Всем телом Арианна ощутила его содрогания. Она раскрыла глаза в неосознанной потребности видеть... и увидела лицо, искаженное, словно в момент агонии.
— Арианна! Боже, Боже! Арианна!
Крик прозвучал так, как будто вырвался из сдавленного горла, словно Рейн хотел удержать его, но не смог. Зато она не сдалась, не уступила ему! Он взял ее тело, но не душу... не ее самое!
Тогда почему же она испытывала сейчас не гордость, а печаль?
Прошло немало времени, прежде чем Рейн пришел в себя. Он оставался поверх нее, одной ногой прижимая к постели ее бедра. Его широкая грудь ходила ходуном, с силой нажимая на ее груди.
Арианна чувствовала себя совершенно измученной, словно над ней потрудились вальки целой толпы прачек. Его плоть все еще была внутри у нее, и даже ее вялость и неподвижность были болезненны для Арианны. Однако когда Рейн попробовал отстраниться, она сжала ноги. Не понимая, почему именно, она все же не хотела, чтобы он оставил ее. Она чувствовала неприятную пустоту внутри. И печаль.
Они оставались в этой позе долгое время, молча, потом Рейн перекатился на бок, и выскользнул из нее.
— С каждым разом будет все легче, — сказал он, приподнимаясь на локте. — Постепенно ты совсем перестанешь бояться и даже начнешь испытывать удовольствие.
— Долг велит мне уступать вам, милорд, но и только. Супружеские обязанности не включают в себя чувство удовольствия.
— Проклятие! Не смей называть меня милордом, когда мы в постели!
Глаза Рейна сверкнули, отражая пламя свечи. Они казались плоскими и твердыми, словно были выкованы из серебра, но движение, которым он проследил линию ее рта, было удивительно нежным.
— Считается, что женщине легче зачать ребенка, если она испытывает удовольствие.
— Так это все, что тебя интересует? Наследник? ... Рейн наклонился ближе, так же легко коснувшись дыханием ее щеки, как и пальцами — ее волос.
— Нет, не все, — сказал он.
Теперь щеки коснулись губы, и Арианна ощутила внизу живота сладостное предвкушающее стеснение. Он собирался поцеловать ее, и она успела привыкнуть к этой ласке... нет, она начала жаждать ее, даже слишком! Она тихонько вздохнула, приоткрывая губы.
И тут она отстранилась. Рейн, казалось, оцепенел. Потом рука рванулась куда-то за голову Арианны, и подушка полетела на пол. Сердце не успело ударить и пары раз, когда лезвие кинжала прижалось к ее горлу — кинжала, который она спрятала под подушкой.
Кончик был острым, как игла, он только что не пронзил ей кожу. Ярость заставила глаза Рейна сузиться, рот сжался с такой силой, что превратился в прямую безжалостную линию. Теперь это вновь был тот самый человек, каким oн предстал Арианне впервые. В ее видении.
Она увидела, как сжались, белея, пальцы на рукоятка кинжала. Губы хищно растянулись, обнажая белизну зубов.
— Ты сказала «верь мне»!
Ни один из них не шевельнулся, даже звук дыхания умер в тишине комнаты. Взгляд продолжал впиваться в ее глаза. Он был холоден как лед, возможно даже холоднее.
Арианна сделала глотательное движение. Кончик лезвия больно уколол ее в шею.
— Трудно говорить, когда кинжал прижимается к горлу.
Рейн прорычал проклятие и бросил оружие через плечо. Кинжал воткнулся в спинку кровати и остался там, заметно подрагивая.
— Зачем ты опять сделала это? — Он грубо схватил Арианну между ног так, что она вскрикнула. — Может быть, боялась, что я снова засуну язык в твой горшочек с медом? — Теперь он ткнул внутрь нее пальцы, сразу несколько, резко и болезненно. — По-твоему, твой мед слишком изысканного вкуса, чтобы тратить его на какого-то ублюдка?
— Я не думала над тем, что именно ты станешь делать! Здесь полно нормандцев, и некому защитить меня, если вдруг тебе взбредет в голову наказать меня... наказать за то, что случилось вчера. Я не могла тебе позволить... ради своей чести я не могла позволить, чтобы ты опозорил меня... чтобы ты обращался со мной... обращался...
Слезы застлали глаза, и она умолкла, боясь, что они прольются.
— Ради чести, — повторил Рейн таким странным голосом, словно был по-настоящему изумлен.
Он смотрел на Арианну в упор непроницаемым взглядом, продолжая пугающе сжимать рот. Рука его так и оставалась между ее ног, а пальцы — внутри. Она чувствовала, как там горячо и как влажно. Рейн шевельнул пальцами. Арианна застонала, извиваясь, стараясь втянуть их еще глубже в себя.
Лицо его медленно и разительно изменилось. Знакомая жесткость (но не жестокость!) появилась на нем, скулы обострились, глаза потемнели и приняли жадное, голодное выражение. Он слегка потерся о ее груди — дразня, волнуя.
— Поцелуй меня! — вырвалось у Арианны, прежде чем она успела остановить себя.
— О, дьявольщина! — вскрикнул. Рейн и поцеловал ее.
***
Арианна проснулась внезапно. В спальне было прохладно, поэтому, садясь в постели, она до подбородка натянула меховое покрывало. Жаровня давно догорела, крохотное пламя свечи едва освещало помещение, заставляя тени на стенах тревожно шевелиться. Арианна прислушалась, стараясь понять, что же ее разбудило, но единственными звуками были шелест ветра в кронах вязов и мышиный шорох под полом.
Очевидно, ночь была в разгаре, утро еще не начинало и брезжить. Арианна повернулась узнать время: свеча прогорела больше чем наполовину, но три метки оставалось. До рассвета было далеко.
Они спали с раздвинутым до отказа пологом, так как Рейн не мог и ночью обойтись без свежего воздуха. Он был таким странным, ее муж, он ничего не делал так, как было принято, как была приучена сама Арианна. Он спал только с раздвинутым пологом и распахнутыми настежь ставнями и даже слышать не желал о ночном колпаке. Когда она попробовала его урезонить, говоря, что злые духи ночи могут проникнуть в окно и выкрасть его душу через макушку, он только рассмеялся. Он ответил, что нет духа, достаточно злого, чтобы он справился с Черным Драконом. Возможно, он был прав...
Свеча потухла как раз в тот момент, когда Арианна думала о злых духах, поэтому она едва удержалась от крика.
Потом, ощутив на плечах дуновение сквозняка, она усмехнулась своей наивной вере во всякую чепуху.
Однако улыбка померкла на губах, когда спальню заполнила музыка.
Как и всякий ребенок-кимреянин, Арианна была вскормлена музыкой лиры, как материнским молоком, вот только эту музыку никак не могла извлекать из инструмента человеческая рука. Звучные аккорды, напоминающие отдаленный перезвон колоколов, взмывали, нарастали и опадали волной, рассыпаясь водопадом хрустального звона. Мелодия была чистой, как вода горного ключа, как пластинка первого льда над озерным мелководьем. Она была такой отточенной и изящной, что казалась почти видимой.
И Арианна увидела музыку. Трехцветные ленты: синяя, фиолетовая и пурпурная — взметнулись перед ней в воздух. Мерцающая, дрожащая радуга, хрупкая на ощупь, сплеталась и трепетала, словно невидимые руки ткали из нее прекрасный гобелен мелодии. Рождаясь, эта волшебная ткань обвивала Арианну, касалась кожи ласково, как руки любовника. Она чувствовала себя полностью открытой для музыки, словно ее разом и нежили, и брали силой.
Она простерла руки, чтобы коснуться красок звука, и достигла их, но пальцы прошли насквозь, как бы погрузившись в переливающийся туман. Цвета продолжали меняться, сплетаться в ткань и рассыпаться снова. Слезы навернулись Арианне на глаза, потому что музыка была прекрасна до боли.
Невидимый бард трогал струны неспешно, меланхолически, создавая невыразимо печальные созвучия. Перезвон затих, звуки растаяли предостерегающим шепотом. Ленты сапфирово-синего тумана еще мгновение были видны Арианне, потом рассеялись и они, словно сам призрак умершей музыки.
— Талиазин?.. — робко прошептала Арианна, не ожидая ответа, потому что музыка шла не из-за двери и даже не из какого-то угла комнаты. Она рождалась там, откуда приходили видения: извне, где не было ни пространства, ни времени. Кто-то мог играть эту мелодию сотни лет назад... или ей еще предстояло родиться столетия спустя.
А потом, когда Арианна уже была уверена, что музыка навсегда вернулась туда, где родилась, прекрасный голос запел:
Дева жила среди озера вод, Станом гибка, как лоза, Нежен и трепетен был ее рот. Царственно горд головы поворот, Зелены были глаза...
На этот раз песня струилась через комнату, как река серебра. Арианна могла чувствовать ее расплавленные, раскаленные воды; они обжигали ее. Бард не просто пел — он на глазах создавал и озеро, в котором жила дева, и рыцаря, который явился взять её тело, но не захотел взамен отдать свою любовь.
Сказание было и прекрасным, и невыразимо печальным, заставляя улыбаться сквозь слезы. И вдруг Арианна оказалась прямо внутри него, внутри песни, и было это не менее реально, чем ее последние видения. Она вдохнула густой запах ила и ярко-зеленой ряски, обрамляющей берега озера. Она услышала воронье карканье, ощутила влажный, теплый летний ветер. Она была теперь девой, поднявшейся из глубин безмятежной серебряной чаши озерной воды, и была она нагой, окутанной прядями волос цвета соболиного меха, сквозь которые опалово мерцала ее влажная от воды кожа. Грудь ее дышала спокойно, белая и прекрасная, с твердыми темными вершинками сосков. Она выбралась по мелководью на берег, где стоял рыцарь, чьи широкие плечи постепенно заслонили от нее небо. Латы его отражали лунный свет, тускло-черные и при этом сияющие, словно он стоял в ореоле света. Арианна протянула руки, маня его, чувствуя влагу слез на своих щеках. Она жаждала, жаждала отчаянно, с тоской.
— О нет, не нужно! — прошептала Арианна настоящая, заранее зная, что боль придет, что она неизбежна.
Ее крик спугнул и озеро, и рыцаря, и она осталась среди реки звука, среди слов, которые рассказывали об отказе рыцаря и клятве девы озера.
Буду владеть я, о дева, тобой,
Буду я ласков и строг,
Но в моем сердце, клянусь я душой,
Будут, как прежде, лишь конь вороной, Славный король мой и Бог.
Значит, тебе не владеть никогда, Нет, не владеть тебе мной!
Клятву мою пусть услышут вода, Самая яркая в небе звезда, Месяц и воздух ночной:
Ныне стоит между нами стеной,
Рыцарь, лишь гордость твоя.
Ты приходи ко мне пеший, нагой,
С сердцем в ладонях, с открытой душой -
И завоюешь меня.
Так же внезапно, как и началась, музыка отзвучала. Арианна ждала долго, затаив дыхание, в надежде услышать еще хоть аккорд, хоть несколько слов. Но серебряная река истончилась в ручеек, чтобы скоро исчезнуть вовсе. Наступившая тишина была спокойной тишиной спящего строения.
Свеча снова вспыхнула рядом с кроватью. Пламя казалось болезненно ярким для глаз после недавнего почти полного мрака.
Арианна вздрогнула и вцепилась одной рукой в покрывало, другой зажимая рот, чтобы не вскрикнуть. Сердце билось болезненно часто. Она осела в подушки, ожидая, пока оно хоть немного успокоится. И во время этого напряженного ожидания она поняла, что все увиденное и услышанное было сном, не более того. Догадка принесла с собой облегчение, но все пережитое и прочувствованное во время сна по-прежнему оставалось с ней: гулкая пустота в сердце, постепенно, заполняемая тоской.
Именно это чувствовала дева озера, которая любила, но не была любимой.
Арианна посмотрела на мужчину, раскинувшегося рядом с ней в постели. Совсем недавно он занимался с ней любовью — без любви. Это случилось всего лишь пару часов назад и она еще чувствовала между ног клейкую влагу его семени. Обида до сих пор была жива в душе.
У рыцаря из сна тоже были черные как вороново крыло волосы, неуступчивый, безжалостный рот и глаза, как озеро при лунном свете, — серебряные и невыразительные. А если бы сон продолжался? Если бы она не спугнула его? Неужели когда-нибудь рыцарь встал бы на колени перед девой озера, обнаженный, протягивая ей в ладонях свою любовь, словно вынутое из груди сердце?
Тем рыцарем из сна был Рейн. Она знала это совершенно точно.
Но разве можно было представить себе Рейна на коленях, Рейна, с его болезненной гордостью и его сердцем, навсегда закованным в броню?
— Ты совершенно рехнулась, Арианна! — прикрикнула она на себя. — Это был сон, сон — и ничего больше!
Зачем была ей любовь мужа-нормандца? Даже если бы мир перевернулся и Рейн встал перед ней нагим на колени, предлагая свою любовь, она и тогда не приняла бы ее! Это был всего лишь сон, который надо было поскорее выбросить из головы.
А если каким-то чудом это был все-таки не сон, значит, за все в ответе был странный оруженосец, который имел нахальство называть себя кимреянином и бардом. Плут из плутов, мошенник из мошенников, он зачем-то пробудил ее ото сна своим кошачьим воем!
Арианна повернулась на живот и ткнула подушку кулаком, потом крепко зажмурилась, стараясь снова уснуть. Но сон ускользал и ускользал, а когда наконец пришел — долгое время спустя, она прижимала подушку к груди, как щит. Словно старалась защитить свое сердце.
***
Наутро Арианна сидела в спальне за столом, покусывая гусиное перо и стараясь вникнуть в приходные записи Руддлана. Это оказалось делом нелегким: сенешаль Сейдро — замковый эконом — после сражения так и не объявился, и теперь Арианна была уверена, что его исчезновение отнюдь не случайно. Судя по тому, как этот плут вел учет, он решил под шумок унести ноги, не дожидаясь, пока его делишки выплывут на свет Божий. Долгие месяцы он снимал сливки с доходов Руддлана!
Арианна отскребла и разгладила пемзой свежий свиток пергамента и как раз собиралась отшлифовать его медвежьим зубом, как вдруг ощутила какую-то перемену в помещении. Она восприняла ее с тем же чувством бессознательной радости, с каким воспринимается луч солнца, пробившийся в ненастный день сквозь густую облачность. Кровь сразу побежала быстрее, покрыв щеки легким румянцем.
— Доброе вам утро, мой супруг и господин, — сказала она, не оглядываясь.
С этими словами она занялась пергаментом, кругами водя медвежьим зубом по потрескивающему свитку. Рука ее при этом дрожала — так, самую малость. Каким образом она угадала, что Рейн в комнате, как сумела ощутить его присутствие, если он даже не был рядом? Прежде такого с ней не случалось.
— Похоже, я теряю форму, — вздохнул Рейн. — В былые времена мне случалось подкрадываться к врагу, не привлекая его внимания до нужного момента.
Только после этого Арианна подняла взгляд. Казалось, Рейн заполнил дверной проем своими широкими плечами. Он стоял, опершись о притолоку, сунув большие пальцы рук за пояс и скрестив ноги. Солнце и ветер успели поработать над ним, разгорячив лицо и растрепав волосы.
— Значит ли это, что вы смотрите на жену, как на врага милорд?
— Скажем так: я стараюсь не забывать о том, что она родом из Уэльса.
Арианна непроизвольно сжала медвежий зуб сильнее, и он вылетел из руки, которая почему-то стала влажной. Проскакав по столу, как камешек по воде, он свалился на пол и исчез среди стеблей камыша.
Рейн отстранился от притолоки, прошел к столу и присел на корточки, роясь в подстилке. Кожаные штаны, и без того узкие, натянулись на бедрах до отказа, мышцы спины обрисовались внушительным рельефом под тонкой летней рубахой. Солнечные лучи потоком струились в открытое окно, бросая голубоватые блики на его черные волосы. Арианне вдруг захотелось зарыться пальцами в волосы мужа, захотелось настолько сильно, что она едва справилась с собой. Это было так странно: видеть его у своих ног, и ей снова вспомнилась песня, услышанная во сне.
Рейн вдруг рывком вскинул голову и правую руку. Арианна никак не ожидала, что он бросит ей медвежий зуб, поэтому поймала его неуклюже, локтем спихнув со стола сначала кусок пемзы, а потом и перо. Оба предмета свалились на пол. Рейн терпеливо подобрал их и протянул ей, сверкнув зубами в одной из своих более чем редких улыбок.
— Если собираешься уронить что-нибудь еще, роняй прямо сейчас, пока я здесь.
— Э-э... нет, я закончила... то есть я хочу сказать, я... э-э... спасибо за то, что...
Арианна сообразила, что мелет чушь да еще и беспрерывно кивает, как цыпленок, расклевывающий огрызок яблока. Усилием воли она заставила себя успокоится.
Рейн встал, склонившись над ней. С самого раннего утра он уехал на охоту, и до сих пор запах леса исходил от него... леса и добычи.
На его лице еще была тень недавней улыбки, но она исчезла, когда он окинул взглядом стол, заваленный свитками приходных записей.
— Чем это ты занимаешься? — спросил он резко. Арианна так отвлеклась, разглядывая мужа, что не сразу поняла его вопрос.
— Что? Ах, это! Нужно разобраться в приходных записях, милорд. Они в полном беспорядке! Вы так и не назначили нового сенешаля, и я решила, что... Дело в том, что как раз сегодня утром я осматривала кладовые. Разумнее будет навести порядок в записях, не откладывая, потому что... потому что... — Она справилась со смущением и вызывающе вздернула подбородок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Арианна! Боже, Боже! Арианна!
Крик прозвучал так, как будто вырвался из сдавленного горла, словно Рейн хотел удержать его, но не смог. Зато она не сдалась, не уступила ему! Он взял ее тело, но не душу... не ее самое!
Тогда почему же она испытывала сейчас не гордость, а печаль?
Прошло немало времени, прежде чем Рейн пришел в себя. Он оставался поверх нее, одной ногой прижимая к постели ее бедра. Его широкая грудь ходила ходуном, с силой нажимая на ее груди.
Арианна чувствовала себя совершенно измученной, словно над ней потрудились вальки целой толпы прачек. Его плоть все еще была внутри у нее, и даже ее вялость и неподвижность были болезненны для Арианны. Однако когда Рейн попробовал отстраниться, она сжала ноги. Не понимая, почему именно, она все же не хотела, чтобы он оставил ее. Она чувствовала неприятную пустоту внутри. И печаль.
Они оставались в этой позе долгое время, молча, потом Рейн перекатился на бок, и выскользнул из нее.
— С каждым разом будет все легче, — сказал он, приподнимаясь на локте. — Постепенно ты совсем перестанешь бояться и даже начнешь испытывать удовольствие.
— Долг велит мне уступать вам, милорд, но и только. Супружеские обязанности не включают в себя чувство удовольствия.
— Проклятие! Не смей называть меня милордом, когда мы в постели!
Глаза Рейна сверкнули, отражая пламя свечи. Они казались плоскими и твердыми, словно были выкованы из серебра, но движение, которым он проследил линию ее рта, было удивительно нежным.
— Считается, что женщине легче зачать ребенка, если она испытывает удовольствие.
— Так это все, что тебя интересует? Наследник? ... Рейн наклонился ближе, так же легко коснувшись дыханием ее щеки, как и пальцами — ее волос.
— Нет, не все, — сказал он.
Теперь щеки коснулись губы, и Арианна ощутила внизу живота сладостное предвкушающее стеснение. Он собирался поцеловать ее, и она успела привыкнуть к этой ласке... нет, она начала жаждать ее, даже слишком! Она тихонько вздохнула, приоткрывая губы.
И тут она отстранилась. Рейн, казалось, оцепенел. Потом рука рванулась куда-то за голову Арианны, и подушка полетела на пол. Сердце не успело ударить и пары раз, когда лезвие кинжала прижалось к ее горлу — кинжала, который она спрятала под подушкой.
Кончик был острым, как игла, он только что не пронзил ей кожу. Ярость заставила глаза Рейна сузиться, рот сжался с такой силой, что превратился в прямую безжалостную линию. Теперь это вновь был тот самый человек, каким oн предстал Арианне впервые. В ее видении.
Она увидела, как сжались, белея, пальцы на рукоятка кинжала. Губы хищно растянулись, обнажая белизну зубов.
— Ты сказала «верь мне»!
Ни один из них не шевельнулся, даже звук дыхания умер в тишине комнаты. Взгляд продолжал впиваться в ее глаза. Он был холоден как лед, возможно даже холоднее.
Арианна сделала глотательное движение. Кончик лезвия больно уколол ее в шею.
— Трудно говорить, когда кинжал прижимается к горлу.
Рейн прорычал проклятие и бросил оружие через плечо. Кинжал воткнулся в спинку кровати и остался там, заметно подрагивая.
— Зачем ты опять сделала это? — Он грубо схватил Арианну между ног так, что она вскрикнула. — Может быть, боялась, что я снова засуну язык в твой горшочек с медом? — Теперь он ткнул внутрь нее пальцы, сразу несколько, резко и болезненно. — По-твоему, твой мед слишком изысканного вкуса, чтобы тратить его на какого-то ублюдка?
— Я не думала над тем, что именно ты станешь делать! Здесь полно нормандцев, и некому защитить меня, если вдруг тебе взбредет в голову наказать меня... наказать за то, что случилось вчера. Я не могла тебе позволить... ради своей чести я не могла позволить, чтобы ты опозорил меня... чтобы ты обращался со мной... обращался...
Слезы застлали глаза, и она умолкла, боясь, что они прольются.
— Ради чести, — повторил Рейн таким странным голосом, словно был по-настоящему изумлен.
Он смотрел на Арианну в упор непроницаемым взглядом, продолжая пугающе сжимать рот. Рука его так и оставалась между ее ног, а пальцы — внутри. Она чувствовала, как там горячо и как влажно. Рейн шевельнул пальцами. Арианна застонала, извиваясь, стараясь втянуть их еще глубже в себя.
Лицо его медленно и разительно изменилось. Знакомая жесткость (но не жестокость!) появилась на нем, скулы обострились, глаза потемнели и приняли жадное, голодное выражение. Он слегка потерся о ее груди — дразня, волнуя.
— Поцелуй меня! — вырвалось у Арианны, прежде чем она успела остановить себя.
— О, дьявольщина! — вскрикнул. Рейн и поцеловал ее.
***
Арианна проснулась внезапно. В спальне было прохладно, поэтому, садясь в постели, она до подбородка натянула меховое покрывало. Жаровня давно догорела, крохотное пламя свечи едва освещало помещение, заставляя тени на стенах тревожно шевелиться. Арианна прислушалась, стараясь понять, что же ее разбудило, но единственными звуками были шелест ветра в кронах вязов и мышиный шорох под полом.
Очевидно, ночь была в разгаре, утро еще не начинало и брезжить. Арианна повернулась узнать время: свеча прогорела больше чем наполовину, но три метки оставалось. До рассвета было далеко.
Они спали с раздвинутым до отказа пологом, так как Рейн не мог и ночью обойтись без свежего воздуха. Он был таким странным, ее муж, он ничего не делал так, как было принято, как была приучена сама Арианна. Он спал только с раздвинутым пологом и распахнутыми настежь ставнями и даже слышать не желал о ночном колпаке. Когда она попробовала его урезонить, говоря, что злые духи ночи могут проникнуть в окно и выкрасть его душу через макушку, он только рассмеялся. Он ответил, что нет духа, достаточно злого, чтобы он справился с Черным Драконом. Возможно, он был прав...
Свеча потухла как раз в тот момент, когда Арианна думала о злых духах, поэтому она едва удержалась от крика.
Потом, ощутив на плечах дуновение сквозняка, она усмехнулась своей наивной вере во всякую чепуху.
Однако улыбка померкла на губах, когда спальню заполнила музыка.
Как и всякий ребенок-кимреянин, Арианна была вскормлена музыкой лиры, как материнским молоком, вот только эту музыку никак не могла извлекать из инструмента человеческая рука. Звучные аккорды, напоминающие отдаленный перезвон колоколов, взмывали, нарастали и опадали волной, рассыпаясь водопадом хрустального звона. Мелодия была чистой, как вода горного ключа, как пластинка первого льда над озерным мелководьем. Она была такой отточенной и изящной, что казалась почти видимой.
И Арианна увидела музыку. Трехцветные ленты: синяя, фиолетовая и пурпурная — взметнулись перед ней в воздух. Мерцающая, дрожащая радуга, хрупкая на ощупь, сплеталась и трепетала, словно невидимые руки ткали из нее прекрасный гобелен мелодии. Рождаясь, эта волшебная ткань обвивала Арианну, касалась кожи ласково, как руки любовника. Она чувствовала себя полностью открытой для музыки, словно ее разом и нежили, и брали силой.
Она простерла руки, чтобы коснуться красок звука, и достигла их, но пальцы прошли насквозь, как бы погрузившись в переливающийся туман. Цвета продолжали меняться, сплетаться в ткань и рассыпаться снова. Слезы навернулись Арианне на глаза, потому что музыка была прекрасна до боли.
Невидимый бард трогал струны неспешно, меланхолически, создавая невыразимо печальные созвучия. Перезвон затих, звуки растаяли предостерегающим шепотом. Ленты сапфирово-синего тумана еще мгновение были видны Арианне, потом рассеялись и они, словно сам призрак умершей музыки.
— Талиазин?.. — робко прошептала Арианна, не ожидая ответа, потому что музыка шла не из-за двери и даже не из какого-то угла комнаты. Она рождалась там, откуда приходили видения: извне, где не было ни пространства, ни времени. Кто-то мог играть эту мелодию сотни лет назад... или ей еще предстояло родиться столетия спустя.
А потом, когда Арианна уже была уверена, что музыка навсегда вернулась туда, где родилась, прекрасный голос запел:
Дева жила среди озера вод, Станом гибка, как лоза, Нежен и трепетен был ее рот. Царственно горд головы поворот, Зелены были глаза...
На этот раз песня струилась через комнату, как река серебра. Арианна могла чувствовать ее расплавленные, раскаленные воды; они обжигали ее. Бард не просто пел — он на глазах создавал и озеро, в котором жила дева, и рыцаря, который явился взять её тело, но не захотел взамен отдать свою любовь.
Сказание было и прекрасным, и невыразимо печальным, заставляя улыбаться сквозь слезы. И вдруг Арианна оказалась прямо внутри него, внутри песни, и было это не менее реально, чем ее последние видения. Она вдохнула густой запах ила и ярко-зеленой ряски, обрамляющей берега озера. Она услышала воронье карканье, ощутила влажный, теплый летний ветер. Она была теперь девой, поднявшейся из глубин безмятежной серебряной чаши озерной воды, и была она нагой, окутанной прядями волос цвета соболиного меха, сквозь которые опалово мерцала ее влажная от воды кожа. Грудь ее дышала спокойно, белая и прекрасная, с твердыми темными вершинками сосков. Она выбралась по мелководью на берег, где стоял рыцарь, чьи широкие плечи постепенно заслонили от нее небо. Латы его отражали лунный свет, тускло-черные и при этом сияющие, словно он стоял в ореоле света. Арианна протянула руки, маня его, чувствуя влагу слез на своих щеках. Она жаждала, жаждала отчаянно, с тоской.
— О нет, не нужно! — прошептала Арианна настоящая, заранее зная, что боль придет, что она неизбежна.
Ее крик спугнул и озеро, и рыцаря, и она осталась среди реки звука, среди слов, которые рассказывали об отказе рыцаря и клятве девы озера.
Буду владеть я, о дева, тобой,
Буду я ласков и строг,
Но в моем сердце, клянусь я душой,
Будут, как прежде, лишь конь вороной, Славный король мой и Бог.
Значит, тебе не владеть никогда, Нет, не владеть тебе мной!
Клятву мою пусть услышут вода, Самая яркая в небе звезда, Месяц и воздух ночной:
Ныне стоит между нами стеной,
Рыцарь, лишь гордость твоя.
Ты приходи ко мне пеший, нагой,
С сердцем в ладонях, с открытой душой -
И завоюешь меня.
Так же внезапно, как и началась, музыка отзвучала. Арианна ждала долго, затаив дыхание, в надежде услышать еще хоть аккорд, хоть несколько слов. Но серебряная река истончилась в ручеек, чтобы скоро исчезнуть вовсе. Наступившая тишина была спокойной тишиной спящего строения.
Свеча снова вспыхнула рядом с кроватью. Пламя казалось болезненно ярким для глаз после недавнего почти полного мрака.
Арианна вздрогнула и вцепилась одной рукой в покрывало, другой зажимая рот, чтобы не вскрикнуть. Сердце билось болезненно часто. Она осела в подушки, ожидая, пока оно хоть немного успокоится. И во время этого напряженного ожидания она поняла, что все увиденное и услышанное было сном, не более того. Догадка принесла с собой облегчение, но все пережитое и прочувствованное во время сна по-прежнему оставалось с ней: гулкая пустота в сердце, постепенно, заполняемая тоской.
Именно это чувствовала дева озера, которая любила, но не была любимой.
Арианна посмотрела на мужчину, раскинувшегося рядом с ней в постели. Совсем недавно он занимался с ней любовью — без любви. Это случилось всего лишь пару часов назад и она еще чувствовала между ног клейкую влагу его семени. Обида до сих пор была жива в душе.
У рыцаря из сна тоже были черные как вороново крыло волосы, неуступчивый, безжалостный рот и глаза, как озеро при лунном свете, — серебряные и невыразительные. А если бы сон продолжался? Если бы она не спугнула его? Неужели когда-нибудь рыцарь встал бы на колени перед девой озера, обнаженный, протягивая ей в ладонях свою любовь, словно вынутое из груди сердце?
Тем рыцарем из сна был Рейн. Она знала это совершенно точно.
Но разве можно было представить себе Рейна на коленях, Рейна, с его болезненной гордостью и его сердцем, навсегда закованным в броню?
— Ты совершенно рехнулась, Арианна! — прикрикнула она на себя. — Это был сон, сон — и ничего больше!
Зачем была ей любовь мужа-нормандца? Даже если бы мир перевернулся и Рейн встал перед ней нагим на колени, предлагая свою любовь, она и тогда не приняла бы ее! Это был всего лишь сон, который надо было поскорее выбросить из головы.
А если каким-то чудом это был все-таки не сон, значит, за все в ответе был странный оруженосец, который имел нахальство называть себя кимреянином и бардом. Плут из плутов, мошенник из мошенников, он зачем-то пробудил ее ото сна своим кошачьим воем!
Арианна повернулась на живот и ткнула подушку кулаком, потом крепко зажмурилась, стараясь снова уснуть. Но сон ускользал и ускользал, а когда наконец пришел — долгое время спустя, она прижимала подушку к груди, как щит. Словно старалась защитить свое сердце.
***
Наутро Арианна сидела в спальне за столом, покусывая гусиное перо и стараясь вникнуть в приходные записи Руддлана. Это оказалось делом нелегким: сенешаль Сейдро — замковый эконом — после сражения так и не объявился, и теперь Арианна была уверена, что его исчезновение отнюдь не случайно. Судя по тому, как этот плут вел учет, он решил под шумок унести ноги, не дожидаясь, пока его делишки выплывут на свет Божий. Долгие месяцы он снимал сливки с доходов Руддлана!
Арианна отскребла и разгладила пемзой свежий свиток пергамента и как раз собиралась отшлифовать его медвежьим зубом, как вдруг ощутила какую-то перемену в помещении. Она восприняла ее с тем же чувством бессознательной радости, с каким воспринимается луч солнца, пробившийся в ненастный день сквозь густую облачность. Кровь сразу побежала быстрее, покрыв щеки легким румянцем.
— Доброе вам утро, мой супруг и господин, — сказала она, не оглядываясь.
С этими словами она занялась пергаментом, кругами водя медвежьим зубом по потрескивающему свитку. Рука ее при этом дрожала — так, самую малость. Каким образом она угадала, что Рейн в комнате, как сумела ощутить его присутствие, если он даже не был рядом? Прежде такого с ней не случалось.
— Похоже, я теряю форму, — вздохнул Рейн. — В былые времена мне случалось подкрадываться к врагу, не привлекая его внимания до нужного момента.
Только после этого Арианна подняла взгляд. Казалось, Рейн заполнил дверной проем своими широкими плечами. Он стоял, опершись о притолоку, сунув большие пальцы рук за пояс и скрестив ноги. Солнце и ветер успели поработать над ним, разгорячив лицо и растрепав волосы.
— Значит ли это, что вы смотрите на жену, как на врага милорд?
— Скажем так: я стараюсь не забывать о том, что она родом из Уэльса.
Арианна непроизвольно сжала медвежий зуб сильнее, и он вылетел из руки, которая почему-то стала влажной. Проскакав по столу, как камешек по воде, он свалился на пол и исчез среди стеблей камыша.
Рейн отстранился от притолоки, прошел к столу и присел на корточки, роясь в подстилке. Кожаные штаны, и без того узкие, натянулись на бедрах до отказа, мышцы спины обрисовались внушительным рельефом под тонкой летней рубахой. Солнечные лучи потоком струились в открытое окно, бросая голубоватые блики на его черные волосы. Арианне вдруг захотелось зарыться пальцами в волосы мужа, захотелось настолько сильно, что она едва справилась с собой. Это было так странно: видеть его у своих ног, и ей снова вспомнилась песня, услышанная во сне.
Рейн вдруг рывком вскинул голову и правую руку. Арианна никак не ожидала, что он бросит ей медвежий зуб, поэтому поймала его неуклюже, локтем спихнув со стола сначала кусок пемзы, а потом и перо. Оба предмета свалились на пол. Рейн терпеливо подобрал их и протянул ей, сверкнув зубами в одной из своих более чем редких улыбок.
— Если собираешься уронить что-нибудь еще, роняй прямо сейчас, пока я здесь.
— Э-э... нет, я закончила... то есть я хочу сказать, я... э-э... спасибо за то, что...
Арианна сообразила, что мелет чушь да еще и беспрерывно кивает, как цыпленок, расклевывающий огрызок яблока. Усилием воли она заставила себя успокоится.
Рейн встал, склонившись над ней. С самого раннего утра он уехал на охоту, и до сих пор запах леса исходил от него... леса и добычи.
На его лице еще была тень недавней улыбки, но она исчезла, когда он окинул взглядом стол, заваленный свитками приходных записей.
— Чем это ты занимаешься? — спросил он резко. Арианна так отвлеклась, разглядывая мужа, что не сразу поняла его вопрос.
— Что? Ах, это! Нужно разобраться в приходных записях, милорд. Они в полном беспорядке! Вы так и не назначили нового сенешаля, и я решила, что... Дело в том, что как раз сегодня утром я осматривала кладовые. Разумнее будет навести порядок в записях, не откладывая, потому что... потому что... — Она справилась со смущением и вызывающе вздернула подбородок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65