– Да-да, хорошо. Я сейчас приду. – Старый джентльмен осторожно поднялся со скамьи. Констанс помогла ему. – Спасибо, дорогая. Надеюсь, что вы, молодой человек, поможете мне добраться до дома.
– Да, милорд.
Лакей чуть замешкался, подавая ему трость, а затем взял старого джентльмена под руку.
– Мне было приятно побеседовать с вами. Я устал от политики, и мне нравится говорить о любви и молодости, о тех двух вещах, которыми я был щедро одарен и которых мне так не хватает, – сказал он, взглянув на Констанс. – И прошу извинить меня за то, что я не представился. Лорд Биконсфилд. Я уезжаю сегодня в полдень, но если я вам понадоблюсь, я буду в Лондоне на Даунинг-стрит.
– Биконсфилд, – повторила Констанс.
Лорд Биконсфилд. Конечно. Вот почему он показался ей знакомым. Она видела его портрет в газете, но самого раньше никогда не видела. Биконсфилд.
– А ваше имя, дорогая?
– Простите, – пролепетала она. – Ллойд. Констанс Ллойд.
– Мисс Ллойд, благодарю вас за то, что составили мне компанию. Желаю вам благополучия, вам и вашему другу. До свидания, дорогая.
Старый джентльмен и слуга ушли. Она растерянно опустилась на скамью. Биконсфилд. Ей трудно было в это поверить. Невероятно. Констанс Ллойд, бывшая гувернантка, провела почти час в обществе лорда Биконсфилда, более известного под настоящим именем и фамилией: Бенджамин Дизраэли… премьер-министр Англии.
Когда она вернулась в замок, на половине прислуги творилось что-то невообразимое. Обычно отлаженная, знавшая, возможно, лишь случайные простои, машина, какой она видела ее еще утром, сейчас представляла собой картину полной сумятицы и беспорядка. Как только Констанс вошла в кухню, кто-то с грохотом уронил на каменный пол большую фаянсовую миску, которая разбилась вдребезги, но никто, казалось, этого не заметил.
Первой увидела Констанс одна из кухарок и закричала:
– Она вернулась! Скажите мистеру Брауну, что она вернулась!
– Что случилось? – встревоженно спросила Констанс.
– Все пошло здесь наперекосяк, вот что случилось. Все время кто-то то входит, то выходит, принц вне себя. Все развалилось, – вздохнула кухарка.
В кухню заглянул один из садовников в сапогах, испачканных землей. Увидев Констанс, он бросился назад, крикнув через плечо:
– Я сбегаю за мистером Брауном!
– Кто-то заболел? – недоумевала Констанс, повернувшись к трем горничным, которые тут же разбежались в разные стороны.
– Никто не заболел, – ответила кухарка и покачала головой.
В этом покачивании было что-то зловещее.
– Скажет ли мне кто-нибудь, что произошло?
– Мистер Браун скажет вам… он скажет…
– Женщина, где вы были? – Это был, бесспорно, бас Джона Брауна, от которого задрожали стекла.
– Я вышла прогуляться. Господи, что случилось?
Он, схватил ее за руку, отвел в сторону.
– Вы мне причиняете боль, мистер Браун, – возразила Констанс.
– Я не хотел причинить вам боль, мисс Ллойд, – проговорил Браун сквозь стиснутые зубы. – Я должен сказать вам правду. Смит арестован.
– Арестован? За что? – Ей показалось, что мир опрокинулся.
– Он арестован по обвинению в государственной измене.
– В измене? – с трудом вымолвила Констанс.
Это было трудно понять.
– Да, в измене. Но прежде… Он попросил меня передать вам то, что вы должны знать.
– Измена, – тупо повторила Констанс, не в состоянии понять ужасную реальность, которая стояла за этим словом.
– Ради Бога, женщина, выслушайте то, что я вам сейчас скажу. У меня мало времени. – Браун с такой силой ударил рукой по двери, что Констанс вздрогнула от испуга. – Прежде чем его арестовали, он попросил меня передать вам, что он очень сожалеет обо всем и берет свои слова обратно, и те, что в записке, тоже. Это была ошибка, сказал он, вы все поймете. Он сожалеет, если причинил вам зло.
– Что? Я ничего не понимаю! Я не верю этому!
– Черт побери, женщина, он не любит вас!
– Нет, нет! Это неправда. – Констанс беспомощно терла глаза руками, пытаясь сосредоточиться. – Он сказал это, чтобы отвести от меня опасность. Он не хочет, чтобы я ждала его, но я буду его ждать.
– Вы с ума сошли! Я передал вам то, о чем он просил перед арестом. Понимаете, перед тем как его арестовали! Вы слышите меня, женщина?
– Слышу, но я уверена, что это ошибка.
– У меня нет времени быть вашей нянькой, – грубо сказал Браун и покинул комнату.
Глаза 16
Глядя на удаляющуюся спину Джона Брауна, Констанс почувствовала, как ее охватывает сознание совершающейся чудовищной ошибки.
– Подождите! – крикнула она, сама испугавшись силы своего голоса. Браун медленно повернулся, удивленно подняв одну бровь. – Вы можете остановить это. – Констанс сделала несколько шагов к нему. – Кому, как не вам, мистер Браун, знать, что Джозеф не замешан ни в каких заговорах. Почему вы ничего не сделали, чтобы предотвратить это? Почему вы вообще ничего не сделали?
Браун оглянулся, чтобы удостовериться, что никто их не слышит. Все в кухне были заняты приготовлением еды, потому что принц и премьер-министр собирались срочно покинуть замок.
– Самое худшее было бы сейчас, если бы я заступился за Смита. Тогда бы все погибло. Разве вы не понимаете?
– Но вы работали вместе, обеспечивая безопасность королевы и ее семьи! Ведь этому есть много доказательств.
Он опять грубо схватил ее за руку и затащил на этот раз в кладовую. Голос его не предвещал ничего хорошего.
– Вы ничего не понимаете. Они хотят использовать арест Смита, чтобы добраться до меня.
– Кто?
Над ее ухом раздался приглушенный невеселый смех.
– Неужели вы ничего не знаете? Большинство здешних обитателей с радостью пришли бы поглядеть на то, как меня вздернут на виселице, просто мое изгнание их бы не удовлетворило. Вы читали листовки?
– Я слышала о них, – Констанс поморщилась, он все еще не отпускал ее руку, однако более не сжимал ее так сильно.
– Позвольте обновить вашу память. Помните клевету о том, что мы с королевой состоим в браке? И как ее величали тогда «императрица Браун»? Им было безразлично, что вдова каждую ночь раскладывает, на постели одежду покойного мужа и оплакивает его, что она повесила над изголовьем его посмертную маску. Люди осуждают мой свободный доступ к королеве.
– Я знаю, Джозеф говорил мне об этом. Но все равно вы что-то можете сделать.
– Женщина, у вас плохо с головой? Речь идет о королеве Англии. Все, кто хочет приблизиться к ней, должны прежде иметь дело со мной, а вы знаете, о ком я говорю. Разве это не причина для того, чтобы ненавидеть меня?
– Но вы нужны королеве! – Их лица были совсем близко. – Она нуждается в человеке, которому может доверять. После смерти мужа она обратилась к вам.
Браун покачал головой.
– Да, я тоже понимаю это, как и королева. У меня нет никаких стремлений стать королем, черт побери! Но в семье королевы есть те, кто видит во мне такую угрозу. Да и помимо семьи есть достаточно людей, для которых я опасный иностранец.
– И я тоже, – тихо промолвила Констанс.
– Да. И вы тоже. И Смит. Но вам повезло, вы женщина, к тому же красивая, хотя и американка. А мы со Смитом ненавистные кельты. У него одного больше шансов спастись, чем со мной и моей помощью. Это я точно знаю.
Наконец он отпустил ее руку.
– Как его арестовали? – устало спросила Констанс. – И почему?
– Потому что он оказался в покоях королевы. Те, кто это сделал, ожидали поймать меня на том, как я заражаю воду. А поймали Смита.
У Констанс внезапно затеплилась надежда.
– А королева? Она может защитить Смита?
– Нет. Она не знает, чем он занимается. Я не раскрыл ей наш план проверки воды, не хотел, чтобы она беспокоилась. Она об этом ничего не знает и не узнает от меня. По крайней мере пока больна.
– Что же нам делать, мистер Браун?
– Не знаю. Лучшее, что мы можем пока сделать, – это держаться от него подальше. Я бы сам заменил Джозефа, если бы был уверен, что это поможет ему, а не ускорит его гибель.
– Тогда надо всем сказать правду, – волновалась Констанс. – Все должны знать, что на самом деле происходит.
– Да. Только подумайте, что после этого случится. Рассказать правду означало бы ускорить конец. Выступить против принца будет не только актом самоубийства, но и настоящей государственной изменой.
Констанс сжала руки на груди, словно готовилась к удару.
– Что же нам делать?
– Вам – уехать как можно скорее, сделав вид, что ничего не произошло, ничего.
– Но мы можем что-то сделать, уверена. Я отказываюсь мириться с этим.
– Мы сейчас ничего не можем сделать для Смита. Он сам должен выбраться из этой переделки. Наша помощь только помешает ему.
– Я не могу смириться с этим, – повторила Констанс. – Я люблю Джозефа.
– Вы должны забыть о нем. – Голос Брауна смягчился, чего она меньше всего ожидала. – Он не любит вас, дорогая. Я знаю, вам тяжело это слышать, но это правда. Возвращайтесь к себе в Америку. Он не любит вас.
– Нет. Вы ошибаетесь. Вы не знаете его так, как знаю я.
– Я знаю его лучше, чем вы, потому что мы одного поля ягода, я и Смит. Мы одиночки. Мы предпочитаем одиночество обществу. Мы бродим по миру, не имея ни семьи, ни друзей. Чем скорее вы забудете о нем, тем лучше будет для вас, да и для Смита тоже. Ваше будущее не здесь. Ради себя и ради него забудьте все это.
– Не могу.
– Вы должны. У нас у всех есть своя боль. У одних ее больше, у других меньше. Лучше всего для вас и для Смита будет, если вы уедете. Оставшись, вы только будете привлекать к нему лишнее внимание. В глубине души вы знаете, что я прав.
Ужасающее чувство прозрения отрезвило ее, как холодный душ. Браун был прав.
– Господи! – От испуга она закрыла рот рукой и подняла глаза на Брауна: – Что я наделала?
– Сейчас мы уже ничем не можем помочь. – Он ободряюще потрепал ее по руке, но она словно не заметила этого. – Я дам вам сопровождающего, он отвезет вас на станцию. Дневной поезд на юг отходит после полудня.
– Что я наделала? – повторила Констанс.
Браун смотрел, как она поднималась в свою комнату. Ее бирюзовые глаза были полны слез, она с трудом сдерживала рыдания.
– Вопрос, милая барышня, скорее в том, что только что сделал я, – проворчал про себя Браун.
На железнодорожной станции Боллсбридж ее встретил Филип. Это, возможно, потрясло бы ее, если бы она к этому времени не обессилела от рыданий. Теперь же она испытывала лишь опустошение. Слова Брауна все еще звучали в ее ушах как глухие отзвуки барабанов, подтверждающих случившееся несчастье.
Великий государственный деятель Дизраэли ошибся, когда уверял ее, что все в ее жизни образуется, потому что она и ее любимый живы.
В течение каких-то нескольких секунд ей вдруг стало ясно, что в ее будущей жизни уже не будет Джозефа.
В какой-то степени Дизраэли был счастливцем. Хотя он теперь оплакивал потерю жены, у него были десятки счастливых лет, о которых он мог вспоминать. Он горевал по ушедшей открыто, и каждый понимал его.
У Констанс были лишь крохи драгоценных мгновений – прикосновение, пожатие руки, поцелуй. Каким бы сильным ни было ее горе, она должна молча носить его в себе. Никто не мог предсказать, что было бы, будь жизнь к ней добрее.
– Констанс, – тихо произнес Филип.
Он, как всегда, был элегантен в своем синем сюртуке с черными лацканами. Но как изменилось выражение его лица! Он казался… счастливым. Он был спокоен, исчезло обычное нервное напряжение.
– Как вы узнали, что я приеду?
– Я получил телеграмму от Джона Брауна из Балморала. Боюсь, вам пришлось нелегко.
– Филип… – Констанс не знала, с чего начать. – Вы прочли мое письмо?
– Да, прочел. Должен сказать, что вы произвели порядочный переполох в благородном Гастингс-Хаусе.
– Простите меня, прошу вас, я не хотела…
– Нет. Вы меня не поняли. – Филип провел рукой по волосам и снова посмотрел на Констанс. – Сначала, прочитав ваше письмо, я был просто в бешенстве. Я топал ногами, пинал столы и стулья, ругался, что-то вопил и грозил свести с вами счеты, ну и все такое прочее.
– Филип. – Констанс осуждающе покачала головой.
– А потом я вышел из дома и решил совершить долгую прогулку. Внезапно меня нагнало старое ландо. В нем сидела Виола. Она тут же взяла на себя роль доброй соседки и все такое прочее. Знаете, Констанс, она совсем не такая, какой вам кажется.
– Неужели?
– Она умеет сострадать, у нее доброе сердце. Она позволила мне выговориться. Я рассказал ей то, что никогда никому не говорил. Я говорил ей то, чего сам не знал, пока не произнес это вслух, сидя в ландо. В итоге в конце прогулки я понял, что влюблен в Виолу и, должно быть, всегда был влюблен. Вы были правы, Констанс. Не знаю, как благодарить вас и в силах ли я отплатить вам за все, хотя бы через миллион лет. Вы были правы.
– Я так рада за вас, Филип. Искренне рада.
– Кажется, все довольны и рады, кроме Диши. Он ворчит, но не так, как прежде, и гораздо меньше, чем в конце его последней помолвки с Виолой.
– Как хорошо! – с трудом улыбнулась Констанс.
– Да, хорошо. А как у вас, Констанс? Как я могу помочь вам? Я сделаю все, что могу.
– Не знаю. Думаю, я подыщу себе место.
– Гувернантки?
– Это все, что я умею. Возможно, мне следует вернуться домой.
– На остров Уайт?
– Нет. Мне лучше вернуться домой, в Америку. Я всегда буду вам благодарна за предложение стать вашей женой. Вы и ваша семья были добры ко мне и столько потратили денег на меня. Обещаю вам, что постараюсь вернуть все расходы на мою одежду.
– Констанс, прошу вас, возвращайтесь в Гастингс-Хаус и живите здесь сколько хотите. Вы не должны решать ваше будущее сейчас, именно в этот момент. Отдохните, тогда всё будет видно в ином свете.
– Это верно, Филип. Я все вижу в ином свете. Я должна уехать. Этот поезд идет в Лондон? – Она указала на состав, стоящий на рельсах.
– Думаю, да! Почему вы спрашиваете?
– Мне нужно решить одну проблему в Лондоне, а затем я отправлюсь в Каус и отдохну немного. Надеюсь, миссис Уайтстоун будет настолько добра, что позволит мне побыть у нее несколько дней. После этого я уеду домой.
– Вы не можете вот так взять и уехать. Здесь многим небезразлична ваша судьба. Подумайте, Констанс. Что вы будете делать за океаном? Там у вас нет семьи, друзей. Не спешите, Констанс.
– Там есть много возможностей, как я слышала. Возможно, я уеду на Север, в Нью-Йорк или Бостон. Страна растет, перестраивается. Худшее, что меня ждет, – это участь гувернантки: теперь у людей снова есть возможность нанимать воспитательниц для своих детей. Я так давно покинула родину, возможно, наконец пришло время вернуться домой.
– Констанс, – начал снова Филип, но тут же умолк и отвел ее в сторону. – Зачем вам нужно снова начинать борьбу?
– Это совсем не так, – улыбнулась Констанс. – Просто мне надо вернуться домой.
Филип вернул ей ее сумку.
– Возможно, вы еще передумаете. Если это случится, приезжайте сюда.
– Спасибо, Филип.
– Вы не должны путешествовать одна. Позвольте мне поехать с вами.
– Нет, благодарю вас. Не беспокойтесь. Я закаленная старая дева, Филип. Никто не обратит на меня внимания.
– Где же вы остановитесь, я имею в виду в Лондоне? Вы сказали, что собираетесь сначала поехать туда.
– Я… право, еще не думала, где остановлюсь.
– В Найтсбридже у меня есть дом, рядом с Гайд-парком. У вас найдется листок бумаги?
Констанс вынула из ридикюля бумагу и карандаш, и Филип написал ей адрес.
– Я пошлю телеграмму экономке, она будет вас ждать.
– Спасибо. Вы очень добры, Филип.
– Не надо меня благодарить. Это вы простите меня. У вас есть деньги?
– У меня есть немного. Достаточно, чтобы доехать до Лондона, а затем до Уайта.
– Вот, возьмите. – Филип полез в карман. – У меня есть несколько купюр. Возьмите.
– Нет, пожалуйста, не надо. Учитывая все, мне трудно будет думать, что я что-то вам должна…
– Должны? Вы мне ничего не должны. Я ваш должник и всем вам обязан. Вот, берите. Я настаиваю.
Констанс неохотно позволила Филипу положить деньги в ее ридикюль.
– Спасибо.
– Не стоит благодарить меня. Позвольте мне проводить вас к поезду.
Он молча следовал за ней, а затем помог войти в вагон. Филип передал ей сумку и закрыл дверь купе. Когда поезд тронулся, Констанс вдруг испугалась, что совершила ошибку. Но вскоре улыбнулась. Нет, она все сделала так, как надо, если не для себя, то, во всяком случае, для всех остальных.
Констанс давно не была в Лондоне. Последний раз она приезжала сюда вместе с семейством Уайтстоун, чтобы купить наряды их старшей дочери для ее выхода в свет. За это время, ей показалось, город стал еще грязнее, на улицах стало больше навоза и мусора, а ее одежда, пока она шла по городу, покрылась, словно паутиной, тонким слоем копоти.
В поезде, когда она уже была далеко от Боллсбриджа, Констанс пересчитала деньги, которые ей сунул в ридикюль Филип, и ахнула: целых двести фунтов! Больше, чем ее заработок гувернантки за четыре года. Вместе с деньгами, которые ей дала Виола, если вычесть те, что потрачены на железнодорожные билеты, у нее оставалось свыше двухсот тридцати фунтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29