При этом австриец чувствовал себя очень несчастным и с первого дня насмерть поругался с Лестером Гилбертом.
Импресарио сказал австрийцу, что в афише он будет называться Френк Миттен. Это стало причиной первого скандала. Затем Франца отправили па уроки дикции, потому что Лестер Гилберт считал, что его немецкий акцент слишком заметен для английского уха. Это привело к скандалу номер два. Но главным яблоком раздора между ними стал голос Франца Миттельхейтера. У него был слишком хороший голос в сравнении с остальной труппой. Настоящий тенор, он в дуэтах заглушал пронзительное пение Аделины Тейт, а свои соло превращал в арии, которые исполнял с такой страстью, что примитивность диалогов сразу становилась очевидной. Просьба петь потише и сделать исполнение более непринужденным была последней каплей для человека, воспитанного на венской оперетте.
Однажды, после трудной репетиции, Лейла увидела, что настал подходящий момент. Австриец, расстроенный и чувствующий себя в труппе чужим, после окончания репетиции остался на сцене, чтобы утешить себя игрой на пианино, такой же искусной, как и его пение. Лейла стояла в кулисах и слушала. Это было ошеломительно и очень странно. Она сочувствовала мужчине, которому, как и ей, сказали, что его голос слишком хорош для этого шоу. Когда он начал петь, сначала осторожно, потом все громче и, наконец, во всю мощь своего голоса, она обнаружила, что вся похолодела от волнения. «Вся в мурашках», как описывала Рози свое посещение оперы. Теперь Лейла точно знала, что это значит. О, петь дуэт с таким партнером! Эта песня была не из «Веселой Мэй» и не из подобных шоу. Она была прекрасна, брала за душу и услаждала слушателей, как нежные слова любви. Когда он закончил, Лейла пошла к нему. Ее шаги гулко отдавались на пустой сцене. Остановившись около него, она вдруг оробела, ее голос отдался эхом в обитых красным плисом ярусах.
— Мистер Миттельхейтер. Я хочу извиниться за то, что хочу сказать вам.
Он вздрогнул от ее внезапного появления, затем вежливо выслушал ее мнение о том, что труппе следует добиваться более высокого уровня, чтобы соответствовать его таланту.
Франц встал и слегка поклонился.
— Вы очень добры, мисс?..
— Дункан. Это не доброта, а зависть. Нам всем должно быть стыдно.
Он печально покачал головой.
— Я не знал, что из себя представляет эта «Веселая Мэй», когда подписывал контракт. Не она для меня не хороша, а я не хорош для нее. Но с вашей стороны это очень любезно, что вы пришли сказать мне это.
Он уже хотел уйти, но Лейла собрала все мужество и остановила его.
— Мистер Миттельхейтер, как долго нужно учиться пению? Чтобы петь, как вы, я имею в виду.
Он повернулся, и на его красивом лице появилась улыбка.
— Очень долго… а для вас просто невозможно не петь, как я, да?
Для нее это было слишком важно, чтобы смеяться.
— Сколько это может стоить, и как мне найти учителя?
Он нахмурился, стараясь, вероятно, понять, серьезно она говорит или нет. Затем он снова подошел к пианино и сказал:
— Хороший учитель стоит дорого, а идти к плохому нет смысла. Но может, хороший учитель для вас — это тоже трата времени. Спойте, пожалуйста!
Миттельхейтер сыграл несколько тактов; Лейла так растерялась, что не смогла издать ни единого звука и только беспомощно смотрела на него.
— Вы дурачите меня! — сердито воскликнул он. — Уходите!
Он закрыл крышку пианино, но Лейла схватила его за руку.
— Нет, пожалуйста, это очень серьезно, правда. Вы единственный человек, который может дать мне совет. Я не читаю по нотам, но я могу спеть песню цыганки, если хотите.
От волнения первые звуки получились неровными, на длинные фразы не хватало дыхания, но потом она овладела собой и закончила вполне уверенно. Она закончила петь, взглянула ему в лицо, и ее уверенности как не бывало; какая это была наглость — подойти к нему.
— Ту песню, что я пел сейчас, вы знаете? — внезапно спросил Миттельхейтер.
— Нет, боюсь, что нет… но она очень красивая.
— Скоро выучите. Я пою, а вы подпеваете ля-ля, когда сможете.
Он снова запел эту прекрасную песню, только тихо и с какой-то нежностью, и она вдруг обнаружила, что может подпевать ему, взволнованная тем, что поет дуэтом с Францем Миттельхейтером!
— Noch einer… еще раз! — быстро скомандовал он после последней ноты.
К ней пришла уверенность, и во второй раз припев прозвучал совсем по-другому. Она уже запомнила мелодию.
— И еще раз!
Лейла повернулась лицом в зал и запела громче, вслед за ним. Потом она заплакала, не в силах поднять на него глаза. Все, что было до сих пор в ее жизни, стало неважным в сравнении с острым желанием дать в пении волю своим чувствам, которые она больше не могла сдерживать.
Рука опустилась на ее плечо.
— Вы должны пойти по адресу, который я дам вам, и должны учиться, как использовать ваш голос.
Она повернулась и посмотрела на него. Он серьезно поздравил ее и не удивился ее слезам. Его лицо было почти печальным.
— Это не половина, — сказал он ей. — Это должно быть все. Вы должны хорошо есть, это самое важное, а все остальное должно быть принесено в жертву голосу. Вы понимаете меня? Если вы не можете этого сделать, бесполезно начинать. Теперь идите и подумайте об этом.
На следующий день Лейла сидела одна в своем подвале. На утреннюю репетицию вызвали только ведущих исполнителей, и она смогла воспользоваться желанной передышкой, чтобы сходить по адресу, который ей дал Франц Миттельхейтер. Профессора Гольштейна не было дома, но его экономка назначила ей прийти в следующий четверг и сказала, сколько примерно будут стоить уроки. Для Лейлы это был шок, но днем она поспешно убрала со стола остатки ленча и села, чтобы прикинуть, какие есть возможности заплатить за то, чего она так сильно желала.
Избавившись от всего не очень нужного из мебели, ходя в театр и из театра пешком и находясь дома в пальто, чтобы меньше топить, она сможет заплатить за первые несколько уроков. Скоро лето, и, значит, можно будет сэкономить на топливе. А если она тщательно упакует зимние платья с нафталиновыми шариками, они смогут сгодиться на будущий год снова. Подумав об этом, она прибавила стоимость нафталиновых шариков к общей сумме расходов. Все равно пока получалось, что она может заплатить только за первые несколько месяцев обучения. А что она будет делать потом?
Где-то в глубине у нее сидела мысль, которую заронил Джек Спратт, о поклоннике, который мог бы заплатить за уроки, но это то же самое, что позволить какому-нибудь состоятельному негодяю купить ей платье. Она мысленно спросила себя, так ли уж сильно желает научиться петь, и, подумав о Вивиане Вейси-Хантере, вслух ответила: «Не так сильно, спасибо».
Лейла складывала фунты, шиллинги и пенсы и грызла конец карандаша, стараясь получить более обнадеживающий итог, когда раздался стук в дверь.
В раздражении от того, что ее прервали в середине расчетов, и в расстройстве от отсутствия денег, она пошла к двери и сердито распахнула ее.
Ее сердце замерло от ужаса, потом бешено заколотилось. Лейла не верила глазам своим. В дверях стоял он, в полной форме улана сорок девятого полка: отлакированные сапоги, темно-синие брюки, серый китель с золотым галуном, красивая портупея и изящный золотой шлем с красно-белым султаном. За ним в ее крошечном дворе стоял огромный боевой конь Оскар.
Вивиан лениво отдал ей честь.
— Добрый день, мисс Дункан.
В своем шлеме он выглядел еще более огромным, а его присутствие вместе с боевой лошадью во дворе так ошеломило ее, что она не могла собраться с мыслями.
— Что вы здесь делаете? — спросила она прерывающимся голосом.
— Навещаю вас.
— С… с лошадью?
— Я был вынужден взять ее. Было бы смешно, если бы я в этой форме шел пешком. — Его бархатный голос как всегда магически подействовал на нее. — Можно мне войти?
— Нет.
— Клянусь, я оставлю Оскара снаружи.
— Нет, — повторила Лейла, пытаясь прийти в себя. Он смиренно вздохнул.
— Мне нужно много вам сказать, а Оскар, вероятно, устроит у вас во дворе ужасный беспорядок, если надолго в нем останется.
В замешательстве она снова спросила:
— Что вы здесь делаете?
— Мой отряд сегодня утром сопровождает персидского шаха во время его визита к принцу Уэльскому. Я уже возвращался в казарму, когда сообразил, что проезжаю мимо вашего дома.
Ее сопротивление слабело с каждой минутой.
— Это совсем не по дороге в казарму.
Его лицо приняло выражение совершенной невинности.
— Я вынужден ехать, куда везет меня Оскар, а он очень плохо ориентируется в Лондоне.
Не зная, что делать, и боясь, что он не уйдет, даже
если она закроет перед ним дверь, Лейла все еще пыталась сопротивляться:
— Вы зря тратите время. Все, что вы хотели, вы сказали в своем письме.
— Откуда вы знаете? Вы же не читали его.
Ситуация зашла в тупик: прохожие останавливались в изумлении, мальчишки уже прыгали и кричали, что к девушке на Миртл-стрит приехал посыльный от королевы. Неудивительно, что толпа быстро росла. Всех интересовало, зачем огромному офицеру в парадной форме понадобилось приезжать на огромной лошади в грязный подвал на грязной улице.
— Это просто смешно, — тихо запротестовала она. — Люди смотрят.
— Я знаю, — печально согласился Вивиан. — Если я войду в дом, они уйдут, а если не уйдут, вы, по крайней мере, их не будете видеть.
Капитуляция была неизбежна, он знал это.
— Вы не сможете оставить Оскара во дворе, — вяло сказала она.
— Я дам этим оборванцам полкроны, чтобы они подержали его. У вас есть яблоки?
— Да, — как во сне ответила она. — Но полкроны — это слишком много для мальчишки. Хватит и яблок.
Он ослепительно улыбнулся.
— Яблоки — для Оскара. За одно он продаст душу. За два — позволит какому-нибудь мальчишке подержать его.
Плохо соображая, что делает, она взяла из чаши несколько яблок и дала ему. Толпе зевак на улице предстала удивительная картина: высокий, великолепный улан взлетает по ступенькам из подвала с яблоками в руках. Лейла сообразила, что Вивиан сейчас войдет в дом, и бросилась внутрь убрать бумагу, карандаш, грязные тарелки, кое-что из нижнего белья, висевшего для просушки у огня. Наспех прибравшись, она подлетела к зеркалу, поправляя волосы и проклиная себя, что оказалась не готова. Но кто смог бы подготовиться, когда имеешь дело с таким мужчиной?
Что-то темное заслонило дверной проем. Лейла повернулась и увидела, как он, держа шлем в руках, нагнув голову, входит в квартиру. Она вдруг с ужасом осознала, как грязно в ее комнате, и пожалела, что у нее не такая квартира, как у Рози.
— Я как раз собиралась зажечь лампы, — поспешно соврала она. — Сегодня такой мрачный день.
Несколько спичек упали на пол, и он отобрал их у нее.
— Позвольте мне.
— Хотите чай? — Лейла торопливо убрала тарелки и поставила чайник на огонь. От его присутствия комната показалась ей гораздо меньше. Ей стало неуютно в своем собственном жилище.
При зажженных лампах комната казалась не такой холодной, а он в их свете был неотразимо привлекателен. Блики от ламп играли на его волосах и золотой оторочке кителя. Лейла принялась готовить чай, сожалея, что позволила ему войти, и удивляясь, почему он не начинает разговор, ради которого пришел. Поставив на поднос две свои лучшие чашки, она пошла к столу, около которого, глядя на нее, стоял Вивиан. Лишь после того, как она села, он тоже сел и вытянул свои длинные, в сапогах со шпорами ноги.
Лейла налила чай и пододвинула к нему чашку и вазу с сахаром.
— У меня есть овсяный пирог. Хотите?
— Нет, спасибо. — Он положил в чай сахар и медленно размешивал его. — Что вы собираетесь делать, когда шоу закроют?
Лейла оторопела. Она ожидала попыток примирения, объяснений… даже извинений…
— Шоу? Мне дали роль в следующем.
— Великолепно! Это означает, что я снова смогу видеть вас, хотя бы из партера. А страусиные перья будут?
Она покачала головой, которая и без того шла кругом.
— Ничего похожего. Мы все будем деревенские девушки. Дело происходит перед Ватерлоо, — это была известная битва, вы, наверное, знаете.
— Да, где-то слышал, — промямлил он. Сообразив, что глупо объяснять солдату про Ватерлоо, она быстро сказала:
— Настоящей сенсацией шоу станет мужской хор, одетый в великолепные мундиры, вот как на вас. Все военные влюблены в Веселую Мэй, кокетливую дочку полковника.
Вивиан странно смотрел на нее, и она заволновалась еще больше.
— Должно быть, они все большие дураки, — сказал он.
Она засмеялась.
— Это довольно глупая история, правда. Лучшее, что в ней есть, это Франц Миттельхейтер. Он так великолепно поет, что остальное не имеет значения.
— О? Расскажите мне о нем.
Она рассказала ему все о новом ведущем актере и о его постоянных ссорах с Лестером Гилбертом, которые, по-видимому, скоро перерастут в большой скандал. Вивиан слушал внимательно, и она настолько увлеклась, что, рассказывая о Лестере Гилберте, который настаивает, чтобы австрийца звали «Френк Миттен», сердито взмахнула рукой и чуть не опрокинула кувшин с молоком.
Густо покраснев, Лейла сказала:
— Я не собираюсь утомлять вас этими рассказами. Вы пришли сюда не для этого…
— Вас это очень беспокоит? — спросил он тихо. Теребя пальцами стеганый чехольчик на чайнике, она признала, что да. Затем решительно добавила:
— Я не могу похвастаться родословной, капитан Вейси-Хантер, и я плохо образованна. Но я тоже кое-что понимаю. Мистер Гилберт считает, что публике надо показывать только то, что легко и понятно. Франц Миттельхейтер великолепен. Вместо того, чтобы пытаться превратить его в обычного исполнителя, не отличающегося от остальных, Гилберту следует заставить всех остальных подняться до его уровня. «Веселая Мэй» — это то же самое, что и «Девушка из Монтезума», с такими же песнями и теми же комиками, проделывающими те же самые трюки. Разве это может быть действительно интересно? А мужчины на сцене — «большие дураки», как вы их назвали, — отчаянно влюблены в одну и ту же девушку. Но они так играют, что в это трудно поверить. — Она пожала плечами. —Переименование бедного мистера Миттельхейтера во Френка Миттена было последней каплей. Конечно, зрители не смогут выговорить его фамилию, если не просить их об этом. Но разве Миттельхейтер произнести труднее, чем «пресвитерианский»?
В его глазах плясали веселые огоньки, но он серьезно согласился с ней.
— А вы поделились своими размышлениями с Лестером Гилбертом?
Она покачала головой и улыбнулась.
— Вы не знаете мистера Гилберта.
— Думаю, что и вас я не знаю. Но очень хотел бы, — сказал он решительно.
Осознав, как легко она подпала под его очарование и забыла, кто он есть на самом деле, Лейла рассердилась.
— Я думала, этот вопрос мы уже выяснили.
— Этот да, — согласился Вивиан. — Но неужели ваши мерки так высоки, что не позволяют никому сделать даже одной ошибки?
— Это я сделала ошибку, — сказала она поспешно, надеясь положить конец этой теме. — Мне не следовало идти с вами в ресторан в тот самый первый раз.
Он мгновение размышлял над ее словами.
— Вам совсем не нравится моя компания?
Ей стало невыносимо сидеть с ним за столом друг напротив друга, и она встала и подошла к плите, на которой фыркал чайник. Он, конечно, тоже встал и подошел к ней еще ближе, чем-то было за столом. Как она могла сказать мужчине, стоящему рядом с ней в ее собственном доме, что ей не нравится его компания, тем более что это была неправда?
Она подняла голову и посмотрела на него.
— Я не вчера родилась и знаю, чего мужчины, вроде вас, хотят от таких девушек, как я, только одного, и я не позволю вам зайти так далеко.
— Конечно, не позволяйте, — тепло поддержал он ее. — Все было бы отлично, если бы вы с самого начала правильно вели себя. С вашей стороны было несправедливо обращаться со мной, как девушке из Линдлей.
Это было невероятно. Он считал, что во всем виновата она одна.
— С моей стороны несправедливо?
— Очень несправедливо, — подтвердил он с изумляющей серьезностью. — Я пошел на огромные неприятности и рисковал собственной безопасностью, когда на виду у всего полка заставил Оскара прыгать и метаться по площади перед казармой, чтобы познакомиться с вами. Это повредило моей репутации наездника, позвольте вам заметить. — Он подошел ближе, стараясь придать большую убедительность своим словам. — И что я за это получил? Молодая женщина заявляет, что ей не следовало идти со мной в ресторан в тот самый первый раз, и хочет лишить меня возможности предложить ей это снова.
В полном замешательстве Лейла отступила на несколько шагов.
— Я не заявляла этого!
— И ничего не говорили о том, нравится ли вам моя компания.
— Я… я про это тоже не говорила! Вивиан протянул руки и взял ее за плечи.
— Моя дорогая, если вы подойдете к плите еще ближе, вы сгорите.
Он подвел ее к старому креслу-качалке и нежным, но решительным движением усадил в него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Импресарио сказал австрийцу, что в афише он будет называться Френк Миттен. Это стало причиной первого скандала. Затем Франца отправили па уроки дикции, потому что Лестер Гилберт считал, что его немецкий акцент слишком заметен для английского уха. Это привело к скандалу номер два. Но главным яблоком раздора между ними стал голос Франца Миттельхейтера. У него был слишком хороший голос в сравнении с остальной труппой. Настоящий тенор, он в дуэтах заглушал пронзительное пение Аделины Тейт, а свои соло превращал в арии, которые исполнял с такой страстью, что примитивность диалогов сразу становилась очевидной. Просьба петь потише и сделать исполнение более непринужденным была последней каплей для человека, воспитанного на венской оперетте.
Однажды, после трудной репетиции, Лейла увидела, что настал подходящий момент. Австриец, расстроенный и чувствующий себя в труппе чужим, после окончания репетиции остался на сцене, чтобы утешить себя игрой на пианино, такой же искусной, как и его пение. Лейла стояла в кулисах и слушала. Это было ошеломительно и очень странно. Она сочувствовала мужчине, которому, как и ей, сказали, что его голос слишком хорош для этого шоу. Когда он начал петь, сначала осторожно, потом все громче и, наконец, во всю мощь своего голоса, она обнаружила, что вся похолодела от волнения. «Вся в мурашках», как описывала Рози свое посещение оперы. Теперь Лейла точно знала, что это значит. О, петь дуэт с таким партнером! Эта песня была не из «Веселой Мэй» и не из подобных шоу. Она была прекрасна, брала за душу и услаждала слушателей, как нежные слова любви. Когда он закончил, Лейла пошла к нему. Ее шаги гулко отдавались на пустой сцене. Остановившись около него, она вдруг оробела, ее голос отдался эхом в обитых красным плисом ярусах.
— Мистер Миттельхейтер. Я хочу извиниться за то, что хочу сказать вам.
Он вздрогнул от ее внезапного появления, затем вежливо выслушал ее мнение о том, что труппе следует добиваться более высокого уровня, чтобы соответствовать его таланту.
Франц встал и слегка поклонился.
— Вы очень добры, мисс?..
— Дункан. Это не доброта, а зависть. Нам всем должно быть стыдно.
Он печально покачал головой.
— Я не знал, что из себя представляет эта «Веселая Мэй», когда подписывал контракт. Не она для меня не хороша, а я не хорош для нее. Но с вашей стороны это очень любезно, что вы пришли сказать мне это.
Он уже хотел уйти, но Лейла собрала все мужество и остановила его.
— Мистер Миттельхейтер, как долго нужно учиться пению? Чтобы петь, как вы, я имею в виду.
Он повернулся, и на его красивом лице появилась улыбка.
— Очень долго… а для вас просто невозможно не петь, как я, да?
Для нее это было слишком важно, чтобы смеяться.
— Сколько это может стоить, и как мне найти учителя?
Он нахмурился, стараясь, вероятно, понять, серьезно она говорит или нет. Затем он снова подошел к пианино и сказал:
— Хороший учитель стоит дорого, а идти к плохому нет смысла. Но может, хороший учитель для вас — это тоже трата времени. Спойте, пожалуйста!
Миттельхейтер сыграл несколько тактов; Лейла так растерялась, что не смогла издать ни единого звука и только беспомощно смотрела на него.
— Вы дурачите меня! — сердито воскликнул он. — Уходите!
Он закрыл крышку пианино, но Лейла схватила его за руку.
— Нет, пожалуйста, это очень серьезно, правда. Вы единственный человек, который может дать мне совет. Я не читаю по нотам, но я могу спеть песню цыганки, если хотите.
От волнения первые звуки получились неровными, на длинные фразы не хватало дыхания, но потом она овладела собой и закончила вполне уверенно. Она закончила петь, взглянула ему в лицо, и ее уверенности как не бывало; какая это была наглость — подойти к нему.
— Ту песню, что я пел сейчас, вы знаете? — внезапно спросил Миттельхейтер.
— Нет, боюсь, что нет… но она очень красивая.
— Скоро выучите. Я пою, а вы подпеваете ля-ля, когда сможете.
Он снова запел эту прекрасную песню, только тихо и с какой-то нежностью, и она вдруг обнаружила, что может подпевать ему, взволнованная тем, что поет дуэтом с Францем Миттельхейтером!
— Noch einer… еще раз! — быстро скомандовал он после последней ноты.
К ней пришла уверенность, и во второй раз припев прозвучал совсем по-другому. Она уже запомнила мелодию.
— И еще раз!
Лейла повернулась лицом в зал и запела громче, вслед за ним. Потом она заплакала, не в силах поднять на него глаза. Все, что было до сих пор в ее жизни, стало неважным в сравнении с острым желанием дать в пении волю своим чувствам, которые она больше не могла сдерживать.
Рука опустилась на ее плечо.
— Вы должны пойти по адресу, который я дам вам, и должны учиться, как использовать ваш голос.
Она повернулась и посмотрела на него. Он серьезно поздравил ее и не удивился ее слезам. Его лицо было почти печальным.
— Это не половина, — сказал он ей. — Это должно быть все. Вы должны хорошо есть, это самое важное, а все остальное должно быть принесено в жертву голосу. Вы понимаете меня? Если вы не можете этого сделать, бесполезно начинать. Теперь идите и подумайте об этом.
На следующий день Лейла сидела одна в своем подвале. На утреннюю репетицию вызвали только ведущих исполнителей, и она смогла воспользоваться желанной передышкой, чтобы сходить по адресу, который ей дал Франц Миттельхейтер. Профессора Гольштейна не было дома, но его экономка назначила ей прийти в следующий четверг и сказала, сколько примерно будут стоить уроки. Для Лейлы это был шок, но днем она поспешно убрала со стола остатки ленча и села, чтобы прикинуть, какие есть возможности заплатить за то, чего она так сильно желала.
Избавившись от всего не очень нужного из мебели, ходя в театр и из театра пешком и находясь дома в пальто, чтобы меньше топить, она сможет заплатить за первые несколько уроков. Скоро лето, и, значит, можно будет сэкономить на топливе. А если она тщательно упакует зимние платья с нафталиновыми шариками, они смогут сгодиться на будущий год снова. Подумав об этом, она прибавила стоимость нафталиновых шариков к общей сумме расходов. Все равно пока получалось, что она может заплатить только за первые несколько месяцев обучения. А что она будет делать потом?
Где-то в глубине у нее сидела мысль, которую заронил Джек Спратт, о поклоннике, который мог бы заплатить за уроки, но это то же самое, что позволить какому-нибудь состоятельному негодяю купить ей платье. Она мысленно спросила себя, так ли уж сильно желает научиться петь, и, подумав о Вивиане Вейси-Хантере, вслух ответила: «Не так сильно, спасибо».
Лейла складывала фунты, шиллинги и пенсы и грызла конец карандаша, стараясь получить более обнадеживающий итог, когда раздался стук в дверь.
В раздражении от того, что ее прервали в середине расчетов, и в расстройстве от отсутствия денег, она пошла к двери и сердито распахнула ее.
Ее сердце замерло от ужаса, потом бешено заколотилось. Лейла не верила глазам своим. В дверях стоял он, в полной форме улана сорок девятого полка: отлакированные сапоги, темно-синие брюки, серый китель с золотым галуном, красивая портупея и изящный золотой шлем с красно-белым султаном. За ним в ее крошечном дворе стоял огромный боевой конь Оскар.
Вивиан лениво отдал ей честь.
— Добрый день, мисс Дункан.
В своем шлеме он выглядел еще более огромным, а его присутствие вместе с боевой лошадью во дворе так ошеломило ее, что она не могла собраться с мыслями.
— Что вы здесь делаете? — спросила она прерывающимся голосом.
— Навещаю вас.
— С… с лошадью?
— Я был вынужден взять ее. Было бы смешно, если бы я в этой форме шел пешком. — Его бархатный голос как всегда магически подействовал на нее. — Можно мне войти?
— Нет.
— Клянусь, я оставлю Оскара снаружи.
— Нет, — повторила Лейла, пытаясь прийти в себя. Он смиренно вздохнул.
— Мне нужно много вам сказать, а Оскар, вероятно, устроит у вас во дворе ужасный беспорядок, если надолго в нем останется.
В замешательстве она снова спросила:
— Что вы здесь делаете?
— Мой отряд сегодня утром сопровождает персидского шаха во время его визита к принцу Уэльскому. Я уже возвращался в казарму, когда сообразил, что проезжаю мимо вашего дома.
Ее сопротивление слабело с каждой минутой.
— Это совсем не по дороге в казарму.
Его лицо приняло выражение совершенной невинности.
— Я вынужден ехать, куда везет меня Оскар, а он очень плохо ориентируется в Лондоне.
Не зная, что делать, и боясь, что он не уйдет, даже
если она закроет перед ним дверь, Лейла все еще пыталась сопротивляться:
— Вы зря тратите время. Все, что вы хотели, вы сказали в своем письме.
— Откуда вы знаете? Вы же не читали его.
Ситуация зашла в тупик: прохожие останавливались в изумлении, мальчишки уже прыгали и кричали, что к девушке на Миртл-стрит приехал посыльный от королевы. Неудивительно, что толпа быстро росла. Всех интересовало, зачем огромному офицеру в парадной форме понадобилось приезжать на огромной лошади в грязный подвал на грязной улице.
— Это просто смешно, — тихо запротестовала она. — Люди смотрят.
— Я знаю, — печально согласился Вивиан. — Если я войду в дом, они уйдут, а если не уйдут, вы, по крайней мере, их не будете видеть.
Капитуляция была неизбежна, он знал это.
— Вы не сможете оставить Оскара во дворе, — вяло сказала она.
— Я дам этим оборванцам полкроны, чтобы они подержали его. У вас есть яблоки?
— Да, — как во сне ответила она. — Но полкроны — это слишком много для мальчишки. Хватит и яблок.
Он ослепительно улыбнулся.
— Яблоки — для Оскара. За одно он продаст душу. За два — позволит какому-нибудь мальчишке подержать его.
Плохо соображая, что делает, она взяла из чаши несколько яблок и дала ему. Толпе зевак на улице предстала удивительная картина: высокий, великолепный улан взлетает по ступенькам из подвала с яблоками в руках. Лейла сообразила, что Вивиан сейчас войдет в дом, и бросилась внутрь убрать бумагу, карандаш, грязные тарелки, кое-что из нижнего белья, висевшего для просушки у огня. Наспех прибравшись, она подлетела к зеркалу, поправляя волосы и проклиная себя, что оказалась не готова. Но кто смог бы подготовиться, когда имеешь дело с таким мужчиной?
Что-то темное заслонило дверной проем. Лейла повернулась и увидела, как он, держа шлем в руках, нагнув голову, входит в квартиру. Она вдруг с ужасом осознала, как грязно в ее комнате, и пожалела, что у нее не такая квартира, как у Рози.
— Я как раз собиралась зажечь лампы, — поспешно соврала она. — Сегодня такой мрачный день.
Несколько спичек упали на пол, и он отобрал их у нее.
— Позвольте мне.
— Хотите чай? — Лейла торопливо убрала тарелки и поставила чайник на огонь. От его присутствия комната показалась ей гораздо меньше. Ей стало неуютно в своем собственном жилище.
При зажженных лампах комната казалась не такой холодной, а он в их свете был неотразимо привлекателен. Блики от ламп играли на его волосах и золотой оторочке кителя. Лейла принялась готовить чай, сожалея, что позволила ему войти, и удивляясь, почему он не начинает разговор, ради которого пришел. Поставив на поднос две свои лучшие чашки, она пошла к столу, около которого, глядя на нее, стоял Вивиан. Лишь после того, как она села, он тоже сел и вытянул свои длинные, в сапогах со шпорами ноги.
Лейла налила чай и пододвинула к нему чашку и вазу с сахаром.
— У меня есть овсяный пирог. Хотите?
— Нет, спасибо. — Он положил в чай сахар и медленно размешивал его. — Что вы собираетесь делать, когда шоу закроют?
Лейла оторопела. Она ожидала попыток примирения, объяснений… даже извинений…
— Шоу? Мне дали роль в следующем.
— Великолепно! Это означает, что я снова смогу видеть вас, хотя бы из партера. А страусиные перья будут?
Она покачала головой, которая и без того шла кругом.
— Ничего похожего. Мы все будем деревенские девушки. Дело происходит перед Ватерлоо, — это была известная битва, вы, наверное, знаете.
— Да, где-то слышал, — промямлил он. Сообразив, что глупо объяснять солдату про Ватерлоо, она быстро сказала:
— Настоящей сенсацией шоу станет мужской хор, одетый в великолепные мундиры, вот как на вас. Все военные влюблены в Веселую Мэй, кокетливую дочку полковника.
Вивиан странно смотрел на нее, и она заволновалась еще больше.
— Должно быть, они все большие дураки, — сказал он.
Она засмеялась.
— Это довольно глупая история, правда. Лучшее, что в ней есть, это Франц Миттельхейтер. Он так великолепно поет, что остальное не имеет значения.
— О? Расскажите мне о нем.
Она рассказала ему все о новом ведущем актере и о его постоянных ссорах с Лестером Гилбертом, которые, по-видимому, скоро перерастут в большой скандал. Вивиан слушал внимательно, и она настолько увлеклась, что, рассказывая о Лестере Гилберте, который настаивает, чтобы австрийца звали «Френк Миттен», сердито взмахнула рукой и чуть не опрокинула кувшин с молоком.
Густо покраснев, Лейла сказала:
— Я не собираюсь утомлять вас этими рассказами. Вы пришли сюда не для этого…
— Вас это очень беспокоит? — спросил он тихо. Теребя пальцами стеганый чехольчик на чайнике, она признала, что да. Затем решительно добавила:
— Я не могу похвастаться родословной, капитан Вейси-Хантер, и я плохо образованна. Но я тоже кое-что понимаю. Мистер Гилберт считает, что публике надо показывать только то, что легко и понятно. Франц Миттельхейтер великолепен. Вместо того, чтобы пытаться превратить его в обычного исполнителя, не отличающегося от остальных, Гилберту следует заставить всех остальных подняться до его уровня. «Веселая Мэй» — это то же самое, что и «Девушка из Монтезума», с такими же песнями и теми же комиками, проделывающими те же самые трюки. Разве это может быть действительно интересно? А мужчины на сцене — «большие дураки», как вы их назвали, — отчаянно влюблены в одну и ту же девушку. Но они так играют, что в это трудно поверить. — Она пожала плечами. —Переименование бедного мистера Миттельхейтера во Френка Миттена было последней каплей. Конечно, зрители не смогут выговорить его фамилию, если не просить их об этом. Но разве Миттельхейтер произнести труднее, чем «пресвитерианский»?
В его глазах плясали веселые огоньки, но он серьезно согласился с ней.
— А вы поделились своими размышлениями с Лестером Гилбертом?
Она покачала головой и улыбнулась.
— Вы не знаете мистера Гилберта.
— Думаю, что и вас я не знаю. Но очень хотел бы, — сказал он решительно.
Осознав, как легко она подпала под его очарование и забыла, кто он есть на самом деле, Лейла рассердилась.
— Я думала, этот вопрос мы уже выяснили.
— Этот да, — согласился Вивиан. — Но неужели ваши мерки так высоки, что не позволяют никому сделать даже одной ошибки?
— Это я сделала ошибку, — сказала она поспешно, надеясь положить конец этой теме. — Мне не следовало идти с вами в ресторан в тот самый первый раз.
Он мгновение размышлял над ее словами.
— Вам совсем не нравится моя компания?
Ей стало невыносимо сидеть с ним за столом друг напротив друга, и она встала и подошла к плите, на которой фыркал чайник. Он, конечно, тоже встал и подошел к ней еще ближе, чем-то было за столом. Как она могла сказать мужчине, стоящему рядом с ней в ее собственном доме, что ей не нравится его компания, тем более что это была неправда?
Она подняла голову и посмотрела на него.
— Я не вчера родилась и знаю, чего мужчины, вроде вас, хотят от таких девушек, как я, только одного, и я не позволю вам зайти так далеко.
— Конечно, не позволяйте, — тепло поддержал он ее. — Все было бы отлично, если бы вы с самого начала правильно вели себя. С вашей стороны было несправедливо обращаться со мной, как девушке из Линдлей.
Это было невероятно. Он считал, что во всем виновата она одна.
— С моей стороны несправедливо?
— Очень несправедливо, — подтвердил он с изумляющей серьезностью. — Я пошел на огромные неприятности и рисковал собственной безопасностью, когда на виду у всего полка заставил Оскара прыгать и метаться по площади перед казармой, чтобы познакомиться с вами. Это повредило моей репутации наездника, позвольте вам заметить. — Он подошел ближе, стараясь придать большую убедительность своим словам. — И что я за это получил? Молодая женщина заявляет, что ей не следовало идти со мной в ресторан в тот самый первый раз, и хочет лишить меня возможности предложить ей это снова.
В полном замешательстве Лейла отступила на несколько шагов.
— Я не заявляла этого!
— И ничего не говорили о том, нравится ли вам моя компания.
— Я… я про это тоже не говорила! Вивиан протянул руки и взял ее за плечи.
— Моя дорогая, если вы подойдете к плите еще ближе, вы сгорите.
Он подвел ее к старому креслу-качалке и нежным, но решительным движением усадил в него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49