А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Идея Экзетера о реинкарнации не совпадала с той, вечной, единственным спасением из которой являлась нигилистическая нирвана. Это была светлая, радостная идея развития, своего рода лестница к Богу, этакая реинкарнация в духе «собирайте-значки-бойскаутов-и-получите-повышение». Она не призывала к отказу от мира, ибо только в этом мире набирались очки. Она обещала каждой душе единение с Богом, а не Страшный Суд, и не напоминала напрямую ни одну из известных Джулиану земных религий. Интересно, и где это Экзетер выкопал такую?
Как знать, подал голос сидевший в нем скептик, может, он и прав. Кто вернется, чтобы рассказать, так это или нет? По крайней мере схема не менее привлекательна, чем любая другая, – возможно, именно из-за этого его старый друг и положил ее в основу новой веры. Для того чтобы одолеть Зэца, ему нужны последователи, а для того чтобы набрать последователей, ему нужна вера, а уж что там недоговорено, будет ясно на вечеринке по окончании игры.
Вот было бы здорово верить в подобную ерунду, сказал Джулиан-циник, верить всем сердцем и надолго. Во Фландрии ему приходилось видеть, как смертельный ужас превращает в верующих, пусть ненадолго, кого угодно, даже его самого. Увы, Бог сотворил мир не таким уютным, каким его надо было бы сотворить с точки зрения людей вроде Эдварда Экзетера. Тут Джулиан вздрогнул, сообразив, что наделяет Экзетера верой в то, что он проповедует.
Когда служба завершилась, помощники выстроили желающих поговорить с Освободителем в очередь. Он находил слова для каждого – спокойные, утешающие, благословляющие, ободряющие. Потом проситель проходил дальше, и походка его становилась чуть легче, а Экзетер уже разговаривал со следующим.
Ожидая своей очереди, Джулиан разглядывал эту высокую, худощавую фигуру. Даже с расстояния в несколько десятков ярдов, в слабом свете костров, ему показалось, что он видит ту разницу, о которой говорила Алиса. Экзетер изменился, всего за две недели. Уверенность? Да, конечно. Властность? Несомненно. Но было и еще нечто, чего Джулиан никак не мог определить.
Избыток маны? Может, Экзетер превращается в бога или по крайней мере считает себя богом, как и все остальные? Может ли оккультная власть разлагать так же, как преходящая, земная? И так быстро?
Что бы ни случилось, это был не тот Экзетер, которого он ожидал увидеть, и по мере того как подходила его очередь, решимость Джулиана таяла. Он все сильнее ощущал себя примерно так же, как в Букингемском дворце, в ожидании, пока король Георг прикрепит ему на мундир медаль. Его благодарность – такая мелочь, это пустая трата времени Освободителя. Горькие упреки двухнедельной давности казались теперь не просто неуместными, а абсолютно неуместными, равно как и мелкие манипуляции Пинки. Экзетеру не нужно ничьих извинений. Экзетер прав с самого начала, и жертва, в которую принесли себя его последователи, оправданна точно так же, как и множество подобных жертв, принесенных на Западном фронте. Просто он видит за дымом пламя, чего не дано Джулиану. Зло порождает зло, и тут уж не до сантиментов.
Он чуть было не повернулся и не сбежал. Нет, он выдержит. Еще один шаг – и он лицом к лицу с Освободителем. Он в смятении смотрел в пронзительные сапфировые глаза, забыв даже, зачем пришел.
Чары разбились словно сосулька. Перед ним стоял старина Экзетер, смеявшийся и трясший его руку.
– Добро пожаловать! Пошли поговорим. – Он махнул рукой в сторону ближайшего костра.
– Но… – Его еще ждали сотни человек.
– Они никуда не денутся. Перерыв на чай.
Так Джулиан оказался у костра с Освободителем. Верные помощники налили ему какого-то горячего, пряного напитка, а несколько сотен завистливых почитателей смотрели на них словно тигры из клетки.
– Я не сомневался, что ты вернешься.
– Я, собственно, проверить, как здесь Алиса. Но раз уж я здесь, я хотел бы остаться и помочь чем могу.
Улыбка.
– Я рад принять тебя.
– Послушай, старина, мне ужасно жаль, что я тогда…
– Заткнись! – резко оборвал его Экзетер и вдруг застенчиво улыбнулся. – Если бы я не умел оставлять прошлое прошлому, это означало бы, что я занялся не своим делом.
– Ну, у тебя вроде неплохо получается.
– Только отдохнуть редко удается. Насколько плохи дела в Олимпе? – Он казался свежим и бодрым, готовым идти всю ночь.
Его юмор служил ему броней, отбивая всякую охоту пробовать ее крепость. Только однажды Джулиану удалось перевести разговор на самого Экзетера.
– Твоя схема загробной жизни заинтересовала меня. Это непохоже на те разновидности буддизма, с которыми я встречался. Это что, из индуизма? Где ты ее выкопал?
Экзетер казался удивленным.
– Выкопал? Сам не знаю точно. Это просто пришло ко мне как-то раз, когда я проповедовал. Мне показалось, это то, что им хотелось бы знать…
– Тут глаза его вспыхнули веселыми искрами, словно он догадался, о чем думает Джулиан. – Видишь ли, это все мана. Я принимаю теперь распоряжения непосредственно от Бога.
Впрочем, непохоже было, чтобы он говорил это серьезно.
Когда короткая аудиенция подошла к концу, пророк вернулся принимать терпеливо ждущих в очереди просителей. Джулиан, весело мурлыкая что-то под нос, зашагал в темноту. Только один раз он задержался посмотреть на то, как в дымном мареве костров предсказанный Освободитель принимает поклонение своих почитателей. Теплый золотистый свет выхватывал из темноты человек двенадцать, собравшихся в ночи. Это могло сойти за иллюстрацию из «Библии в картинках» или даже за полотно Караваджо – на Экзетера света падало не больше, чем на остальных. Что бы там ни говорила Алиса, он вовсе не изменился. Экзетер играл роль, и играл ее потрясающе, но в глубине души он остался все тем же стариной Экзетером, которого Джулиан помнил по Фэллоу.
Немного позже, найдя себе угол в битком набитом шатре, Джулиан Смедли обнаружил, что у него снова две нормальные руки.


Часть восьмая

Он оставляет свою родную страну и идет в другую,
Но несет с собою пять зол.
Ади Грант; Праб’т М.В.

51

Надо отдать должное Пинки – если это, конечно, на самом деле было его заслугой, – организация впечатляла. Когда Джулиан проснулся с первыми лучами рассвета, паломники уже выступали в путь. Он обещал Алисе подождать ее, и когда они с остальным обслуживающим персоналом сняли лагерь и погрузили все обратно на телеги, поляна Онкенвир снова почти опустела, превратившись в серую, грязную пустыню, испещренную кучками дымящейся золы и брошенными изгородями отхожих мест. Снег падал медленно, большими белыми хлопьями, словно стараясь поскорее скрыть с глаз тот беспорядок, который оставили за собой Свободные. Сам Освободитель все еще исцелял последних пациентов, которым, казалось, не будет конца и края. Его помощники запрягали моа в колесницы-такси, чтобы везти своего пророка и его команду к месту следующей стоянки.
Алиса объяснила, что обычно идет пешком вместе с паломниками, помогая старикам или детям, но этим утром должна выехать с остальными работающими при кухне на запряженной кроликом телеге, и настояла, чтобы Джулиан поехал с ней. Он подозревал, что она обманывает, но спорить не стал, ощущая себя симулянтом, поскольку тысячи людей чувствовали себя не лучше, чем он. Он утешал себя тем, что завтра точно пойдет своим ходом.
Караван повозок не мог двигаться быстро в толпе, забившей Фенпасс, но все же прибыл на место следующей стоянки вскоре после авангарда. Когда капитан Смедли предложил свои услуги, его вооружили ножом и горой из нескольких тонн какого-то похожего на картофель корнеплода. Ему поручили работу, для которой требовались две руки! И он мог выполнить ее!
Выбранный Экзетером узел был отмечен камнем, врытым вертикально в землю посередине опустевшего зимой пастбища в двух милях от ближайшей деревушки. Скоро пастбище уже кишело Свободными словно корова блохами. Снег в Лаппинвейле еще не выпал; временами выглядывало солнце. Усевшись на перевернутой корзине спиной к ветру, Джулиан чистил овощи и сбрасывал их в другую корзину. Занятие это умиротворяло. Компанию ему составляли две болтавшие по-лаппиански женщины, совершенно глухой старик и три недовольного вида девицы, явно считавшие, что заслуживают лучшей работы. Не обращая на них никакого внимания, он целиком углубился в чистку овощей.
Потом на корзину его легла тень и знакомый голос окликнул его по имени. Он в ярости поднял взгляд.
Закутанная в побитые молью меха, она напоминала бесформенного плюшевого медведя; растрепанные волосы падали на лицо. Впрочем, ее нимало не волновало то, как она выглядит, – никогда не волновало. И она улыбалась ему так, словно он должен быть рад видеть ее!
Ни разу в жизни у него еще не возникало желания ударить женщину, во всяком случае, до этой минуты.
– Убирайтесь! – крикнул он. – Вон с глаз моих!
Она отступила на шаг.
– Что-то не так?
Он вскочил на ноги, дрожа от ярости.
– Это называется изнасилование, миссис Ньютон. Вы изнасиловали меня! – Никто из зрителей не знал английского, но если бы и знал, ему было бы все равно.
– Ах так?
– Да, так!
Она неуверенно посмотрела на него.
– Это чересчур сильно сказано для того, что случилось. Возможно, я использовала ману. Я не хотела, Джулиан!
– Не хотели? – Он шагнул к ней, и она отступила на шаг. Он был рад видеть, как на лице ее появилось встревоженное выражение. Она не ожидала его гнева.
– Нет, – сказала она. – Ты же знаешь, как это бывает… А может, и не знаешь. У тебя ведь никогда не было много маны, так ведь? Когда у тебя есть мана и тебе хочется чего-то, очень трудно помешать этому. Мана сама вырывается наружу. Ты ведь не мог помешать своей руке заживать, верно? Мне хотелось, чтобы ты пришел ко мне в палатку. Ты пришел. Мне хотелось, чтобы…
– Я не хотел вас!
Она нахмурилась, словно он сказал нечто, не подобающее джентльмену.
– Возможно, мне следовало вести себя поосторожнее. Мне жаль, капитан Смедли, правда, жаль.
Какое там «жаль»! Ее извинения прозвучали бы искренне, опрокинь она ненароком его чашку. Он размахивал перед ней ножом, что не на шутку встревожило зрителей. Старый глухой чудак попытался встать. Джулиан так разозлился, что не мог найти слов.
– Мне стоило остановиться, когда я увидела, что из всего этого выходит, – терпеливо продолжала она. – Или, возможно, спросить вас. Мне казалось, вы не против. Мужчины, как правило, не возражают. – Она улыбнулась.
– Так это у вас привычка? Единственный способ заполучить мужчину?
– О, ваша рука! – вскричала Урсула, пытаясь сменить тему. – Она лучше!
Джулиан отшвырнул нож и сжал кулак.
– Подарок от старого друга. Мне не хотелось бы применить его в деле, выбив вам все зубы, миссис Ньютон, но если вы сейчас не уберетесь и не будете держаться от меня подальше, у Освободителя прибавится лишний пациент. А теперь идите к черту и оставайтесь там на здоровье! – Разумеется, он блефовал. При желании она могла, почти не расходуя маны, заставить его выпрашивать у нее прощение на коленях.
Этого она делать не стала, но поняла, конечно, что он больше шумит, чем угрожает.
– Простите меня, пожалуйста. Мне просто казалось, что вы не против. – Пожав плечами, она повернулась и ушла.
Дрожа от ярости, Джулиан вернулся на место и с ожесточением набросился на овощи.

52

Когда Свободные пересекали Фенпасс, шел легкий снег, но в Лаппинвейле их встретила хорошая погода. То там, то здесь Алиса слышала разговоры о том, что таргианцы наверняка постараются остановить паломников еще на подступах к своим границам, и уж наверняка они не позволят своим рабам под шумок бежать из вейла.
Скептики не учли одного: эпидемия продолжала еще свирепствовать в Лаппинленде. Сам губернатор Кратч привез своих жену и детей к Освободителю, чтобы тот вылечил их. У таргианцев благодарность не входила в число самых почитаемых достоинств, но они всегда ставили целесообразность превыше принципов, к тому же их гарнизон уступал Свободным в численности из расчета один к ста. Свободные прошли вейл беспрепятственно, набирая по дороге новобранцев. Потом, в Рэндорвейле, никто не мешал этим беглецам уйти, но, как ни странно, воспользовались этой возможностью очень немногие.
Алиса получала от всего этого огромное удовольствие. Лондон казался ей теперь чем-то очень далеким, да она никогда его особенно и не любила. Шатры напоминали ей сафари в детстве, дядю Кама и тетю Рону в Кении. Конечно, климат и пейзаж отличались, но трудности ее не пугали. Совершенно забыв свою норфолкскую депрессию, она помогала с готовкой, нянчила детей, ухаживала за ожидавшими Эдварда больными – в общем, делала работу, которая казалась ей самой важной на свете. Теперь, когда она знала, сколько удовольствия доставляют крестовые походы, она могла понять, почему в средние века в них участвовало столько народу.
Общение с Джулианом Смедли вносило приятное разнообразие в ее жизнь. Ей нужен был переводчик, который помог бы освоить хотя бы азы джоалийского. В первые дни приходилось полагаться на Урсулу, Домми и самого Эдварда, но они были слишком заняты собственными делами, чтобы уделять ей много времени. Потом начали появляться и другие олимпийцы, но и их быстро загрузили работой. Джулиан и сам был не слишком силен в джоалийском, так что он частенько брал репетитора из местных, обучаясь вместе с ней. Это помогало ему убить время в дороге и скрашивало монотонную работу в хозяйственном отряде – он согласился на скромную должность, оставив религиозные вопросы другим.
Капитан Смедли проходил по графе «старый друг». Пожалуй, ближе его был только Эдвард, но Эдварда она видела редко. Самый близкий друг ее кузена, Джулиан Смедли уже много лет то попадал в поле ее зрения, то выпадал из него: сначала сопливый мальчишка, потом прыщавый, неуверенный в себе подросток, жизнерадостный юноша, контуженный герой. А теперь? Теперь – худощавый, уверенный молодой человек, не красавец, но вполне симпатичный, выглядевший старше своих лет. Если его и продолжали мучить кошмары войны, он умело скрывал это. Он прямо-таки излучал жизнелюбие. Он никогда не обсуждал с ней свою личную жизнь, но был слишком привлекателен, чтобы не иметь по меньшей мере одной подруги. Вспомнив, как миссис Маккей рассказывала в тот памятный вечер в «Быке» про постельную рулетку, Алиса решила, что Джулиан Смедли наверняка был главным призом, хотя, возможно, он все-таки недостаточно жесток для игр такого рода.
Перевал Сутпасс привел их из Лаппинвейла в Рэндорвейл, а солнце все продолжало светить. Рэндорленд, предупреждал Джулиан, может таить в себе неприятности, поскольку являлся территорией Владычицы, Церковь Неделимого здесь преследовалась, а Док Мейнуоринг все еще сидел в тюрьме. Однако пророчество обнадеживало. Как гласил стих 318: «Начиная с Рэндора, станут власть имущие искать встречи с Освободителем, и будут ночевать в лесах и в канавах, умоляя: исцели нас, сжалься над нами, и осыплют его золотом».
Правда, первое, что случилось в Рэндорвейле, – это исчезновение Урсулы и Домми.
– Они вернутся, – пообещал Эдвард. – Домми назначил себя апостолом Морковок. Урсула должна доложиться Службе – точнее, тому, что от нее осталось.
На следующее же утро король Гуджапат пригласил Освободителя на аудиенцию, и Освободитель отклонил приглашение.
Двумя днями позже король повторил приглашение, прислав в качестве свидетельства миролюбивости своих намерений изрядно похудевшего, но в остальных отношениях невредимого Дока Мейнуоринга. Эдвард снова отказался от приглашения, хотя Дока принял.
На четвертый вечер пребывания Свободных в вейле, когда они стояли лагерем в восточном конце долины и, следовательно, сравнительно недалеко от Олимпа, в лагерь ворвались несколько сотен рыжеволосых Морковок, бросившихся восторженно приветствовать Освободителя. Вместе с ними вернулась Урсула, а с ней несколько знакомых лиц: Бетси и Билл Пепперы, Айрис Барнз, Проф Роулинсон и другие.
Джулиан узнал о возвращении евангелистов как раз когда, завернувшись в меховую шубу, укладывался на ночлег у костра. Палаток пока не хватало, и он не видел причин, по которым закаленный вояка вроде него должен иметь преимущество перед другими. Он окончательно выздоровел, хоть и чувствовал себя немного слабым, и уж во Фландрии, во всяком случае, было гораздо хуже, чем здесь. Рядом с ним опустился на колени человек. Улыбке его позавидовал бы голодный крокодил. Джулиан поспешно сел.
– Домми! Ты вернулся? Как Айета?
– Конечно, в лучшем из лучших здравии, брат Каптаан! И я теперь самый гордый отец самого голосистого сына.
Джулиан – некогда Тайка Каптаан – хлопнул его по спине и крепко пожал руку.
– Поздравляю, брат Домми! И как его зовут? – Он мог и не спрашивать. Отныне Вейлы будут кишмя кишеть Д’вардами.
– С любезного позволения он назван в честь нашего почитаемого Освободителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53