Грасиела крепко прижалась к плечу Дженни, горько всхлипывая.
— Она умерла, чтобы ты дала ей обещание спасти меня. Это я виновата.
— Нет-нет, дорогая моя! — Дрожащими пальцами Дженни гладила Грасиелу по голове. — Она просто ушла немного раньше. Никто не виноват.
— Если бы не я, она умерла бы в своей постели. Я ее убила! Они застрелили ее из-за меня!
Дженни обняла Грасиелу, глядя поверх ее плеча на пустыню, за окном. Отголосок прошлого зазвучал у нее в голове. «Он бы не погиб, если бы ты смотрела за ним, как я тебе велела! Билли умер по твоей вине!» И собственный отчаянный крик: «Но, ма, он от меня убежал! Я не видела, как он упал в озеро!» Ей тогда было девять. «Моя вина, моя вина, моя вина». Дженни резко тряхнула головой. Сколько же раз она вспоминала день гибели брата?
— Грасиела, твоя мама не пошла на расстрел ради тебя. — Дженни вздохнула, чувствуя, как слезы закипают на глазах. — Она сделала это ради меня. — Грасиела прильнула к ней, стала всхлипывать тише и прислушалась. — Я… мы с твоей мамой знали друг друга. Мы были подругами…
Она продолжала смотреть на пустыню за окном.
— Маргарита знала, что меня обвиняют ложно. И знала, что умирает. Она просила меня отвезти тебя, к твоему отцу, потому что она этого не могла. Мне было легко дать обещание подруге. Видишь ли, я все равно собиралась уехать в Калифорнию вместе с тобой и Маргаритой. Мы собирались поехать все втроем. Я должна была следить за этими убийцами, твоими кузенами. Так хотела Маргарита.
Что она болтает? Пройдет ли эта история? Правильно ли она поступает?
— Меня арестовали и собирались казнить, так что я не могла уехать в Калифорнию. А Маргарита сильно заболела. Я уговаривала ее уехать раньше, но… в ней нуждалась тетя Теодора, а ты знаешь, какой доброй и великодушной была твоя мама, так что мы задержались, а потом было поздно, из-за своей смертельной болезни мама не могла путешествовать.
За окном уже не было кактусов — почти не было. Появились низкорослый кустарник и чахлая трава. Но жара стояла по-прежнему, адская жара…
— И вот она пришла ко мне в тюрьму, и я попросила ее спасти мою жизнь. Она ведь уже умирала. А я могла отвезти тебя к отцу. Я могла защитить тебя от кузенов Барранкас. Мы обе могли сделать кое-что друг для друга… Грасиела, посмотри на меня.
Дженни отодвинула от себя Грасиелу.
— Я была эгоистична, потому что хотела жить и видела способ выжить. Я обещала твоей маме отвезти тебя в Калифорнию ведь я и раньше намеревалась поехать туда. А твоя мама, она любила меня, мы с ней были подругами, и она хотела спасти мою жизнь. Она не обменяла свою жизнь на твою, Грасиела. Она обменяла свою на мою. Потому что мы были подругами-сестрами. Потому что я не была больной, а она была. Потому что она знала, что я чту нашу с ней дружбу и позабочусь о тебе. Я не убивала ее, Грасиела. Она умерла, чтобы спасти мою жизнь.
— Это правда? — шепотом спросила Грасиела, вытирая глаза и вглядываясь в лицо Дженни.
— Господь свидетель, что я сказала тебе правду. Разве я когда-нибудь лгала тебе? Или кому-то еще? Если кого и следует винить в смерти твоей мамы, так это меня — зачем я по глупости позволила себя арестовать и приговорить к смерти? И ее вина тоже есть — она была слишком смелой и хотела спасти подругу, которая помогла бы ее дочери. Но тебя винить не в чем.
— О Дженни! — Руки ребенка обвились вокруг шеи Дженни и крепко обняли ее; плач был уже не таким горьким — поток печали, но не раскаяния. Глубокое горе, но не вина.
— Выслушай еще кое-что, — продолжала Дженни спустя долгое время. — Не считай, что ты виновата перед Таем; в ответе за то, что с ним произошло. — Она немного помолчала, чтобы голос не сорвался, когда она заговорит. — Твой дядя Тай — благородный человек, готовый помочь тем, кто в нем нуждается. Помнишь, как мы познакомились с ним? Как он ввязался в драку в Верде-Флорес? Он тогда не знал нас. Совесть послала его навстречу этой пуле, Грасиела, а вовсе не ты. Если Тай умрет — а я отказываюсь этому верить, — то ты тут ни при чем.
— Я думала, это я виновата, что он… Ты уверена? — пробормотала Грасиела куда-то Дженни в плечо, намокшее от слез, и эти еле различимые слова убедили Дженни в том, что ее предположение правильно.
— Совершенно уверена. Ну а теперь давай найдем золотой медальон и приколем его к твоему жакету в знак уважения к женщине, которая была моей замечательной и смелой подругой и любила тебя так, как только мать может любить свою дочь.
— Дженни! Я люблю маму. Но и тебя я люблю тоже.
О Боже… Дженни прижала к себе Грасиелу и спрятала мокрое от слез лицо у нее в волосах. Она задыхалась от волнения.
— Все в порядке, — прошептала она наконец. — Это не значит, что ты стала меньше любить свою маму. Это значит, что и ко мне ты относишься хорошо.
В эту ночь Дженни и не пыталась уснуть. Она сидела у окна и смотрела на освещенную луной пустыню, исчерченную длинными тенями. Она не раскаивалась в том, что солгала Грасиеле; она поступила бы точно так же еще раз при подобных обстоятельствах. Но при этом она чувствовала внутри себя некую пустоту — словно лишилась чего-то существенного, а при мысли о любви к ней ребенка испытывала сладкую боль.
Уже под утро она подняла голову и поискала на небе звезду Маргариты.
«Я ударила ее, Маргарита. Смешно, не правда ли? Я то и дело грозила побить ее, но не делала этого. Но она перестала носить золотой медальон, и я… ну, ты знаешь, как оно было.
Надо ли было солгать? Или я напрасно наговорила на себя? Не знаю. Знаю лишь то, что не могла допустить, чтобы она ненавидела себя и верила, будто бы она виновата в твоей смерти. Думаю, ты не хотела бы, чтобы она в моем возрасте терзала себя за это.
Полагаю, ты слышала, как она сказала, что любит меня.
О Маргарита. Это дьявольски тяжело. Я просто не знаю ничего более тяжкого. Как мне сказать ей «прощай»?
Глава 17
Сан-Франциско был самым большим городом, в котором довелось побывать Дженни. Тут немало возможностей для женщины, которая не чурается тяжелой работы и не боится испачкать руки. Сейчас, в элегантной шляпе, в перчатках и дорожном костюме, она не выглядела женщиной такого рода, но скоро все будет как прежде.
Она правила фургоном и, прищурившись, наблюдала за неистовой деловой суетой на причалах, вполуха слушая, как Грасиела, захлебываясь от восторга, что-то говорит об океане. Единственное, что Дженни знала об океанах, сводилось к тому, что на пристанях всегда нужны рабочие руки, а платят вполне достаточно, чтобы хватило на жизнь.
Довольная тем, что сможет строить какие-то планы, Дженни прищелкнула языком на мула и свернула на дорогу, уводящую от берега в глубь страны.
— Когда мы доедем до ранчо? — спросила Грасиела, опуская словарь, который читала вслух.
— Надеюсь, что завтра. Ты продолжай читать. И не наваливайся на меня.
Она выкатила глаза с выражением преувеличенного отчаяния, когда Грасиела не обратила ровно никакого внимания на ее последнее указание. Просто неразрешимая загадка — как это она успела превратиться в совершенную тряпку и в какой момент превращение произошло? Но еще более загадочно, что Грасиела в этом отлично разобралась.
— Дженни, — заговорила Грасиела, не поднимая глаз от словаря. — Мне страшно.
Дженни выдохнула воздух из легких и, ощутив в груди мгновенную острую боль, обняла Грасиелу за плечи свободной рукой.
— А я думаю, ты очень быстро почувствуешь себя так, будто знала папу и бабушку всегда. И они тебя полюбят. Встречала ли ты хоть одного человека, которого не могла очаровать?
— Мне нравится, когда ты говоришь приятные слова. — Сдвинув шляпу назад, Грасиела чуть приметно улыбнулась Дженни. — А тебя я очаровала?
— Ну как бы сказать? Не слишком. — Дженни засмеялась. — Так, иногда. Но я крепкий орешек. Твой папочка и бабушка Эллен — пустая задача для такого манипулятора, как ты. Помнишь, мы смотрели это слово в словаре?
Грасиела прижалась щекой к плечу Дженни.
— А как быть с дедушкой Барранкасом?
Дженни и сама немало думала о доне Антонио, но ни одно из ее умозаключений не годилось для детских ушей.
— Какое-то время тебе лучше подождать, не пошлет ли он сам за тобой. — Дженни бросила на девочку быстрый взгляд. — Он может этого не сделать, Грасиела. Он был очень рассержен на твою маму, и его неудовольствие, вероятно, распространяется и на тебя. Будь я на твоем месте, я не питала бы особых надежд.
— Если мне будет очень страшно встретиться со всеми ними, я представлю себе, что я — это ты, и подумаю, как бы ты поступила.
Дженни сжала зубы и уставилась мулу между ушей.
— Ну и что бы ты надумала? — спросила она немного погодя.
— Ты на моем месте держалась бы ужасно вежливо, со всякими там «будьте любезны» и «благодарю вас», а про себя плевать бы хотела, нравишься ты им или нет.
— Ну что ж, пожалуй, верно, — согласилась Дженни, по-прежнему не сводя глаз с головы мула. В душе у нее царил полный беспорядок. — Вообще не имеет значения, если ты кому-то нравишься меньше, чем самой себе. Да, сеньорита, только это и важно. Ты знаешь, что в тебе есть хорошего, и опираешься на это.
— У меня много хорошего. Дженни расхохоталась.
— Ты права, соплюшка ты маленькая! — Она крепче обняла плечи Грасиелы. — Ты сообразительная, хорошенькая, ты смелая и верная, а шьешь ты лучше всех, кого я знаю.
— И я теперь гораздо меньше плачу. Ты это пропустила. Потом еще мы с тобой обе перестали ругаться. Это тоже хорошо.
— Ох, Грасиела! — Несколько минут Дженни была не в состоянии разговаривать. — Ты сегодня вечером обязательно почисти ботинки. Мы тебе вымоем голову так, чтобы волосы скрипели. Отдадим наши платья почистить и погладить.
Грасиела уткнулась лицом Дженни в плечо, и по ее маленькому тельцу пробежала легкая дрожь.
— Дженни, они и вправду полюбят меня?
— Милая девочка, держи голову повыше, когда мы приедем на ранчо. Просто помни, что ты дочь Маргариты Барранкас, а твоя мама ни перед кем не склоняла голову. И ты не должна. Они пусть беспокоятся о том, полюбишь ли ты их.
Сдвинув брови, Дженни следила за дорогой. Если кто-нибудь только посмеет косо посмотреть ни Грасиелу, Дженни пронесется через ранчо Сандерсов, как торнадо.
Они приехали на ранчо вскоре после полудня на следующий день. Дженни натянула поводья возле главных ворот.
— Ну вот, — тихо проговорила она, — мы проделали долгий путь и наконец добрались до конца.
Дом стоял примерно в четверти мили от дороги. Из рассказов Тая Дженни знала, что дом двухэтажный, что его окружает веранда, но Тай не упомянул, насколько он большой. Размеры впечатляющие, особенно в сочетании со множеством флигелей и надворных построек, а также загонов, свидетельствующих о достатке Сандерсов. Глядя на все это, Дженни поняла, почему Роберт был не в состоянии отказаться от наследства. А бунт Тая приобретал теперь куда более серьезное значение.
— Расправь юбку и сиди прямо, — отрешенно произнесла Дженни, продолжая разглядывать имение. Жилой дом затеняли эвкалипты и кедры, но поросшие густой травой выгоны были видны сквозь деревья и кусты. На выгонах пасся откормленный, гладкий скот.
Грасиела нервно теребила свой медальон. Потом поправила шляпу и сказала:
— Мы отлично выглядим. — Голосок у нее дрожал. — У тебя есть чистый носовой платок?
— Он все еще у меня в рукаве, там, куда ты его положила утром, — ответила Дженни.
Она взглянула на личико Грасиелы, гладкое, слегка загорелое, со сверкающими зеленовато-голубыми глазами, на ее пышные темные волосы, заколотые на затылке.
— Ты самая красивая маленькая девочка из всех каких я знала и видела, — негромко и сдавленно сказала Дженни.
Их долгое совместное путешествие закончится, как только откроются ворота ранчо. Новые люди войдут в жизнь Грасиелы и скоро станут важными для нее. Они займут место Дженни. Когда откроется эта дверь, то закроется другая.
— Грасиела… — прошептала она и запнулась. Разве может она сказать: «Ты дитя моего сердца, такой у меня больше не будет, и я люблю тебя»? Разве справедливо завладеть этим драгоценным ребенком и удерживать его при себе, в то время как надо его отпустить?
— Что?
— Я просто… Нет, ничего. — Прищелкнув языком, Дженни хлестнула мула поводьями. — Поцелуй твоего папочку и твою бабушку Эллен, даже если они оба страшны как смертный грех, слышишь? И пожалуйста, не болтай о Тае. Позволь мне рассказать о нем. И пока что не расспрашивай о доне Антонио.
Никто не вышел встретить их, словно никто и не ожидал приезда женщины с маленькой девочкой. Дженни была вынуждена постучать в дверь, а потом спросить у миловидной мексиканки, может ли она, Дженни, побеседовать с Эллен или Робертом Сандерс.
Она сразу узнала мать Тая, когда та подошла к дверям, вежливо улыбаясь и вытирая руки о белый передник. У Эллен Сандерс были точно такие же голубовато-зеленые глаза, как у Тая и Грасиелы, и точно такая же стройная осанка. Солнце и ветер подчеркнули тонкие черты лица. Дженни глубоко вздохнула. Эта женщина понравилась ей с первого взгляда. Набрав воздуха в легкие, она расправила плечи.
— Миссис Сандерс? Мое имя Дженни Джонс. — Она повела рукой в сторону маленькой фигурки, в тревоге ожидающей на сиденье фургона. — А это Грасиела Елена Барранкас-и-Сандерс. Ваша внучка.
— Грасиела Елена, — еле слышно прошептала Эллен. — О Боже мой! Маргарита нарекла ребенка именем своей матери и моим. — Она пробежала мимо Дженни, смеясь и плача и окликая Роберта и еще многих других. — Мария! Звони в колокол на дворе. Созывай всех! Скорее, скорее! Моя внучка приехала домой!
В поднявшейся вслед за тем суматохе о Дженни позабыли.
Рассказы Дженни звучали в течение всего этого радостного дня, омраченного скорбью. Роберт, настолько похожий на Тая, что у Дженни защемило сердце при первом взгляде на него, мгновенно понял: Маргарита не отпустила бы Грасиелу одну, если бы могла ее сопровождать. Когда его опасения подтвердились, глаза у Роберта погасли. Узнав о том, что и Тай не вернется домой, Роберт удалился.
Эллен выслушала новости в стоическом молчании, потом сказала:
— Мы надеялись положить конец вражде с доном Антонио ради Маргариты и ее ребенка. Не знаю, возможно ли это теперь, когда один из Барранкасов убил моего сына.
— Он сделал это намеренно, — произнесла Дженни.
Эллен посмотрела ей в глаза, потом отошла к западному выгону и простояла там почти час, после чего присоединилась к тем, кто принимал участие в импровизированном барбекю в честь ее внучки.
На памяти Дженни то был один из самых длинных дней. Она ела, когда ей вручали тарелку, пила лимонад, слушала ковбоя-скрипача, обменивалась любезностями с людьми, чьи имена тотчас забывала. Она держалась на заднем плане, наблюдая за Грасиелой, и по разрумянившемуся возбужденному лицу девочки поняла, что все идет прекрасно. С детской щедростью Грасиела открывала сердце членам своей новой семьи, которые, в свою очередь, готовы были приветствовать и нежно любить ее.
Дженни не сомневалась, что она свидетельница начала крепкой и сердечной связи между бабушкой и внучкой. Эллен Сандерс сразу полюбила девочку. Похоже, впредь именно Эллен заполнит брешь, именно она будет для Грасиелы примером и образцом для подражания. Вырастит ее, научит, станет делать ей выговоры и хвалить ее… И любить.
Дженни надеялась, что со временем и Роберт полюбит дочь. Сейчас он ранен, опален гибелью недавно возродившейся мечты. Но Дженни полагала, что он в конце концов сблизится с ребенком, который с такой гордостью показал ему крохотные портреты в медальоне.
Дженни опустила голову. Никогда и ни к кому она не испытывала такой яростной ненависти, как к Роберту Сандерсу в эти часы. В глубине души она надеялась, что, приехав сюда, узнает о его смерти. Она стыдилась этого чувства, но смерть Роберта позволила бы ей, в соответствии с обещанием, данным Маргарите, забрать с собой Грасиелу и вырастить ее.
Она забрала бы Грасиелу из большого, богато обставленного дома. Увезла от тысяч жирных коров. От прекрасной спальни, вообще от замечательной жизни, которая ожидала Грасиелу здесь.
Она забрала бы Грасиелу от всего этого, чтобы поселить в жалком, убогом домишке по соседству с вонючей пристанью? Неужели ее любовь к девочке так эгоистична?
С болью в желудке, с раскалывающейся головой проползла она через весь этот день, радуясь за Грасиелу и огорчаясь за самое себя. При этом она мучительно ощущала отсутствие Тая.
Наконец, уже в десять часов, Дженни, по настоянию Грасиелы, присутствовала при ее купании в особо для этой цели предназначенной комнате, выслушала ее молитвы и своими руками уложила девочку в постель. В этот вечер в списке тех, за кого молилась Грасиела, появились новые имена.
Грасиела поцеловала ее, потом откинулась на пышную подушку и подняла к потолку сияющие глаза.
— Они вовсе не уродливы как смертный грех. Папа такой же красивый, как дядя Тай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34