А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Значит, мы имеем дело с вами, Эусеб ван ден Беек, и с вами, Эстер Мениус; в таком случае нам остается лишь выполнить возложенную на нас печальную обязанность.
– Ах, Господи, да говорите же, сударь, говорите! – воскликнула Эстер. – Я вся дрожу!
– Час тому назад, сударь, нас позвали опечатать жилище господина Жана Анри Базиля Мортье, более известного в этом городе под именем доктора Базилиуса; в его доме на камине мы обнаружили завещание – в данный момент оно находится у метра Арнольда Маеса, нотариуса в Батавии, – в котором он назначает Жанну Эстер Мениус, дочь своей покойной сестры Жанны Катрин Мортье, в замужестве Мениус, единственной и полной наследницей всего своего состояния.
– Так доктор Базилиус умер? – вскричал потрясенный Эусеб.
– Увы, сударь, это так, – скорбным и официальным тоном ответил законник. – Ваш несчастный родственник утонул сегодня утром, собираясь посетить стоящий на рейде корабль.
Эусеб был настолько оглушен новостью, что ему даже не пришло в голову спросить, как это случилось.
– Дядя! – воскликнула Эстер. – Он был моим дядей! Вот все и разъяснилось, вот почему он проявлял ко мне такой необычный интерес.
– А тело его найдено? – спросил Эусеб.
– Да сударь, и оно перенесено в его дом; вы можете отдать ему последний долг.
– Но это точно, что он мертв, действительно мертв? – продолжал спрашивать Эусеб.
Стряпчий озадаченно взглянул на молодого человека.
– Все городские врачи засвидетельствовали его смерть, но вы можете убедиться в этом сами.
– Я это сделаю, и немедленно! – вскричал Эусеб.
И не тратя времени на то, чтобы привести в порядок свою одежду, он выбежал из дома, пока Эстер, душу которой не терзали тревоги, подобные тем, что мучили ее супруга, проливала слезы над судьбой своего дяди: в детстве она слышала о нем, однако в двадцатилетнем возрасте он покинул Харлем и теперь встретился с ней лишь затем, чтобы оказать благодеяние.
– Кажется, ваш супруг был удивительно привязан к покойному, – произнес законник, прощаясь с Эстер. – Соблаговолите передать ему, что я к его услугам для выполнения всех предстоящих ему формальностей.
И, поклонившись Эстер так, как кланяется богатой наследнице мелкий служащий, то есть с глубоким смирением, он вышел вслед за Эусебом.
Но тот был уже далеко.

V. Три трупа одного умершего

Эусеб ван ден Беек шел так быстро, что человек в черном не смог догнать его.
Через четверть часа он уже был в нижнем городе.
С самого утра Эусеб, как он и сказал Эстер, не переставал думать о докторе Базилиусе.
Его рассудок отказывался верить, что этот человек мог быть наделен сверхъестественной силой, и вместе с тем Эусеб не решился бы назвать обычными события, свидетелем которых оказался.
Но с самого утра, продолжая отрицать возможность совершившегося, он чувствовал, как его охватывает глубокий ужас, стоит ему подумать о том, что, если верить бесовским словам Базилиуса, этот страшный человек следит за борьбой, происходящей в душе Эусеба, подстерегает все его сердечные порывы.
С самого утра ему казалось, что грудь его вскрыта и огромный глаз исследует ее глубины; этот взгляд Эусеб ощущал как стальной клинок, проникающий в тело.
Такая жизнь сделалась для Эусеба невыносимой, о чем он успел сказать Эстер.
Но непредвиденная и скоропостижная смерть доктора Базилиуса сильно упростила проблему.
К доводам, которым разум Эусеба преграждал путь его разыгравшемуся воображению, прибавлялась теперь физическая невозможность вмешательства доктора в его жизнь.
Он не думал о наследстве, чудесным образом вырвавшем его из нищеты, сделав одним из самых богатых жителей Батавии; но, не радуясь несчастью, которое приключилось с тем, кого он должен был считать спасителем Эстер, Эусеб все же не мог огорчаться из-за события, избавившего его от опеки, нестерпимой, несмотря на то что все помыслы опекавшего оказались чисты и невинны.
Прежде всего он испытывал потребность убедиться в том, что доктор Базилиус не смог избежать общей для всех смертных участи.
В самом деле, если врач не сумел избежать смерти, это означало отрицание той власти над ней, какую он себе приписывал.
Убедившись в том, что доктор Базилиус действительно мертв, Эусеб вернет себе блаженное спокойствие духа, утраченное им несколько часов назад.
Он шел очень быстро, но это не помешало ему заметить, что матросы в порту – по большей части малайские матросы – собираются группами и о чем-то оживленно переговариваются.
Это показалось ему вполне естественным, когда он вспомнил рассказы о том преклонении, каким окружали доктора Базилиуса моряки, обитавшие в квартале, избранном им для жительства; ни один человек в Батавии не мог понять, почему было отдано предпочтение месту, которое считалось смертельно опасным для европейцев.
Всех удивляло, что удушливый воздух, поднимавшийся от окрестных болот, не приносит вреда Базилиусу, а его бесспорное здоровье немало способствовало распространению слухов о его связи с нечистой силой.
Эусеб ван ден Беек, проделав на этот раз при свете дня и в прекрасную погоду тот же путь, что и грозовой ночью, прошел по мощеной дороге, пересек болото и мангровую рощицу и оказался перед домом доктора.
Как и накануне, дом казался необитаемым. Ни звука не доносилось изнутри, ничто не говорило о каком-либо трагическом происшествии.
Только дверь, раньше тщательно закрытая и запертая, сейчас оставалась открытой, и лишь ветер захлопывал ее.
Эусеб, не дав себе труда постучать, толкнул дверь и вошел в дом.
Он направился прямо в ту приемную, куда в прошлый раз провела его прелестная голландка.
Кипы товаров, тюки и вскрытые ящики были на своих местах, но фризка не показывалась.
Приемная была пуста.
Эусеб позвал служанку, но никто не откликнулся.
Тогда он остановился, а затем направился к той двери, за которой девушка скрылась накануне, когда доктор позвал ее.
Эта дверь вела в темный коридор.
Он пошел по нему.
В конце его из-под двери пробивался слабый свет: вероятно, это горел факел или мерцала свеча, потому что пламя казалось колеблющимся.
Эусеб открыл дверь и попятился в изумлении: он стоял на пороге комнаты, обставленной совершенно по-голландски; если бы не солнце, огненными лучами врывавшееся сквозь ромбы стекол маленького окошка со свинцовыми рамами, он почувствовал бы себя на пасмурных берегах Зёйдер-Зе.
Ничто не было забыто: ни глиняная посуда из Делфта; ни ящики, полные цветущих гиацинтов и тюльпанов; ни маленький медный светильник, какие изображали на своих картинах Герард Доу и Мирис; ни мебель; ни дубовые сундуки – натертые, лоснящиеся, отполированные до блеска так, что казалось, будто их только вчера покрыли лаком; ни даже искусно сработанная железная печка, хотя при сорока градусах жары, обычной температуре Батавии, она могла служить лишь бесполезным украшением.
В противоположном от двери углу стояла дубовая кровать с витыми колоннами и занавеской из зеленой саржи.
С того места, где стоял Эусеб, невозможно было разглядеть, кто лежал на этой кровати.
Напротив нее находился стол, а на нем – маленькое медное распятие, четыре зажженные свечи и тарелка со святой водой, в которую была опущена засушенная веточка букса.
Между кроватью и столом молилась, опустившись на колени, молодая женщина, с головы до ног одетая в черное.
На шум открывшейся двери женщина обернулась, и Эусеб узнал хорошенькую голландку.
Она сделала молодому человеку знак стать рядом с ней и вновь углубилась в свои молитвы.
Эусебу стало ясно, что он находится в комнате покойного и на смертном ложе лежит доктор Базилиус.
Ему очень хотелось в этом убедиться, но пришлось бы подвинуть стол и заглянуть через плечо фризки – Эусеб не решился до такой степени нарушить приличия.
Он опустился на колени рядом с кроватью и попробовал молиться, но был так озабочен, что не мог сосредоточиться.
Эусеб взглянул на соседку, стараясь прочесть на ее лице правду о случившемся.
Она молилась искренне и набожно, и по ее щекам, немного побледневшим от горя, катились большие слезы.
«Похоже, этот ужасный доктор был все-таки довольно славным малым!»– подумал Эусеб, поскольку печаль девушки казалась идущей от сердца.
И, желая в качестве наследника поблагодарить служанку, Эусеб протянул ей руку.
Она не поняла обращенного к ней жеста и решила, что молодой человек спешит исполнить свою благочестивую обязанность; поднявшись, девушка уступила ему свое место и протянула веточку букса, пропитанную святой водой.
Эусеб оказался рядом с телом.
Это в самом деле был доктор Базилиус.
Значит, доктор Базилиус мертв.
Его смерть была настолько быстрой и внезапной, что черты его лица совершенно не изменились.
Глаза закрылись, дыхание исчезло, сердце перестало биться – только и всего.
Он слишком мало времени провел в воде для того, чтобы его лицо приобрело свойственный лицам утопленников мраморно-синеватый оттенок, какой вызывает удушье при погружении в воду.

Лишь его седеющие волосы слиплись от морской воды и почти полностью закрывали лоб до самых глаз.
Но рот не утратил своего выражения, он был живым на застывшем лице; минутами Эусебу казалось, что губы доктора вот-вот закривятся и послышится его металлический смех.
Руки умершего были сложены на груди; набожная голландка, полная веры в Божье милосердие, обвила их четками.
Улучив момент, когда молодая фризка погрузилась в свои молитвы, Эусеб потрогал пальцы трупа: они оказались холодными, словно мрамор.
Сомнений не оставалось: доктор Базилиус уснул вечным сном.
Выходя из комнаты, Эусеб ван дан Беек издал вздох, свидетельствовавший если не об удовлетворении, то, по крайней мере, о том, что с сердца молодого человека свалился тяжелый груз.
Снова оказавшись в маленькой приемной, он заметил, что хорошенькая голландка последовала за ним.
Поскольку ее больше не сдерживало присутствие трупа, она кинулась Эусебу на шею и, рыдая, поцеловала его.
– О Боже мой, Боже мой! – восклицала она. – Бедный доктор Базилиус! Такой добрый хозяин, и я так скоро потеряла его! Что со мной будет, великий Боже?
– Но как же случилось это несчастье? – спросил Эусеб, до сих пор не знавший подробностей случившегося.
– Он собирался посетить больных на борту китайской джонки; волна перевернула лодку, доктор упал в море, а когда его вытащили из воды, он уже был мертв.
– О Господи! – произнес Эусеб.
– Какая потеря для всех нас, сударь! – продолжала фризка. – Он был такой добрый, такой милосердный!
– Но мне кажется, что вчера вечером вы говорили совсем другое, милое мое дитя, – заметил Эусеб.
– Ах, сударь, вы меня плохо поняли; могу ли я, не показав себя неблагодарной, сказать что-либо другое о человеке, чей хлеб ела два года, о человеке, заменившем мне отца?
– Да? – удивился Эусеб. – Доктор Базилиус заменил вам отца?
– Конечно; и останься он в живых, я никогда бы не узнала нужды. Что со мной будет, Господи Иисусе?
После этих слов фризка снова начала плакать, и так трогательно, что Эусеб, который, надо признаться, самым невыгодным для девушки образом оценивал ее положение в доме доктора, не знал, что и подумать.
– Дитя мое, – сказал он. – Я обещаю, что позабочусь о вас; я не забыл и никогда не забуду вашего вчерашнего дара. Мы найдем для вас хорошее место.
– Место в этом городе, сударь? – возразила красавица-голландка. – Никогда, никогда! Разве вы не знаете, что честная европейская девушка не может согласиться занять положение, которое ей предлагают в большинстве домов Батавии?
– Если хотите, дитя мое, я оплачу вам проезд и вы вернетесь в Голландию.
– Увы! Сударь, мои родители умерли, и там я найду лишь могилы; но все равно, хотя я уже и испытала на себе, что значит для добродетельной девушки совершить долгое плавание среди людей без чести и совести, я воспользуюсь вашим предложением, господин ван ден Беек, и вернусь в Голландию. Я должна в память о моем благодетеле оставаться чистой и честной.
В эту минуту с верхнего этажа послышались громкие крики.
Услышав их, голландка сильно побледнела.
– Что это? – спросил Эусеб.
– Не знаю, – ответила девушка, стараясь как-нибудь отвлечь внимание молодого человека. – Наверное, это малайцы дерутся.
– Нет, – сказал Эусеб и повелительно взмахнул рукой. – Это кричит женщина; значит, вы не одна в этом доме?
И, прежде чем голландка могла помешать ему исполнить свое намерение, не слушая ее просьб и молений, Эусеб устремился к лестнице, которая, как ему казалось, вела в верхние комнаты.
Он пересек четыре или пять комнат, беспорядочно заваленных товарами и в точности повторявших маленькую приемную первого этажа.
По мере того как Эусеб продвигался, крики, все более страшные и пронзительные, не умолкали, но, хотя женщина кричала где-то у него над головой, он не видел никакой лестницы, по которой мог бы попасть на верхний этаж.
Наконец Эусеб заметил в углу комнаты лесенку из бамбука, взобрался по ней к потолку и обнаружил люк; толкнув крышку этого люка и просунув в него голову, он увидел странное зрелище.
Своеобразный бельведер, в который он проник, был выстроен в форме негритянской хижины на Мадагаскаре: он был круглым.
Над открытой всем ветрам решеткой (сквозь ее просветы виднелся город; мангровые заросли и рейд) толстые стебли бамбука, оплетенные пальмовыми ветвями, образовывали остроконечную крышу, достаточно плотную и высокую для того, чтобы воздух, циркулируя под ней, помогал переносить жару.
Всю обстановку хижины составляли тростниковая кушетка, деревянный сундук с медными украшениями и инкрустацией из ракушек да несколько разбросанных по полу глиняных сосудов.
Хижину пересекал гамак из кокосовых волокон, подвешенный к двум бамбуковым стропилам крыши.
Гамак с человеком, казалось отдыхавшим в нем, качался, и, несомненно, это движение возобновляли, как только гамак останавливался.
Эусеб буквально остолбенел, увидев в хижине женщину; не обращая на него никакого внимания, она продолжала испускать вопли, возбудившие его любопытство.
Это была негритянка самой ослепительной и самой безупречной красоты.
Настоящая черная Венера.
Ей было не более пятнадцати лет; совершенные черты лица, тонкая гибкая шея, поднимавшаяся над стройными плечами, и талия, образец которой следовало бы искать среди всего, что могло создать лучшего древнее и современное искусство ваяния.
Одежду ее составлял кусок голубой хлопчатобумажной ткани с золотыми и пурпурными полосками, какую ткут в Тунисе; негритянки называют эту ткань «фута». Этот кусок материи держался у пояса на стеклянных застежках.
Казалось, юную женщину терзало жестокое горе.
В обеих руках она держала по раковине с острыми режущими краями и, ударяя себя ими по рукам и груди, наносила себе глубокие царапины, не переставая громко кричать.
По ее телу струилась кровь.
В хижине, освещенной лишь несколькими лучами солнца, проникавшими сквозь решетчатые стены и бамбуковую крышу, было довольно темно, и Эусеб не сразу понял, что делает эта женщина.
Разобравшись в происходящем, он немедленно ворвался в хижину и попытался остановить руку негритянки.
Но, оказавшись в это мгновение рядом с гамаком и увидев лежащего в нем человека, охваченный ужасом, он отшатнулся назад.
Быстрым, словно мысль, движением Эусеб оторвал часть решетчатой стены. В полумраке он еще мог сомневаться, но теперь луч солнца, осветив хижину, упал на лицо этого человека, или, лучше сказать, этого трупа.
Это было тело доктора Базилиуса.
Все то же синевато-бледное, но спокойное лицо с теми же прилипшими ко лбу волосами и искаженным гримасой ртом, что молодой человек видел в комнате внизу.
Эусеб почувствовал, что колени у него подгибаются, а волосы на голове встают дыбом; он попятился, не в силах отвести взгляд от трупа, добрался до люка, скорее соскользнул, чем спустился, по бамбуковой лесенке и убежал, предоставив негритянке продолжать кровавым способом демонстрировать покойному свое горе.
Пока Эусеб ван ден Беек дошел до приемной нижнего этажа, его волнение достигло такой степени, что он вынужден был сесть.
На лбу у него выступили крупные капли пота, зубы судорожно стучали, а сердце билось так неистово, что он боялся задохнуться.
Он решил проветрить комнату, в которой находился, и приподнял китайскую штору, закрывавшую окно.
Это окно выходило в маленький садик с европейскими кустарниками, которые в прокаленной земле влачили такое же жалкое существование, как тропические деревья в наших оранжереях.
Два малайца в молчании занимались работой, заинтересовавшей Эусеба до того, что он на минуту сумел отвлечься от охватившего его ужаса.
В самом деле, эти двое воздвигли посреди сада нечто вроде костра, уже достигшего двухметровой высоты, и продолжали симметрично укладывать куски дерева, доводя свое сооружение до огромных размеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40