— Тебя не били, не пытали и не насиловали.
Ей хотелось протестовать, крикнуть ему:
— Ты целовал меня! Оскорбил своими ласками! Обещал взять мою девственность! Угрожал заставить откликаться на твою страсть, хотеть тебя!
Да, он действительно ничего ей не сделал, но угрозы и дерзкие обещания обольстить ее лишали равновесия куда больше, чем любые мучения. И теперь, проникнув в его замыслы, Алисон смертельно боялась, что Джафару удастся их осуществить.
— А как насчет твоего султана, Абдель Кадера? — дрожащим голосом осведомилась девушка. — Неужели он одобрит подобные варварские поступки, зная, что ты использовал невинных пленников как приманку, чтобы заманить людей в капкан?!
— Абдель Кадер глубоко сочувствует пленникам-христианам, особенно женщинам. Ему не доставляет радости знать, что они могут стать жертвами священной войны.
— Священной войны! — повторила Алисон дрожащим от ярости и тоски голосом. — В вашей войне нет ничего священного! Как можно совершать бесчисленные зверства, провозглашая, что все делается во имя вашего бога? Клянусь Аллахом…
Тихое проклятие словно разорвало воздух. Джафар резко повернулся и в одно мгновение оказался рядом с Алисон и, вцепившись ей в плечи, поднял с земли.
Алисон застыла, потрясенная внезапностью нападения, испуганная бешенством, горевшим в янтарных глазах. Наконец-то ей удалось вывести его из себя!
Девушка, сжавшись, попыталась отступить, вырваться, но пальцы, словно стальные когти, не давали шевельнуться, а слова били безжалостной плетью:
— Все вы, богатые, избалованные европейцы, живущие в уютном, защищенном мире… что вы знаете об истинных зверствах? Тебе следовало бы расспросить слугу о том, что такое настоящее варварство! Махмуда едва не убили французы! Мальчик чудом спасся!
Алисон поежилась, но свирепый взгляд Джафара словно прожигал ее насквозь, а голос понизился до разъяренного шепота:
— Рассказать о других зверствах, совершаемых французами? О милом обычае легионеров делать табачные кисеты из грудей убитых мусульманок, а потом хвастаться мягкостью и тонкостью кожи?!
И, словно подчеркивая свои слова, он сжал ее грудь. В жесте не было ничего даже отдаленно чувственного, и Алисон увидела в его прикосновении лишь угрозу, неумолимую враждебность и с бьющимся сердцем уставилась на похитителя, встревоженная все растущей напряженностью. Казалось, неистовый бербер способен в эту минуту совершить такое, что и не снилось легионерам, лишь бы отомстить врагу.
И когда Джафар внезапно освободил ее, Алисон облегченно вздохнула. Ноги подкосились, и девушка почти рухнула на ковер. Джафар вернулся к коню и поднял брошенную перед этим тряпку.
Алисон настороженно наблюдала за ним, боясь, что бербер снова вспылит. Почему их мирная беседа внезапно приняла такой оборот? Наверное, вообще не стоило начинать этот разговор… Но Джафар и не думал успокаиваться.
— Называешь нас варварами, — пробормотал он. — Но даже тебе вряд ли понравится такой метод усмирения мятежников, как удушение сотен женщин и детей в пещерах. Вы ведь слышали о таком, не правда ли, мадемуазель?!
— Д-да, — пролепетала Алисон. Она сказала правду. Как многие соотечественники, девушка была потрясена действиями французского полковника, приказавшего разжечь костры у входа в пещеру, где нашли убежище пятьсот туземцев: мужчин, женщин и детей. Разразившийся ужасный скандал потряс даже самых горячих сторонников колонизации Алжира. Это убийство считалось во Франции гнусным преступлением.
— Позже погибли полторы тысячи мусульман, — отсутствующим тоном продолжал Джафар.
— Позже?
— Два месяца спустя другой французский полковник взял пример с первого и велел убить несчастных. Никто так и не узнал об этом, потому что журналисты ничего не пронюхали.
Джафар с отвращением тряхнул головой.
— И не говори мне о варварских методах.
Раздраженная осуждающим тоном, Алисон в гневе подняла голову, пытаясь найти в себе необходимое мужество противостоять берберу.
— Однако все это не извиняет тех мерзостей, которые творит ваша сторона. Всего несколько лет назад арабские войска вырезали французский гарнизон в Бискре.
Джафар рассерженно вскинул голову.
— Но это были солдаты, люди, предпочитавшие страдать и умирать на войне, затеянной алчным французским правительством. Солдаты, которые, не задумываясь, уничтожали целые селения мирных людей.
— А как насчет невинных французских поселенцев, которых зверски уничтожают?!
— Невинные поселенцы? Те, что крадут нашу землю, заваливая ее окровавленными трупами людей? Это война, мисс Викери. Чего вы ожидали? Что их будут приветствовать с распростертыми объятиями?!
Алисон замолчала, думая о всех бессмысленных жертвах войны, не щадившей ни женщин, ни стариков, ни детей. И даже они были повинны в зверствах — недаром говорили, что берберские женщины еще свирепее и неукротимее мужчин.
Алисон вздрогнула, вспомнив, как офицер иностранного легиона попросту смаковал описание ужасно изуродованных трупов французских солдат после особенно кровавой битвы, рассказывая, как арабские женщины подвергали пленных неслыханным пыткам, прежде чем смилостивиться и добить их. Именно поэтому, как считал легионер, лучше погибнуть в первом бою, чем стать заложником жестокости врага.
Алисон могла бы упомянуть об этом сейчас, но не видела смысла обсуждать, какая сторона более безжалостна. И те и другие забывали о человечности. Но, слава Богу, война окончена. Если бы только ее похититель смирился с этим!
— Войне конец, — вслух сказала Алисон. — Неужели не понимаешь? Вы никогда не сможете победить.
Пальцы Джафара стиснули тряпку.
— Возможно. Но мы никогда не перестанем пытаться прогнать захватчиков с нашей земли.
— Новые убийства ничего не решают. Пойми же, это бесполезно.
Распознав тоскливые нотки в голосе девушки, Джафар повернулся и посмотрел в ее серые глаза.
— Борьба с тиранией никогда не будет бессмысленной, мадемуазель.
Она с растерянным недоумением уставилась на него.
Видя ее отчаяние, Джафар неожиданно захотел заставить девушку понять. Пусть Алисон знает, что побудило его вести неравную войну с французами, что заставляет ненавидеть именно де Бурмона, ненавидеть с такой силой, что в душе словно гноится незаживающая рана.
— Может, все-таки предпочтете подумать, — сказал он хриплым шепотом, — почему мы так относимся к французам? Они наводнили нашу страну, горя желанием победить и разрушать все, к чему прикасались. Они грязнили наши колодцы, сжигали урожай, насиловали и убивали наших женщин, делали сиротами детей, оскверняли мечети и могилы, превзошли варварством тех варваров, которым несли цивилизацию.
Он помолчал, впиваясь в Алисон горящим взглядом.
— Но, гонимые алчностью, они нарушили свои же мирные договоры и начали захватывать собственность коренных жителей без компенсации, обложили налогом и без того обедневшее население, поставив его на грань голодания, и вынудили слабейших из нас сдаться. И этому грабежу нет конца. Жадность французов беспредельна. Они хотят захватить наши горы, долины, города, стремятся получить наших лошадей, шатры, верблюдов, женщин. И в то же время презирают наши законы и обычаи, религию и требуют, чтобы мы выносили их пренебрежение, высокомерные рассуждения о расовом превосходстве.
Джафар пробормотал нечто вроде проклятия, но, не отрывая взгляда от Алисон, продолжал:
— Неужели искренне ожидаешь, что я и мой народ безропотно подставим головы под иностранное ярмо? Покоримся без борьбы владычеству французов?
Вопрос, тихий и свирепый, повис в воздухе.
— Ты утверждаешь, война окончена. Но этого никогда не случится, пока на алжирской земле останется хотя бы один француз. Они во веки веков будут нашими врагами.
Алисон медленно покачала головой, понимая причину его неумолимой враждебности к французам, но не странную ненависть к Эрве. Какую обиду мог нанести полковник Джафару?
— Но… дело ведь не только во французской армии, верно? Ты ищешь способа отомстить Эрве. Поэтому и похитил меня.
Джафар спокойно кивнул:
— Да.
Как холодно, неумолимо, жестоко прозвучало это единственное слово… Тоска, грызущая душу Алисон, стала почти невыносимой.
— А когда Эрве придет за мной, — еле слышно шепнула она, — что ты с ним сделаешь?
Лицо Джафара мгновенно превратилось в бесстрастную маску, глаза приняли безразличное выражение. Слегка отвернувшись, он коротко бросил:
— Полковник получит лишь то, что заслуживает.
Алисон затряслась, как в ознобе. Он собирается убить Эрве, она уверена в этом. И сама мысль испугала девушку куда больше, чем все, случившееся с ней за это время. Съежившись, она с трудом поднялась.
— Надеюсь, ты будешь вечно гореть в аду.
— Меня не пугает перспектива вашего христианского ада, мадемуазель, — холодно ответил Джафар.
Алисон стиснула кулаки. В этот момент она ненавидела его с силой, на которую до сих пор не считала себя способной. Однако еще больше она ненавидела собственное бессилие.
Из горла Алисон вырвался похожий на рыдание звук. Девушка повернулась и бросилась в шатер. Глядя ей вслед, Джафар стиснул зубы и так сдавил тряпку, что побелели костяшки пальцев. Холодная ярость и жажда мести поблекли, вытесненные горечью поражения. Джафара глубоко ранили чувства Алисон к этому французскому шакалу, Эрве де Бурмону. Ранили и терзали. Однако даже сейчас Джафар противился почти непреодолимому желанию пойти за ней и утешить.
Но какое утешение он может предложить Алисон, если намеревается убить человека, чьей женой она собиралась стать?
Злобно выругавшись, Джафар стиснул зубы и продолжал чистить скакуна.
Глава 9
Несмотря на то, что день выдался особенно жарким, Алисон не отходила от порога шатра, наблюдая за военными играми берберов. Их поединки выглядели своеобразным видом спорта, но для девушки, знавшей о замыслах Джафара, приобретали иное, зловещее значение.
Они готовятся убивать и умереть. Алисон, онемев от ужаса, зачарованно смотрела на всадников, не в силах отвернуться. Однако в тот момент, когда Джафар направил гарцующего скакуна к шатру, Алисон ушла в спальню. За последние два дня с того памятного вечера она не сказала ему ни слова. И все это время смятение и тоска изводили девушку. Она почти не спала, не ела, палящий жар в желудке не проходил. Напряжение, страх, сознание собственной беспомощности возросли в десятки раз. Теперь она знала, что в опасности не только ее жизнь. Она слышала, что берберы — непобедимые воины. Если замысел Джафара удастся, погибнут десятки французских солдат. И Эрве, милый, добрый Эрве. И дядя Оноре.
Она с жестокой ясностью осознала, что случится, когда дядя узнает, где ее держат в заточении. Оноре никогда не позволит Эрве отправиться одному на поиски племянницы. И хотя он плохо приспособлен к тяготам путешествия по пустыне, обязательно настоит на том, чтобы сопровождать полковника. И кто знает, может, найдет свою смерть.
— Я не допущу этого! — вызывающе пробормотала Алисон, однако боль, сдавившая горло, противоречила решительным словам. Именно она будет повинна в их убийстве, их кровь будет на ее руках, падет на ее голову. Она всему причиной. Не настаивай Алисон на поездке в пустыню, ее никогда бы не похитили, не использовали бы в качестве приманки в капкане Джафара.
Если бы Алисон только могла послать Оноре записку, заверить, что она здорова и в относительной безопасности, что он не должен ни в коем случае отправляться на поиски, ей сразу же стало бы легче. По крайней мере Эрве — солдат, храбрый, бывалый воин, способный выстоять против бербера и, возможно, даже избежать ужасной судьбы, уготованной ему этим демоном.
Бессонными ночами она размышляла о том, что станется с Эрве. Почему Джафар хочет ему отомстить? И чем заслужил Эрве подобную ненависть? Недаром ведь Джафар назвал его «человеком, в чьих жилах течет отравленная кровь убийцы»!
Неужели они были знакомы раньше? Да, ведь Джафар намекал на это! И сам объяснил, что похитил ее, лишь желая добиться цели.
Алисон стала его средством отмщения. Она должна была заподозрить это, учитывая, что Джафар не причинил ей зла, не изнасиловал, и это само по себе уже было странным. Алисон почти жалела, что он не тронул ее. Если бы Джафар попросту овладел ею, чтобы опозорить ее жениха, Алисон могла бы это перенести. Безупречность репутации никогда особенно не беспокоила девушку, поскольку она отказывалась позволить обществу диктовать ей, как себя вести и что делать. Алисон с радостью пожертвует своим добрым именем, если это означает, что Эрве останется жить. Она даже сама, добровольно предложит себя похитителю, чего он, казалось, добивается. Но теперь Алисон понимала, что даже этого будет недостаточно.
Он желал смерти Эрве, это кристально ясно. И Алисон инстинктивно чувствовала: ничто не сможет заставить его изменить решение. Джафара не тронуть ни мольбами, ни слезами. Алисон не стоит взывать к его совести или чести. Здесь не Англия. Это пустыня, где законы цивилизации не действуют, где кодекс благородства совсем не тот, что в ее стране. Здесь, в Берберии, женщина ничем не отличается от вещи, которую можно купить или продать. Мужчины же берут, что хотят, а такие, как Джафар эль-Салех, создают собственные законы.
— Добрый день, ma belle.
Алисон сжалась, услыхав слова приветствия, и с намеренной холодностью повернулась спиной к Джафару. Тот выругался про себя. Последние два дня прелестная молодая пленница обращалась с ним, как с гадюкой, которую случайно обнаружила под камнем. Ее пренебрежение жестоко уязвляло Джафара, а презрительное молчание донельзя раздражало. Терпеть такое от женщины! Джафар считал, что только к деду-англичанину обязан относиться с уважением, только султану должен подчиняться, и то лишь потому, что сам захотел этого. И все же отчего-то считал, что поведение Алисон Викери заслуживает объяснения. Ей необходимо узнать, почему он сделал ее орудием мести. Джафар пытался заставить ее понять причины сопротивления французам, но девушка, видимо, была слишком упряма, чтобы увидеть все в истинном свете.
Но хуже всякого раздражения, всякого гнева и ярости была невыносимая боль, ударявшая в сердце каждый раз, когда он видел муку в выразительных серых глазах. Ее терзания были почти физически ощутимы.
Он изо всех сил старался не показывать вида, насколько тронут отчаянием девушки. Джафару хотелось подойти к ней, обнять, стереть поцелуями печаль с лица, прогнать горе и враждебность и подарить ей страсть, страсть к себе, а не к смертельному врагу.
Исполненный решимости не обращать внимания на неподобающую мужчине слабость, Джафар скрестил руки на груди. Он не мог позволить себе раскиснуть — слишком много поставлено на карту.
— Аллах милостив, — поддразнил он, — потому что соизволил дать мне в награду за мое благочестие идеальную пленницу.
Вместо ответа девушка лишь оглянулась через плечо, вопросительно подняв брови.
— В жизни еще не встречал столь молчаливой женщины. Это поистине благословение Аллаха, — издевательски пояснил Джафар. Ответный уничтожающий взгляд мог бы поджечь мокрый хворост. Но Джафар, не испугавшись, медленно направился к Алисон через весь шатер. Остановившись перед девушкой, он поднял руку, чтобы осторожно отвести со лба непокорную прядь, но Алисон отшатнулась.
— Если дотронешься до меня, клянусь, тебе не жить.
Янтарные глаза зловеще сузились.
— Ты смеешь противиться мне? — неумолимо-ледяным голосом спросил он.
— Да, смею… ты, грязный дикарь.
Джафар неспешно, намеренно точным жестом выбросил вперед руку и сжал ее подбородок. Алисон съежилась. Но он лишь стал спокойно рассматривать ее раскрасневшееся, испуганное лицо.
— Это не слишком умно с твоей стороны, cherie, потому что в этом случае мне придется наказать тебя за неповиновение.
Алисон затаила дыхание, дрожа от ярости, страха и еще чего-то, названия чему не могла и не хотела найти.
— Возможно, — мягко добавил Джафар, глядя на ее трясущиеся губы, — я наказал бы тебя поцелуями, потому что, если верить твоим словам, ты их не переносишь.
Желание, непрошенное, дерзкое, заставило сильнее забиться сердце, обдало жаром, зажгло пожар в крови.
— Н-нет, — прошептала Алисон, но Джафар, казалось, не слыша, медленно ласкал большим пальцем нижнюю губку, едва задевая влажную внутреннюю поверхность.
— Темеллал, — шептал он. — Моя красавица.
Я буду твоим любовником.
Он не произнес вслух этих слов, однако Алисон понимала все с кристальной ясностью. И почему-то хотела, страстно хотела верить, что предсказание сбудется.
Девушка смущенно смотрела на Джафара, пытаясь понять, почему он вызывает в ней такую бурю чувств. Отчего ее влечет к человеку, которого она ненавидит? Как она может ощущать этот внутренний трепет, еще совсем недавно непонятный и неведомый?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Ей хотелось протестовать, крикнуть ему:
— Ты целовал меня! Оскорбил своими ласками! Обещал взять мою девственность! Угрожал заставить откликаться на твою страсть, хотеть тебя!
Да, он действительно ничего ей не сделал, но угрозы и дерзкие обещания обольстить ее лишали равновесия куда больше, чем любые мучения. И теперь, проникнув в его замыслы, Алисон смертельно боялась, что Джафару удастся их осуществить.
— А как насчет твоего султана, Абдель Кадера? — дрожащим голосом осведомилась девушка. — Неужели он одобрит подобные варварские поступки, зная, что ты использовал невинных пленников как приманку, чтобы заманить людей в капкан?!
— Абдель Кадер глубоко сочувствует пленникам-христианам, особенно женщинам. Ему не доставляет радости знать, что они могут стать жертвами священной войны.
— Священной войны! — повторила Алисон дрожащим от ярости и тоски голосом. — В вашей войне нет ничего священного! Как можно совершать бесчисленные зверства, провозглашая, что все делается во имя вашего бога? Клянусь Аллахом…
Тихое проклятие словно разорвало воздух. Джафар резко повернулся и в одно мгновение оказался рядом с Алисон и, вцепившись ей в плечи, поднял с земли.
Алисон застыла, потрясенная внезапностью нападения, испуганная бешенством, горевшим в янтарных глазах. Наконец-то ей удалось вывести его из себя!
Девушка, сжавшись, попыталась отступить, вырваться, но пальцы, словно стальные когти, не давали шевельнуться, а слова били безжалостной плетью:
— Все вы, богатые, избалованные европейцы, живущие в уютном, защищенном мире… что вы знаете об истинных зверствах? Тебе следовало бы расспросить слугу о том, что такое настоящее варварство! Махмуда едва не убили французы! Мальчик чудом спасся!
Алисон поежилась, но свирепый взгляд Джафара словно прожигал ее насквозь, а голос понизился до разъяренного шепота:
— Рассказать о других зверствах, совершаемых французами? О милом обычае легионеров делать табачные кисеты из грудей убитых мусульманок, а потом хвастаться мягкостью и тонкостью кожи?!
И, словно подчеркивая свои слова, он сжал ее грудь. В жесте не было ничего даже отдаленно чувственного, и Алисон увидела в его прикосновении лишь угрозу, неумолимую враждебность и с бьющимся сердцем уставилась на похитителя, встревоженная все растущей напряженностью. Казалось, неистовый бербер способен в эту минуту совершить такое, что и не снилось легионерам, лишь бы отомстить врагу.
И когда Джафар внезапно освободил ее, Алисон облегченно вздохнула. Ноги подкосились, и девушка почти рухнула на ковер. Джафар вернулся к коню и поднял брошенную перед этим тряпку.
Алисон настороженно наблюдала за ним, боясь, что бербер снова вспылит. Почему их мирная беседа внезапно приняла такой оборот? Наверное, вообще не стоило начинать этот разговор… Но Джафар и не думал успокаиваться.
— Называешь нас варварами, — пробормотал он. — Но даже тебе вряд ли понравится такой метод усмирения мятежников, как удушение сотен женщин и детей в пещерах. Вы ведь слышали о таком, не правда ли, мадемуазель?!
— Д-да, — пролепетала Алисон. Она сказала правду. Как многие соотечественники, девушка была потрясена действиями французского полковника, приказавшего разжечь костры у входа в пещеру, где нашли убежище пятьсот туземцев: мужчин, женщин и детей. Разразившийся ужасный скандал потряс даже самых горячих сторонников колонизации Алжира. Это убийство считалось во Франции гнусным преступлением.
— Позже погибли полторы тысячи мусульман, — отсутствующим тоном продолжал Джафар.
— Позже?
— Два месяца спустя другой французский полковник взял пример с первого и велел убить несчастных. Никто так и не узнал об этом, потому что журналисты ничего не пронюхали.
Джафар с отвращением тряхнул головой.
— И не говори мне о варварских методах.
Раздраженная осуждающим тоном, Алисон в гневе подняла голову, пытаясь найти в себе необходимое мужество противостоять берберу.
— Однако все это не извиняет тех мерзостей, которые творит ваша сторона. Всего несколько лет назад арабские войска вырезали французский гарнизон в Бискре.
Джафар рассерженно вскинул голову.
— Но это были солдаты, люди, предпочитавшие страдать и умирать на войне, затеянной алчным французским правительством. Солдаты, которые, не задумываясь, уничтожали целые селения мирных людей.
— А как насчет невинных французских поселенцев, которых зверски уничтожают?!
— Невинные поселенцы? Те, что крадут нашу землю, заваливая ее окровавленными трупами людей? Это война, мисс Викери. Чего вы ожидали? Что их будут приветствовать с распростертыми объятиями?!
Алисон замолчала, думая о всех бессмысленных жертвах войны, не щадившей ни женщин, ни стариков, ни детей. И даже они были повинны в зверствах — недаром говорили, что берберские женщины еще свирепее и неукротимее мужчин.
Алисон вздрогнула, вспомнив, как офицер иностранного легиона попросту смаковал описание ужасно изуродованных трупов французских солдат после особенно кровавой битвы, рассказывая, как арабские женщины подвергали пленных неслыханным пыткам, прежде чем смилостивиться и добить их. Именно поэтому, как считал легионер, лучше погибнуть в первом бою, чем стать заложником жестокости врага.
Алисон могла бы упомянуть об этом сейчас, но не видела смысла обсуждать, какая сторона более безжалостна. И те и другие забывали о человечности. Но, слава Богу, война окончена. Если бы только ее похититель смирился с этим!
— Войне конец, — вслух сказала Алисон. — Неужели не понимаешь? Вы никогда не сможете победить.
Пальцы Джафара стиснули тряпку.
— Возможно. Но мы никогда не перестанем пытаться прогнать захватчиков с нашей земли.
— Новые убийства ничего не решают. Пойми же, это бесполезно.
Распознав тоскливые нотки в голосе девушки, Джафар повернулся и посмотрел в ее серые глаза.
— Борьба с тиранией никогда не будет бессмысленной, мадемуазель.
Она с растерянным недоумением уставилась на него.
Видя ее отчаяние, Джафар неожиданно захотел заставить девушку понять. Пусть Алисон знает, что побудило его вести неравную войну с французами, что заставляет ненавидеть именно де Бурмона, ненавидеть с такой силой, что в душе словно гноится незаживающая рана.
— Может, все-таки предпочтете подумать, — сказал он хриплым шепотом, — почему мы так относимся к французам? Они наводнили нашу страну, горя желанием победить и разрушать все, к чему прикасались. Они грязнили наши колодцы, сжигали урожай, насиловали и убивали наших женщин, делали сиротами детей, оскверняли мечети и могилы, превзошли варварством тех варваров, которым несли цивилизацию.
Он помолчал, впиваясь в Алисон горящим взглядом.
— Но, гонимые алчностью, они нарушили свои же мирные договоры и начали захватывать собственность коренных жителей без компенсации, обложили налогом и без того обедневшее население, поставив его на грань голодания, и вынудили слабейших из нас сдаться. И этому грабежу нет конца. Жадность французов беспредельна. Они хотят захватить наши горы, долины, города, стремятся получить наших лошадей, шатры, верблюдов, женщин. И в то же время презирают наши законы и обычаи, религию и требуют, чтобы мы выносили их пренебрежение, высокомерные рассуждения о расовом превосходстве.
Джафар пробормотал нечто вроде проклятия, но, не отрывая взгляда от Алисон, продолжал:
— Неужели искренне ожидаешь, что я и мой народ безропотно подставим головы под иностранное ярмо? Покоримся без борьбы владычеству французов?
Вопрос, тихий и свирепый, повис в воздухе.
— Ты утверждаешь, война окончена. Но этого никогда не случится, пока на алжирской земле останется хотя бы один француз. Они во веки веков будут нашими врагами.
Алисон медленно покачала головой, понимая причину его неумолимой враждебности к французам, но не странную ненависть к Эрве. Какую обиду мог нанести полковник Джафару?
— Но… дело ведь не только во французской армии, верно? Ты ищешь способа отомстить Эрве. Поэтому и похитил меня.
Джафар спокойно кивнул:
— Да.
Как холодно, неумолимо, жестоко прозвучало это единственное слово… Тоска, грызущая душу Алисон, стала почти невыносимой.
— А когда Эрве придет за мной, — еле слышно шепнула она, — что ты с ним сделаешь?
Лицо Джафара мгновенно превратилось в бесстрастную маску, глаза приняли безразличное выражение. Слегка отвернувшись, он коротко бросил:
— Полковник получит лишь то, что заслуживает.
Алисон затряслась, как в ознобе. Он собирается убить Эрве, она уверена в этом. И сама мысль испугала девушку куда больше, чем все, случившееся с ней за это время. Съежившись, она с трудом поднялась.
— Надеюсь, ты будешь вечно гореть в аду.
— Меня не пугает перспектива вашего христианского ада, мадемуазель, — холодно ответил Джафар.
Алисон стиснула кулаки. В этот момент она ненавидела его с силой, на которую до сих пор не считала себя способной. Однако еще больше она ненавидела собственное бессилие.
Из горла Алисон вырвался похожий на рыдание звук. Девушка повернулась и бросилась в шатер. Глядя ей вслед, Джафар стиснул зубы и так сдавил тряпку, что побелели костяшки пальцев. Холодная ярость и жажда мести поблекли, вытесненные горечью поражения. Джафара глубоко ранили чувства Алисон к этому французскому шакалу, Эрве де Бурмону. Ранили и терзали. Однако даже сейчас Джафар противился почти непреодолимому желанию пойти за ней и утешить.
Но какое утешение он может предложить Алисон, если намеревается убить человека, чьей женой она собиралась стать?
Злобно выругавшись, Джафар стиснул зубы и продолжал чистить скакуна.
Глава 9
Несмотря на то, что день выдался особенно жарким, Алисон не отходила от порога шатра, наблюдая за военными играми берберов. Их поединки выглядели своеобразным видом спорта, но для девушки, знавшей о замыслах Джафара, приобретали иное, зловещее значение.
Они готовятся убивать и умереть. Алисон, онемев от ужаса, зачарованно смотрела на всадников, не в силах отвернуться. Однако в тот момент, когда Джафар направил гарцующего скакуна к шатру, Алисон ушла в спальню. За последние два дня с того памятного вечера она не сказала ему ни слова. И все это время смятение и тоска изводили девушку. Она почти не спала, не ела, палящий жар в желудке не проходил. Напряжение, страх, сознание собственной беспомощности возросли в десятки раз. Теперь она знала, что в опасности не только ее жизнь. Она слышала, что берберы — непобедимые воины. Если замысел Джафара удастся, погибнут десятки французских солдат. И Эрве, милый, добрый Эрве. И дядя Оноре.
Она с жестокой ясностью осознала, что случится, когда дядя узнает, где ее держат в заточении. Оноре никогда не позволит Эрве отправиться одному на поиски племянницы. И хотя он плохо приспособлен к тяготам путешествия по пустыне, обязательно настоит на том, чтобы сопровождать полковника. И кто знает, может, найдет свою смерть.
— Я не допущу этого! — вызывающе пробормотала Алисон, однако боль, сдавившая горло, противоречила решительным словам. Именно она будет повинна в их убийстве, их кровь будет на ее руках, падет на ее голову. Она всему причиной. Не настаивай Алисон на поездке в пустыню, ее никогда бы не похитили, не использовали бы в качестве приманки в капкане Джафара.
Если бы Алисон только могла послать Оноре записку, заверить, что она здорова и в относительной безопасности, что он не должен ни в коем случае отправляться на поиски, ей сразу же стало бы легче. По крайней мере Эрве — солдат, храбрый, бывалый воин, способный выстоять против бербера и, возможно, даже избежать ужасной судьбы, уготованной ему этим демоном.
Бессонными ночами она размышляла о том, что станется с Эрве. Почему Джафар хочет ему отомстить? И чем заслужил Эрве подобную ненависть? Недаром ведь Джафар назвал его «человеком, в чьих жилах течет отравленная кровь убийцы»!
Неужели они были знакомы раньше? Да, ведь Джафар намекал на это! И сам объяснил, что похитил ее, лишь желая добиться цели.
Алисон стала его средством отмщения. Она должна была заподозрить это, учитывая, что Джафар не причинил ей зла, не изнасиловал, и это само по себе уже было странным. Алисон почти жалела, что он не тронул ее. Если бы Джафар попросту овладел ею, чтобы опозорить ее жениха, Алисон могла бы это перенести. Безупречность репутации никогда особенно не беспокоила девушку, поскольку она отказывалась позволить обществу диктовать ей, как себя вести и что делать. Алисон с радостью пожертвует своим добрым именем, если это означает, что Эрве останется жить. Она даже сама, добровольно предложит себя похитителю, чего он, казалось, добивается. Но теперь Алисон понимала, что даже этого будет недостаточно.
Он желал смерти Эрве, это кристально ясно. И Алисон инстинктивно чувствовала: ничто не сможет заставить его изменить решение. Джафара не тронуть ни мольбами, ни слезами. Алисон не стоит взывать к его совести или чести. Здесь не Англия. Это пустыня, где законы цивилизации не действуют, где кодекс благородства совсем не тот, что в ее стране. Здесь, в Берберии, женщина ничем не отличается от вещи, которую можно купить или продать. Мужчины же берут, что хотят, а такие, как Джафар эль-Салех, создают собственные законы.
— Добрый день, ma belle.
Алисон сжалась, услыхав слова приветствия, и с намеренной холодностью повернулась спиной к Джафару. Тот выругался про себя. Последние два дня прелестная молодая пленница обращалась с ним, как с гадюкой, которую случайно обнаружила под камнем. Ее пренебрежение жестоко уязвляло Джафара, а презрительное молчание донельзя раздражало. Терпеть такое от женщины! Джафар считал, что только к деду-англичанину обязан относиться с уважением, только султану должен подчиняться, и то лишь потому, что сам захотел этого. И все же отчего-то считал, что поведение Алисон Викери заслуживает объяснения. Ей необходимо узнать, почему он сделал ее орудием мести. Джафар пытался заставить ее понять причины сопротивления французам, но девушка, видимо, была слишком упряма, чтобы увидеть все в истинном свете.
Но хуже всякого раздражения, всякого гнева и ярости была невыносимая боль, ударявшая в сердце каждый раз, когда он видел муку в выразительных серых глазах. Ее терзания были почти физически ощутимы.
Он изо всех сил старался не показывать вида, насколько тронут отчаянием девушки. Джафару хотелось подойти к ней, обнять, стереть поцелуями печаль с лица, прогнать горе и враждебность и подарить ей страсть, страсть к себе, а не к смертельному врагу.
Исполненный решимости не обращать внимания на неподобающую мужчине слабость, Джафар скрестил руки на груди. Он не мог позволить себе раскиснуть — слишком много поставлено на карту.
— Аллах милостив, — поддразнил он, — потому что соизволил дать мне в награду за мое благочестие идеальную пленницу.
Вместо ответа девушка лишь оглянулась через плечо, вопросительно подняв брови.
— В жизни еще не встречал столь молчаливой женщины. Это поистине благословение Аллаха, — издевательски пояснил Джафар. Ответный уничтожающий взгляд мог бы поджечь мокрый хворост. Но Джафар, не испугавшись, медленно направился к Алисон через весь шатер. Остановившись перед девушкой, он поднял руку, чтобы осторожно отвести со лба непокорную прядь, но Алисон отшатнулась.
— Если дотронешься до меня, клянусь, тебе не жить.
Янтарные глаза зловеще сузились.
— Ты смеешь противиться мне? — неумолимо-ледяным голосом спросил он.
— Да, смею… ты, грязный дикарь.
Джафар неспешно, намеренно точным жестом выбросил вперед руку и сжал ее подбородок. Алисон съежилась. Но он лишь стал спокойно рассматривать ее раскрасневшееся, испуганное лицо.
— Это не слишком умно с твоей стороны, cherie, потому что в этом случае мне придется наказать тебя за неповиновение.
Алисон затаила дыхание, дрожа от ярости, страха и еще чего-то, названия чему не могла и не хотела найти.
— Возможно, — мягко добавил Джафар, глядя на ее трясущиеся губы, — я наказал бы тебя поцелуями, потому что, если верить твоим словам, ты их не переносишь.
Желание, непрошенное, дерзкое, заставило сильнее забиться сердце, обдало жаром, зажгло пожар в крови.
— Н-нет, — прошептала Алисон, но Джафар, казалось, не слыша, медленно ласкал большим пальцем нижнюю губку, едва задевая влажную внутреннюю поверхность.
— Темеллал, — шептал он. — Моя красавица.
Я буду твоим любовником.
Он не произнес вслух этих слов, однако Алисон понимала все с кристальной ясностью. И почему-то хотела, страстно хотела верить, что предсказание сбудется.
Девушка смущенно смотрела на Джафара, пытаясь понять, почему он вызывает в ней такую бурю чувств. Отчего ее влечет к человеку, которого она ненавидит? Как она может ощущать этот внутренний трепет, еще совсем недавно непонятный и неведомый?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46