Двадцать семь лет он не был в имении графа. Двадцать семь лет назад он дал клятву.
— И все же я вас где-то видел. — В темноте казалось, что голос полицейского жил своей собственной жизнью. Майкл промолчал.
— У вас внешность Стердж-Борпов.
— Разве это возможно? — отозвался он. — Граф последний в роду.
— Мужчины иногда заводят сыновей вне брака. — Всполох света озарил кеб, и Дрейк впился глазами в своего соседа. — Так вы незаконнорожденный сын и явились шантажировать благородного человека?
Фонарь остался позади, и свет в экипаже померк.
Это правда, что он вне закона, но не по крови. Кустистые седые бакенбарды полицейского топорщились.
— Кто вы такой? — продолжал настаивать он. В окошко кеба снова хлынул свет. Дрейк уставился на шрамы незнакомца.
— Я же вам сказал, суперинтендант, я — мертвец.
Полицейский отшатнулся.
— Это невозможно. Майкл Стердж-Борн умер. — Майкл опять ничего не ответил. Колесо угодило в яму, и экипаж накренился. — И похоронен с родными.
Навстречу пронеслась карета, лошади прогрохотали копытами, и экипаж утонул в темноте улицы.
— Зачем хоронить человека, если он не умер? — Майкл представил надгробный камень на семейной могиле. Его имя было выгравировано вместе с остальными: дата рождения и дата смерти. Эпитафия навечно врезалась в мозг, как шрамы в плоть его тела: «Любимому сыну, брату и племяннику». Интересно, в саркофаг положили тело или он до сих пор дожидается его?
— Зачем вы вернулись после стольких лет в Дувр?
Нет, Дрейк не отвяжется, но на этот вопрос у него имелся ответ:
— Я вернулся, чтобы убить дядю.
О намерении полицейского Майкл понял по скрипу пружин и шелесту одежды. Дрейк собирался распахнуть дверцу и выпрыгнуть на мостовую, пришлось снопа вдавить револьвер в его бок.
— Это дело касается только меня и моего дяди. А сейчас меня беспокоит Энн Эймс.
— Почему вы так уверены, что он намерен причинить ей зло?
— Потому что он причинял зло и другим женщинам.
Показался залитый газовым светом вход в полицейский участок. Кеб подкатил к тротуару и остановился.
— Другим женщинам? И что с ними сталось? Если они пострадали, почему не было никаких заявлений?
— Потому что они все умерли, суперинтендант Дрейк.
— Если вы не заявили об этом, значит, вы соучастник! — рявкнул полицейский.
Майкл насмешливо улыбнулся. Кто бы поверил ребенку? Да и взрослому тоже… Семья Дианы всеми силами стремилась замять скандал, родственники не хотели доискиваться до правды.
Дрейк барабанил пальцами по колену. Он наверняка вспомнил, что ни одна живая душа не видела трупа Майкла Стердж-Борна. И еще подумал, что люди редко бывают такими, какими кажутся. Даже респектабельные высокородные граждане.
— Но если вы настолько уверены в своем мнении о графе, почему полагаете, что он не успел избавиться от тела Энн Эймс?
— Я знаю, — ответил Майкл. Он точно представлял, что задумал совершить старик. — Мисс Эймс ухаживала за своими родителями. Только садист способен придумать, что могилу ее матери осквернили.
Он не стал останавливать Дрейка, когда тот распахнул дверцу и спрыгнул на мостовую. Понял: насилие больше не уместно. Он принудил полицейского приехать в участок, но не мог заставить оказать помощь.
Майкл посмотрел на небо. Выпуклая луна отличалась от той, что он видел, когда два дня назад стоял на балконе в Лондоне. Тогда это был всего полумесяц. Что требовалось поставить на карту, чтобы убедить Дрейка?
Гордость продажного мужчины? Молить о помощи? Неужели Энн молит того страшного человека? Он распахнул дверцу кеба и бросил флорин вознице. При его появлении в полицейском участке наступила мертвая тишина.
Трое молодых взъерошенных констеблей обступили своего суперинтенданта: на головах шлемы с блестящими кокардами, глаза засланные. Дрейк пристально посмотрел на Майкла.
— Ну как? — Его голос был пропитан сочным английским юмором. — Этого достаточно, или поднять по тревоге всю казарму?
Майкл замер, письмо в кармане жгло ему грудь. Вспыхнула надежда.
— Достаточно, — спокойно произнес он.
Два констебля вскочили на запятки, третий взгромоздился на козлы полицейской кареты, а они с Дрейком устроились внутри экипажа. Обтянутая потрескавшейся кожей скамейка оказалась жесткой, пол устилало свежее сено.
Майкл молча отдал суперинтенданту револьвер. Тот так же молча положил его в карман. Перемежающиеся вспышки света и тьмы сменились мраком ночи — фонари на улице кончились. Майклу не требовалось выглядывать из окна, чтобы понять: скоро появятся белые скалы Дувра. Каждый поворот колеса приближал его к цели. Он на время оставил мысль об убийстве и старался думать только об Энн.
Она в нем нуждается. Он не даст ее в обиду.
— Когда произошел несчастный случай с вашими родными, я, в ту пору еще констебль, находился на дежурстве, — раздался в темноте голос Дрейка. — Позор, что они умерли подобным образом.
— Согласен. — Но о семье он тоже подумает позднее.
— Несчастный случай, не более, — грубовато настаивал суперинтендант. — Когда мы выезжаем на природу, я тоже часто даю управлять экипажем внукам. Не ваша вина, что вы перевернулись на скалах.
— Не моя, — согласился Майкл и ухватился за ременную петлю рядом со своим плечом. Начинался подъем.
Белые скалы Дувра поднимаются на три сотни футов. Когда экипаж грохнулся у их подножия, от него мило что остаюсь, а от тел родителей и того меньше. Оставшуюся часть пути суперинтендант молчал. Лай собак предупредил, что они подъезжают к имению.
Майкл стиснул зубы. Двадцать семь лет назад здесь не было никаких собак и никаких металлических пик над высокой двенадцати футовой кирпичной стеной. Интересно, когда графу пришло в голову, что необходимо настолько серьезно охранять свою персону? В каком году он решил, что месть приближается? На пятнадцатилетие Майкла? Или когда ему исполнилось семнадцать? Или девятнадцать? Экипаж остановился на гравиевой дорожке.
— Эй, вы там! — закричал констебль на козлах. — Открывайте ворота!
— Я никого не обязан впускать посреди ночи. — Голос привратника был Майклу незнаком. Когда его нанял граф? Пару дней назад? И в каком притоне отыскал?
— А нас впустишь, черт подери! — В ответ на угрозу полицейского раздался неистовый лай собак. — Привяжи псов и отворяй проклятые ворота!
— Как бы не так! Убирайтесь вон, а то угощу вас пулей.
— Слушай, недоумок, это полиция, — вмешался другой констебль. — Если сейчас же не откроешь, у тебя будет достаточно времени набраться ума в кутузке!
— Бобби! — В голосе привратника послышалось неподдельное удивление и страх.
Никто не ожидал, что в дело вмешается полиция, даже умудренный граф.
— У нас дело к лорду Грэнвиллу, — продолжал констебль. — Открывай!
Майкл напряженно ждал, затаив дыхание. Лошадь фыркала и рыла копытом гравиевую дорожку. Экипаж накренился и замер в ожиданий исхода спора.
Лай собак перешел в недовольное рычание — псов сажали на цепь. А скрип металлических петель возвестил о том, что привратник подчинился приказу.
Брешь в обороне пробита. Для этого потребовалось пожертвовать всего одной старой девой. Короткий путь через парк показался Майклу длиннее жизни, ведь каждая минута для Энн — это целый час! Еще одна причина покончить с делом раз и навсегда…
Наконец экипаж замер. Майкл распахнул дверцу и оказался на земле, прежде чем констебли успели спрыгнуть с запяток. Быстро выпрямился, поднялся по каменным ступеням и постучал в дверь, за которой в течение долгих двух лет жил узником. Внутри послышалось движение — достаточно громкое, чтобы понять: там не меньше трех человек.
— Потише приятель — мертвого разбудишь!
Над дверью вспыхнул электрический свет, граф шагал в ногу со временем, створка двери открывалась внутрь.
— Какого черта!
Майкл не помнил стоявшего перед ним долговязого типа, но он хорошо знал подобных людей. Когда у них кончались деньги на опиум и начиналась ломка, они соглашались на любую работу. Даже на преступление, только бы получать монеты.
Но долговязый слуга, судя по всему, узнал Майкла — шрамы делали его заметной фигурой, И как ни был бледен, побелел еще больше.
Майкл оттолкнул слугу и прошел в вестибюль. Потом через три ступени побежал по лестнице красного дерева. Позади рокотал голос Дрейка:
— Джемми, болван, скорее за ним!
Майклу не требовалось света: он точно знал, где находилась Энн и сколько предстояло сделать шагов. Но одно дело — шаги ребенка, другое — шаги мужчины. Он сделал поправку, и все же коридор показался ему бесконечным. Сзади по не застланному ковром полу грохотали кованые сапоги констеблей.
— Сэр, подождите!
Майкла влекла вперед Энн. Ее смех, который он слышал всего один раз. Ее страсть, которой он наслаждался так недолго.
Она жива! Он это чувствовал. Из-под двери пробивалась полоска света. Послышался звон колокольчика, а затем приглушенный деревянной створкой крик:
— Фрэнк! Фрэнк, скорее сюда.
Майкл не медлил ни одной секунды. Как он и предполагал, дверь была заперта. Он налег на створку: раз, другой, третий… Красное дерево осветил фонарь полицейского. Они теряли время.
Но вот створка поддалась, Майкл зажег спичку. Выключатель находился по ту сторону двери. Яркий свет моментально ослепил их.
Он безошибочно узнал запах, которого не скрыл аромат сжигаемых благовоний. Запах плыл по ступеням ведущей на чердак узенькой лестницы. В животе у него похолодело. Майкл еле подавил в себе желание сжечь дотла весь этот дом, задул спичку и побежал по крутым ступеням.
Дверь наверху тоже оказалась закрытой, но подоспела помощь — дерево затрещало и створка распахнулось. От запаха смерти перехватило дыхание.
Луч фонарика скользнул по деревянному ящику, поскакал обратно, уткнулся в темноту и выхватил из мрака второй гроб. Вспыхнула над головой лампочка и озарила оба символа смерти. Майкл точно знал, в каком гробу находилась Энн. Чувствовал биение се сердца, ее страх.
Крышка была забита. Он поспешно схватил оставленный на втором гробе молоток. Драгоценные секунды уходили одна за другой. Майкл тянул, лупил, колотил — изнутри не доносилось ни малейшего звука. Нет, она не умерла. Щели в дереве пропускали воздух. Но бывают веши похуже смерти.
К покрытой шрамами руке присоединились руки в белых перчатках. Вместе с констеблем Майкл раскачал ослабевшие гвозди и сбросил крышку.
Энн лежала внутри — она тихонько плакала, в прядях волос запутались скользкие, мерзкие существа.
— Господи Иисусе!
Сначала Майкл решил, что это воскликнул он. Но в следующую минуту понял, что это голос полицейского.
— По ней черви ползают! — Перепуганный констебль забыл о том, что он представитель власти. У Майкла не было времени его утешать. Он прекрасно знал, что такое страх, — сам испытал двадцать семь лет назад, а сейчас его помощь требовалась женщине.
— Энн! — позвал он. Подхватил под колени и за плечи и вынул из гроба. Ее спина оказалась влажной. — Энн, открой глаза, скажи что-нибудь. Все в порядке, Энн.
Она открыла глаза, слезы продолжали катиться по щекам, зрачки расширены от ужаса.
— Опусти меня! — Ее голос прерывался рыданиями; от прежней гордости в гробу не осталось и следа.
Майкл подчинился. По шее Энн скользнул холодный червь, и она вскрикнула. Майкл сам чуть не разрыдался.
— Все в порядке, Энн. — Он быстро и умело очистил ее от земляных червей. — Не бойся, они не кусаются.
Но она рыдала не переставая. Майкл понимал почему. Он повернулся к полицейскому.
— Оставьте нас, пожалуйста.
Юный констебль рад был убежать как можно дальше от этого чертога ужаса и смерти.
— Энн, не надо, — продолжал уговаривать Майкл. — Все будет хорошо. — Он подсунул руку ей под плечи и прижал лицо к своей груди. Знал, что она будет сопротивляться, знал, что может причинить ей боль, но не видел другого выхода. Поднял ее шерстяную юбку и скользнул рукой по бедру.
Шелк! Энн надела панталоны от мадам Рене. Они оказались мокрыми, но то была не влаги желания. Энн начала вырываться.
— Что ты делаешь? Пусти!
— Он что-то поместил тебе внутрь.
— Черви! Они везде! — Энн забилась с неожиданной силой. — Пусти! Не прикасайся ко мне. О Боже, Боже! Они у меня в животе!
— Нет! — решительно возразил Майкл. — Это не черви, я знаю. Там два серебряных шарика, они производят половое возбуждение. Не сопротивляйся, пожалуйста, я их сейчас достану.
Женщина неожиданно вывернулась из его объятий, и тут произошло чудо. На грани истерики Энн сумела взять себя в руки.
— Я сама, отвернись.
На этот раз Майкл повиновался, но он не позволит старику раздавить ее страсть и уничтожить только что пробудившуюся чувственность. У них и так слишком много отнято.
Майкл отвернулся.
Глава 19
Энн думала всего о двух вещах: как бы не расплакаться и о ванне, которую немедленно примет, как только окажется в своей усадьбе. Карета подскакивала на ухабах, рядом сидел Майкл. Она не помнила, как звали того мальчишку, который двадцать семь лет назад якобы сгорел и разбился.
Сейчас ее тело горело и трепетало от боли. Ее тело корчилось в мокром от страха платье. Энн крепко сжала зубы, чтобы не поддаться истерике, к горлу подкатывала тошнота.
— Вам нет нужды провожать меня до дома, месье. — Боль не преграждала дорогу рвущимся на волю словам. — Кстати, как вас теперь называть? Месье д'Анж? Достопочтенный Стердж-Борн? Вы ведь племянник графа, а в нашем обществе чрезвычайно важно соблюдать протокол. Я желаю обращаться к вам в соответствии с вашим титулом.
— Ты в шоке, — терпеливо ответил Майкл. Нет, она болтала, но в шоке не была. Каждый нерв в ее теле пел и звенел, а в голове роились прозрачные, словно мотыльки, мысли.
Фрэнк снял с нее шляпку, и она осталась в спальне графа вместе с ридикюлем и перчатками. Так что какая-то ее часть по-прежнему принадлежала старику.
Энн зажала ладонью рот и выглянула из окна. Карету окутывала тьма, черная, как в гробу. До нее дошло, почему сидящий рядом с ней человек не мог заснуть в темноте. Она подавила раздражительность.
— А что было во втором гробу? — Воспоминания снова нахлынули на нее, и губы Энн невольно задрожали. — Он сказал, что там моя мать.
— Дохлая кошка, собака, а может быть, крыса.
— Ты точно знаешь?
— Да.
Энн закуталась в плащ. Пальцы впились в гренадин: она чувствовала, как невидимые черви ползали по ее телу. Как ползали по телам матери и отца, которых закопали глубоко под землей, в темноте.
Она икнула.
— Опусти голову между колен.
Энн сжала зубы.
— Со мной все в порядке, нечего надо мной трястись.
— После ванны ты почувствуешь себя гораздо лучше.
Она очень на это надеялась, но боялась, что никогда не избавится от отвратительного ощущения, словно по коже ползают осклизлые черви.
Во рту сохранялся горький привкус. Чай! Страх темноты. Запах гниения и затхлая вонь от червей… Нет, если позволить себе распуститься, она снова расплачется.
Энн Эймс. Женщина, которая плакала сначала от наслаждения, а потом от ужаса. Казалось невероятным, что всего лишь дненадцать часов назад она, никем не узнаваемая, ехала в удобном вагоне поезда. А за час до того отвечала на страсть мужчины,
— Вторую ночь, когда я была с тобой, ты подмешал мне что-то в вино, — хрипло сказала она.
— Да, — признался Майкл.
— Зачем?
— Следовало предпринять кое-какие меры ради твоей безопасности.
— Не лги! — вспылила Энн. — Ты знал… — Она никак не могла заставить себя продолжать. — Леди Уэнтертон — это та женщина, которая тебе нравилась, с ней одной ты дружил…
Карета продолжала двигаться в темноте.
— Да.
— Он сделал с ней то же самое?
— Да.
— Ты ее любил?
— Да.
— И позволил ему расправиться с ней? Как ты мог?
— Я не знал, что она у него, — его голос звучал приглушенно, — думал, что она поехала погостить к сестре, получал от нее телеграммы.
— Но ты знал… — Стараясь успокоиться, Энн глубоко вдохнула. — Ты знал, что он намеревался сделать со мной?
— Знал.
— Так чего же пытался добиться обманом?
— Мести.
Отчего карета так спешит, отчего боль никак не утихает? Ее зубы стучали от холода, от того, что ее предали, от непреходящего ужаса.
— Сколько времени леди Уэнтертон оставалась у него?
— Два месяца.
Энн закрыла глаза. Она попыталась представить, каково лежать два месяца в гробу, снедаемой плотскими желаниями, — и не смогла. Его лицо расплывалось перед ней.
— Как она умерла?
— Заткнула щели в двери и окнах и включила газовый рожок, произошел взрыв. Видимо, оттого, что в камине тлели угли. Она хотела умереть и умерла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Мерцающие газовые фонари тускло освещали улицы, и в кебе спет ритмично чередовался с темнотой, Топот копыт разносился в чистом, свежем воздухе Дувра.
Здесь его дом. Двадцать семь лет он не был в имении графа. Двадцать семь лет назад он дал клятву.
— И все же я вас где-то видел. — В темноте казалось, что голос полицейского жил своей собственной жизнью. Майкл промолчал.
— У вас внешность Стердж-Борпов.
— Разве это возможно? — отозвался он. — Граф последний в роду.
— Мужчины иногда заводят сыновей вне брака. — Всполох света озарил кеб, и Дрейк впился глазами в своего соседа. — Так вы незаконнорожденный сын и явились шантажировать благородного человека?
Фонарь остался позади, и свет в экипаже померк.
Это правда, что он вне закона, но не по крови. Кустистые седые бакенбарды полицейского топорщились.
— Кто вы такой? — продолжал настаивать он. В окошко кеба снова хлынул свет. Дрейк уставился на шрамы незнакомца.
— Я же вам сказал, суперинтендант, я — мертвец.
Полицейский отшатнулся.
— Это невозможно. Майкл Стердж-Борн умер. — Майкл опять ничего не ответил. Колесо угодило в яму, и экипаж накренился. — И похоронен с родными.
Навстречу пронеслась карета, лошади прогрохотали копытами, и экипаж утонул в темноте улицы.
— Зачем хоронить человека, если он не умер? — Майкл представил надгробный камень на семейной могиле. Его имя было выгравировано вместе с остальными: дата рождения и дата смерти. Эпитафия навечно врезалась в мозг, как шрамы в плоть его тела: «Любимому сыну, брату и племяннику». Интересно, в саркофаг положили тело или он до сих пор дожидается его?
— Зачем вы вернулись после стольких лет в Дувр?
Нет, Дрейк не отвяжется, но на этот вопрос у него имелся ответ:
— Я вернулся, чтобы убить дядю.
О намерении полицейского Майкл понял по скрипу пружин и шелесту одежды. Дрейк собирался распахнуть дверцу и выпрыгнуть на мостовую, пришлось снопа вдавить револьвер в его бок.
— Это дело касается только меня и моего дяди. А сейчас меня беспокоит Энн Эймс.
— Почему вы так уверены, что он намерен причинить ей зло?
— Потому что он причинял зло и другим женщинам.
Показался залитый газовым светом вход в полицейский участок. Кеб подкатил к тротуару и остановился.
— Другим женщинам? И что с ними сталось? Если они пострадали, почему не было никаких заявлений?
— Потому что они все умерли, суперинтендант Дрейк.
— Если вы не заявили об этом, значит, вы соучастник! — рявкнул полицейский.
Майкл насмешливо улыбнулся. Кто бы поверил ребенку? Да и взрослому тоже… Семья Дианы всеми силами стремилась замять скандал, родственники не хотели доискиваться до правды.
Дрейк барабанил пальцами по колену. Он наверняка вспомнил, что ни одна живая душа не видела трупа Майкла Стердж-Борна. И еще подумал, что люди редко бывают такими, какими кажутся. Даже респектабельные высокородные граждане.
— Но если вы настолько уверены в своем мнении о графе, почему полагаете, что он не успел избавиться от тела Энн Эймс?
— Я знаю, — ответил Майкл. Он точно представлял, что задумал совершить старик. — Мисс Эймс ухаживала за своими родителями. Только садист способен придумать, что могилу ее матери осквернили.
Он не стал останавливать Дрейка, когда тот распахнул дверцу и спрыгнул на мостовую. Понял: насилие больше не уместно. Он принудил полицейского приехать в участок, но не мог заставить оказать помощь.
Майкл посмотрел на небо. Выпуклая луна отличалась от той, что он видел, когда два дня назад стоял на балконе в Лондоне. Тогда это был всего полумесяц. Что требовалось поставить на карту, чтобы убедить Дрейка?
Гордость продажного мужчины? Молить о помощи? Неужели Энн молит того страшного человека? Он распахнул дверцу кеба и бросил флорин вознице. При его появлении в полицейском участке наступила мертвая тишина.
Трое молодых взъерошенных констеблей обступили своего суперинтенданта: на головах шлемы с блестящими кокардами, глаза засланные. Дрейк пристально посмотрел на Майкла.
— Ну как? — Его голос был пропитан сочным английским юмором. — Этого достаточно, или поднять по тревоге всю казарму?
Майкл замер, письмо в кармане жгло ему грудь. Вспыхнула надежда.
— Достаточно, — спокойно произнес он.
Два констебля вскочили на запятки, третий взгромоздился на козлы полицейской кареты, а они с Дрейком устроились внутри экипажа. Обтянутая потрескавшейся кожей скамейка оказалась жесткой, пол устилало свежее сено.
Майкл молча отдал суперинтенданту револьвер. Тот так же молча положил его в карман. Перемежающиеся вспышки света и тьмы сменились мраком ночи — фонари на улице кончились. Майклу не требовалось выглядывать из окна, чтобы понять: скоро появятся белые скалы Дувра. Каждый поворот колеса приближал его к цели. Он на время оставил мысль об убийстве и старался думать только об Энн.
Она в нем нуждается. Он не даст ее в обиду.
— Когда произошел несчастный случай с вашими родными, я, в ту пору еще констебль, находился на дежурстве, — раздался в темноте голос Дрейка. — Позор, что они умерли подобным образом.
— Согласен. — Но о семье он тоже подумает позднее.
— Несчастный случай, не более, — грубовато настаивал суперинтендант. — Когда мы выезжаем на природу, я тоже часто даю управлять экипажем внукам. Не ваша вина, что вы перевернулись на скалах.
— Не моя, — согласился Майкл и ухватился за ременную петлю рядом со своим плечом. Начинался подъем.
Белые скалы Дувра поднимаются на три сотни футов. Когда экипаж грохнулся у их подножия, от него мило что остаюсь, а от тел родителей и того меньше. Оставшуюся часть пути суперинтендант молчал. Лай собак предупредил, что они подъезжают к имению.
Майкл стиснул зубы. Двадцать семь лет назад здесь не было никаких собак и никаких металлических пик над высокой двенадцати футовой кирпичной стеной. Интересно, когда графу пришло в голову, что необходимо настолько серьезно охранять свою персону? В каком году он решил, что месть приближается? На пятнадцатилетие Майкла? Или когда ему исполнилось семнадцать? Или девятнадцать? Экипаж остановился на гравиевой дорожке.
— Эй, вы там! — закричал констебль на козлах. — Открывайте ворота!
— Я никого не обязан впускать посреди ночи. — Голос привратника был Майклу незнаком. Когда его нанял граф? Пару дней назад? И в каком притоне отыскал?
— А нас впустишь, черт подери! — В ответ на угрозу полицейского раздался неистовый лай собак. — Привяжи псов и отворяй проклятые ворота!
— Как бы не так! Убирайтесь вон, а то угощу вас пулей.
— Слушай, недоумок, это полиция, — вмешался другой констебль. — Если сейчас же не откроешь, у тебя будет достаточно времени набраться ума в кутузке!
— Бобби! — В голосе привратника послышалось неподдельное удивление и страх.
Никто не ожидал, что в дело вмешается полиция, даже умудренный граф.
— У нас дело к лорду Грэнвиллу, — продолжал констебль. — Открывай!
Майкл напряженно ждал, затаив дыхание. Лошадь фыркала и рыла копытом гравиевую дорожку. Экипаж накренился и замер в ожиданий исхода спора.
Лай собак перешел в недовольное рычание — псов сажали на цепь. А скрип металлических петель возвестил о том, что привратник подчинился приказу.
Брешь в обороне пробита. Для этого потребовалось пожертвовать всего одной старой девой. Короткий путь через парк показался Майклу длиннее жизни, ведь каждая минута для Энн — это целый час! Еще одна причина покончить с делом раз и навсегда…
Наконец экипаж замер. Майкл распахнул дверцу и оказался на земле, прежде чем констебли успели спрыгнуть с запяток. Быстро выпрямился, поднялся по каменным ступеням и постучал в дверь, за которой в течение долгих двух лет жил узником. Внутри послышалось движение — достаточно громкое, чтобы понять: там не меньше трех человек.
— Потише приятель — мертвого разбудишь!
Над дверью вспыхнул электрический свет, граф шагал в ногу со временем, створка двери открывалась внутрь.
— Какого черта!
Майкл не помнил стоявшего перед ним долговязого типа, но он хорошо знал подобных людей. Когда у них кончались деньги на опиум и начиналась ломка, они соглашались на любую работу. Даже на преступление, только бы получать монеты.
Но долговязый слуга, судя по всему, узнал Майкла — шрамы делали его заметной фигурой, И как ни был бледен, побелел еще больше.
Майкл оттолкнул слугу и прошел в вестибюль. Потом через три ступени побежал по лестнице красного дерева. Позади рокотал голос Дрейка:
— Джемми, болван, скорее за ним!
Майклу не требовалось света: он точно знал, где находилась Энн и сколько предстояло сделать шагов. Но одно дело — шаги ребенка, другое — шаги мужчины. Он сделал поправку, и все же коридор показался ему бесконечным. Сзади по не застланному ковром полу грохотали кованые сапоги констеблей.
— Сэр, подождите!
Майкла влекла вперед Энн. Ее смех, который он слышал всего один раз. Ее страсть, которой он наслаждался так недолго.
Она жива! Он это чувствовал. Из-под двери пробивалась полоска света. Послышался звон колокольчика, а затем приглушенный деревянной створкой крик:
— Фрэнк! Фрэнк, скорее сюда.
Майкл не медлил ни одной секунды. Как он и предполагал, дверь была заперта. Он налег на створку: раз, другой, третий… Красное дерево осветил фонарь полицейского. Они теряли время.
Но вот створка поддалась, Майкл зажег спичку. Выключатель находился по ту сторону двери. Яркий свет моментально ослепил их.
Он безошибочно узнал запах, которого не скрыл аромат сжигаемых благовоний. Запах плыл по ступеням ведущей на чердак узенькой лестницы. В животе у него похолодело. Майкл еле подавил в себе желание сжечь дотла весь этот дом, задул спичку и побежал по крутым ступеням.
Дверь наверху тоже оказалась закрытой, но подоспела помощь — дерево затрещало и створка распахнулось. От запаха смерти перехватило дыхание.
Луч фонарика скользнул по деревянному ящику, поскакал обратно, уткнулся в темноту и выхватил из мрака второй гроб. Вспыхнула над головой лампочка и озарила оба символа смерти. Майкл точно знал, в каком гробу находилась Энн. Чувствовал биение се сердца, ее страх.
Крышка была забита. Он поспешно схватил оставленный на втором гробе молоток. Драгоценные секунды уходили одна за другой. Майкл тянул, лупил, колотил — изнутри не доносилось ни малейшего звука. Нет, она не умерла. Щели в дереве пропускали воздух. Но бывают веши похуже смерти.
К покрытой шрамами руке присоединились руки в белых перчатках. Вместе с констеблем Майкл раскачал ослабевшие гвозди и сбросил крышку.
Энн лежала внутри — она тихонько плакала, в прядях волос запутались скользкие, мерзкие существа.
— Господи Иисусе!
Сначала Майкл решил, что это воскликнул он. Но в следующую минуту понял, что это голос полицейского.
— По ней черви ползают! — Перепуганный констебль забыл о том, что он представитель власти. У Майкла не было времени его утешать. Он прекрасно знал, что такое страх, — сам испытал двадцать семь лет назад, а сейчас его помощь требовалась женщине.
— Энн! — позвал он. Подхватил под колени и за плечи и вынул из гроба. Ее спина оказалась влажной. — Энн, открой глаза, скажи что-нибудь. Все в порядке, Энн.
Она открыла глаза, слезы продолжали катиться по щекам, зрачки расширены от ужаса.
— Опусти меня! — Ее голос прерывался рыданиями; от прежней гордости в гробу не осталось и следа.
Майкл подчинился. По шее Энн скользнул холодный червь, и она вскрикнула. Майкл сам чуть не разрыдался.
— Все в порядке, Энн. — Он быстро и умело очистил ее от земляных червей. — Не бойся, они не кусаются.
Но она рыдала не переставая. Майкл понимал почему. Он повернулся к полицейскому.
— Оставьте нас, пожалуйста.
Юный констебль рад был убежать как можно дальше от этого чертога ужаса и смерти.
— Энн, не надо, — продолжал уговаривать Майкл. — Все будет хорошо. — Он подсунул руку ей под плечи и прижал лицо к своей груди. Знал, что она будет сопротивляться, знал, что может причинить ей боль, но не видел другого выхода. Поднял ее шерстяную юбку и скользнул рукой по бедру.
Шелк! Энн надела панталоны от мадам Рене. Они оказались мокрыми, но то была не влаги желания. Энн начала вырываться.
— Что ты делаешь? Пусти!
— Он что-то поместил тебе внутрь.
— Черви! Они везде! — Энн забилась с неожиданной силой. — Пусти! Не прикасайся ко мне. О Боже, Боже! Они у меня в животе!
— Нет! — решительно возразил Майкл. — Это не черви, я знаю. Там два серебряных шарика, они производят половое возбуждение. Не сопротивляйся, пожалуйста, я их сейчас достану.
Женщина неожиданно вывернулась из его объятий, и тут произошло чудо. На грани истерики Энн сумела взять себя в руки.
— Я сама, отвернись.
На этот раз Майкл повиновался, но он не позволит старику раздавить ее страсть и уничтожить только что пробудившуюся чувственность. У них и так слишком много отнято.
Майкл отвернулся.
Глава 19
Энн думала всего о двух вещах: как бы не расплакаться и о ванне, которую немедленно примет, как только окажется в своей усадьбе. Карета подскакивала на ухабах, рядом сидел Майкл. Она не помнила, как звали того мальчишку, который двадцать семь лет назад якобы сгорел и разбился.
Сейчас ее тело горело и трепетало от боли. Ее тело корчилось в мокром от страха платье. Энн крепко сжала зубы, чтобы не поддаться истерике, к горлу подкатывала тошнота.
— Вам нет нужды провожать меня до дома, месье. — Боль не преграждала дорогу рвущимся на волю словам. — Кстати, как вас теперь называть? Месье д'Анж? Достопочтенный Стердж-Борн? Вы ведь племянник графа, а в нашем обществе чрезвычайно важно соблюдать протокол. Я желаю обращаться к вам в соответствии с вашим титулом.
— Ты в шоке, — терпеливо ответил Майкл. Нет, она болтала, но в шоке не была. Каждый нерв в ее теле пел и звенел, а в голове роились прозрачные, словно мотыльки, мысли.
Фрэнк снял с нее шляпку, и она осталась в спальне графа вместе с ридикюлем и перчатками. Так что какая-то ее часть по-прежнему принадлежала старику.
Энн зажала ладонью рот и выглянула из окна. Карету окутывала тьма, черная, как в гробу. До нее дошло, почему сидящий рядом с ней человек не мог заснуть в темноте. Она подавила раздражительность.
— А что было во втором гробу? — Воспоминания снова нахлынули на нее, и губы Энн невольно задрожали. — Он сказал, что там моя мать.
— Дохлая кошка, собака, а может быть, крыса.
— Ты точно знаешь?
— Да.
Энн закуталась в плащ. Пальцы впились в гренадин: она чувствовала, как невидимые черви ползали по ее телу. Как ползали по телам матери и отца, которых закопали глубоко под землей, в темноте.
Она икнула.
— Опусти голову между колен.
Энн сжала зубы.
— Со мной все в порядке, нечего надо мной трястись.
— После ванны ты почувствуешь себя гораздо лучше.
Она очень на это надеялась, но боялась, что никогда не избавится от отвратительного ощущения, словно по коже ползают осклизлые черви.
Во рту сохранялся горький привкус. Чай! Страх темноты. Запах гниения и затхлая вонь от червей… Нет, если позволить себе распуститься, она снова расплачется.
Энн Эймс. Женщина, которая плакала сначала от наслаждения, а потом от ужаса. Казалось невероятным, что всего лишь дненадцать часов назад она, никем не узнаваемая, ехала в удобном вагоне поезда. А за час до того отвечала на страсть мужчины,
— Вторую ночь, когда я была с тобой, ты подмешал мне что-то в вино, — хрипло сказала она.
— Да, — признался Майкл.
— Зачем?
— Следовало предпринять кое-какие меры ради твоей безопасности.
— Не лги! — вспылила Энн. — Ты знал… — Она никак не могла заставить себя продолжать. — Леди Уэнтертон — это та женщина, которая тебе нравилась, с ней одной ты дружил…
Карета продолжала двигаться в темноте.
— Да.
— Он сделал с ней то же самое?
— Да.
— Ты ее любил?
— Да.
— И позволил ему расправиться с ней? Как ты мог?
— Я не знал, что она у него, — его голос звучал приглушенно, — думал, что она поехала погостить к сестре, получал от нее телеграммы.
— Но ты знал… — Стараясь успокоиться, Энн глубоко вдохнула. — Ты знал, что он намеревался сделать со мной?
— Знал.
— Так чего же пытался добиться обманом?
— Мести.
Отчего карета так спешит, отчего боль никак не утихает? Ее зубы стучали от холода, от того, что ее предали, от непреходящего ужаса.
— Сколько времени леди Уэнтертон оставалась у него?
— Два месяца.
Энн закрыла глаза. Она попыталась представить, каково лежать два месяца в гробу, снедаемой плотскими желаниями, — и не смогла. Его лицо расплывалось перед ней.
— Как она умерла?
— Заткнула щели в двери и окнах и включила газовый рожок, произошел взрыв. Видимо, оттого, что в камине тлели угли. Она хотела умереть и умерла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26