– Он был лишь одним из них. На мексиканца я тоже мог положиться – это тот парень, который помогал мне хоронить вашего мужа. Но ни тот, ни другой, задержав кого-нибудь или убив при задержании, никогда не удосуживались телеграфировать насчет ордера на арест.
– Вам, должно быть, жизнь рейнджера была по душе, – заметила она. – Ведь вы отдали этому столько лет.
– Целых шестнадцать – я поступил туда восемнадцатилетним. Три года, проведенные на войне, не в счет.
– Но вы не выглядите на столько.
– И тем не менее мне тридцать семь.
– Все равно это не так много. Мне самой уже тридцать.
– Вот вам действительно столько не дашь. Если бы вы распустили волосы, вы бы казались совсем девчонкой, особенно по сравнению со мной.
– Очень любезно с вашей стороны, но я уже далеко не девчонка. Скажите, ведь вам, наверно, этого не хватает – я имею в виду работы рейнджера?
– Еще как. Странное дело, но человек не понимает, чего хочет, и не ценит того, что имеет, пока не утратит этого. Но тогда уже слишком поздно, – проговорил он задумчиво. – Когда-то я мечтал иметь свой клочок земли, разводить там всякую живность и выращивать все, что может родить земля.
– Теперь у вас есть для этого время, зато пропало желание – вы это хотите сказать? – спросила она. – Да-а, не так-то просто понять, чего хочешь, пока этого не получишь.
– Это точно. А вот теперь я мечтаю лежать под звездами в пустыне, прислушиваться к ночным звукам и гадать, далеко ли еще от меня тот, кого я в данный момент преследую, и кто это там завывает – то ли койоты, как мне показалось сначала, то ли чертовы команчи. Мне, наверно, угодить невозможно, я и сам себя не могу понять. Как вы считаете?
– Не знаю. Мне лично всегда хотелось иметь прочные корни, какую-то надежную опору в жизни. Я никогда не искала приключений, упаси бог. Все мои устремления были сосредоточены на Итане, детях и ферме. Я считала все это само собой разумеющимся и даже мысли не допускала, что может быть иначе.
– Но так оно и должно быть. Просто люди вроде меня сделаны из другого теста. Я, скажем, так и не смог найти себе пристанища. Мне всегда казалось, что рано или поздно я должен осесть и остепениться, но так и не собрался. А теперь я для этого слишком стар, да и не смогу уже изменить свои привычки.
– Но ведь у вас должны быть мечты, капитан. Если человек не мечтает, он не живет.
– Не знаю даже, что вам сказать. Иногда мне кажется, что мечты – это попросту несбыточные надежды, – задумчиво произнес он, – то есть человек мечтает только о том, чего никогда произойти не может.
– Зачем же так: пока человек жив, у него все может сбыться, – рассудительно возразила она. – И он всегда должен в это верить. Я, например, верю, что снова увижу Сюзанну – более того, я в этом убеждена, капитан.
У него было столь же твердое убеждение, что она ее никогда не увидит, но он больше не решался говорить ей об этом. Ведь надежда найти свою дочь – это все, что оставалось у нее в жизни. Со временем она будет вынуждена смириться с реальностью и найдет, ради чего стоит дальше жить… В этот момент он вдруг поймал себя на мысли, что сам-то он никак не может смириться с переменами в своей жизни.
– А я всегда был уверен, что к этому возрасту у меня будет жена, пара детишек, дом, наполненный всякими пустяками, с помощью которых женщины умеют создать в нем уют, – нарядными стегаными одеялами, вышитыми салфетками, цветами и тому подобным. Ну а теперь я твердо уверен, что этому никогда не бывать.
– Но почему?
– Если бы мне суждено было стать чьим-то мужем, я бы давно встретил эту женщину.
– А вы ее хоть искали? – Она тут же осеклась, понимая, что проявляет излишнее любопытство: – Извините, ради бога. Меня это не должно касаться.
– В общем-то я время от времени посматривал вокруг себя, но почему-то мой взгляд всегда останавливался на женщинах, которые не замечали меня. – Он подумал об Аманде, и, как всегда в этих случаях, у него сжалось сердце. – Может, я слишком высоко метил? Меня всегда привлекали красивые женщины, зато их мало привлекал такой бродяга, как я.
Ловя себя на мысли, что слишком разоткровенничался, он, стараясь скрыть свое смущение, наклонился вперед и тряхнул поводьями, а затем сказал, снова переводя разговор на Энни:
– Но вы, пусть и ненадолго, все-таки сумели найти того самого человека.
– Да, но совсем ненадолго. Мы были вместе всего лишь пять лет, капитан, пять коротких лет!
– Пять лет могут значить многое в жизни человека.
– Так у нас и было. Мне доставляла счастье каждая прожитая минута. У меня были Итан, дети, дом, ферма. Я могла испытывать радость просто оттого, что шла по борозде и видела первые побеги кукурузы. И в эти моменты я думала: именно для такой жизни и предназначил господь человека, для этого он и дал ему землю.
Хэп некоторое время молча смотрел на высящиеся на западе горы, а затем продолжил:
– Рейнджеры – особая порода людей. У большинства из тех, кого я знаю, есть эта постоянная потребность ходить над пропастью и, глядя вниз, пытаться определить, насколько близко им удастся подойти к самому краю, не свалившись вниз.
– Короче говоря, для них вся прелесть – в опасности, – прозаически подытожила она.
– Совершенно верно.
– Что ж, если вы без этого не можете, то вам, наверно, стоит дождаться, когда окончательно заживет нога, и снова податься в рейнджеры.
– Не получится. Я, можно сказать, сжег за собой мосты, когда уходил оттуда.
Хэп не стал вдаваться в дальнейшие подробности. Чтобы сменить тему разговора, он повернулся к ней и сказал:
– Мы доберемся до вашей фермы к середине декабря, не позднее двадцатого числа. Я помогу вам устроиться, нарублю дров, возможно, отвезу в город за продуктами. Словом, прослежу за тем, чтобы у вас было все, что нужно на зиму, ну а потом поеду дальше. Надеюсь, вы сыграете мне на пианино парочку рождественских песенок на прощание?
Энни думала о Рождестве без особого энтузиазма. Ей придется провести его в пустом доме среди вещей, которые будут напоминать ей об Итане и детях. Взять то же пианино, которое он купил ей в Остине. И, несмотря на все свое стремление оказаться дома, ей стало не по себе от такой перспективы.
– Что ж, попытаюсь сыграть, – пообещала она. – Хотя музыкант из меня никудышный, да и пианино, наверно, расстроено – ведь прошло столько лет.
– Все равно мне медведь на ухо наступил, – признался он. – Просто хотелось услышать эти слова вместе с музыкой.
– У вас будет так мало времени, чтобы добраться до Ибарры. Думаете, успеете до праздников?
– Нет, конечно. Но это не так уж и важно – мне не раз приходилось оказываться в это время в пути. В общем-то я, пожалуй, чаще проводил Рождество в седле, чем за обеденным столом. У большинства ребят были семьи, вот я и отдувался за них. – Он пожал плечами. – Для меня эти вещи не так уж много значат – по крайней мере, с тех пор, как умерла мама.
– Но разве вам не хотелось бы оказаться в этот день в Ибарре? – поинтересовалась она. – Все-таки там будет Клей Макалестер.
В его воображении снова возникло лицо Аманды, и его пронзило чувство острого сожаления. До того, как она вышла замуж за Клея, он лелеял на ее счет кое-какие надежды и вел себя как последний идиот. Да, конечно, он их обоих любит, но особым желанием увидеть их вместе на Рождество не пылает.
– Для меня такие вещи не имеют большого значения, – упрямо повторил он.
– Неужели у вас нет никого из семьи?
– Нет. Один только Клей. Но теперь у него есть жена, и она ждет ребенка. Они были бы мне рады, в этом нет никакого сомнения, однако я чувствую себя там как-то неловко. Поймите меня правильно, она чудесная женщина, и ему можно только позавидовать, но теперь у них большой дом, полный всяких шикарных вещей, словом, все изменилось.
Внезапно одно из передних колес на что-то наткнулось, повозка резко накренилась, и Энни швырнуло на Хэпа. Он подхватил ее и, напрягаясь всем своим телом, поддерживал, не давая упасть. Повозку так сильно бросило в сторону, что она провалилась в глубокую рытвину, с оглушительным треском и скрежетом грохнувшись на оси колес. В первую секунду Энни подумала, что фургон развалился на части, но колеса выкатились из рытвины, и волы как ни в чем не бывало потащились дальше.
– С вами все в порядке?
– Что это было? – дрожащим голосом спросила она, стараясь высвободиться из кольца его рук.
– Не знаю – должно быть, камень или пенек. – Сняв с ее плеч руку, он снова взялся за поводья. – Мне не мешало бы лучше смотреть, куда я еду.
– Но я тоже ничего не заметила.
Теперь, когда все его внимание сосредоточилось на дороге, между ними воцарилось молчание, и Энни была предоставлена своим мыслям. Сила, чувствовавшаяся в державших ее руках, и упругая мускулистость его поджарого тела поразили ее. Видя, каких мучений стоит ему каждый шаг, и зная, насколько серьезно он был совсем недавно болен, она и подозревать не могла, что он может оказаться настолько физически сильным. Но это действительно было так, и если бы он не поймал и не удержал ее, она бы очутилась на земле. Поудобнее усевшись, она потерла руку в том месте, в которое только что впились его пальцы. Теперь ей обеспечен синяк. Энни хорошо это знала, потому что Ветвистый Дуб много их оставил на ее теле.
Она попыталась отогнать от себя эти мрачные мысли, стараясь думать о чем-нибудь другом, например, о горах, на которые в этот момент был устремлен ее взгляд; она говорила себе: до чего же они красивы, и спрашивала себя – а как, интересно, они называются? И как раз в тот момент, когда она собралась задать этот вопрос вслух, внезапно заговорил он:
– Знаете, было бы гораздо проще, если б вы называли меня просто Хэпом. Меня все так называют, а ведь нам с вами предстоит провести в этой повозке еще столько времени. Какой же смысл произносить столько лишних слов?
– Но это звучит слишком фамильярно, я бы даже сказала развязно в устах едва с вами знакомой женщины.
– Неужели более фамильярно и развязно, чем если б я стал называть вас Энни?
– Пожалуй, нет.
– Кроме того, мне кажется, мы с вами успеем стать друзьями, пока доберемся до места. В ином случае путешествие покажется нам чертовски долгим.
Для него было полной неожиданностью, что он найдет в ней такую приятную собеседницу. Если дело пойдет так и дальше, то они, пожалуй, проболтают весь путь до Сан-Сабы.
9
На второй день путешествия, после того как Хэп и Энни без особых приключений перебрались через Ред-Ривер и успели отъехать от реки миль на десять-пятнадцать, небо стало затягиваться облаками и заметно похолодало. Хотя воздух оставался еще достаточно теплым, беспокоиться было из-за чего: если польет дождь – а все указывало на это – дорога станет непроходимой. Хэп прищурился на готовое спрятаться солнце, затем перевел взгляд на быстро темнеющий горизонт. Волы тащились так медленно, что уйти от дождя было невозможно. Если бы они были только вдвоем с верным Редом, непогода не имела бы для Хэпа большого значения.
Он посмотрел на Энни Брайс. Она сидела, прислонившись затылком к натянутому на каркас брезенту, и, судя по закрытым глазам, спала.
Хэп не мог не восхищаться Энни. Хотя она была еще очень слаба и дорога давалась ей с большим трудом, он не слышал ни единой жалобы. Остановки он делал только по собственной инициативе – чтобы поесть, размять ноги, отдохнуть или поспать. И тогда она принималась за приготовление пищи или же помогала ему как могла. Прошлым вечером она помогла ему распрячь волов, покормить и напоить их, а затем и стреножить, прежде чем пустить пастись в поле. А когда появились волки и, подобравшись к волам слишком близко, напугали их, она выбралась из постели и, пока он ходил за животными, прикрывала его с винтовкой в руках. Кто бы мог подумать, глядя на нее, что она управится с мужской работой?
В то же время она оставалась женщиной, к тому же чертовски хорошенькой, и не замечать этого, несмотря на все свои старания, он не мог. Если бы они встретились при других обстоятельствах и он не знал, через что ей пришлось пройти, и если бы она ясно не дала ему понять, что никогда больше в своей жизни и думать не станет о мужчинах, – как знать, быть может, он даже приударил бы за ней. По крайней мере, это помогло бы ему хоть на время забыть об Аманде.
Но он понимал, что Энни Брайс меньше всего нужны сейчас ухаживания полуинвалида, а ему меньше всего нужна женщина-недотрога. Какой бы открытой она ни казалась во всем другом, в этом отношении она была закрытой, как ракушка. Он до сих пор помнил ее худощавое тело и ту стремительность, с которой она отстранилась, когда прошел нервный срыв. И не забыл, как она вся напряглась, когда он случайно коснулся ее руки на сиденье. Ей не обязательно было говорить об этом – все и так было ясно. Он понимал: пока в отношениях между ними будет соблюдаться дистанция, с ней никаких проблем не возникнет, но как только он пересечет разделяющую их черту и поведет себя как мужчина, она или даст отпор, или попросту сбежит.
В воздухе уже чувствовался запах дождя. Да, он мог начаться в любую минуту. Хэп тихонько подтолкнул Энни локтем:
– Залезайте-ка лучше в фургон, а то промокнете.
– А? Что? – Она села прямо и протерла глаза. – Извините. Сама не заметила, как задремала.
– Ничего удивительного после такой ночи: небось не давали спать волки и койоты.
– Дело не в них. Я все равно не смогла бы заснуть.
– Когда матрас так плотно набит соломой, спать на нем жестковато. Надо было взять с собой перину, но я как-то не подумал об этом.
– Матрас меня вполне устраивает, Хэп. Просто не спалось.
– Не потому ли, что едете домой?
– Скорее всего.
По брезенту застучали первые капли дождя.
– Скорее прячьтесь, – поторопил он ее. – Иначе вымокнете до нитки. Не хватало вам еще заболеть в дороге…
– Не заболею. Я никогда не болею. Я могу быть усталой, голодной, могу чего-то бояться, но только не болеть. Ко мне даже корь не пристала, когда болела Сюзанна.
– Возможно, но в то время вы не весили тридцать пять килограммов.
– Сейчас уже больше сорока: взвешивалась на амбарных весах в Форт-Силле. – Губы ее искривились в иронической улыбке, и она напомнила ему: – Кажется, не я была на краю могилы две недели назад. Я просто недоедала некоторое время, вот и все. А с температурой лежали, по-моему, вы.
– Все правильно, но дождь обещает быть проливным, так что давайте-ка быстренько в фургон! И прошу вас, не спорьте со мной.
Хэп лежал под повозкой и слушал монотонный шум надолго зарядившего дождя. Несмотря на клеенку, сырость от пропитавшей землю воды становилась все ощутимее. А в фургоне над ним, в постели, которую по сравнению с его ложем можно было считать воплощением комфорта, спала (как он надеялся) Энни Брайс. Но он не мог заснуть – и от холода, и от сырости, и от непрекращающейся, ноющей боли в ноге.
Ему следовало нарушить неписаное правило всех путешествующих на колесах, предписывающее обязательную остановку на ночь, и, несмотря на темноту, продолжить путь, даже если бы для этого пришлось идти рядом с волами и вести их. Впереди оставалось так много миль, что увязнуть по самые оси в грязи и потерять из-за этого уйму времени было непозволительной роскошью. Если дождь вскоре не прекратится, – а на это вряд ли можно рассчитывать – то так оно и случится. Его безотказный барометр, ноющая нога, предсказывал долгую дождливую погоду.
Издалека донеслось громыхание грома, вновь возвещая приближение грозы. Он перевернулся на бок и выглянул из-под повозки. Действительно, вдали, на самом краю неба, полыхали молнии. Они на мгновение озаряли облака над горизонтом и гасли, словно неверное пламя фонаря на ветру. И вдруг он увидел, как молния пронизала какую-то черную, бурлящую массу. К тому времени, когда это зловещее нагромождение туч окажется над их головой, с неба хлынут такие потоки воды, что выражение «разверзлись хляби небесные» не сможет передать того, что начнется.
Он сел и потер не на шутку разболевшуюся ногу. Ветер все усиливался и мощными порывами швырял в брезентовый верх фургона целые лавины дождя. Мул поднял голову, раздул ноздри и тревожно захрапел. Он тоже учуял приближающийся ураган. Хэп решил было отвести волов подальше от группы мескитовых деревьев, к которым они были сейчас привязаны, но передумал: если туда попадет молния, значит, господь не хочет, чтобы он отвозил Энни Брайс домой.
Поведение Реда слегка успокоило Хэпа. Его чалый, нагнув голову, как ни в чем не бывало щипал под дождем траву. Не так-то просто было вывести его из равновесия. Один знакомый Хэпа утверждал, что люди приобретают лошадей себе под стать. Возможно, в этом и есть частица правды: по общему мнению, Хэп был покладистым человеком и разозлить его стоило большого труда. Но мало кто знал, что если уж он выходил из себя, то остывал очень долго.
В конце концов боль стала настолько невыносимой, что он выкарабкался из-под повозки, встал на ноги и, поплотнее завернувшись в так называемое «непромокаемое» пончо, направился к мескитовой рощице, чтобы размять ноги и заодно проверить, не отвязались ли волы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32