.
И на этот раз Элизабет загнала свой «бьюик» в их гараж на две машины, остановившись возле «райли» мужа. Ее руки дрожали, когда она выпустила руль. Черт бы его побрал! Проклятие! Как вообще он посмел скомпрометировать ее перед Элен и Жюльенной! А сколько там еще было слуг, да и детей...
Под стеклоочистителем была засунута бумажка, но Элизабет даже не удосужилась вытащить ее: мало ли что могли придумать дети. Слуга придет мыть автомобиль и уберет.
Она прошла в дом, отчетливо сознавая, что именно ей нужно делать. Ей вообще не следовало соглашаться на поездку в Гонконг, не нужно было прерывать занятия музыкой. Сейчас ей уже двадцать пять, черт возьми, целых двадцать пять! Для исполнителя это уже много. Если она и вправду хочет быть пианисткой международного класса, нельзя терять времени. Ей уже удалось завоевать две важные награды, благодаря которым она и оказалась на сцене, там, где всегда мечтала находиться. Но эти две награды не смогли упрочить ее репутацию. Поэтому она не получала предложений известных импресарио возвратиться в Англию и отправиться на гастроли. Вдали от родины она оказалась забыта. Чтобы не дать себе погибнуть – и спасти свой брак, – Элизабет во что бы то ни стало надо завоевать еще одну награду на каком-нибудь конкурсе, чтобы ее возвращение стало триумфом.
– Привет, любимая! Ну как, хорошо повеселилась? – спросил Адам, направляясь к ней и набивая табаком трубку.
– Да... Нет... – ответила она. Элизабет была не на шутку удручена.
Адам рассмеялся и обнял ее за плечи.
– Так все-таки – да или нет?
Она через силу улыбнулась.
– Ну, ты же отлично знаешь, что такое детские праздники и как там можно повеселиться. Шум стоял такой, что у меня голова раскалывалась.
– Зато здесь у нас царила гробовая тишина, – улыбнулся Адам. – Я терпеть не могу возвращаться домой, когда тебя нет.
– Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить, – заявила она, решив сегодня выложить ему все начистоту. Она откровенно расскажет ему, каково ей сейчас приходится. – Адам, я хочу вернуться в Лондон.
Через анфиладу комнат первого этажа они вышли на длинную веранду позади дома. Вечерами Адам предпочитал отдыхать именно здесь. Он сидел в кресле с бокалом в руке, любовался садом и холмами вдали, незабываемой панорамой вечерней Виктории, заливом и далеким гористым полуостровом.
Адам сел на плетеный шезлонг и добродушно произнес:
– Мы с тобой, кажется, все уже обсудили, Бет. О возвращении в Лондон и речи быть не может, тем более сейчас, когда началась война. Боже правый, да из Лондона эвакуируют детей, люди тысячами уезжают оттуда!
– Но я не ребенок, Адам, – сказала она, садясь рядом и стараясь сохранить спокойствие. – А вернуться мне хочется не из-за войны, а по другим причинам, гораздо более эгоистичным.
Лицо Адама выражало скуку. Ему в сотый раз приходилось выслушивать эти сетования жены. Но Элизабет давно уже привыкла к такой реакции мужа. Всякий раз, когда она принималась говорить о музыке, как бы вежливо ни пытался Адам ее выслушивать, его лицо мало-помалу делалось именно таким, скучным и невыразительным. Он не желал больше говорить на интересующую ее тему. С точки зрения Адама, музыка сделалась явной помехой в их семейных отношениях. В начале совместной жизни он, бывало, поощрял ее занятия, уверяя себя, что и сам получает от этого удовольствие. Но когда нужно было выбирать между переездом в Гонконг, куда стремился Адам, и жизнью в Лондоне, где Элизабет могла бы совершенствоваться, успешно концертировать, у нее не было права выбора, Адам сам принял единственно возможное решение. Точно так же как у нее не было выбора, когда ее отец решил вместе с Элизабет переехать в Ниццу.
– Мне уже двадцать пять, Адам, – с усилием произнесла она, – и если я собираюсь впредь заниматься музыкой – а я очень этого хочу, – тогда мне во что бы то ни стало необходимо победить на международном конкурсе исполнителей. Ты не хуже меня знаешь, что это самый быстрый и эффективный способ стать знаменитой. И дело не только в общественном резонансе и не в денежной награде: дипломанты обычно выступают с лучшими симфоническими оркестрами мира.
– Ты можешь упражняться здесь, – упрямо повторил Адам. – Ты и так уже по шесть часов в день сидишь за фортепиано. Не представляю, что можно высидеть еще больше, независимо от того, где ты находишься.
– Мне нужен преподаватель, тонкий знаток музыки, критик. Кто-нибудь вроде профессора Хэрока, человек, который поможет мне по-новому исполнить музыкальное произведение.
– Нет! – Морщины вокруг его рта стали резче. – Это решительно невозможно, Бет! Идет война, пойми же ты наконец! В этом году наверняка не будет никаких международных конкурсов. Да и на следующий, если война продлится. Люди заняты сейчас куда более важными делами.
– А для меня самое важное дело – музыка! – страстно воскликнула Элизабет. – Для меня нет ничего в жизни важнее музыки!
Она быстро вскочила на ноги. Адам спокойно посмотрел на нее.
– Музыка для тебя важнее меня, Бет? – мягко поинтересовался он.
Она почувствовала, что слезы подступают к ее горлу. Сейчас Элизабет почему-то вспомнила, как он успокаивал ее, когда умерла ее мать. Адам оказывался рядом тогда, когда она больше всего в нем нуждалась. Элизабет вспомнила, как сильно он любил ее.
– О Боже, Адам... Почему ты не можешь понять, как все это важно для меня? Мне постоянно приходится выбирать между тобой и музыкой, и я чувствую, как мы все больше отдаляемся друг от друга, что нас разделяет какая-то пропасть.
Он тоже поднялся с шезлонга и взял ее за руку.
– Именно ты углубляешь эту пропасть, Бет. Ты, а не я. Ты вольна продолжать занятия музыкой, но тебе придется заниматься здесь. Впрочем, что здесь, что в Лондоне – решительно все равно. А потом, когда мы разделаемся с Гитлером и в мире вновь воцарятся разум и спокойствие, ты сможешь подумать о том, чтобы стать концертирующей пианисткой. А до тех пор нет смысла возвращаться в Лондон. Поверь, пожалуйста, не только ты пострадала от войны. Мужчин-музыкантов призовут в армию, как призовут ученых, артистов, бизнесменов. Именно война лишает тебя потенциальных международных наград, война мешает тебе жить в Лондоне, Бет. А вовсе не я.
Она в отчаянии посмотрела на мужа. Его слова не лишены здравого смысла. Разумеется, война помешает организации международных конкурсов, и не только она, но и многие выдающиеся пианисты будут вынуждены прервать свои гастроли. Но все же... Она прикрыла глаза. Как же ей хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему! Риф отнесся бы к ее желаниям по-другому, в этом она была уверена. Риф бы понял, как ей необходимы музыка, концерты, конкурсы, награды... Задумай что-то Риф, он не позволил бы Гитлеру нарушить его планы.
– Я очень люблю тебя, Бет, – сказал Адам, обняв ее и притянув к себе. – Прошу тебя, наберись терпения. Подожди до окончания войны. И тогда я от всего сердца помогу тебе.
Она чувствовала себя проигравшей. Слезы отчаяния застилали ей глаза. До окончания войны... Кто знает, сколько она продлится? И какие преграды возникнут после войны? А что, если придется отложить занятия музыкой на неопределенное время? А потом – опять отложить...
– Если даже нельзя будет продолжить занятия с профессором Хэроком, – сказала она, – все равно я хотела бы вернуться в Лондон, Адам!
Он отстранился от нее и недоуменно взглянул на ее бледное, напряженное лицо.
– Зачем? Там же я окажусь не нужен, а здесь в случае вторжения японцев по крайней мере смогу принять участие в военных действиях!
– Мы здесь уже полгода, – сказала она, понимая, что не может, не имеет права уступить в этой схватке. – Мне все уже надоело, и кроме того...
– Надоело? – Он через силу рассмеялся. – Боже, Бет, да как это может надоесть?! Подумай: солнце, великолепные пляжи, есть где поплавать, поиграть в теннис, заняться верховой ездой. У нас тут такие друзья, каких никогда не было прежде. Не смеши меня, дорогая. Похоже, ты чувствуешь подспудную вину из-за того, что не испытываешь вместе с остальными англичанами тягот, связанных с войной и начавшейся эвакуацией.
– Да, я чувствую свою вину, но дело не в этом. Мне нужно уехать, Адам, полностью сменить обстановку.
Она понимала, что он не вернется в Лондон, но есть и другие города, где она не будет постоянно бояться встречи с Рифом. Где Риф не сможет угрожать ее слабой обороне. Где не будет искушения бросить Адама и никогда больше его не видеть.
– А не могли бы мы на время уехать, скажем, в Сингапур? Элен говорит, что там еще лучше, чем в Гонконге.
– Ну разве что на недельку-другую, если уж тебе так хочется, – без всякого воодушевления ответил он.
Она пожала его руку. Неделя-другая – это только для начала. Она всегда сможет упросить его задержаться.
– Вот и прекрасно. Давай поедем, и поскорее!
Он так обрадовался внезапной перемене ее настроения, что не усмотрел ничего необычного в ее неожиданном желании уехать в Сингапур.
– О'кей, – сказал он. – Я и сам с удовольствием посмотрю на Сингапур. Поедем в конце следующего месяца. Когда начнется сухой сезон.
– Нет! – отчаянно воскликнула она, и ее горячность очень удивила его. – Я хочу прямо сейчас! На этой неделе!
– Но тогда мы пропустим вечеринку у Тома Николсона!
Она сильно сжала кулаки. На этой вечеринке будет Риф. И если он взглянет на нее так, как смотрел у Элен, Адам наверняка обо всем догадается. И все всё поймут.
– Именно, – согласилась она. – Бог с ней, с этой вечеринкой!
– Ладно, Бет. Если ты так хочешь, – сказал Адам, голосом давая ей понять, что пытается быть максимально терпеливым. – Мы поплывем туда, когда захочешь. Плыть лучше, чем лететь. Я завтра же закажу билеты.
Глава 14
На следующее утро в шесть часов она уже была за роялем. Элизабет разучивала сонату Шуберта. Она провела бессонную ночь. Лежала рядом с Адамом, но не могла сомкнуть глаз. Ее мучила мысль о том, как, оказывается, просто изменить мужу. Всего неделю назад Элизабет жила размеренно и спокойно. Можно было заранее сказать, что произойдет через день, через неделю. И вдруг в мгновение ока все переменилось: ее жизнь стала непредсказуемой. Элизабет потихоньку выбралась из постели, чтобы не разбудить мужа, и с бокалом лимонного сока вышла на веранду. Того, что случилось, уже не изменишь. Нужно привыкнуть к тому, что с этими воспоминаниями придется жить, и попытаться забыть о случившемся.
Полюбовавшись какое-то время видом на залив и холмы Цзюлуна, Элизабет отвернулась. У нее болела голова, покалывало сердце. Как бы там ни было, но она вовсе не хотела забывать случившееся. Она ведь изменила Адаму не только телом. Куда важнее, что она изменила и продолжает изменять Адаму в душе – и это происходит само собой. Элизабет села за рояль, радуясь, что музыка поможет ей забыться, и заиграла, беря быстрые аккорды. Стиль ее исполнения стал иным, и Элизабет забыла об Адаме и даже о Рифе. Она продолжала играть, прислушиваясь к тому, как необычно, по-новому звучит хорошо известная ей соната.
Была уже половина одиннадцатого, когда Элизабет доиграла до конца, оставшись вполне довольной своим исполнением. Она заставила себя встать из-за рояля. Она не помнила, какие планы у Адама на день, но знала, что он терпеть не может уходить, не попрощавшись с ней. Элизабет размяла пальцы. Она все еще тихо радовалась, что сумела найти новый ключ к исполнению. После завтрака она опять сыграет сонату, чтобы затвердить новое звучание. Она сыграет ее от начала до конца, а потом Второй фортепианный концерт Бартока. Этот концерт пока ей не удавался: его партитура выглядела так, словно в типографии высыпали на бумагу миллион черных нот. Элизабет заранее казалось, что этот концерт Бартока ей никогда не сыграть.
Она пошла в гостиную. Чан с озабоченным лицом попался ей навстречу.
– Я обнаружил это на ветровом стекле вашей машины, мисси. Может, это что-нибудь важное?
Это была та самая бумажка, которую Элизабет заметила, возвращаясь с детского праздника. Теперь она поняла, что вовсе не ребятишки засунули ее под стеклоочиститель на ветровом стекле.
– Спасибо, Чан. Мистер Гарланд еще не ушел?
– Нет, мисси. Он сейчас на теннисном корте, проверяет, как укреплена сетка.
Она поблагодарила слугу и посмотрела на листок бумаги. «Ли Пи, Цзюлун, квартал Стоунуолл, Кимберли-роуд, 27». Все это было написано разборчивым почерком уверенного в себе человека. Должно быть, Риф сунул записку до того, как войти в дом Тома. А это значит, что он знал заранее, как она отреагирует, и ее эмоциональный всплеск не явился для него неожиданностью.
Через открытое окно доносились размеренные чмокающие звуки: это садовник подравнивал траву на газоне, начинавшемся сразу за цветочными клумбами. Воздух был влажным, как перед грозой, сладко пахли цветы шиповника, и от этого аромата немного кружилась голова. Элизабет долго глядела на записку. Ли Пи! Она слышала об этом человеке, еще занимаясь в Академии. Он считался одним из наиболее известных преподавателей по классу фортепиано. Сейчас он жил в Цзюлуне. Риф говорил, что если она захочет, то Ли Пи послушает ее.
Садовник продолжал размеренно подстригать газон. Из окна Элизабет видела Адама на теннисном корте. Засунув руки в карманы белых фланелевых брюк, он придирчиво осматривал сетку.
Ли Пи! Когда-то он преподавал в Московской консерватории. В исполнении Ли Пи были записаны «Баркарола» и Соната си-бемоль минор Шопена и фортепианный концерт Шумана, и эти записи считались классическими. Она перевела взгляд с Адама на записку. Будет ли очередным предательством по отношению к Адаму воспользоваться возможностью, предоставленной Рифом? А если вовсе не обращаться к этому Ли Пи? Не явится ли это еще большим предательством? Ведь в этом случае она предаст свой талант и все годы упорной работы.
К ней подошла Мей Лин и певучим голосом произнесла:
– Я сварила вам кофе, мисси.
– Спасибо, Мей Лин. – Элизабет еще раз взглянула на записку, затем решительно сказала: – Некоторое время меня не будет, я еду по делам. Скажи мистеру Гарланду, что вернусь к обеду.
– Хорошо, мисси, – грустно ответила Мей Лин. Она знала, что мистер Гарланд не любит, когда ему сообщают подобные известия. Также мистер Гарланд не очень любит, когда миссис Гарланд уходит из дома неизвестно куда. Он не любит, если миссис Гарланд принимается играть на рояле. Мей Лин буквально несколько часов назад наблюдала, как мистер Гарланд вышел из спальни и, услышав звуки рояля, нахмурился. А теперь придется вдобавок сообщить ему, что, закончив игру, миссис Гарланд ушла из дома, даже не поговорив со своим мужем. Без всякого желания Мей Лин вышла в сад и мимо цветочных клумб, мимо садовника направилась к корту.
* * *
Элизабет включила заднюю передачу и выехала из гаража. Ее успокаивала мысль, что она поступает правильно. Адаму вовсе незачем знать, что именно Риф порекомендовал ее Ли Пи. Но даже если бы муж и узнал, у него нет причин расстраиваться или тем более чувствовать себя оскорбленным. Если ее профессиональная жизнь наладится, их брак тоже может вновь стать гармоничным, как прежде.
Элизабет ехала к Виктории. При мысли о предстоящей встрече с известным преподавателем она напряглась. Что, если он сочтет ее исполнение недостаточно мастерским? Она специально не стала брать с собой никаких нот. Не взяла даже Шуберта, над которым трудилась все утро.
Элизабет оказалась на многолюдных, пестрых от толпы улицах квартала Ванчай. С фасадов лавок и магазинчиков свисали раскрашенные и покрытые лаком утки, плоские, как вафли, ласточкины гнезда и акульи плавники, а сами лавки и магазинчики подчас были совершенно крошечные. Из окон высоких неуклюжих домов свисало на шестах, подобно флагам, выстиранное белье. В заливе лодки стояли так тесно, что Элизабет видела, как худенький китаец переходит по ним, как переходят брод по камням, не замочив ног. Она въехала на паром, вышла из автомобиля и встала у парапета, чтобы полюбоваться пейзажем за те восемь минут, пока паром будет пересекать залив.
Профессор Хэрок верил в ее талант. За плечами у нее было несколько профессиональных побед. Конкурс имени Шопена, брюссельский и венский конкурсы исполнителей. Концерт Белы Бартока в Альберт-холле.
Паром причалил к берегу Цзюлуна, и Элизабет двинулась по узким улочкам. Она подумала сейчас о том, что могло заставить человека, много лет прожившего в Москве, в конце жизни переселиться в Гонконг.
Стоунуолл был известным кварталом в старой части города. Тут стояло несколько доходных домов с швейцарами у каждого подъезда. Приехав по указанному адресу, Элизабет представилась и сказала, что пришла к Ли Пи. Привратник позвонил и ответил, что ее ждут.
Кабина оказалась совсем крошечной. Пока лифт поднимался, Элизабет охватило сильное волнение. Вот уже полгода, как она не занималась с преподавателем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
И на этот раз Элизабет загнала свой «бьюик» в их гараж на две машины, остановившись возле «райли» мужа. Ее руки дрожали, когда она выпустила руль. Черт бы его побрал! Проклятие! Как вообще он посмел скомпрометировать ее перед Элен и Жюльенной! А сколько там еще было слуг, да и детей...
Под стеклоочистителем была засунута бумажка, но Элизабет даже не удосужилась вытащить ее: мало ли что могли придумать дети. Слуга придет мыть автомобиль и уберет.
Она прошла в дом, отчетливо сознавая, что именно ей нужно делать. Ей вообще не следовало соглашаться на поездку в Гонконг, не нужно было прерывать занятия музыкой. Сейчас ей уже двадцать пять, черт возьми, целых двадцать пять! Для исполнителя это уже много. Если она и вправду хочет быть пианисткой международного класса, нельзя терять времени. Ей уже удалось завоевать две важные награды, благодаря которым она и оказалась на сцене, там, где всегда мечтала находиться. Но эти две награды не смогли упрочить ее репутацию. Поэтому она не получала предложений известных импресарио возвратиться в Англию и отправиться на гастроли. Вдали от родины она оказалась забыта. Чтобы не дать себе погибнуть – и спасти свой брак, – Элизабет во что бы то ни стало надо завоевать еще одну награду на каком-нибудь конкурсе, чтобы ее возвращение стало триумфом.
– Привет, любимая! Ну как, хорошо повеселилась? – спросил Адам, направляясь к ней и набивая табаком трубку.
– Да... Нет... – ответила она. Элизабет была не на шутку удручена.
Адам рассмеялся и обнял ее за плечи.
– Так все-таки – да или нет?
Она через силу улыбнулась.
– Ну, ты же отлично знаешь, что такое детские праздники и как там можно повеселиться. Шум стоял такой, что у меня голова раскалывалась.
– Зато здесь у нас царила гробовая тишина, – улыбнулся Адам. – Я терпеть не могу возвращаться домой, когда тебя нет.
– Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить, – заявила она, решив сегодня выложить ему все начистоту. Она откровенно расскажет ему, каково ей сейчас приходится. – Адам, я хочу вернуться в Лондон.
Через анфиладу комнат первого этажа они вышли на длинную веранду позади дома. Вечерами Адам предпочитал отдыхать именно здесь. Он сидел в кресле с бокалом в руке, любовался садом и холмами вдали, незабываемой панорамой вечерней Виктории, заливом и далеким гористым полуостровом.
Адам сел на плетеный шезлонг и добродушно произнес:
– Мы с тобой, кажется, все уже обсудили, Бет. О возвращении в Лондон и речи быть не может, тем более сейчас, когда началась война. Боже правый, да из Лондона эвакуируют детей, люди тысячами уезжают оттуда!
– Но я не ребенок, Адам, – сказала она, садясь рядом и стараясь сохранить спокойствие. – А вернуться мне хочется не из-за войны, а по другим причинам, гораздо более эгоистичным.
Лицо Адама выражало скуку. Ему в сотый раз приходилось выслушивать эти сетования жены. Но Элизабет давно уже привыкла к такой реакции мужа. Всякий раз, когда она принималась говорить о музыке, как бы вежливо ни пытался Адам ее выслушивать, его лицо мало-помалу делалось именно таким, скучным и невыразительным. Он не желал больше говорить на интересующую ее тему. С точки зрения Адама, музыка сделалась явной помехой в их семейных отношениях. В начале совместной жизни он, бывало, поощрял ее занятия, уверяя себя, что и сам получает от этого удовольствие. Но когда нужно было выбирать между переездом в Гонконг, куда стремился Адам, и жизнью в Лондоне, где Элизабет могла бы совершенствоваться, успешно концертировать, у нее не было права выбора, Адам сам принял единственно возможное решение. Точно так же как у нее не было выбора, когда ее отец решил вместе с Элизабет переехать в Ниццу.
– Мне уже двадцать пять, Адам, – с усилием произнесла она, – и если я собираюсь впредь заниматься музыкой – а я очень этого хочу, – тогда мне во что бы то ни стало необходимо победить на международном конкурсе исполнителей. Ты не хуже меня знаешь, что это самый быстрый и эффективный способ стать знаменитой. И дело не только в общественном резонансе и не в денежной награде: дипломанты обычно выступают с лучшими симфоническими оркестрами мира.
– Ты можешь упражняться здесь, – упрямо повторил Адам. – Ты и так уже по шесть часов в день сидишь за фортепиано. Не представляю, что можно высидеть еще больше, независимо от того, где ты находишься.
– Мне нужен преподаватель, тонкий знаток музыки, критик. Кто-нибудь вроде профессора Хэрока, человек, который поможет мне по-новому исполнить музыкальное произведение.
– Нет! – Морщины вокруг его рта стали резче. – Это решительно невозможно, Бет! Идет война, пойми же ты наконец! В этом году наверняка не будет никаких международных конкурсов. Да и на следующий, если война продлится. Люди заняты сейчас куда более важными делами.
– А для меня самое важное дело – музыка! – страстно воскликнула Элизабет. – Для меня нет ничего в жизни важнее музыки!
Она быстро вскочила на ноги. Адам спокойно посмотрел на нее.
– Музыка для тебя важнее меня, Бет? – мягко поинтересовался он.
Она почувствовала, что слезы подступают к ее горлу. Сейчас Элизабет почему-то вспомнила, как он успокаивал ее, когда умерла ее мать. Адам оказывался рядом тогда, когда она больше всего в нем нуждалась. Элизабет вспомнила, как сильно он любил ее.
– О Боже, Адам... Почему ты не можешь понять, как все это важно для меня? Мне постоянно приходится выбирать между тобой и музыкой, и я чувствую, как мы все больше отдаляемся друг от друга, что нас разделяет какая-то пропасть.
Он тоже поднялся с шезлонга и взял ее за руку.
– Именно ты углубляешь эту пропасть, Бет. Ты, а не я. Ты вольна продолжать занятия музыкой, но тебе придется заниматься здесь. Впрочем, что здесь, что в Лондоне – решительно все равно. А потом, когда мы разделаемся с Гитлером и в мире вновь воцарятся разум и спокойствие, ты сможешь подумать о том, чтобы стать концертирующей пианисткой. А до тех пор нет смысла возвращаться в Лондон. Поверь, пожалуйста, не только ты пострадала от войны. Мужчин-музыкантов призовут в армию, как призовут ученых, артистов, бизнесменов. Именно война лишает тебя потенциальных международных наград, война мешает тебе жить в Лондоне, Бет. А вовсе не я.
Она в отчаянии посмотрела на мужа. Его слова не лишены здравого смысла. Разумеется, война помешает организации международных конкурсов, и не только она, но и многие выдающиеся пианисты будут вынуждены прервать свои гастроли. Но все же... Она прикрыла глаза. Как же ей хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему! Риф отнесся бы к ее желаниям по-другому, в этом она была уверена. Риф бы понял, как ей необходимы музыка, концерты, конкурсы, награды... Задумай что-то Риф, он не позволил бы Гитлеру нарушить его планы.
– Я очень люблю тебя, Бет, – сказал Адам, обняв ее и притянув к себе. – Прошу тебя, наберись терпения. Подожди до окончания войны. И тогда я от всего сердца помогу тебе.
Она чувствовала себя проигравшей. Слезы отчаяния застилали ей глаза. До окончания войны... Кто знает, сколько она продлится? И какие преграды возникнут после войны? А что, если придется отложить занятия музыкой на неопределенное время? А потом – опять отложить...
– Если даже нельзя будет продолжить занятия с профессором Хэроком, – сказала она, – все равно я хотела бы вернуться в Лондон, Адам!
Он отстранился от нее и недоуменно взглянул на ее бледное, напряженное лицо.
– Зачем? Там же я окажусь не нужен, а здесь в случае вторжения японцев по крайней мере смогу принять участие в военных действиях!
– Мы здесь уже полгода, – сказала она, понимая, что не может, не имеет права уступить в этой схватке. – Мне все уже надоело, и кроме того...
– Надоело? – Он через силу рассмеялся. – Боже, Бет, да как это может надоесть?! Подумай: солнце, великолепные пляжи, есть где поплавать, поиграть в теннис, заняться верховой ездой. У нас тут такие друзья, каких никогда не было прежде. Не смеши меня, дорогая. Похоже, ты чувствуешь подспудную вину из-за того, что не испытываешь вместе с остальными англичанами тягот, связанных с войной и начавшейся эвакуацией.
– Да, я чувствую свою вину, но дело не в этом. Мне нужно уехать, Адам, полностью сменить обстановку.
Она понимала, что он не вернется в Лондон, но есть и другие города, где она не будет постоянно бояться встречи с Рифом. Где Риф не сможет угрожать ее слабой обороне. Где не будет искушения бросить Адама и никогда больше его не видеть.
– А не могли бы мы на время уехать, скажем, в Сингапур? Элен говорит, что там еще лучше, чем в Гонконге.
– Ну разве что на недельку-другую, если уж тебе так хочется, – без всякого воодушевления ответил он.
Она пожала его руку. Неделя-другая – это только для начала. Она всегда сможет упросить его задержаться.
– Вот и прекрасно. Давай поедем, и поскорее!
Он так обрадовался внезапной перемене ее настроения, что не усмотрел ничего необычного в ее неожиданном желании уехать в Сингапур.
– О'кей, – сказал он. – Я и сам с удовольствием посмотрю на Сингапур. Поедем в конце следующего месяца. Когда начнется сухой сезон.
– Нет! – отчаянно воскликнула она, и ее горячность очень удивила его. – Я хочу прямо сейчас! На этой неделе!
– Но тогда мы пропустим вечеринку у Тома Николсона!
Она сильно сжала кулаки. На этой вечеринке будет Риф. И если он взглянет на нее так, как смотрел у Элен, Адам наверняка обо всем догадается. И все всё поймут.
– Именно, – согласилась она. – Бог с ней, с этой вечеринкой!
– Ладно, Бет. Если ты так хочешь, – сказал Адам, голосом давая ей понять, что пытается быть максимально терпеливым. – Мы поплывем туда, когда захочешь. Плыть лучше, чем лететь. Я завтра же закажу билеты.
Глава 14
На следующее утро в шесть часов она уже была за роялем. Элизабет разучивала сонату Шуберта. Она провела бессонную ночь. Лежала рядом с Адамом, но не могла сомкнуть глаз. Ее мучила мысль о том, как, оказывается, просто изменить мужу. Всего неделю назад Элизабет жила размеренно и спокойно. Можно было заранее сказать, что произойдет через день, через неделю. И вдруг в мгновение ока все переменилось: ее жизнь стала непредсказуемой. Элизабет потихоньку выбралась из постели, чтобы не разбудить мужа, и с бокалом лимонного сока вышла на веранду. Того, что случилось, уже не изменишь. Нужно привыкнуть к тому, что с этими воспоминаниями придется жить, и попытаться забыть о случившемся.
Полюбовавшись какое-то время видом на залив и холмы Цзюлуна, Элизабет отвернулась. У нее болела голова, покалывало сердце. Как бы там ни было, но она вовсе не хотела забывать случившееся. Она ведь изменила Адаму не только телом. Куда важнее, что она изменила и продолжает изменять Адаму в душе – и это происходит само собой. Элизабет села за рояль, радуясь, что музыка поможет ей забыться, и заиграла, беря быстрые аккорды. Стиль ее исполнения стал иным, и Элизабет забыла об Адаме и даже о Рифе. Она продолжала играть, прислушиваясь к тому, как необычно, по-новому звучит хорошо известная ей соната.
Была уже половина одиннадцатого, когда Элизабет доиграла до конца, оставшись вполне довольной своим исполнением. Она заставила себя встать из-за рояля. Она не помнила, какие планы у Адама на день, но знала, что он терпеть не может уходить, не попрощавшись с ней. Элизабет размяла пальцы. Она все еще тихо радовалась, что сумела найти новый ключ к исполнению. После завтрака она опять сыграет сонату, чтобы затвердить новое звучание. Она сыграет ее от начала до конца, а потом Второй фортепианный концерт Бартока. Этот концерт пока ей не удавался: его партитура выглядела так, словно в типографии высыпали на бумагу миллион черных нот. Элизабет заранее казалось, что этот концерт Бартока ей никогда не сыграть.
Она пошла в гостиную. Чан с озабоченным лицом попался ей навстречу.
– Я обнаружил это на ветровом стекле вашей машины, мисси. Может, это что-нибудь важное?
Это была та самая бумажка, которую Элизабет заметила, возвращаясь с детского праздника. Теперь она поняла, что вовсе не ребятишки засунули ее под стеклоочиститель на ветровом стекле.
– Спасибо, Чан. Мистер Гарланд еще не ушел?
– Нет, мисси. Он сейчас на теннисном корте, проверяет, как укреплена сетка.
Она поблагодарила слугу и посмотрела на листок бумаги. «Ли Пи, Цзюлун, квартал Стоунуолл, Кимберли-роуд, 27». Все это было написано разборчивым почерком уверенного в себе человека. Должно быть, Риф сунул записку до того, как войти в дом Тома. А это значит, что он знал заранее, как она отреагирует, и ее эмоциональный всплеск не явился для него неожиданностью.
Через открытое окно доносились размеренные чмокающие звуки: это садовник подравнивал траву на газоне, начинавшемся сразу за цветочными клумбами. Воздух был влажным, как перед грозой, сладко пахли цветы шиповника, и от этого аромата немного кружилась голова. Элизабет долго глядела на записку. Ли Пи! Она слышала об этом человеке, еще занимаясь в Академии. Он считался одним из наиболее известных преподавателей по классу фортепиано. Сейчас он жил в Цзюлуне. Риф говорил, что если она захочет, то Ли Пи послушает ее.
Садовник продолжал размеренно подстригать газон. Из окна Элизабет видела Адама на теннисном корте. Засунув руки в карманы белых фланелевых брюк, он придирчиво осматривал сетку.
Ли Пи! Когда-то он преподавал в Московской консерватории. В исполнении Ли Пи были записаны «Баркарола» и Соната си-бемоль минор Шопена и фортепианный концерт Шумана, и эти записи считались классическими. Она перевела взгляд с Адама на записку. Будет ли очередным предательством по отношению к Адаму воспользоваться возможностью, предоставленной Рифом? А если вовсе не обращаться к этому Ли Пи? Не явится ли это еще большим предательством? Ведь в этом случае она предаст свой талант и все годы упорной работы.
К ней подошла Мей Лин и певучим голосом произнесла:
– Я сварила вам кофе, мисси.
– Спасибо, Мей Лин. – Элизабет еще раз взглянула на записку, затем решительно сказала: – Некоторое время меня не будет, я еду по делам. Скажи мистеру Гарланду, что вернусь к обеду.
– Хорошо, мисси, – грустно ответила Мей Лин. Она знала, что мистер Гарланд не любит, когда ему сообщают подобные известия. Также мистер Гарланд не очень любит, когда миссис Гарланд уходит из дома неизвестно куда. Он не любит, если миссис Гарланд принимается играть на рояле. Мей Лин буквально несколько часов назад наблюдала, как мистер Гарланд вышел из спальни и, услышав звуки рояля, нахмурился. А теперь придется вдобавок сообщить ему, что, закончив игру, миссис Гарланд ушла из дома, даже не поговорив со своим мужем. Без всякого желания Мей Лин вышла в сад и мимо цветочных клумб, мимо садовника направилась к корту.
* * *
Элизабет включила заднюю передачу и выехала из гаража. Ее успокаивала мысль, что она поступает правильно. Адаму вовсе незачем знать, что именно Риф порекомендовал ее Ли Пи. Но даже если бы муж и узнал, у него нет причин расстраиваться или тем более чувствовать себя оскорбленным. Если ее профессиональная жизнь наладится, их брак тоже может вновь стать гармоничным, как прежде.
Элизабет ехала к Виктории. При мысли о предстоящей встрече с известным преподавателем она напряглась. Что, если он сочтет ее исполнение недостаточно мастерским? Она специально не стала брать с собой никаких нот. Не взяла даже Шуберта, над которым трудилась все утро.
Элизабет оказалась на многолюдных, пестрых от толпы улицах квартала Ванчай. С фасадов лавок и магазинчиков свисали раскрашенные и покрытые лаком утки, плоские, как вафли, ласточкины гнезда и акульи плавники, а сами лавки и магазинчики подчас были совершенно крошечные. Из окон высоких неуклюжих домов свисало на шестах, подобно флагам, выстиранное белье. В заливе лодки стояли так тесно, что Элизабет видела, как худенький китаец переходит по ним, как переходят брод по камням, не замочив ног. Она въехала на паром, вышла из автомобиля и встала у парапета, чтобы полюбоваться пейзажем за те восемь минут, пока паром будет пересекать залив.
Профессор Хэрок верил в ее талант. За плечами у нее было несколько профессиональных побед. Конкурс имени Шопена, брюссельский и венский конкурсы исполнителей. Концерт Белы Бартока в Альберт-холле.
Паром причалил к берегу Цзюлуна, и Элизабет двинулась по узким улочкам. Она подумала сейчас о том, что могло заставить человека, много лет прожившего в Москве, в конце жизни переселиться в Гонконг.
Стоунуолл был известным кварталом в старой части города. Тут стояло несколько доходных домов с швейцарами у каждого подъезда. Приехав по указанному адресу, Элизабет представилась и сказала, что пришла к Ли Пи. Привратник позвонил и ответил, что ее ждут.
Кабина оказалась совсем крошечной. Пока лифт поднимался, Элизабет охватило сильное волнение. Вот уже полгода, как она не занималась с преподавателем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66