Она только и гордилась, что своими волосами. Они у нее красивые. Вернее, были бы красивыми, если бы она как следует ухаживала за ними. Дженни сидела с каменным лицом и смотрела прямо перед собой, пока Грасиела щелкала ножницами и топталась вокруг нее, стараясь уклониться от падающих прядей.
— Вот и все, — сказала девочка, возвращая Дженни ножницы и глядя на ее голову с мстительной усмешкой.
Стиснув губы, Дженни взяла в руки зеркальце и подняла повыше. Грасиела обкорнала ей волосы примерно до уровня ушных мочек, а кое-где и еще короче; там и сям торчали клочки, словно щетина на щетке. Большинство женщин заплакало бы при виде такой картины. Дженни только вздохнула и долгую минуту молча смотрела куда-то в пространство.
Встала, сняла блузку и юбку, бросила их под дерево. У нее не было времени натягивать чулки, и теперь ботинки прилипли к ногам, она не без труда стянула их. Грасиела расстелила в тени скатерть, уселась с необыкновенным достоинством, потом развернула тортильи с холодным мясом. Первым долгом, разумеется, положила на колени салфетку. Сидела и наблюдала за тем, как Дженни раздевается.
— Ты могла бы меня поблагодарить.
Дженни только зыркнула на нее, но ничего не ответила. Еще чего! Благодарить эту ехидную букашку за то, что она навыстригала проплешин у нее на голове! Дженни не сомневалась ни минуты, что девчонка радуется учиненному безобразию.
Деликатно откусывая по маленькому кусочку от тортильи, Грасиела внимательно наблюдала за тем, как Дженни ступила в воду ручья и начала намыливаться.
— Я раньше не видела взрослых людей голыми, — сказала она, не сводя с Дженни глаз.
— Вот и погляди, — отрезала Дженни.
Она не помнила, чтобы чувствовала себя когда-либо до такой степени неловко. Если кто-то и видел ее голой с тех пор, как она перестала быть ребенком, она сама об этом не ведала. Она притворялась, что не обращает на Грасиелу внимания, но лицо ее так и горело от стыда.
— У всех взрослых женщин растут волосы между ног или только у тебя?
О Господи! Дженни так и вспыхнула. Она повернулась к девчонке задом, но от этого было не легче.
— У всех взрослых женщин там волосы, — сдавленным голосом ответила она.
— А почему?
— Откуда мне знать? Это происходит, когда девочке исполняется десять не то двенадцать лет, я уж и не помню. Твоя мама ничего тебе не рассказывала о… обо всем этом?
— У моей мамы нет пучка безобразных волос между ног, — заявила паршивка тоном величайшего превосходства.
— Вот именно что есть. — «То есть было», — молча поправила себя Дженни. — У всех взрослых женщин волосы между ног и под мышками.
— А у моей мамы нет! — выкрикнула Грасиела, сморщив лицо; щеки у нее покраснели, девочка уронила лепешку на колени, глаза были полны слез, из груди рвались рыдания. — Моя мама уже умерла?
Дженни перестала скрести голову и с опаской огляделась по сторонам. Она сомневалась, чтобы на расстоянии оклика находилась хоть одна живая душа, но мало ли — местность-то неровная! Нельзя быть вполне уверенной.
— Малышка! Эй, не вопи так громко! Перестань, говорю тебе!
Дженни забыла, если когда-то и знала, что такое плачущий ребенок, каким несчастным он выглядит. Слезы так и лились из голубовато-зеленых глаз Грасиелы. Из носа у нее текло, лицо и плечи дергались. Все тельце содрогалось от рыданий. Дженни глядела на этот маленький комочек сплошного безнадежного страдания и чувствовала себя беспомощной, как никогда в жизни.
Поглядывая одним глазом на Грасиелу, она поспешила смыть с себя мыло, потом насыпала порошка сабадиллы в маленький пузырек с уксусом, мысленно поблагодарив Маргариту за предусмотрительность, и втерла состав в голову, от души надеясь, что на ней нет царапин — в противном случае уксус превратится в жидкий огонь, который прожжет череп до самых мозгов.
— Мне очень жаль, что твоя мама уже стала ангелом.
Дженни вышла на берег, вытерлась нижней юбкой, оторвала от ее подола полоску материи, намочила в ручье и обвязала этой тряпкой голову. Порошок сабадиллы уничтожит оставшиеся гниды. К тому времени, как они доберутся до Верде-Флорес, чтобы сесть в поезд, надо хорошенько вычесать волосы гребнем.
Дженни набросила на себя ситцевую сорочку, отороченную кружевом — первым кружевом, которым ей довелось себя украсить.
— Малышка, я знаю, что тебе очень плохо, но ты постарайся быть сильной.
Грасиела сидела съежившись, словно из нее выпустили весь воздух. Руки бессильно повисли, кисти распростерлись по земле. Слезы и сопли капали с лица на салфетку. Если бы Дженни увидела страдающую до такой степени собаку, она бы ее пристрелила, чтобы избавить от мучений.
— Девочка, послушай. Люди все время умирают. Тебе надо к этому привыкнуть. — Слова не помогали. Дженни просто не могла поверить, что в столь маленьком существе помещается такое количество слез. — Эта женщина — кажется, ее зовут Мария — была права. Твоя мама очень сильно болела, ты, наверное, видела, что она кашляла кровью. Теперь она больше не страдает от боли.
— Я хочу быть с ней.
— Я понимаю, что ты этого хочешь. — Дженни надела юбку и засунула в нее подол сорочки. — Но не можешь. Ты просто должна с этим согласиться и перестать хныкать. Слезами горю не поможешь.
— Ты некрасивая и злая, я тебя ненавижу.
— Ты маленькая и сопливая, и я тебя тоже не слишком обожаю.
Дженни нашла тортильи и впилась зубами в одну из них. Вкусно. Она жевала и обеспокоенно наблюдала за Грасиелой. Как поступила бы Маргарита? Что она сказала бы в подобном случае?
— Пора заткнуться, слышишь?
Вряд ли Маргарита произнесла бы такое. Девочка заплакала еще сильнее и громче.
— Послушай, плачем ты свою маму не вернешь. Только хуже себя почувствуешь, а мне захочется шлепнуть тебя. Чтобы ты замолчала. Я, например, не вела себя так, когда узнала, что умерла моя мама. — Дженни доела, наполнила водой фляги и привязала их к седлу. — Поехали. Если мы не будем больше останавливаться, то дотемна сделаем еще десять миль.
Грасиела не двинулась с места.
— Малыш, — снова заговорила Дженни, стараясь быть терпеливой. — Поверь, я хотела бы уехать отсюда и оставить тебя, но я не могу. А ты слишком мала и глупа, чтобы позаботиться о себе. Вот так. Если ты не хочешь, чтобы тебя убили бандиты или съели волки, то лучше оторви свою попку от земли и шагай сюда.
Грасиела медлила достаточно долго, возможно, давая понять, что действует по принуждению. Наконец подошла, опустив голову, обливаясь слезами и хлюпая носом, плечи у нее дрожали. Девочка безвольно повисла у Дженни на руках, когда та поднимала ее на лошадь.
Жестко стиснув губы, Дженни уселась позади и тронула лошадь каблуками в бока. Грасиела откинулась назад, и Дженни вновь ощутила жар детского тельца, горячего, словно печка.
— Вот какое дело, — сквозь зубы заговорила Дженни. — Ты не разговаривай со мной, а я не буду разговаривать с тобой. Нам надо отдохнуть друг от друга, так что помолчи.
Она поерзала, устраиваясь в седле для долгой езды.
Ехали они до наступления темноты, прежде чем остановиться на ночлег. У Дженни ныли кости. К тому же она, должно быть, расцарапала кожу на голове, когда воевала со вшами, и теперь ей казалось что в череп вогнали раскаленную спицу.
— Ты можешь напоить лошадь и привязать ее на ночь?
Грасиела посмотрела на Дженни как на сумасшедшую. Дженни вздохнула.
— Ладно. Можешь развести костер и приготовить кофе?
Грасиела приподняла одну бровь. Скажите пожалуйста! Эта шестилетняя паршивка умеет поднимать одну бровь! Дженни двадцать четыре, а у нее такого не получается: вместе с одной бровью поднимается и вторая.
— Умеешь ты делать хоть что-нибудь полезное?
— Я умею шить, читать и рисовать картинки.
Поджав губы, Дженни устроила лошадь на ночь, потом разожгла огонь.
— Ты присматривайся, козленок. В следующий раз это будет твоя работа.
Она сварила кофе, подогрела бобы и тортильи; вытряхнула одеяла, притороченные к седлу. Глядя на то, как зевает Грасиела над своей тортильей, Дженни вдруг подумала, а не прячутся ли кузены где-нибудь поблизости в темноте. Хотя, может, Маргарита преувеличила опасность этих людей? Может, они остались в деревне, выпивают, поминают Маргариту и радуются, что избавлены от ответственности за ребенка?
Грасиела встала и вежливо прикрыла ладошкой зевок.
— Ты можешь меня раздеть. Я хочу спать.
У Дженни отвисла челюсть.
— Разве я похожа на твою паршивую служанку? Раздеть тебя? Когда мне было шесть лет, я работала за взрослого. Так что, черт побери, одевайся и раздевайся сама!
Грасиела молча смотрела на Дженни поверх огня. Слезы набежали ей на глаза и покатились по щекам.
— Мама всегда раздевала меня и укладывала в постель.
— Тебе шесть лет. Ты уже большая. Можешь и сама снять с себя платье и надеть ночную рубашку.
— Я ненавижу тебя, ненавижу! Ты такая уродливая и глупая с этой тряпкой на голове!
Дженни только усмехнулась.
— Вот твое одеяло. Хочешь раздевайся — хочешь нет, дело твое. На меня не рассчитывай. Придется тебе научиться расстегивать пуговицы самой.
— Я умею расстегивать пуговицы! Я ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу!
В ярости Грасиела с криком забегала вокруг костра, отшвыривая ногами камешки. Лицо у нее было красное, как огонь.
Дженни глядела на нее с интересом. Выходит, Грасиела не всегда бывает только лишь слезливой маленькой капризницей. В конце концов, набегавшись и выпустив пар, девочка начала раздеваться. Она пришпилила свою шляпку прямо к земле длинной шляпной булавкой. Изобретательная, в этом ей не откажешь. Потом сложила аккуратной стопкой накидку, блузочку и юбку и придавила одежду камнем. Дженни кивнула, но тут в изумлении широко раскрыла глаза.
— Великий Боже! Да ты, оказывается, носишь корсет!
Грасиела бросила на нее гордый взгляд.
— Настоящие леди всегда носят корсет.
— Ты, должно быть, здорово мучилась весь день. Почему ты ничего не сказала? — Дженни посмотрела, как девочка тянется и выгибается, стараясь достать до спины, и сказала со вздохом: — Иди сюда. Тебе самой не снять эту проклятую штуковину.
Она расшнуровала корсет, задумчиво посмотрела на него и, нахмурившись, швырнула в огонь.
Грасиела вскрикнула и закрыла лицо руками. В ужасе она смотрела сквозь пальцы, как начал тлеть, а потом вспыхнул корсет.
— Ты не имела права делать это!
— Никогда не видела, чтобы кто-нибудь столько плакал, — неодобрительно проговорила Дженни. — Где твой характер?
— Моя тетя Тете подарила мне этот корсет в день моих именин! Он был самый мой любимый!
— Слушай, козленок. Здесь решаю я. Понятно? Я не ношу корсеты, и ты не будешь. Корсеты вредны для здоровья шестилетних девочек и сдавливают ребра. В них неудобно работать, в них даже дышать почти невозможно. — Дженни взглянула на замурзанное лицо девочки. — Я знаю. Ты меня ненавидишь.
Грасиела пнула ногой кучку камней.
— Я хочу, чтобы ты умерла! Хочу, чтобы тебя волки съели! Хочу, чтобы у тебя всюду были болячки, как у Пепе Санчеса!
Дженни налила последнюю чашку кофе и усмехнулась. Она была погонщицей мулов и ругаться умела. Говоря по правде, она вообще была мастером по части ругани. Но оказывается, и Грасиела не промах. По-своему, по-детски — ведь она не знала по-настоящему бранных слов.
— Ты закончила? — спросила Дженни, потягивая кофе.
Грасиела бросила на нее убийственный взгляд, потом натянула через голову ночную рубашку с кружевами и встала на край одеяла, пошатываясь от усталости.
— Я должна помолиться, — мрачно сказала она.
— Так молись.
— Тебе следует стать со мной рядом на колени и слушать.
Дженни подумала. Не слишком ловко стоять на коленях и слушать детские молитвы, но ничего страшного в этом нет. Дженни неохотно поднялась, обошла костер и опустилась на колени возле Грасиелы, а та посмотрела на тряпку у нее на голове и поморщилась. Потом сложила руки, прижала их к груди и закрыла глаза.
— Отец небесный, позаботься о моей маме, о тете, о Марии, о кузене Луисе, о кузене Чуло, о кузене…
— Господь уже знает всех твоих кузенов, давай покороче и скажи «аминь».
— Благодарю тебя за те блага, которыми ты наделяешь нас. Сохрани и защити нас. Пожалуйста, позаботься о лошади и, пожалуйста, накажи… — Девочка открыла один глаз и посмотрела на Дженни. — Как я должна тебя называть?
Дженни как-то не подумала об этом до сих пор.
— Пока зови меня просто Дженни.
— Пожалуйста, накажи Дженни. Пускай она умрет. Аминь.
Дженни заморгала в растерянности.
— Я не слишком разбираюсь в таких вещах, — сказала она, — но разве можно молиться о том, чтобы кто-то умер?
Грасиела не ответила и закуталась в одеяло.
— Молиться о том, чтобы умер человек, который помогает тебе и везет тебя к твоему папе? И ты просишь об этом Бога? Ты неблагодарная маленькая дрянь.
Снова полились слезы. Дженни просто вытаращила глаза.
— Мама всегда целовала меня и желала спокойной ночи.
— Ну знаешь, дьявол меня побери! Сначала ты просишь Бога убить меня, а потом хочешь, чтобы я тебя целовала на ночь?
— Моя мама всегда целовала меня и желала спокойной ночи.
— Ну, если только так можно заставить тебя замолчать и лечь спать… — Дженни откинула одеяло и быстро клюнула мягкую щечку Грасиелы. — А что это у тебя за брошка и почему ты носишь ее на ночной рубашке? — выпрямившись, спросила она, показывая на сердечко из чистого золота. Она еще днем обратила внимание на это украшение, тогда брошь была прикреплена у девочки к корсету. Дженни еще никогда в жизни не видела украшений из золота.
— Это медальон, — ответила Грасиела, прикрывая пальцами золотое сердечко. — Там внутри портреты мамы и папы. Мама дала мне этот медальон.
— Тебе нет нужды опасаться. Клянусь Богом, я не собираюсь его украсть.
Раздраженная, она вернулась к костру, намочила голову и втерла в зудящую кожу новую порцию сабадиллы с уксусом. Боль была непереносимая, Дженни зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела, что Грасиела смотрит на нее.
— Давай спи! — зарычала Дженни. — Хватит на меня глазеть!
Повернулась к девочке спиной, повязала голову тряпкой и пошла к своему одеялу. Сильно похолодало, и было приятно натянуть одеяло на плечи.
Дженни очень устала, но заснула не сразу. Лежала, закинув руки за голову, смотрела на звезды и перебирала в памяти долгий день. Этого дня у нее могло и не быть. Сейчас она бы уже лежала в могиле.
«Ну что ж, Маргарита, — зашептала она, глядя в небо; выбрала звезду, которую решила назвать Маргаритой. — В первый день все прошло лучше, чем я ожидала. Ты не предупредила меня, что за штучка твоя дочь, но ничего, все в порядке. Я понимаю. — Ресницы у Дженни смежились, но она снова разлепила веки. — Маргарита, я знаю, что ты сделала это не для меня, а для своей малышки. Но я благодарна тебе за свою жизнь. Ты не беспокойся. Я доставлю девочку в Калифорнию».
Утром Дженни обнаружила, что Грасиела свернулась у нее под боком, как щенок, которому хочется тепла.
Она тихонько потрясла Грасиелу за плечо.
— Вставай, просыпайся, козленок. Плохо твое дело — Бог так и не убил меня. Давай поднимайся и одевайся.
Глава 3
Тай вышел из поезда, выпрямился и вытер копоть со лба. Поправил шляпу, подвигал затекшими плечами и бедрами.
Маленький вокзальчик Верде-Флорес был не покрашен и выглядел так, словно порыв ветра вот-вот сдует его обветшалые от непогоды стены. Люди, ожидающие следующего поезда, были потными от жары, но они совсем бы сварились, если бы густая листва деревьев не осеняла крышу платформы.
Тай заглянул через перекладину в открытой двери товарного вагона, проверяя, на месте ли его лошадь, затем подошел к вокзалу и осмотрелся.
Городок раскинулся прямо за вокзалом. Маленькая речка делила его на две сонные половины, и, видимо, поэтому деревья в Верде-Флорес зеленели. Цветы кивали головками на подоконниках — пятна красного и желтого, которые придавали городу почти приветливый вид. Тай увидел нескольких женщин, полощущих в речке одежду и болтающих между собой; он порадовался, что приехал до наступления полуденной жары, когда все жители прячутся в домах. К часу дня любое мексиканское селение становится похожим на город-призрак.
Вернувшись на платформу, Тай убедился, что товарные вагоны не отпирали. Придется подождать. Скамеек было мало, и те заполнены людьми, ожидающими своего багажа либо следующего поезда. Тай прислонился к притолоке станционной двери и пошарил в карманах в поисках сигары.
— Простите, сеньор, позвольте пройти, — произнес по-испански за его спиной хрипловатый женский голос.
— Пожалуйста, прошу вас, — ответил он на том же языке со всей вежливостью и посторонился.
К его немалому удивлению, она не была испанкой. Распространяя вокруг себя какой-то лекарственный запах, женщина прошла мимо него, но вдруг остановилась, словно вспомнив о чем-то позабытом. Оглянулась через плечо на дочь — во всяком случае, Тай решил, что отставшая девочка — дочь этой женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Вот и все, — сказала девочка, возвращая Дженни ножницы и глядя на ее голову с мстительной усмешкой.
Стиснув губы, Дженни взяла в руки зеркальце и подняла повыше. Грасиела обкорнала ей волосы примерно до уровня ушных мочек, а кое-где и еще короче; там и сям торчали клочки, словно щетина на щетке. Большинство женщин заплакало бы при виде такой картины. Дженни только вздохнула и долгую минуту молча смотрела куда-то в пространство.
Встала, сняла блузку и юбку, бросила их под дерево. У нее не было времени натягивать чулки, и теперь ботинки прилипли к ногам, она не без труда стянула их. Грасиела расстелила в тени скатерть, уселась с необыкновенным достоинством, потом развернула тортильи с холодным мясом. Первым долгом, разумеется, положила на колени салфетку. Сидела и наблюдала за тем, как Дженни раздевается.
— Ты могла бы меня поблагодарить.
Дженни только зыркнула на нее, но ничего не ответила. Еще чего! Благодарить эту ехидную букашку за то, что она навыстригала проплешин у нее на голове! Дженни не сомневалась ни минуты, что девчонка радуется учиненному безобразию.
Деликатно откусывая по маленькому кусочку от тортильи, Грасиела внимательно наблюдала за тем, как Дженни ступила в воду ручья и начала намыливаться.
— Я раньше не видела взрослых людей голыми, — сказала она, не сводя с Дженни глаз.
— Вот и погляди, — отрезала Дженни.
Она не помнила, чтобы чувствовала себя когда-либо до такой степени неловко. Если кто-то и видел ее голой с тех пор, как она перестала быть ребенком, она сама об этом не ведала. Она притворялась, что не обращает на Грасиелу внимания, но лицо ее так и горело от стыда.
— У всех взрослых женщин растут волосы между ног или только у тебя?
О Господи! Дженни так и вспыхнула. Она повернулась к девчонке задом, но от этого было не легче.
— У всех взрослых женщин там волосы, — сдавленным голосом ответила она.
— А почему?
— Откуда мне знать? Это происходит, когда девочке исполняется десять не то двенадцать лет, я уж и не помню. Твоя мама ничего тебе не рассказывала о… обо всем этом?
— У моей мамы нет пучка безобразных волос между ног, — заявила паршивка тоном величайшего превосходства.
— Вот именно что есть. — «То есть было», — молча поправила себя Дженни. — У всех взрослых женщин волосы между ног и под мышками.
— А у моей мамы нет! — выкрикнула Грасиела, сморщив лицо; щеки у нее покраснели, девочка уронила лепешку на колени, глаза были полны слез, из груди рвались рыдания. — Моя мама уже умерла?
Дженни перестала скрести голову и с опаской огляделась по сторонам. Она сомневалась, чтобы на расстоянии оклика находилась хоть одна живая душа, но мало ли — местность-то неровная! Нельзя быть вполне уверенной.
— Малышка! Эй, не вопи так громко! Перестань, говорю тебе!
Дженни забыла, если когда-то и знала, что такое плачущий ребенок, каким несчастным он выглядит. Слезы так и лились из голубовато-зеленых глаз Грасиелы. Из носа у нее текло, лицо и плечи дергались. Все тельце содрогалось от рыданий. Дженни глядела на этот маленький комочек сплошного безнадежного страдания и чувствовала себя беспомощной, как никогда в жизни.
Поглядывая одним глазом на Грасиелу, она поспешила смыть с себя мыло, потом насыпала порошка сабадиллы в маленький пузырек с уксусом, мысленно поблагодарив Маргариту за предусмотрительность, и втерла состав в голову, от души надеясь, что на ней нет царапин — в противном случае уксус превратится в жидкий огонь, который прожжет череп до самых мозгов.
— Мне очень жаль, что твоя мама уже стала ангелом.
Дженни вышла на берег, вытерлась нижней юбкой, оторвала от ее подола полоску материи, намочила в ручье и обвязала этой тряпкой голову. Порошок сабадиллы уничтожит оставшиеся гниды. К тому времени, как они доберутся до Верде-Флорес, чтобы сесть в поезд, надо хорошенько вычесать волосы гребнем.
Дженни набросила на себя ситцевую сорочку, отороченную кружевом — первым кружевом, которым ей довелось себя украсить.
— Малышка, я знаю, что тебе очень плохо, но ты постарайся быть сильной.
Грасиела сидела съежившись, словно из нее выпустили весь воздух. Руки бессильно повисли, кисти распростерлись по земле. Слезы и сопли капали с лица на салфетку. Если бы Дженни увидела страдающую до такой степени собаку, она бы ее пристрелила, чтобы избавить от мучений.
— Девочка, послушай. Люди все время умирают. Тебе надо к этому привыкнуть. — Слова не помогали. Дженни просто не могла поверить, что в столь маленьком существе помещается такое количество слез. — Эта женщина — кажется, ее зовут Мария — была права. Твоя мама очень сильно болела, ты, наверное, видела, что она кашляла кровью. Теперь она больше не страдает от боли.
— Я хочу быть с ней.
— Я понимаю, что ты этого хочешь. — Дженни надела юбку и засунула в нее подол сорочки. — Но не можешь. Ты просто должна с этим согласиться и перестать хныкать. Слезами горю не поможешь.
— Ты некрасивая и злая, я тебя ненавижу.
— Ты маленькая и сопливая, и я тебя тоже не слишком обожаю.
Дженни нашла тортильи и впилась зубами в одну из них. Вкусно. Она жевала и обеспокоенно наблюдала за Грасиелой. Как поступила бы Маргарита? Что она сказала бы в подобном случае?
— Пора заткнуться, слышишь?
Вряд ли Маргарита произнесла бы такое. Девочка заплакала еще сильнее и громче.
— Послушай, плачем ты свою маму не вернешь. Только хуже себя почувствуешь, а мне захочется шлепнуть тебя. Чтобы ты замолчала. Я, например, не вела себя так, когда узнала, что умерла моя мама. — Дженни доела, наполнила водой фляги и привязала их к седлу. — Поехали. Если мы не будем больше останавливаться, то дотемна сделаем еще десять миль.
Грасиела не двинулась с места.
— Малыш, — снова заговорила Дженни, стараясь быть терпеливой. — Поверь, я хотела бы уехать отсюда и оставить тебя, но я не могу. А ты слишком мала и глупа, чтобы позаботиться о себе. Вот так. Если ты не хочешь, чтобы тебя убили бандиты или съели волки, то лучше оторви свою попку от земли и шагай сюда.
Грасиела медлила достаточно долго, возможно, давая понять, что действует по принуждению. Наконец подошла, опустив голову, обливаясь слезами и хлюпая носом, плечи у нее дрожали. Девочка безвольно повисла у Дженни на руках, когда та поднимала ее на лошадь.
Жестко стиснув губы, Дженни уселась позади и тронула лошадь каблуками в бока. Грасиела откинулась назад, и Дженни вновь ощутила жар детского тельца, горячего, словно печка.
— Вот какое дело, — сквозь зубы заговорила Дженни. — Ты не разговаривай со мной, а я не буду разговаривать с тобой. Нам надо отдохнуть друг от друга, так что помолчи.
Она поерзала, устраиваясь в седле для долгой езды.
Ехали они до наступления темноты, прежде чем остановиться на ночлег. У Дженни ныли кости. К тому же она, должно быть, расцарапала кожу на голове, когда воевала со вшами, и теперь ей казалось что в череп вогнали раскаленную спицу.
— Ты можешь напоить лошадь и привязать ее на ночь?
Грасиела посмотрела на Дженни как на сумасшедшую. Дженни вздохнула.
— Ладно. Можешь развести костер и приготовить кофе?
Грасиела приподняла одну бровь. Скажите пожалуйста! Эта шестилетняя паршивка умеет поднимать одну бровь! Дженни двадцать четыре, а у нее такого не получается: вместе с одной бровью поднимается и вторая.
— Умеешь ты делать хоть что-нибудь полезное?
— Я умею шить, читать и рисовать картинки.
Поджав губы, Дженни устроила лошадь на ночь, потом разожгла огонь.
— Ты присматривайся, козленок. В следующий раз это будет твоя работа.
Она сварила кофе, подогрела бобы и тортильи; вытряхнула одеяла, притороченные к седлу. Глядя на то, как зевает Грасиела над своей тортильей, Дженни вдруг подумала, а не прячутся ли кузены где-нибудь поблизости в темноте. Хотя, может, Маргарита преувеличила опасность этих людей? Может, они остались в деревне, выпивают, поминают Маргариту и радуются, что избавлены от ответственности за ребенка?
Грасиела встала и вежливо прикрыла ладошкой зевок.
— Ты можешь меня раздеть. Я хочу спать.
У Дженни отвисла челюсть.
— Разве я похожа на твою паршивую служанку? Раздеть тебя? Когда мне было шесть лет, я работала за взрослого. Так что, черт побери, одевайся и раздевайся сама!
Грасиела молча смотрела на Дженни поверх огня. Слезы набежали ей на глаза и покатились по щекам.
— Мама всегда раздевала меня и укладывала в постель.
— Тебе шесть лет. Ты уже большая. Можешь и сама снять с себя платье и надеть ночную рубашку.
— Я ненавижу тебя, ненавижу! Ты такая уродливая и глупая с этой тряпкой на голове!
Дженни только усмехнулась.
— Вот твое одеяло. Хочешь раздевайся — хочешь нет, дело твое. На меня не рассчитывай. Придется тебе научиться расстегивать пуговицы самой.
— Я умею расстегивать пуговицы! Я ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу!
В ярости Грасиела с криком забегала вокруг костра, отшвыривая ногами камешки. Лицо у нее было красное, как огонь.
Дженни глядела на нее с интересом. Выходит, Грасиела не всегда бывает только лишь слезливой маленькой капризницей. В конце концов, набегавшись и выпустив пар, девочка начала раздеваться. Она пришпилила свою шляпку прямо к земле длинной шляпной булавкой. Изобретательная, в этом ей не откажешь. Потом сложила аккуратной стопкой накидку, блузочку и юбку и придавила одежду камнем. Дженни кивнула, но тут в изумлении широко раскрыла глаза.
— Великий Боже! Да ты, оказывается, носишь корсет!
Грасиела бросила на нее гордый взгляд.
— Настоящие леди всегда носят корсет.
— Ты, должно быть, здорово мучилась весь день. Почему ты ничего не сказала? — Дженни посмотрела, как девочка тянется и выгибается, стараясь достать до спины, и сказала со вздохом: — Иди сюда. Тебе самой не снять эту проклятую штуковину.
Она расшнуровала корсет, задумчиво посмотрела на него и, нахмурившись, швырнула в огонь.
Грасиела вскрикнула и закрыла лицо руками. В ужасе она смотрела сквозь пальцы, как начал тлеть, а потом вспыхнул корсет.
— Ты не имела права делать это!
— Никогда не видела, чтобы кто-нибудь столько плакал, — неодобрительно проговорила Дженни. — Где твой характер?
— Моя тетя Тете подарила мне этот корсет в день моих именин! Он был самый мой любимый!
— Слушай, козленок. Здесь решаю я. Понятно? Я не ношу корсеты, и ты не будешь. Корсеты вредны для здоровья шестилетних девочек и сдавливают ребра. В них неудобно работать, в них даже дышать почти невозможно. — Дженни взглянула на замурзанное лицо девочки. — Я знаю. Ты меня ненавидишь.
Грасиела пнула ногой кучку камней.
— Я хочу, чтобы ты умерла! Хочу, чтобы тебя волки съели! Хочу, чтобы у тебя всюду были болячки, как у Пепе Санчеса!
Дженни налила последнюю чашку кофе и усмехнулась. Она была погонщицей мулов и ругаться умела. Говоря по правде, она вообще была мастером по части ругани. Но оказывается, и Грасиела не промах. По-своему, по-детски — ведь она не знала по-настоящему бранных слов.
— Ты закончила? — спросила Дженни, потягивая кофе.
Грасиела бросила на нее убийственный взгляд, потом натянула через голову ночную рубашку с кружевами и встала на край одеяла, пошатываясь от усталости.
— Я должна помолиться, — мрачно сказала она.
— Так молись.
— Тебе следует стать со мной рядом на колени и слушать.
Дженни подумала. Не слишком ловко стоять на коленях и слушать детские молитвы, но ничего страшного в этом нет. Дженни неохотно поднялась, обошла костер и опустилась на колени возле Грасиелы, а та посмотрела на тряпку у нее на голове и поморщилась. Потом сложила руки, прижала их к груди и закрыла глаза.
— Отец небесный, позаботься о моей маме, о тете, о Марии, о кузене Луисе, о кузене Чуло, о кузене…
— Господь уже знает всех твоих кузенов, давай покороче и скажи «аминь».
— Благодарю тебя за те блага, которыми ты наделяешь нас. Сохрани и защити нас. Пожалуйста, позаботься о лошади и, пожалуйста, накажи… — Девочка открыла один глаз и посмотрела на Дженни. — Как я должна тебя называть?
Дженни как-то не подумала об этом до сих пор.
— Пока зови меня просто Дженни.
— Пожалуйста, накажи Дженни. Пускай она умрет. Аминь.
Дженни заморгала в растерянности.
— Я не слишком разбираюсь в таких вещах, — сказала она, — но разве можно молиться о том, чтобы кто-то умер?
Грасиела не ответила и закуталась в одеяло.
— Молиться о том, чтобы умер человек, который помогает тебе и везет тебя к твоему папе? И ты просишь об этом Бога? Ты неблагодарная маленькая дрянь.
Снова полились слезы. Дженни просто вытаращила глаза.
— Мама всегда целовала меня и желала спокойной ночи.
— Ну знаешь, дьявол меня побери! Сначала ты просишь Бога убить меня, а потом хочешь, чтобы я тебя целовала на ночь?
— Моя мама всегда целовала меня и желала спокойной ночи.
— Ну, если только так можно заставить тебя замолчать и лечь спать… — Дженни откинула одеяло и быстро клюнула мягкую щечку Грасиелы. — А что это у тебя за брошка и почему ты носишь ее на ночной рубашке? — выпрямившись, спросила она, показывая на сердечко из чистого золота. Она еще днем обратила внимание на это украшение, тогда брошь была прикреплена у девочки к корсету. Дженни еще никогда в жизни не видела украшений из золота.
— Это медальон, — ответила Грасиела, прикрывая пальцами золотое сердечко. — Там внутри портреты мамы и папы. Мама дала мне этот медальон.
— Тебе нет нужды опасаться. Клянусь Богом, я не собираюсь его украсть.
Раздраженная, она вернулась к костру, намочила голову и втерла в зудящую кожу новую порцию сабадиллы с уксусом. Боль была непереносимая, Дженни зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела, что Грасиела смотрит на нее.
— Давай спи! — зарычала Дженни. — Хватит на меня глазеть!
Повернулась к девочке спиной, повязала голову тряпкой и пошла к своему одеялу. Сильно похолодало, и было приятно натянуть одеяло на плечи.
Дженни очень устала, но заснула не сразу. Лежала, закинув руки за голову, смотрела на звезды и перебирала в памяти долгий день. Этого дня у нее могло и не быть. Сейчас она бы уже лежала в могиле.
«Ну что ж, Маргарита, — зашептала она, глядя в небо; выбрала звезду, которую решила назвать Маргаритой. — В первый день все прошло лучше, чем я ожидала. Ты не предупредила меня, что за штучка твоя дочь, но ничего, все в порядке. Я понимаю. — Ресницы у Дженни смежились, но она снова разлепила веки. — Маргарита, я знаю, что ты сделала это не для меня, а для своей малышки. Но я благодарна тебе за свою жизнь. Ты не беспокойся. Я доставлю девочку в Калифорнию».
Утром Дженни обнаружила, что Грасиела свернулась у нее под боком, как щенок, которому хочется тепла.
Она тихонько потрясла Грасиелу за плечо.
— Вставай, просыпайся, козленок. Плохо твое дело — Бог так и не убил меня. Давай поднимайся и одевайся.
Глава 3
Тай вышел из поезда, выпрямился и вытер копоть со лба. Поправил шляпу, подвигал затекшими плечами и бедрами.
Маленький вокзальчик Верде-Флорес был не покрашен и выглядел так, словно порыв ветра вот-вот сдует его обветшалые от непогоды стены. Люди, ожидающие следующего поезда, были потными от жары, но они совсем бы сварились, если бы густая листва деревьев не осеняла крышу платформы.
Тай заглянул через перекладину в открытой двери товарного вагона, проверяя, на месте ли его лошадь, затем подошел к вокзалу и осмотрелся.
Городок раскинулся прямо за вокзалом. Маленькая речка делила его на две сонные половины, и, видимо, поэтому деревья в Верде-Флорес зеленели. Цветы кивали головками на подоконниках — пятна красного и желтого, которые придавали городу почти приветливый вид. Тай увидел нескольких женщин, полощущих в речке одежду и болтающих между собой; он порадовался, что приехал до наступления полуденной жары, когда все жители прячутся в домах. К часу дня любое мексиканское селение становится похожим на город-призрак.
Вернувшись на платформу, Тай убедился, что товарные вагоны не отпирали. Придется подождать. Скамеек было мало, и те заполнены людьми, ожидающими своего багажа либо следующего поезда. Тай прислонился к притолоке станционной двери и пошарил в карманах в поисках сигары.
— Простите, сеньор, позвольте пройти, — произнес по-испански за его спиной хрипловатый женский голос.
— Пожалуйста, прошу вас, — ответил он на том же языке со всей вежливостью и посторонился.
К его немалому удивлению, она не была испанкой. Распространяя вокруг себя какой-то лекарственный запах, женщина прошла мимо него, но вдруг остановилась, словно вспомнив о чем-то позабытом. Оглянулась через плечо на дочь — во всяком случае, Тай решил, что отставшая девочка — дочь этой женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34