.. то ли мы вместе. – Он пробежал рукой по волосам. – До настоящего момента я произносил речи, зарабатывал голоса и занимался своими юридическими делами... в общем, жил так, как я хочу. Потом выходит пара газетных статей... одна о суфражистках, а вторая о твоем банке... и я вдруг уже ничего не могу сделать и никуда не могу пойти без надсмотрщика. Мне указывают, куда идти, с кем встречаться, а с кем не встречаться.
– Они не позволяют тебе видеть меня, – ошеломленно произнесла Беатрис.
– Они не позволят мне отвлекаться ни на кого и ни на что, – он печально улыбнулся, – а ты очень сильно меня отвлекаешь.
– Ты сейчас баллотируешься в конгресс, – виновато сказала Беатрис. – Им приходится защищать свои капиталовложения. Ставки слишком высоки.
Он кивнул.
– И не только для них. Последнее время я очень много думал. Есть огромное количество дел, которое я хочу сделать, чтобы переменить и улучшить многое. И это мой шанс. Я несколько лет добивался такого положения. Надо быть сумасшедшим, чтобы бросить все.
– Значит... – Беатрис почувствовала, что сейчас прозвучит что-то ужасное, и напряглась.
– Значит, я не стану все бросать. – Коннор улыбнулся, призывая на помощь все свое обаяние.
– Как? – Она знала, что он сейчас пытается закончить разговор о том, как будет бороться с давлением «Таммани Холла»; он казался таким уверенным в себе и таким неотразимо настойчивым...
Коннор поиграл бровями, и притянул Беатрис к себе, склонясь к ее губам. «Я как глина в его руках», – подумала она. Но после первого же поцелуя Беатрис уже не могла представить себе ничего настолько ужасного, что могло бы разрушить чистую радость этого момента, его объятий и ощущения его теплоты и жизненной силы. Когда стало понятно, к чему приведет следующий поцелуй, она собрала остатки решимости и стала сопротивляться.
– Может быть, нам не стоит этого делать?
Коннор слегка отодвинулся, чтобы с преувеличенным ужасом посмотреть на нее.
– Может быть, нам надо подождать, пока в газетах появится решение правления корпорации и скандал постепенно утихнет?
– А может, ты просто перестанешь болтать. – Он провел губами по ее шее.
– Но...
– И перестанешь задумываться.
– Но...
– И перестанешь беспокоиться.
Его руки скользнули по ее спине и обвили талию. Она закрыла глаза. Было бы так легко...
– Серьезно, Коннор, – глухим от сдерживаемого желания голосом проговорила Беатрис, отодвигаясь. – Что ты собираешься делать?
Он замер на мгновение, вглядываясь в ее решительное лицо. Его глаза заискрились, как звезды на полночном небе.
– Я заметил, что ты редко отступаешь, если слышишь «нет», – сказал он, медленно прикасаясь своими губами к ее губам. – Как только я окажусь в затрудненных обстоятельствах, я представлю на своем месте тебя.
На следующее утро «Нью-Йорк уорлд» вышла со статьей на первой странице, озаглавленной: «Кандидат защищает известную особу – она вела «душеспасительные» беседы в борделе!»
Но ни Коннор, ни Беатрис не видели этого номера. В своем особняке на Пятой авеню Беатрис проснулась поздно, после того как поздно легла предыдущей ночью, и она вообще не любила, когда запах типографской краски смешивался с ароматом чая и мармелада. На другом конце города Коннор, рано разбуженный Делом Делани, выступил с двумя речами до того, как смог позавтракать, и ему было не до газет.
Но другие увидели эту статью и сопутствующую ей заметку... официальное, взвешенное обращение Объединенной корпорации. Оба печатных материала содержали одну и ту же информацию: в предшествующий день правление корпорации собиралось на заседание, реабилитировало своего президента и единогласно проголосовало «за». Но статья приводила некоторые пикантные детали... такие как признание обвиняемой в том, что она действительно побывала в борделе, а также красочно описывала появление пресловутой «мадам» со штатом своих девиц для того, чтобы разъяснить, с какими целями обвиняемая навестила заведение. Далее цитировалось высказывание «мадам», как в момент водворения обвиняемой из борделя «взорам окружающих, к их радости, предстали ее многоуважаемые подвязки». И еще статья особое внимание уделяла тому, что на заседании присутствовал кандидат в конгресс Коннор Барроу, который отстаивал невиновность миссис фон Фюрстенберг и восхищался ее выдающимся характером.
К счастью для Коннора, большинство избирателей, присутствовавших на завтраке для членов профсоюза «Лосиные рога» и на завтраке для членов немецкой ассоциации булочников, не интересовались газетами... так же как и фабричные рабочие, которые пришли на демократический митинг, состоявшийся в обед на площади в промышленном районе Нижний Ист-Сайд.
После речи, которая получила громкую поддержку, Коннор спустился с обтянутой тканью трибуны, налил себе пива из одного из бочонков, предоставленных «Таммани» для митинга, и пошел по площади. Он пожимал множество рук и останавливался, чтобы поговорить с рабочими, которые обедали тут же, доставая еду из помятых жестяных банок или развернув старые газеты, взятые у уличных разносчиков. Рабочие улыбались ему и с благодарностью прихлебывали пиво. Он выслушивал их, смеялся или сочувствовал, с обостренным вниманием и честностью относясь к их заботам, и они чувствовали это, проникаясь к нему доверием. Когда прозвучал гудок, зовущий их снова на работу, они прощались с ним так, словно он стал им другом.
Коннор смотрел, как они уходят, со странным стеснением в груди. Он очень хотел стать представителем этих людей, помочь им как-то наладить жизнь. И он задумался, испытывал ли босс Крокер – хоть когда-нибудь – это желание служить людям.
Делани направлял возчиков, развозивших пиво, и давал указания парням, разбиравшим трибуну, а Коннор заметил карету, которая, вывернув из боковой улицы, направилась прямо к нему. Он наблюдал с растущим страхом, как экипаж въехал на площадь и остановился в нескольких футах от него. Дверь распахнулась, и появился яростно жующий сигару Крокер.
– Барроу! – завопил он что было мочи. – Поди сюда! Коннор подошел к карете и увидел, что внутри сидят Чарлз Мерфи и кандидат в мэры Томас Гилрой. Как только дверца за ним захлопнулась, карета двинулась с места. У Крокера побагровело лицо, Мерфи был мрачен, а Гилрой в раздражении похлопывал свернутой газетой по ладони.
– Ты просто дубина! – прорычал Крокер, как только они тронулись. – Что ты, черт побери, наделал? Я же сказал тебе держаться подальше от этой женщины, я говорил тебе оставаться чистеньким, а ты все равно вляпался в историю! – Он был так зол, что на его висках и на шее вздулись вены. – Годы работы, а теперь все повисло на волоске... из-за того, что ты не можешь справиться с тем, что у тебя в штанах!
– Послушайте, если это из-за Делани... – начал Коннор.
– Покажи ему! – приказал Крокер Гилрою, и тот, развернув газету, сунул ее Коннору. Крокер наклонился и ткнул пальцем в середину первой страницы. – Посмотри на эту пакость! Посмотри! Что теперь скажешь в свое оправдание?
Коннор почувствовал, как внутри у него все похолодело. Заголовок объяснял все. Опять его отношения с Биби обсуждались в печати, и ему опять надо давать объяснения.
– Я был там, чтобы свидетельствовать и чтобы помочь им выяснить правду, – проговорил он.
– Правду? – Крокер выхватил у него газету. – Единственная правда, которую тебе надо знать, – это что ты сейчас на полдюйма от того, чтобы вылететь из предвыборной гонки! – Он с шумом откинулся на сиденье и, кипя от негодования, некоторое время молча смотрел в окно. Потом, все еще тяжело дыша, босс пригвоздил Коннора взглядом к месту. – Что такого особенного в этом клочке муслина? Ты несешь чепуху и спотыкаешься о собственные я... словно влюбленный мальчишка, и не понимаешь, что она с тобой делает. – Он наклонился вперед и, чеканя каждое слово, проговорил: – Позволь дать тебе ценный совет, Барроу. Все они в темноте одинаковы. Найди себе хорошенькую шлюшку и освободись от лишнего напряжения.
Коннор почувствовал себя так, как будто с него живьем содрали кожу... До настоящего момента Коннор не верил, что его босс, опытный политик, может быть таким, каким некоторые описывали его в сплетнях. Крокер – глава банды, действующий принуждением и давлением, жадный до власти и коварный. Но сейчас Коннор видел его стремление любым способом, даже бесчестным, навязать свою волю. Женщина была для него всего-навсего «юбкой». Не важно, дешевка она, купленная на улице за пару монет, или дама образованная, воспитанная, благородная... у нее есть всего лишь одно достоинство. Включая и Беатрис фон Фюрстенберг. Его умная, сильная, щедрая и смелая Биби была всего лишь неподходящей «юбкой».
– Скажи ему, – приказал Крокер, пихнув Мерфи в бок локтем.
Коннор сжал кулаки в карманах пиджака, глядя на Мерфи, которому этот приказ был явно неприятен. Но Мерфи прежде всего был хорошим исполнителем, а исполнитель всегда подчиняется приказам.
– Мы возвращаемся в «Таммани Холл», – безжизненным, ничего не значащим голосом проговорил он. – Мы собрали несколько репортеров в приемной... представителей всех ведущих газет. Ты будешь отрицать свою причастность к суфражистской организации и объявишь, что борьбу за права женщин ведет опасная группировка, толкающая женщин на дурной путь и расшатывающая основы общества. – Тут он замолчал и посмотрел на Крокера, который грубо приказал ему продолжать. – Затем ты будешь отрицать личные связи с этой фон Фюрстенберг и скажешь, что тебя ввели в заблуждение по поводу банка, который ты представлял. Ты заявишь, что прекратил все отношения с ней и ее корпорацией. – Мерфи остановился, борясь с неловкостью перед последними словами. – И тебе придется поступить именно так, как объявишь. Больше ты ее не увидишь.
– Сделай все, что надо, чтобы покончить с этим. Скажи ей что хочешь... черт, да скажи ей правду, что это мы заставляем тебя порвать с ней, – скомандовал Крокер. – Но сделай это. – Он уставился на Коннора. – Все понял?
– Конечно, – ответил Коннор, пытаясь вернуть хоть часть былого спокойствия и лихорадочно обдумывая, что делать.
Через несколько минут он предстанет перед дюжиной репортеров, а позади, дыша ему в затылок, будет стоять Крокер и весь «Таммани Холл». Если он хочет спасти свою карьеру, свое политическое будущее, он должен не только отречься, но и осудить все то, что вернуло ему счастье и придало смысл жизни. Больше всего его поражало то, что от него, без сомнения, ожидали подобных действий. Они рассчитывали, что он покорится их власти. Вот таким они его видели... честолюбивым, способным и абсолютно, до бесстыдства податливым. Он сделает все, что от него потребуют. И таким они его видели потому, что, как он сейчас понял, многие годы он именно таким и был.
Коннор сидел, обхватив голову руками, пока карета не остановилась. Один за другим пассажиры вышли из экипажа, а он остался.
– Пошли, Барроу, – мрачно проворчал Крокер. – Покончим с этим.
Двигаясь в тумане гнева и отчаяния, Коннор спустился по ступенькам и пересек тротуар к дверям «Таммани Холла». С каждым его шагом по направлению к главному входу и к залу для приемов волнение росло. Кто-то снял с него пальто, кто-то еще прошелся по пиджаку щеткой.
Двери распахнулись, и он увидел больше дюжины репортеров. Они были здесь, чтобы увидеть, как он продаст свою душу в угоду «Таммани Холлу» и собственному честолюбию. И, проходя в двери, Коннор ощутил, как его охватывает какое-то странное спокойствие. Вот оно, самое большое испытание. Единственная ситуация, из которой нельзя выбраться при помощи сладких речей. Он на мгновение закрыл глаза, потом открыл их и вошел в комнату.
На него тотчас же обрушился шквал вопросов, которые он проигнорировал, направляясь к небольшой деревянной трибуне в конце зала. Коннор поднял руки, прося тишины, и сказал, что намерен сделать заявление, а уже потом ответит на все вопросы. Он помолчал, оглядел зал, сделал глубокий вдох и представил, что на его месте сейчас стоит Беатрис фон Фюрстенберг.
– Джентльмены, вы собрались здесь, чтобы услышать заявление, необходимость которого была продиктована недавними событиями, и узнать мое мнение по поводу статьи в утреннем номере «Уордд». В газетах предполагается, а моими оппонентами прямо ставится мне в вину, что я не только заигрывал, но и принимал самое активное участие в набирающей силу борьбе женщин за свои права. Далее... то, что с моей помощью было получено разрешение от комиссии штата на учреждение банка, в котором намерены открывать денежные счета женщинам на тех же основаниях, что и мужчинам. Этот факт был предъявлен как свидетельство моей растущей заинтересованности как в женском движении, так и в некоей особе... миссис Беатрис фон Фюрстенберг. Я пришел сюда сегодня, чтобы заявить окончательно и недвусмысленно, что каждое из этих утверждений, подозрений и предположений является... абсолютной, неоспоримой и неопровержимой правдой.
Коннор достиг такой ловкости в искусстве словесного жонглирования, что все присутствующие пребывали в полной уверенности, что он только что произнес опровержение.
Только через минуту до них дошло, что на самом деле Коннор сказал совсем другое, а он в то время продолжал говорить, обращаясь к ошеломленной, сбитой столку аудитории.
– За последний месяц я действительно поверил в необходимость равноправия для женщин. Я впервые увидел, с какой несправедливостью им приходится сталкиваться в нашем мире, и думаю, с этим необходимо что-то делать. Я полагаю, что одним из лучших способов борьбы с этой несправедливостью является предоставление женщинам права, которым они уже должны обладать как человеческие существа... права голоса.
Какое-то клокотание, доносившееся из-за спины Кон-нора, внезапно переросло в нервный смех. Рядом появился босс Крокер с вымученной улыбкой на лице и свирепо схватил его за руку.
– Более остроумного парня не найдешь во всем Нью-Йорке, – с неестественной веселостью проговорил он.
– Действительно остроумного, – ответил Коннор, не обращая внимания на боль в руке, сжимаемой боссом. – И наконец, я должен сказать, что рад иметь дело как с «Барроу стейт бэнк», так и с замечательной женщиной, которая не только выносила идею создания этого банка, но и усердно работает над ее воплощением. Глубочайшее восхищение вызывает у меня Беатрис фон Фюрстенберг. – Он улыбнулся своей знаменитой очаровывающей улыбкой. – И я надеюсь, что со временем все население Нью-Йорка будет испытывать к ней такие же чувства.
Один легкий нервный смешок донесся из-за его спины. Все остальные присутствующие затаили дыхание, наблюдая за Крокером и ожидая взрыва. Им не пришлось ждать долго.
– Ты же не это хотел сказать, парень. Прекрасная шутка. Ну а теперь скажи ребятам то, ради чего ты их собрал.
Его глаза сверкали, обещая одно из двух: снисхождение, если Коннор достаточно быстро раскается, и кару, если нет. Коннору давался последний шанс.
Все это с ним уже происходило. Десять лет назад он стоял перед таким же выбором – легкий путь или правильный. Подчиниться чужой воле и отказаться от всего, что он любил и во что верил, или потерять всякую надежду на удобную жизнь и перспективу на будущее. Все возвращаюсь на круги своя. И, оставаясь самим собой, сейчас, после того как он нашел смысл жизни, Коннор не мог притворяться, что его вновь обретенные ценности и убеждения не существуют.
Коннор рывком освободил руку и отступил, всем своим видом выражая решимость.
– Это именно то, что я намеревался сказать, – с яростным спокойствием провозгласил он.
– Последний шанс, будь ты проклят! – взревел Крокер, заглушая шум и хаос вокруг них. – Скажи им то, о чем мы договорились!
– Нет.
Босс ткнул толстым пальцем в лицо Коннору.
– Ты больше не участвуешь в выборах! – прорычал он. – Черт, ты больше не член нашей партии!
Мерфи и Гилрои держали Крокера, чтобы тот не бросился на Коннора. А тот ощущал необычайный прилив сил – он полностью владел собой в отличие от своего противника.
– Прекрасно, – жестко проговорил он, повернулся и вышел.
Глава 20
Вечером «Ирвинг-Холл» был весь увешан красными, голубыми и белыми полотнищами, ярко освещен снаружи, и повсюду, где только можно, были прикреплены плакаты, расписывающие достоинства двух кандидатов в конгресс, которые должны были участвовать в сегодняшних дебатах. Но когда Беатрис, Лейси, Франни, Элис и Эстер Роуз подошли к зданию, они увидели, что среди репортеров ведущих газет царит смятение, а каждый, кто приближался к главному входу, на секунду останавливался, а потом уходил прочь. Только у ступеней они поняли, что все читали объявление, вывешенное на дверях. На обратной стороне плаката кривыми буквами кто-то торопливо вывел: «Дебаты отменяются – Барроу не участвует в выборах».
Беатрис смотрела на объявление, думая о том, что это, должно быть, самая жестокая шутка со стороны «Таммани».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Они не позволяют тебе видеть меня, – ошеломленно произнесла Беатрис.
– Они не позволят мне отвлекаться ни на кого и ни на что, – он печально улыбнулся, – а ты очень сильно меня отвлекаешь.
– Ты сейчас баллотируешься в конгресс, – виновато сказала Беатрис. – Им приходится защищать свои капиталовложения. Ставки слишком высоки.
Он кивнул.
– И не только для них. Последнее время я очень много думал. Есть огромное количество дел, которое я хочу сделать, чтобы переменить и улучшить многое. И это мой шанс. Я несколько лет добивался такого положения. Надо быть сумасшедшим, чтобы бросить все.
– Значит... – Беатрис почувствовала, что сейчас прозвучит что-то ужасное, и напряглась.
– Значит, я не стану все бросать. – Коннор улыбнулся, призывая на помощь все свое обаяние.
– Как? – Она знала, что он сейчас пытается закончить разговор о том, как будет бороться с давлением «Таммани Холла»; он казался таким уверенным в себе и таким неотразимо настойчивым...
Коннор поиграл бровями, и притянул Беатрис к себе, склонясь к ее губам. «Я как глина в его руках», – подумала она. Но после первого же поцелуя Беатрис уже не могла представить себе ничего настолько ужасного, что могло бы разрушить чистую радость этого момента, его объятий и ощущения его теплоты и жизненной силы. Когда стало понятно, к чему приведет следующий поцелуй, она собрала остатки решимости и стала сопротивляться.
– Может быть, нам не стоит этого делать?
Коннор слегка отодвинулся, чтобы с преувеличенным ужасом посмотреть на нее.
– Может быть, нам надо подождать, пока в газетах появится решение правления корпорации и скандал постепенно утихнет?
– А может, ты просто перестанешь болтать. – Он провел губами по ее шее.
– Но...
– И перестанешь задумываться.
– Но...
– И перестанешь беспокоиться.
Его руки скользнули по ее спине и обвили талию. Она закрыла глаза. Было бы так легко...
– Серьезно, Коннор, – глухим от сдерживаемого желания голосом проговорила Беатрис, отодвигаясь. – Что ты собираешься делать?
Он замер на мгновение, вглядываясь в ее решительное лицо. Его глаза заискрились, как звезды на полночном небе.
– Я заметил, что ты редко отступаешь, если слышишь «нет», – сказал он, медленно прикасаясь своими губами к ее губам. – Как только я окажусь в затрудненных обстоятельствах, я представлю на своем месте тебя.
На следующее утро «Нью-Йорк уорлд» вышла со статьей на первой странице, озаглавленной: «Кандидат защищает известную особу – она вела «душеспасительные» беседы в борделе!»
Но ни Коннор, ни Беатрис не видели этого номера. В своем особняке на Пятой авеню Беатрис проснулась поздно, после того как поздно легла предыдущей ночью, и она вообще не любила, когда запах типографской краски смешивался с ароматом чая и мармелада. На другом конце города Коннор, рано разбуженный Делом Делани, выступил с двумя речами до того, как смог позавтракать, и ему было не до газет.
Но другие увидели эту статью и сопутствующую ей заметку... официальное, взвешенное обращение Объединенной корпорации. Оба печатных материала содержали одну и ту же информацию: в предшествующий день правление корпорации собиралось на заседание, реабилитировало своего президента и единогласно проголосовало «за». Но статья приводила некоторые пикантные детали... такие как признание обвиняемой в том, что она действительно побывала в борделе, а также красочно описывала появление пресловутой «мадам» со штатом своих девиц для того, чтобы разъяснить, с какими целями обвиняемая навестила заведение. Далее цитировалось высказывание «мадам», как в момент водворения обвиняемой из борделя «взорам окружающих, к их радости, предстали ее многоуважаемые подвязки». И еще статья особое внимание уделяла тому, что на заседании присутствовал кандидат в конгресс Коннор Барроу, который отстаивал невиновность миссис фон Фюрстенберг и восхищался ее выдающимся характером.
К счастью для Коннора, большинство избирателей, присутствовавших на завтраке для членов профсоюза «Лосиные рога» и на завтраке для членов немецкой ассоциации булочников, не интересовались газетами... так же как и фабричные рабочие, которые пришли на демократический митинг, состоявшийся в обед на площади в промышленном районе Нижний Ист-Сайд.
После речи, которая получила громкую поддержку, Коннор спустился с обтянутой тканью трибуны, налил себе пива из одного из бочонков, предоставленных «Таммани» для митинга, и пошел по площади. Он пожимал множество рук и останавливался, чтобы поговорить с рабочими, которые обедали тут же, доставая еду из помятых жестяных банок или развернув старые газеты, взятые у уличных разносчиков. Рабочие улыбались ему и с благодарностью прихлебывали пиво. Он выслушивал их, смеялся или сочувствовал, с обостренным вниманием и честностью относясь к их заботам, и они чувствовали это, проникаясь к нему доверием. Когда прозвучал гудок, зовущий их снова на работу, они прощались с ним так, словно он стал им другом.
Коннор смотрел, как они уходят, со странным стеснением в груди. Он очень хотел стать представителем этих людей, помочь им как-то наладить жизнь. И он задумался, испытывал ли босс Крокер – хоть когда-нибудь – это желание служить людям.
Делани направлял возчиков, развозивших пиво, и давал указания парням, разбиравшим трибуну, а Коннор заметил карету, которая, вывернув из боковой улицы, направилась прямо к нему. Он наблюдал с растущим страхом, как экипаж въехал на площадь и остановился в нескольких футах от него. Дверь распахнулась, и появился яростно жующий сигару Крокер.
– Барроу! – завопил он что было мочи. – Поди сюда! Коннор подошел к карете и увидел, что внутри сидят Чарлз Мерфи и кандидат в мэры Томас Гилрой. Как только дверца за ним захлопнулась, карета двинулась с места. У Крокера побагровело лицо, Мерфи был мрачен, а Гилрой в раздражении похлопывал свернутой газетой по ладони.
– Ты просто дубина! – прорычал Крокер, как только они тронулись. – Что ты, черт побери, наделал? Я же сказал тебе держаться подальше от этой женщины, я говорил тебе оставаться чистеньким, а ты все равно вляпался в историю! – Он был так зол, что на его висках и на шее вздулись вены. – Годы работы, а теперь все повисло на волоске... из-за того, что ты не можешь справиться с тем, что у тебя в штанах!
– Послушайте, если это из-за Делани... – начал Коннор.
– Покажи ему! – приказал Крокер Гилрою, и тот, развернув газету, сунул ее Коннору. Крокер наклонился и ткнул пальцем в середину первой страницы. – Посмотри на эту пакость! Посмотри! Что теперь скажешь в свое оправдание?
Коннор почувствовал, как внутри у него все похолодело. Заголовок объяснял все. Опять его отношения с Биби обсуждались в печати, и ему опять надо давать объяснения.
– Я был там, чтобы свидетельствовать и чтобы помочь им выяснить правду, – проговорил он.
– Правду? – Крокер выхватил у него газету. – Единственная правда, которую тебе надо знать, – это что ты сейчас на полдюйма от того, чтобы вылететь из предвыборной гонки! – Он с шумом откинулся на сиденье и, кипя от негодования, некоторое время молча смотрел в окно. Потом, все еще тяжело дыша, босс пригвоздил Коннора взглядом к месту. – Что такого особенного в этом клочке муслина? Ты несешь чепуху и спотыкаешься о собственные я... словно влюбленный мальчишка, и не понимаешь, что она с тобой делает. – Он наклонился вперед и, чеканя каждое слово, проговорил: – Позволь дать тебе ценный совет, Барроу. Все они в темноте одинаковы. Найди себе хорошенькую шлюшку и освободись от лишнего напряжения.
Коннор почувствовал себя так, как будто с него живьем содрали кожу... До настоящего момента Коннор не верил, что его босс, опытный политик, может быть таким, каким некоторые описывали его в сплетнях. Крокер – глава банды, действующий принуждением и давлением, жадный до власти и коварный. Но сейчас Коннор видел его стремление любым способом, даже бесчестным, навязать свою волю. Женщина была для него всего-навсего «юбкой». Не важно, дешевка она, купленная на улице за пару монет, или дама образованная, воспитанная, благородная... у нее есть всего лишь одно достоинство. Включая и Беатрис фон Фюрстенберг. Его умная, сильная, щедрая и смелая Биби была всего лишь неподходящей «юбкой».
– Скажи ему, – приказал Крокер, пихнув Мерфи в бок локтем.
Коннор сжал кулаки в карманах пиджака, глядя на Мерфи, которому этот приказ был явно неприятен. Но Мерфи прежде всего был хорошим исполнителем, а исполнитель всегда подчиняется приказам.
– Мы возвращаемся в «Таммани Холл», – безжизненным, ничего не значащим голосом проговорил он. – Мы собрали несколько репортеров в приемной... представителей всех ведущих газет. Ты будешь отрицать свою причастность к суфражистской организации и объявишь, что борьбу за права женщин ведет опасная группировка, толкающая женщин на дурной путь и расшатывающая основы общества. – Тут он замолчал и посмотрел на Крокера, который грубо приказал ему продолжать. – Затем ты будешь отрицать личные связи с этой фон Фюрстенберг и скажешь, что тебя ввели в заблуждение по поводу банка, который ты представлял. Ты заявишь, что прекратил все отношения с ней и ее корпорацией. – Мерфи остановился, борясь с неловкостью перед последними словами. – И тебе придется поступить именно так, как объявишь. Больше ты ее не увидишь.
– Сделай все, что надо, чтобы покончить с этим. Скажи ей что хочешь... черт, да скажи ей правду, что это мы заставляем тебя порвать с ней, – скомандовал Крокер. – Но сделай это. – Он уставился на Коннора. – Все понял?
– Конечно, – ответил Коннор, пытаясь вернуть хоть часть былого спокойствия и лихорадочно обдумывая, что делать.
Через несколько минут он предстанет перед дюжиной репортеров, а позади, дыша ему в затылок, будет стоять Крокер и весь «Таммани Холл». Если он хочет спасти свою карьеру, свое политическое будущее, он должен не только отречься, но и осудить все то, что вернуло ему счастье и придало смысл жизни. Больше всего его поражало то, что от него, без сомнения, ожидали подобных действий. Они рассчитывали, что он покорится их власти. Вот таким они его видели... честолюбивым, способным и абсолютно, до бесстыдства податливым. Он сделает все, что от него потребуют. И таким они его видели потому, что, как он сейчас понял, многие годы он именно таким и был.
Коннор сидел, обхватив голову руками, пока карета не остановилась. Один за другим пассажиры вышли из экипажа, а он остался.
– Пошли, Барроу, – мрачно проворчал Крокер. – Покончим с этим.
Двигаясь в тумане гнева и отчаяния, Коннор спустился по ступенькам и пересек тротуар к дверям «Таммани Холла». С каждым его шагом по направлению к главному входу и к залу для приемов волнение росло. Кто-то снял с него пальто, кто-то еще прошелся по пиджаку щеткой.
Двери распахнулись, и он увидел больше дюжины репортеров. Они были здесь, чтобы увидеть, как он продаст свою душу в угоду «Таммани Холлу» и собственному честолюбию. И, проходя в двери, Коннор ощутил, как его охватывает какое-то странное спокойствие. Вот оно, самое большое испытание. Единственная ситуация, из которой нельзя выбраться при помощи сладких речей. Он на мгновение закрыл глаза, потом открыл их и вошел в комнату.
На него тотчас же обрушился шквал вопросов, которые он проигнорировал, направляясь к небольшой деревянной трибуне в конце зала. Коннор поднял руки, прося тишины, и сказал, что намерен сделать заявление, а уже потом ответит на все вопросы. Он помолчал, оглядел зал, сделал глубокий вдох и представил, что на его месте сейчас стоит Беатрис фон Фюрстенберг.
– Джентльмены, вы собрались здесь, чтобы услышать заявление, необходимость которого была продиктована недавними событиями, и узнать мое мнение по поводу статьи в утреннем номере «Уордд». В газетах предполагается, а моими оппонентами прямо ставится мне в вину, что я не только заигрывал, но и принимал самое активное участие в набирающей силу борьбе женщин за свои права. Далее... то, что с моей помощью было получено разрешение от комиссии штата на учреждение банка, в котором намерены открывать денежные счета женщинам на тех же основаниях, что и мужчинам. Этот факт был предъявлен как свидетельство моей растущей заинтересованности как в женском движении, так и в некоей особе... миссис Беатрис фон Фюрстенберг. Я пришел сюда сегодня, чтобы заявить окончательно и недвусмысленно, что каждое из этих утверждений, подозрений и предположений является... абсолютной, неоспоримой и неопровержимой правдой.
Коннор достиг такой ловкости в искусстве словесного жонглирования, что все присутствующие пребывали в полной уверенности, что он только что произнес опровержение.
Только через минуту до них дошло, что на самом деле Коннор сказал совсем другое, а он в то время продолжал говорить, обращаясь к ошеломленной, сбитой столку аудитории.
– За последний месяц я действительно поверил в необходимость равноправия для женщин. Я впервые увидел, с какой несправедливостью им приходится сталкиваться в нашем мире, и думаю, с этим необходимо что-то делать. Я полагаю, что одним из лучших способов борьбы с этой несправедливостью является предоставление женщинам права, которым они уже должны обладать как человеческие существа... права голоса.
Какое-то клокотание, доносившееся из-за спины Кон-нора, внезапно переросло в нервный смех. Рядом появился босс Крокер с вымученной улыбкой на лице и свирепо схватил его за руку.
– Более остроумного парня не найдешь во всем Нью-Йорке, – с неестественной веселостью проговорил он.
– Действительно остроумного, – ответил Коннор, не обращая внимания на боль в руке, сжимаемой боссом. – И наконец, я должен сказать, что рад иметь дело как с «Барроу стейт бэнк», так и с замечательной женщиной, которая не только выносила идею создания этого банка, но и усердно работает над ее воплощением. Глубочайшее восхищение вызывает у меня Беатрис фон Фюрстенберг. – Он улыбнулся своей знаменитой очаровывающей улыбкой. – И я надеюсь, что со временем все население Нью-Йорка будет испытывать к ней такие же чувства.
Один легкий нервный смешок донесся из-за его спины. Все остальные присутствующие затаили дыхание, наблюдая за Крокером и ожидая взрыва. Им не пришлось ждать долго.
– Ты же не это хотел сказать, парень. Прекрасная шутка. Ну а теперь скажи ребятам то, ради чего ты их собрал.
Его глаза сверкали, обещая одно из двух: снисхождение, если Коннор достаточно быстро раскается, и кару, если нет. Коннору давался последний шанс.
Все это с ним уже происходило. Десять лет назад он стоял перед таким же выбором – легкий путь или правильный. Подчиниться чужой воле и отказаться от всего, что он любил и во что верил, или потерять всякую надежду на удобную жизнь и перспективу на будущее. Все возвращаюсь на круги своя. И, оставаясь самим собой, сейчас, после того как он нашел смысл жизни, Коннор не мог притворяться, что его вновь обретенные ценности и убеждения не существуют.
Коннор рывком освободил руку и отступил, всем своим видом выражая решимость.
– Это именно то, что я намеревался сказать, – с яростным спокойствием провозгласил он.
– Последний шанс, будь ты проклят! – взревел Крокер, заглушая шум и хаос вокруг них. – Скажи им то, о чем мы договорились!
– Нет.
Босс ткнул толстым пальцем в лицо Коннору.
– Ты больше не участвуешь в выборах! – прорычал он. – Черт, ты больше не член нашей партии!
Мерфи и Гилрои держали Крокера, чтобы тот не бросился на Коннора. А тот ощущал необычайный прилив сил – он полностью владел собой в отличие от своего противника.
– Прекрасно, – жестко проговорил он, повернулся и вышел.
Глава 20
Вечером «Ирвинг-Холл» был весь увешан красными, голубыми и белыми полотнищами, ярко освещен снаружи, и повсюду, где только можно, были прикреплены плакаты, расписывающие достоинства двух кандидатов в конгресс, которые должны были участвовать в сегодняшних дебатах. Но когда Беатрис, Лейси, Франни, Элис и Эстер Роуз подошли к зданию, они увидели, что среди репортеров ведущих газет царит смятение, а каждый, кто приближался к главному входу, на секунду останавливался, а потом уходил прочь. Только у ступеней они поняли, что все читали объявление, вывешенное на дверях. На обратной стороне плаката кривыми буквами кто-то торопливо вывел: «Дебаты отменяются – Барроу не участвует в выборах».
Беатрис смотрела на объявление, думая о том, что это, должно быть, самая жестокая шутка со стороны «Таммани».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34