И все же он предстал перед отцом во всей наивной гордости своих девятнадцати лет. Он все еще слегка побаивался старого графа, но держался прямо, и на сапогах его красовались рыцарские шпоры, а на поясе — меч.
— Это еще что за мужлан? — спросил отец, глядя сквозь него, как сквозь последнего из своих крепостных.
— Ублюдок, сын шлюхи, бывший помощник вашего конюшего, милорд граф, — ответил Рейн, так внутренне пыжась от торжества, что ему хотелось тут же выйти один на один с Драконом. — Разве вы меня не узнаете?
Но граф отмахнулся от него тем же небрежным жестом, каким отмахиваются от надоедливой мухи.
— Я думал, люди Матильды сделали из тебя слепого евнуха, — сказал он и захохотал.
Другие засмеялись тоже, даже Сибил.
«Да посмотри же на меня! — хотелось крикнуть Рейну в его равнодушное лицо. — Неужели в тебе нет ни капли гордости, я же твой сын!»
— Нет, они сделали из меня рыцаря, — это было все, что он сказал.
Отец смотрел на него кремниево-серыми ледяными глазами, так похожими на глаза Рейна, и видел не рыцаря и даже не взрослого, уверенного в себе мужчину, а ублюдка, сын шлюхи, последнего из помощников конюшего, ответственного за чистку навоза. И тогда Рейн понял, что он не сможет это изменить, как бы ни пытался...
Он поднял камешек и бросил его в чучело. Промахнулся. Он думал об Арианне и ее проклятых видениях. Интересно, видела ли она день венчания Хью и Сибил, когда он надеялся восторжествовать надо всеми, над своим прошлым, но был отвергнут отцом в последний раз, уже окончательно?
— Рейн! Я искала тебя.
Он повернулся. Через поле ристалища к нему направлялась изящная хрупкая фигурка. Она распустила волосы, словно девчонка, и они покачивались при ходьбе так же, как волосы Арианны, отливая чистым серебром в солнечных лучах. Неожиданно Рейну пришло в голову, что не все воспоминания детства и юности так уж плохи.
— Сибил! — сказал он и улыбнулся.
В молчании они покинули ристалище и, не сговариваясь направились в сады Честера. Это был совершенно уединенный, изолированный уголок, который высокие стены замка защищали от ветра, а живая изгородь из терновника — от любопытных глаз. Старые платаны и дубы давали достаточно тени, чтобы в садах царила прохлада даже в самый жаркий день. Клумбы цветов и травы были ухожены безукоризненно и чередовались на манер рисунка сарацинского ковра. Розы и лилии цвели во множестве, их аромат застоялся озером и был бы приторным, если бы его не разбавлял свежий запах мяты, кориандра и шалфея.
Они обогнули рыбный прудок, и Рейн заметил серебряный отблеск чешуи карпа, ненадолго показавшегося между широких круглых листьев кувшинок. У самого берега воду покрывала ряска, пахло свежестью и зеленью. Листья тихонько шелестели над головой, и где-то в кроне дерева распевал свою песенку скворец.
Сибил была в легком плаще, скрепленном брошью. Рейн заметил, что пальцы ее нервно теребят украшение, и посмотрел на него внимательнее. Это была дешевая безделушка, жестяная подделка под серебро без единого, даже полудрагоценного, камешка. Брошь была в форме «любовного узла» — символа верности и любви.
— Ты помнишь ее, Рейн? — спросила Сибил, заметив, куда направлен его взгляд. — Ты подарил ее мне в то лето, когда покинул замок.
— Ну да, — кивнул он, хотя на самом деле не помнил ничего подобного.
Он не мог купить для Сибил даже такую безделушку, потому что в то время не держал в руках денег: несмотря на то, что он с утра до вечера работал на конюшне, платы за это ему не полагалось. Должно быть, он стащил эту брошку из сундука зазевавшегося коробейника в базарный день. И он не «покинул» замок в то лето. Его забрали из Честера, его увели пешком, привязанным длинной веревкой к луке седла, чтобы доставить в Руддлан в качестве заложника... заложника, который ничего не значил для графа, его отца.
— Ты так и не спросил меня, почему я согласилась стать женой Хью! — воскликнула Сибил, поворачиваясь к нему и забирая обеими руками его руки.
— Я знаю почему.
Сибил попыталась улыбнуться, но улыбка вышла грустная, жалкая.
— Тебя не было так долго...
— Я с самого начала не питал иллюзий насчет того, что ты дождешься меня, — сказал Рейн, ловя длинный серебристый завиток, упавший ей на лицо, и убирая его за спину.
То, что он сказал, было правдой. Он, конечно, надеялся, что его будут ждать, но никогда по-настоящему не верил в это. Честно говоря, он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь верил в кого-нибудь или во что-нибудь.
— Ты была нареченной Хью и притом благородной леди, рожденной для того, чтобы стать графиней. Ну а я... я стоял на одной ступени с крепостным, даже ниже. Ублюдок, сын шлюхи. Нет, я не верил в то, что ты дождешься меня.
— Значит, ты ошибался, потому что я ждала — о, как я ждала! И я молилась. Я каждый день возносила Пресвятой Деве благодарственную молитву за то, что старый граф не торопил Хью с женитьбой. Он боялся, что, женившись, тот захочет поскорее все унаследовать. Но потом до Честера стали доходить слухи о том, как храбро ты сражаешься, как быстро завоевываешь себе славу и как стремительно движешься вверх. Ты добился рыцарских шпор, а потом начал побеждать на каждом турнире. Поначалу Хью смеялся и говорил, что тебе не дожить и до двадцати. Он так часто это повторял, так уверенно, что я подумала... я подумала... я решила выйти за него, потому что надеялась, что это тебя остановит, что ты перестанешь рисковать своей жизнью.
На лице Рейна выразилось удивление. Сибил прижала ладонь ко рту, как бы запоздало желая удержать вырвавшиеся слова.
— Знаю, — сказала она тихо, печально. — Я слишком поздно поняла, что ты делаешь это не для меня, а для себя самого. Я думала, что таким образом ты надеешься добиться меня, но ты добивался только славы, власти да денег. Ты продолжал бы рисковать жизнью независимо от того, что я сделаю, как поступлю. И так будет всегда.
«Нет, уже нет», — подумал Рейн. Он понял это во Франции, когда сражался особенно храбро именно потому, что отчаянно боялся погибнуть. Потому что теперь у него было ради чего жить.
— Рейн... — ладонь Сибил скользнула вверх по его руке, легла на плечо. — Я никогда не переставала любить тебя.
Эти слова должны были бы согреть его душу, но этого не случилось. Он вдруг понял (и понимание было болезненным, как удар копьем прямо в сердце), что их сказала совсем не та женщина. «Я люблю тебя...»
Арианна! Больше всего на свете он хотел услышать, как эти слова произносят губы Арианны.
Он посмотрел Сибил в лицо, увидел крохотные морщинки в уголках ее рта и россыпь веснушек на носу. И вдруг перед ним вновь предстала юная девушка, которая одна во всем мире любила его, которой — одной во всем мире — он был небезразличен. Он был в неоплатном долгу перед Сибил и не хотел причинять ей боль.
— Сибил, — начал он осторожно, легко погладив ее по щеке, — это все было много лет назад. Мы были тогда детьми,
— Ну и что! — крикнула она, помотав головой с такой силой, что слезы, собравшиеся в уголках глаз, брызнули во все стороны. — Я никогда не переставала любить тебя!
Рейн поднял взгляд к небу, где уже собирались поздние летние сумерки. Небо было мягкого, чуть туманного лавандового оттенка, оттенка ее глаз. Было время, когда он любил ее всем сердцем, хотя то была любовь мальчишки, а не взрослого мужчины. Но был ли он уверен, что от той любви ничего не осталось?
Он взял лицо Сибил за подбородок, приподнял и поцеловал в губы.
Они были по-прежнему нежными и податливыми, но Рейн не ощутил и тени прошлой страсти. Возможно, эта страсть всегда существовала только в его памяти...
Он услышал тихий шорох. Это могла быть птица, устраивающаяся в своем гнезде, это мог быть ветер, качнувший ветку. Но Рейн знал (трудно сказать как — может быть, шестым чувством), что это было. Он отпустил Сибил и медленно повернулся.
Арианна стояла на берегу рыбного прудка, на самой кромке воды, словно только что поднялась из ее темных глубин, затененных листьями кувшинок. Он вдруг вспомнил деву озера из любимой песни Талиазина. Она стояла не настолько близко, чтобы можно было видеть боль в ее глазах, но он почувствовал эту боль.
Она прижала ко рту сжатый кулак, словно хотела заглушить рыдание или крик, потом отвернулась и убежала.
Глава 23
— Арианна, открой эту чертову дверь!
— Убирайся к дьяволу, нормандец!
Рейн потер кулак, онемевший от долгого и безуспешного стука в дверь. Изъеденные жучком толстенные деревянные бруски были так хорошо промаслены и так тщательно обиты железом, что их не удалось даже раскачать. Он прикинул, не начать ли пинать дверь ногой, но отбросил эту идею и спустился по лестнице вниз, в главную залу.
То, что требовалось, удалось обнаружить без труда. Он висел на видном месте, над мечом и парой скрещенных копий на одной из внушительных колонн, поддерживающих высоченный потолок, — боевой топор с трехфутовой рукоятью. Широкое лезвие, выполненное раструбом и по форме напоминающее устье фанфары, не было наточено, но должно было сгодиться для того, что задумал Рейн.
Он прикинул топор на вес, перебросил из руки в руку, примеряясь к непривычному оружию, и губы его тронула мрачная усмешка. Строптивая девчонка должна усвоить раз и навсегда, что он не из тех, кто позволяет жене запираться в спальне, когда ей вожжа попадет под хвост! То, что это не их собственная спальня, значения не имеет, важно, чтобы она именно сейчас зарубила себе это на носу (Рейн инстинктивно чувствовал, что ему предстоит еще множество стычек с женой и немало открытий по поводу ее нелегкого характера).
Он взбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки, и пошел вдоль галереи к двери спальни, где заперлась Арианна. По дороге он продолжал перебрасывать топор из руки в руку и угрюмо улыбаться.
— Арианна! Ты перестанешь вести себя как последняя дурочка, и впустишь меня?
На этот раз она даже не потрудилась ответить проклятием. Рейн подождал, считая удары сердца, и когда насчитал их пять, занес топор. Лезвие ударило в дверь со всей силой, на которую Рейн был способен.
Ему показалось, что из-за двери донесся испуганный возглас, но трудно было сказать наверняка, потому что ближайший к притолоке брус раскололся с оглушительным треском. Он снова занес топор и обрушил его на дверь. Потребовалось примерно полдюжины ударов, чтобы дверь распахнулась, повиснув на одной петле. Сбоку, по-прежнему опущенная, осталась торчать щеколда. Рейн тотчас же ринулся через порог.
Если бы не удивительная ловкость, он нанизал бы себя на острие своего же меча.
Оружие было достаточно тяжелым даже для его руки, Арианна же держала его двумя руками. Однако меч не дрожал, направленный Рейну в живот. Никогда еще ему не приходилось видеть жену в такой ярости.
Некоторое время они стояли друг против друга, молча, тяжело дыша: он — с топором в руке, она — с мечом, испепеляя друг друга взглядами. Рейн вдруг понял, что понятия не имеет, как вести себя дальше.
— Значит, у тебя не дрогнет рука убить меня моим же мечом? — спросил он, пытаясь улыбнуться. — Это так, моя маленькая женушка?
— Я бы предпочла кастрировать тебя им, — ответила Арианна без улыбки.
Рейн отбросил топор и сделал шаг в сторону торчащего острия. Арианна и не подумала отвести меч, наоборот, от усилия держать его прямо на ее запястьях выступили сухожилия.
— То, что ты видела у пруда... это совсем не то, о чем ты думаешь.
— О чем я думаю? — спросила она и скривила губы в пренебрежительной усмешке, которая так хорошо удавалась ей.
— Я всегда хранил верность тебе, Арианна. Мы были в разлуке долгие месяцы, но и тогда я не прикоснулся ни к одной женщине, даже к шлюхе.
— Весьма похвально, что вы так безупречно вели себя, милорд. Но может быть, я тут ни при чем? Может быть, дело в том, что во Франции не было Сибил?
— Меня связывает с ней только память о детстве.
— Ты лжешь так бессовестно, что у тебя может отсохнуть язык! — Арианна отшвырнула меч и повернулась к Рейну спиной.
— Ты знаешь, что я не лгу. Ведь знаешь, Арианна! Она принялась ходить по комнате и повернулась не сразу.
— Я возвращаюсь в Руддлан, — сказала она ровно, скрестив на груди руки с видом человека, принявшего решение.
Рейн едва удержался от облегченного вздоха. Он опасался услышать: «Я возвращаюсь в Гуинедд, к отцу». В этом случае он был бы вынужден приковать ее к кровати, потому что меньше всего хотел выдержать еще одну стычку с Оуэном Гуинеддом (кроме того, ему не улыбалось снова терять и калечить своих людей, пробиваясь через весь Уэльс, чтобы привезти беглянку домой).
— Конечно, конечно, — ответил он, стараясь говорить голосом рассудительным и спокойным. — Завтра с утра я куплю племенную кобылу, и мы сразу же отправимся домой.
— Я уеду сегодня же, — отрезала Арианна, — а ты поступай, как тебе вздумается. Можешь остаться здесь навсегда. Мне совершенно все равно, как ты будешь жить дальше.
Однако он уловил в голосе жены дрожь неуверенности. Глаза ее были влажными, глубокими, полными боли. Он изнемогал от желания схватить ее в объятия и стиснуть со всем пылом страсти... черт возьми, он изнемогал не только от этого желания! Но он потому и добился таких успехов за столь короткий срок, что развил в себе способность чувствовать, когда разумнее броситься в атаку, а когда — отступить.
— Что ж, если хочешь, отправляйся домой, а я вернусь через пару дней, — сказал он спокойно. — Но учти, я не позволю тебе выехать на ночь глядя. Уже темнеет, и дороги опасны. Ничего не случится, если ты подождешь с отъездом до утра.
— Можно подумать, тебе не все равно, что со мной будет!
— Я сказал, что ты поедешь утром, — значит, так тому и быть. Не перегибай палку, Арианна.
Та вызывающе вскинула подбородок, и Рейн приготовился к дальнейшим препирательствам. Однако она сказала только:
— Ладно. Но не жди, что этой ночью мы будем спать в одной постели.
— А ты не боишься, что я проведу ночь в объятиях Сибил? — спросил он, вновь впадая в ярость.
— Повторяю, мне теперь все равно.
Рейн повернулся и пошел к выходу, стараясь ничем не выдать своего бешенства. На полу галереи лежали груда щепок и обломки бруса, словно какой-то великан приготовился играть здесь в бирюльки. Рейн с трудом удержался от смеха, представив себе, какое лицо будет у Хью, когда тот увидит остатки разбитой двери. Выходя, он сбросил на пол щеколду и обернулся. Арианна стояла у окна спиной к нему и делала вид, что рассматривает холмы на темнеющем горизонте.
— Клянусь честью, Арианна, Сибил мне не любовница. Она никогда больше не будет ею.
Плечи Арианны дрогнули, но она упорно продолжала смотреть вдаль. Рейн уже перешагнул порог, когда ее голос, внятный и полный достоинства, остановил его:
— Я буду ожидать тебя в Руддлане, муж мой.
Арианна придержала лошадку и оглянулась на равнину Чешира, оставшуюся позади. Порыв ветра, в котором чувствовалась влага приближающегося дождя, рванул полы плаща. На горизонте собирались тяжелые тучи кремниево-серого цвета. «Цвета его глаз», — подумала Арианна.
В этот момент, тоже ощутив приближение грозы, из полегшей под ветром травы поднялась целая туча ярких бабочек, оранжевых, с черными пятнышками на крыльях. Они скрыли от Арианны розоватые башни Честера.
— Это совсем не похоже на вас, миледи, — обратился к ней Талиазин, подъезжая ближе и всматриваясь в ее лицо. — Не думал я увидеть, как вы спасаетесь бегством, словно перепуганный коростель, — и из-за чего? Из-за того, что у вас появилась соперница!
— Моя соперница вовсе не Сибил.
— А кто же, интересно знать? Из-за кого вы так спешно покидаете поле битвы?
— Поле битвы находится не в Честере, глупый парень! Оно в Руддлане, и моя соперница — глупая мужская гордость.
— Значит, вы все-таки намерены бороться за него?
Арианна не ответила, ударив лошадку пятками и заставив пуститься в галоп. Когда же наконец они догнали Эдит и уехавший вперед эскорт, она бросила на оруженосца взгляд, полный укоризны.
— Для колдуна ты довольно глуп. Я люблю этого человека. Разумеется, я буду за него бороться.
Конь Талиазина перешел на неспешную рысцу с той же легкостью, как прежде на галоп. Оруженосец прекрасно ездил верхом. Впрочем, он легко управлялся с любым делом, за которое брался, и в этом не было ничего удивительного: в конце концов, на тренировку ему были отпущены столетия.
После слов Арианны он вздохнул с видом человека, терпение которого то и дело подвергается испытанию.
— Никакой я не колдун, миледи, — возразил он, разглядывая бабочку, опустившуюся отдохнуть между ушей коня. — Не могу взять в толк, с чего вам пришла в голову эта странная идея. Если милорд услышит, что вы меня так называете, он во всем обвинит меня, и дело кончится плохо. Он и так все время грозится подвесить меня...
— Перестань шлепать губами, наказание ты Божье! Мне нужно подумать.
Талиазин позволил ей предаваться размышлениям ровно две секунды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Это еще что за мужлан? — спросил отец, глядя сквозь него, как сквозь последнего из своих крепостных.
— Ублюдок, сын шлюхи, бывший помощник вашего конюшего, милорд граф, — ответил Рейн, так внутренне пыжась от торжества, что ему хотелось тут же выйти один на один с Драконом. — Разве вы меня не узнаете?
Но граф отмахнулся от него тем же небрежным жестом, каким отмахиваются от надоедливой мухи.
— Я думал, люди Матильды сделали из тебя слепого евнуха, — сказал он и захохотал.
Другие засмеялись тоже, даже Сибил.
«Да посмотри же на меня! — хотелось крикнуть Рейну в его равнодушное лицо. — Неужели в тебе нет ни капли гордости, я же твой сын!»
— Нет, они сделали из меня рыцаря, — это было все, что он сказал.
Отец смотрел на него кремниево-серыми ледяными глазами, так похожими на глаза Рейна, и видел не рыцаря и даже не взрослого, уверенного в себе мужчину, а ублюдка, сын шлюхи, последнего из помощников конюшего, ответственного за чистку навоза. И тогда Рейн понял, что он не сможет это изменить, как бы ни пытался...
Он поднял камешек и бросил его в чучело. Промахнулся. Он думал об Арианне и ее проклятых видениях. Интересно, видела ли она день венчания Хью и Сибил, когда он надеялся восторжествовать надо всеми, над своим прошлым, но был отвергнут отцом в последний раз, уже окончательно?
— Рейн! Я искала тебя.
Он повернулся. Через поле ристалища к нему направлялась изящная хрупкая фигурка. Она распустила волосы, словно девчонка, и они покачивались при ходьбе так же, как волосы Арианны, отливая чистым серебром в солнечных лучах. Неожиданно Рейну пришло в голову, что не все воспоминания детства и юности так уж плохи.
— Сибил! — сказал он и улыбнулся.
В молчании они покинули ристалище и, не сговариваясь направились в сады Честера. Это был совершенно уединенный, изолированный уголок, который высокие стены замка защищали от ветра, а живая изгородь из терновника — от любопытных глаз. Старые платаны и дубы давали достаточно тени, чтобы в садах царила прохлада даже в самый жаркий день. Клумбы цветов и травы были ухожены безукоризненно и чередовались на манер рисунка сарацинского ковра. Розы и лилии цвели во множестве, их аромат застоялся озером и был бы приторным, если бы его не разбавлял свежий запах мяты, кориандра и шалфея.
Они обогнули рыбный прудок, и Рейн заметил серебряный отблеск чешуи карпа, ненадолго показавшегося между широких круглых листьев кувшинок. У самого берега воду покрывала ряска, пахло свежестью и зеленью. Листья тихонько шелестели над головой, и где-то в кроне дерева распевал свою песенку скворец.
Сибил была в легком плаще, скрепленном брошью. Рейн заметил, что пальцы ее нервно теребят украшение, и посмотрел на него внимательнее. Это была дешевая безделушка, жестяная подделка под серебро без единого, даже полудрагоценного, камешка. Брошь была в форме «любовного узла» — символа верности и любви.
— Ты помнишь ее, Рейн? — спросила Сибил, заметив, куда направлен его взгляд. — Ты подарил ее мне в то лето, когда покинул замок.
— Ну да, — кивнул он, хотя на самом деле не помнил ничего подобного.
Он не мог купить для Сибил даже такую безделушку, потому что в то время не держал в руках денег: несмотря на то, что он с утра до вечера работал на конюшне, платы за это ему не полагалось. Должно быть, он стащил эту брошку из сундука зазевавшегося коробейника в базарный день. И он не «покинул» замок в то лето. Его забрали из Честера, его увели пешком, привязанным длинной веревкой к луке седла, чтобы доставить в Руддлан в качестве заложника... заложника, который ничего не значил для графа, его отца.
— Ты так и не спросил меня, почему я согласилась стать женой Хью! — воскликнула Сибил, поворачиваясь к нему и забирая обеими руками его руки.
— Я знаю почему.
Сибил попыталась улыбнуться, но улыбка вышла грустная, жалкая.
— Тебя не было так долго...
— Я с самого начала не питал иллюзий насчет того, что ты дождешься меня, — сказал Рейн, ловя длинный серебристый завиток, упавший ей на лицо, и убирая его за спину.
То, что он сказал, было правдой. Он, конечно, надеялся, что его будут ждать, но никогда по-настоящему не верил в это. Честно говоря, он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь верил в кого-нибудь или во что-нибудь.
— Ты была нареченной Хью и притом благородной леди, рожденной для того, чтобы стать графиней. Ну а я... я стоял на одной ступени с крепостным, даже ниже. Ублюдок, сын шлюхи. Нет, я не верил в то, что ты дождешься меня.
— Значит, ты ошибался, потому что я ждала — о, как я ждала! И я молилась. Я каждый день возносила Пресвятой Деве благодарственную молитву за то, что старый граф не торопил Хью с женитьбой. Он боялся, что, женившись, тот захочет поскорее все унаследовать. Но потом до Честера стали доходить слухи о том, как храбро ты сражаешься, как быстро завоевываешь себе славу и как стремительно движешься вверх. Ты добился рыцарских шпор, а потом начал побеждать на каждом турнире. Поначалу Хью смеялся и говорил, что тебе не дожить и до двадцати. Он так часто это повторял, так уверенно, что я подумала... я подумала... я решила выйти за него, потому что надеялась, что это тебя остановит, что ты перестанешь рисковать своей жизнью.
На лице Рейна выразилось удивление. Сибил прижала ладонь ко рту, как бы запоздало желая удержать вырвавшиеся слова.
— Знаю, — сказала она тихо, печально. — Я слишком поздно поняла, что ты делаешь это не для меня, а для себя самого. Я думала, что таким образом ты надеешься добиться меня, но ты добивался только славы, власти да денег. Ты продолжал бы рисковать жизнью независимо от того, что я сделаю, как поступлю. И так будет всегда.
«Нет, уже нет», — подумал Рейн. Он понял это во Франции, когда сражался особенно храбро именно потому, что отчаянно боялся погибнуть. Потому что теперь у него было ради чего жить.
— Рейн... — ладонь Сибил скользнула вверх по его руке, легла на плечо. — Я никогда не переставала любить тебя.
Эти слова должны были бы согреть его душу, но этого не случилось. Он вдруг понял (и понимание было болезненным, как удар копьем прямо в сердце), что их сказала совсем не та женщина. «Я люблю тебя...»
Арианна! Больше всего на свете он хотел услышать, как эти слова произносят губы Арианны.
Он посмотрел Сибил в лицо, увидел крохотные морщинки в уголках ее рта и россыпь веснушек на носу. И вдруг перед ним вновь предстала юная девушка, которая одна во всем мире любила его, которой — одной во всем мире — он был небезразличен. Он был в неоплатном долгу перед Сибил и не хотел причинять ей боль.
— Сибил, — начал он осторожно, легко погладив ее по щеке, — это все было много лет назад. Мы были тогда детьми,
— Ну и что! — крикнула она, помотав головой с такой силой, что слезы, собравшиеся в уголках глаз, брызнули во все стороны. — Я никогда не переставала любить тебя!
Рейн поднял взгляд к небу, где уже собирались поздние летние сумерки. Небо было мягкого, чуть туманного лавандового оттенка, оттенка ее глаз. Было время, когда он любил ее всем сердцем, хотя то была любовь мальчишки, а не взрослого мужчины. Но был ли он уверен, что от той любви ничего не осталось?
Он взял лицо Сибил за подбородок, приподнял и поцеловал в губы.
Они были по-прежнему нежными и податливыми, но Рейн не ощутил и тени прошлой страсти. Возможно, эта страсть всегда существовала только в его памяти...
Он услышал тихий шорох. Это могла быть птица, устраивающаяся в своем гнезде, это мог быть ветер, качнувший ветку. Но Рейн знал (трудно сказать как — может быть, шестым чувством), что это было. Он отпустил Сибил и медленно повернулся.
Арианна стояла на берегу рыбного прудка, на самой кромке воды, словно только что поднялась из ее темных глубин, затененных листьями кувшинок. Он вдруг вспомнил деву озера из любимой песни Талиазина. Она стояла не настолько близко, чтобы можно было видеть боль в ее глазах, но он почувствовал эту боль.
Она прижала ко рту сжатый кулак, словно хотела заглушить рыдание или крик, потом отвернулась и убежала.
Глава 23
— Арианна, открой эту чертову дверь!
— Убирайся к дьяволу, нормандец!
Рейн потер кулак, онемевший от долгого и безуспешного стука в дверь. Изъеденные жучком толстенные деревянные бруски были так хорошо промаслены и так тщательно обиты железом, что их не удалось даже раскачать. Он прикинул, не начать ли пинать дверь ногой, но отбросил эту идею и спустился по лестнице вниз, в главную залу.
То, что требовалось, удалось обнаружить без труда. Он висел на видном месте, над мечом и парой скрещенных копий на одной из внушительных колонн, поддерживающих высоченный потолок, — боевой топор с трехфутовой рукоятью. Широкое лезвие, выполненное раструбом и по форме напоминающее устье фанфары, не было наточено, но должно было сгодиться для того, что задумал Рейн.
Он прикинул топор на вес, перебросил из руки в руку, примеряясь к непривычному оружию, и губы его тронула мрачная усмешка. Строптивая девчонка должна усвоить раз и навсегда, что он не из тех, кто позволяет жене запираться в спальне, когда ей вожжа попадет под хвост! То, что это не их собственная спальня, значения не имеет, важно, чтобы она именно сейчас зарубила себе это на носу (Рейн инстинктивно чувствовал, что ему предстоит еще множество стычек с женой и немало открытий по поводу ее нелегкого характера).
Он взбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки, и пошел вдоль галереи к двери спальни, где заперлась Арианна. По дороге он продолжал перебрасывать топор из руки в руку и угрюмо улыбаться.
— Арианна! Ты перестанешь вести себя как последняя дурочка, и впустишь меня?
На этот раз она даже не потрудилась ответить проклятием. Рейн подождал, считая удары сердца, и когда насчитал их пять, занес топор. Лезвие ударило в дверь со всей силой, на которую Рейн был способен.
Ему показалось, что из-за двери донесся испуганный возглас, но трудно было сказать наверняка, потому что ближайший к притолоке брус раскололся с оглушительным треском. Он снова занес топор и обрушил его на дверь. Потребовалось примерно полдюжины ударов, чтобы дверь распахнулась, повиснув на одной петле. Сбоку, по-прежнему опущенная, осталась торчать щеколда. Рейн тотчас же ринулся через порог.
Если бы не удивительная ловкость, он нанизал бы себя на острие своего же меча.
Оружие было достаточно тяжелым даже для его руки, Арианна же держала его двумя руками. Однако меч не дрожал, направленный Рейну в живот. Никогда еще ему не приходилось видеть жену в такой ярости.
Некоторое время они стояли друг против друга, молча, тяжело дыша: он — с топором в руке, она — с мечом, испепеляя друг друга взглядами. Рейн вдруг понял, что понятия не имеет, как вести себя дальше.
— Значит, у тебя не дрогнет рука убить меня моим же мечом? — спросил он, пытаясь улыбнуться. — Это так, моя маленькая женушка?
— Я бы предпочла кастрировать тебя им, — ответила Арианна без улыбки.
Рейн отбросил топор и сделал шаг в сторону торчащего острия. Арианна и не подумала отвести меч, наоборот, от усилия держать его прямо на ее запястьях выступили сухожилия.
— То, что ты видела у пруда... это совсем не то, о чем ты думаешь.
— О чем я думаю? — спросила она и скривила губы в пренебрежительной усмешке, которая так хорошо удавалась ей.
— Я всегда хранил верность тебе, Арианна. Мы были в разлуке долгие месяцы, но и тогда я не прикоснулся ни к одной женщине, даже к шлюхе.
— Весьма похвально, что вы так безупречно вели себя, милорд. Но может быть, я тут ни при чем? Может быть, дело в том, что во Франции не было Сибил?
— Меня связывает с ней только память о детстве.
— Ты лжешь так бессовестно, что у тебя может отсохнуть язык! — Арианна отшвырнула меч и повернулась к Рейну спиной.
— Ты знаешь, что я не лгу. Ведь знаешь, Арианна! Она принялась ходить по комнате и повернулась не сразу.
— Я возвращаюсь в Руддлан, — сказала она ровно, скрестив на груди руки с видом человека, принявшего решение.
Рейн едва удержался от облегченного вздоха. Он опасался услышать: «Я возвращаюсь в Гуинедд, к отцу». В этом случае он был бы вынужден приковать ее к кровати, потому что меньше всего хотел выдержать еще одну стычку с Оуэном Гуинеддом (кроме того, ему не улыбалось снова терять и калечить своих людей, пробиваясь через весь Уэльс, чтобы привезти беглянку домой).
— Конечно, конечно, — ответил он, стараясь говорить голосом рассудительным и спокойным. — Завтра с утра я куплю племенную кобылу, и мы сразу же отправимся домой.
— Я уеду сегодня же, — отрезала Арианна, — а ты поступай, как тебе вздумается. Можешь остаться здесь навсегда. Мне совершенно все равно, как ты будешь жить дальше.
Однако он уловил в голосе жены дрожь неуверенности. Глаза ее были влажными, глубокими, полными боли. Он изнемогал от желания схватить ее в объятия и стиснуть со всем пылом страсти... черт возьми, он изнемогал не только от этого желания! Но он потому и добился таких успехов за столь короткий срок, что развил в себе способность чувствовать, когда разумнее броситься в атаку, а когда — отступить.
— Что ж, если хочешь, отправляйся домой, а я вернусь через пару дней, — сказал он спокойно. — Но учти, я не позволю тебе выехать на ночь глядя. Уже темнеет, и дороги опасны. Ничего не случится, если ты подождешь с отъездом до утра.
— Можно подумать, тебе не все равно, что со мной будет!
— Я сказал, что ты поедешь утром, — значит, так тому и быть. Не перегибай палку, Арианна.
Та вызывающе вскинула подбородок, и Рейн приготовился к дальнейшим препирательствам. Однако она сказала только:
— Ладно. Но не жди, что этой ночью мы будем спать в одной постели.
— А ты не боишься, что я проведу ночь в объятиях Сибил? — спросил он, вновь впадая в ярость.
— Повторяю, мне теперь все равно.
Рейн повернулся и пошел к выходу, стараясь ничем не выдать своего бешенства. На полу галереи лежали груда щепок и обломки бруса, словно какой-то великан приготовился играть здесь в бирюльки. Рейн с трудом удержался от смеха, представив себе, какое лицо будет у Хью, когда тот увидит остатки разбитой двери. Выходя, он сбросил на пол щеколду и обернулся. Арианна стояла у окна спиной к нему и делала вид, что рассматривает холмы на темнеющем горизонте.
— Клянусь честью, Арианна, Сибил мне не любовница. Она никогда больше не будет ею.
Плечи Арианны дрогнули, но она упорно продолжала смотреть вдаль. Рейн уже перешагнул порог, когда ее голос, внятный и полный достоинства, остановил его:
— Я буду ожидать тебя в Руддлане, муж мой.
Арианна придержала лошадку и оглянулась на равнину Чешира, оставшуюся позади. Порыв ветра, в котором чувствовалась влага приближающегося дождя, рванул полы плаща. На горизонте собирались тяжелые тучи кремниево-серого цвета. «Цвета его глаз», — подумала Арианна.
В этот момент, тоже ощутив приближение грозы, из полегшей под ветром травы поднялась целая туча ярких бабочек, оранжевых, с черными пятнышками на крыльях. Они скрыли от Арианны розоватые башни Честера.
— Это совсем не похоже на вас, миледи, — обратился к ней Талиазин, подъезжая ближе и всматриваясь в ее лицо. — Не думал я увидеть, как вы спасаетесь бегством, словно перепуганный коростель, — и из-за чего? Из-за того, что у вас появилась соперница!
— Моя соперница вовсе не Сибил.
— А кто же, интересно знать? Из-за кого вы так спешно покидаете поле битвы?
— Поле битвы находится не в Честере, глупый парень! Оно в Руддлане, и моя соперница — глупая мужская гордость.
— Значит, вы все-таки намерены бороться за него?
Арианна не ответила, ударив лошадку пятками и заставив пуститься в галоп. Когда же наконец они догнали Эдит и уехавший вперед эскорт, она бросила на оруженосца взгляд, полный укоризны.
— Для колдуна ты довольно глуп. Я люблю этого человека. Разумеется, я буду за него бороться.
Конь Талиазина перешел на неспешную рысцу с той же легкостью, как прежде на галоп. Оруженосец прекрасно ездил верхом. Впрочем, он легко управлялся с любым делом, за которое брался, и в этом не было ничего удивительного: в конце концов, на тренировку ему были отпущены столетия.
После слов Арианны он вздохнул с видом человека, терпение которого то и дело подвергается испытанию.
— Никакой я не колдун, миледи, — возразил он, разглядывая бабочку, опустившуюся отдохнуть между ушей коня. — Не могу взять в толк, с чего вам пришла в голову эта странная идея. Если милорд услышит, что вы меня так называете, он во всем обвинит меня, и дело кончится плохо. Он и так все время грозится подвесить меня...
— Перестань шлепать губами, наказание ты Божье! Мне нужно подумать.
Талиазин позволил ей предаваться размышлениям ровно две секунды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65