Он уделял своим обязанностям столько же внимания, сколько любой человек его ранга, а когда позволяло время, совершал долгое путешествие на свою ферму на Хок-сбери. Но все время ходили разговоры о его непрерывном пьянстве, и он, по всей видимости, не мог удержать Элисон от непомерных расходов. Сару удивляло, что он продолжает просить у Эндрю денег, и что Эндрю продолжал их ему давать. Но кажется, презрение Эндрю к расточительству Бар-веллов было не меньше, чем желание видеть, как его жену милостиво принимают в их доме. Обе женщины часто обменивались формальными визитами. И пока Сидней мог наблюдать и отмечать эти взаимные визиты, Эндрю не обращал внимания на растущий долг Ричарда.
Саре не нравилось, что она так мало знала о чувствах и мыслях Ричарда по отношению к ней самой. После их ссоры на дороге она ни разу не говорила с ним наедине. Поостыв, он принял ее приглашение и приехал в Кинтайр. Она его не приняла, сославшись на нездоровье. То же повторилось в Гленбарре. В конце концов Ричард перестал приезжать один, появлялся лишь по делам или в сопровождении Элисон.
Ничто — ни преданность мужу, ни отвращение, вызванное тем, как Ричард поступил с Джереми, — не могло вполне заглушить в ее сердце огорчение по поводу его отсутствия. Ей пришлось признаться себе самой, что она очень скучает по нему, жаждет написать письмо, которое вернет его. Но гордость и здравый смысл всегда удерживали ее от опрометчивых поступков. Ричард постоянно был в мыслях Сары, она беспокоилась о нем, моля Бога, чтобы леди Линтон умерла и они с Элисон отправились бы назад, в Лондон. Тем не менее она со страхом ожидала, что каждый новый корабль несет эту весть. Она не получила ни покоя, ни радости от решения больше не встречаться с ним наедине; он все равно был как бы дурным сном для нее, от которого ей не избавиться, он мог одним своим взглядом посреди толпы упрекнуть ее, мог довести ее почти до безумия, рассказывая о сумасшедших планах, которые он и не собирался осуществлять, но прекрасно знал, что эти рассказы будут ей переданы. Такими мелкими уловками он ей мстил.
Казалось, что с того времени как они вместе сидели в классной комнате в Брэмфильде, Ричард имел над ней какую-то власть — и он ни за что ее не отпустит. Эта мысль угнетала ее, она пыталась от нее избавиться. За окном ветер разбушевался и кидался на стены дома. Она прислушалась и почувствовала, что звук, который до этого был отдаленным и оставался за пределами дома, стал вдруг печальным и близким. Несмотря на жаркий огонь, она сдвинула плечи, как будто от холода.
Всегда внимательный, Луи заметил это ее движение. Он наклонился вперед.
— Сара, дорогая, я так надолго задержал тебя! Какой эгоизм! Ты ведь хотела бы уже пойти к себе?
Она слабо улыбнулась и кивнула, поднимаясь. Эндрю тоже встал, и мужчины проводили ее до двери.
Служанка, которая встретила их по приезде, принесла свечу, чтобы проводить Сару в ее комнату. Это была хорошенькая француженка лет тридцати пяти, звали ее мадам Бальве. Она прибыла из Англии три месяца назад; она прекрасно говорила по-английски, и молва сообщала лишь, что до революции мадам Бальве была в услужении в знатной французской семье. Сара с любопытством взглянула на нее. Кто эта женщина, которую Луи выписал из Франции? Какое-то доверенное лицо?.. Возлюбленная? Сара настороженно наблюдала за ней: она, казалось, гордилась домом и чувствовала себя в нем хозяйкой, но Сара была готова признать, что, возможно, заблуждается на этот счет.
Женщина открыла дверь и молча пропустила Сару. Сара наблюдала, как она зажгла несколько свечей на стенах и на столах. При их свете она рассмотрела все детали, которые до этого видела лишь мельком. Комната, предназначенная ей, была убрана со вкусом и вниманием, которые выдавали — или должны были раскрыть, — как хорошо Луи знает женщин.
Сара пробудилась с первыми серыми лучами света в окне. Это было время полной тишины — ветер стих, и было слишком рано даже для птиц. В самом доме не было ни звука. Еще только через час зашевелятся молочницы, а до кухонной суеты остается и того дольше.
Возле нее Эндрю ровно дышал во сне. Это легкое движение рядом было успокаивающим и мирным. В темноте ее рука медленно протянулась и дотронулась до его руки; она задержала ее на несколько мгновений, потом убрала. Ритм его дыхания не изменился.
Пока она лежала так в тишине, ей вдруг пришли на ум слова, сказанные Луи на веранде Кинтайра почти три года назад — в тот единственный раз, когда он заговорил с ней о своей жене. Она с грустью вспомнила: «Она была холодна как ледышка». В этих словах содержалась суть того, почему не удалась его семейная жизнь. Возможно, за всю свою жизнь Луи никогда не просыпался так, как она сейчас, с чувством нежности и близости, с ощущением покоя и защищенности. Луи не познал счастья в браке. Женщина, которая должна была бы сейчас лежать рядом с ним, спит одна в доме своего отца, а его собственная дочь — чужая для него.
Именно поэтому Банон вынужден оставаться без хозяйки. Он белоснежен и прекрасен — и печально пуст.
IV
Сад Луи все еще не был доделан, но в нем уже намечался определенный порядок, и даже в своем незаконченном состоянии он имел своеобразную вольную прелесть, которую, надеялась Сара, он сможет сохранить, даже когда ровная английская лужайка заменит жесткую траву, повсюду торчащую колючими пучками. Ей была приготовлена скамья на самом высоком месте. Эндрю и трое мальчиков вышли вместе с ней, побыли около некоторое время, а потом побрели вниз по склону. Время от времени она видела, как они появляются из-за деревьев или кустов, до нее долетали их голоса. Она улыбалась, глядя вниз на них, и ждала, когда они свернут к вольеру с птицами — до сих пор каждая их прогулка заканчивалась именно там, причем Эндрю наблюдение за птицами занимало не меньше, чем его сыновей.
Она знала, что Эндрю в Баноне долго не задержится. Луи уговаривал их остаться — на месяц или на полтора. Но Эндрю не умел бездействовать. Ему нравился Банон, нравилось общество Луи и карточные игры, за которыми они засиживались до глубокой ночи; но Сара уже замечала в нем признаки беспокойства. Праздный мир Луи с его элегантностью и покоем был ему чужд: ему не хватало суеты магазина, постоянных поездок из Сиднея в Парраматту, ему нужно было торговаться на ярмарках зерна и скота, слушать сплетни, что также составляло непременную часть деловой жизни. Он был лишен этого всего несколько дней и накануне за ужином уже с тоской говорил о том, что, возможно, получена почта от его лондонского агента или прибыл груз на продажу, а он здесь, в Баноне, лишен возможности участвовать в его приобретении. Луи на это ничего не сказал, хотя понял не хуже Сары, что дикая красота Непеана не способна удержать Эндрю надолго.
Здесь возникало чувство полной отрешенности. Земля здесь будет давать пшеницу лучшего качества и более полновесную, чем где-нибудь в другой части колонии, но ее необычайно трудно расчистить. В каком бы месте поселенцы ни пытались начать расчистку вдоль берегов реки, им приходилось делать это в одиночестве и с твердой решимостью не замечать ни тишины, ни гигантских размеров окружающего буша. Здесь все еще бродили полудикие туземцы, которых почти не задела колонизация, дороги здесь — просто колеи, и цивилизация почти не начала здесь своего наступления.
Сара не притворялась, что увлечена рукоделием, сидя в лучах этого нежного весеннего солнца. Ее занимал парадокс Банона: красота и комфорт дома и дикая, девственная природа, окружающая его. Исполненная восхищения, Сара повернулась, чтобы снова удостовериться в реальности этого дома: солнечный свет, отраженный его высокими окнами, до боли слепил глаза.
Ее внимание привлек стук конских копыт по дорожке. Появился один из управляющих, три дня назад посланный Луи за провиантом. Цокот копыт долетел до нее, заглушенный гомоном птиц и жужжанием бесчисленных насекомых. Знойная дымка уже поднималась над горами, к полудню станет слишком жарко сидеть здесь. Она лениво разглядывала всадника: он свернул на дорожку, ведущую к конюшням, и исчез из виду. Ее взгляд снова обратился к горам и речным долинам под ними.
Сара снова взялась за шитье и работала около получаса, пока не услыхала голос Луи на веранде. Он медленно шел, занятый разговором с мадам Бальве: их голоса звучали тихо и серьезно. Сара заключила из его жестов, что он отдает своей экономке какие-то распоряжения: она несколько раз кивнула и затем, последний раз наклонив голову и решительно взмахнув рукой, вошла в дом. Луи некоторое время шагал по портику, сжав руки за спиной. При последнем повороте он заметил Сару. Он помахал ей рукой, заспешил вниз по ступенькам и подошел к ней.
Что-то случилось — она сразу поняла это по выражению его лица. Мысль ее тотчас же обратилась к приезду управляющего, который, возможно, привез из Сиднея почту. Походка Луи была торопливой; в нем были поспешность и возбуждение — качества, ему совсем не присущие. Он отодвинул рабочую корзинку Сары и сел рядом, заговорив безо всяких предисловий.
— Есть новости, Сара! Берк привез почту из Сиднея. Кстати, там есть несколько писем для Эндрю — я должен послать кого-нибудь разыскать его.
Она покачала головой:
— Подожди, успеется, Луи! Скажи мне сначала о своих новостях.
— Это то, чего я не ожидал услышать еще долго. — Он говорил медленно, потом помолчал, глядя на горы позади нее. Когда взгляд его возвратился к ней, он слегка нахмурился. — Моя жена умерла. Я получил письмо от моего уважаемого тестя, в котором он сообщает просто, что она умерла от простуды, полученной во время охоты.
Сара сразу поняла, о чем он говорит, но увидела по выражению его лица, что он не ищет сочувствия; возможно, он испытывал лишь облегчение от этого известия. Конечно, облегчение, но возможно, и некоторое сожаление? Ему, верно, есть о чем сожалеть: возможно, он лелеял невысказанную надежду на ее приезд в колонию когда-нибудь, а может, он сокрушался о ее красоте, которую так неразумно полюбил? Банон, вполне вероятно, строился для сына, который его унаследует. Но если подобные мысли и были у Луи, он держал их при себе, и его лицо очень немного сказало ей. Он сообщил ей новости менее чем через час после их получения, но было ясно, что он не рассчитывает, что она начнет копаться в его чувствах. Испытал ли он облегчение, безразличие или сожаление, — останется его личным делом. Она ничего не сказала, опасаясь, что ее слова могут оказаться неуместными.
Наконец он произнес:
— Я разозлился, Сара!
Она удивленно посмотрела на него.
— Да, разозлился! Жена моя умерла, но моя дочь Элизабет жива! Этот набитый дурак — мой тесть — полагает, что может не пустить ее ко мне.
Он достал из кармана письмо, развернул его на коленях. Сара увидела, что письмо написано крупным убористым почерком, смелым, но неровным, как будто писавший уже не мог вполне управлять своим пером.
— Вот… — Луи указал на строчки в конце письма.
«…Ваша дочь Элизабет, которой сейчас восемь лет, останется, я полагаю, здесь, со своей бабушкой и со мною. Из того, что я слышу о колонии, я должен заключить, что это дикое место, совершенно не пригодное для моей внучки. Более того, Ваша скитальческая жизнь наводит меня на мысль, что Вы не имеете постоянного дома, где ее как следует могут принять и воспитать. К тому же там, в Новом Южном Уэльсе, не найдется женщины, которая могла бы преподать ей нужные предметы, рукоделие, музыку и рисование.
Я ожидаю, Сэр…»
Луи взглянул на нее.
— Вот, Сара! Моя дочь является собственностью ее деда по материнской линии — она слишком нежна, чтобы подвергать ее грубому образу жизни или доверить моей безответственной заботе!
Сара никогда не видела Луи настолько рассерженным.
— И что ты ему ответишь? — спросила она.
— Отвечу?! — Он сердито сунул письмо в карман. — Я ему отвечу лично и наглядно покажу, чьей собственностью на самом деле является Элизабет.
Сара положила руку на его рукав:
— Луи, что ты имеешь в виду?
— Я покупаю билет в Англию, чтобы привезти Элизабет. Я привезу ее в страну, которая станет ей родиной.
— Сюда? Ты с ума сошел!
— Сошел с ума, Сара? Если бы у тебя кроме трех сыновей была еще дочь, она бы жила здесь, с тобой?
— Но это иное дело. Если бы у меня была дочь, она бы родилась здесь, как и мои сыновья. Она бы ничего не знала об Англии. Но я все равно послала бы ее в конце концов в Англию, чтобы она там приобрела принятые для благородных девиц изысканные манеры.
— Элизабет привезет их сюда оттуда! — сказал он горячо. — Ее будет сопровождать одна из этих женщин, которые там заправляют неуютными семинариями для молодых леди. И ничто, абсолютно ничто, Сара, не будет упущено в том, что касается музыки, рисования и шитья! Если она не до конца является дочерью своей матери, она будет благодарна, что я забрал ее из этой холодной казармы, в которой живут ее дед и бабушка.
Сара в сомнении покачала головой.
— А не следует ли тебе это еще раз обдумать, Луи? Ты сейчас разгневан… а потом увидишь все в ином свете. Она еще так мала.
— Но это мой ребенок! — взорвался он. — Она будет жить в моем доме и будет вести ту жизнь, которую я выберу для нее!
Он сердито поднялся и посмотрел на нее сверху вниз.
— Я это твердо решил, Сара. «Дельфин» сейчас в Порт-Джексоне — именно он привез почту. Я намерен написать капитану, чтобы он оставил мне каюту на обратный путь. Он отправляется прямо в Кейп, я полагаю. При благоприятной погоде через шесть месяцев я буду в Англии.
Луи отплыл на «Дельфине» три недели спустя. Он уехал, оставив мадам Бальве заниматься Баноном и доверив ведение своих дел Эндрю; он также попросил Эндрю найти время, чтобы побывать на Непеане и проследить за делами на ферме.
Гавань была вся в белых гребешках волн в тот день, когда он отправился, ее зеленые берега были красивы и выглядели загадочно, как в тот раз, когда он впервые их увидел. Луи поцеловал руку Саре, обнял Эндрю и направился вниз по ступеням пристани к поджидавшей лодке. Ветер трепал платок, которым Сара махала, и бил ее по ногам широкими юбками. Оказавшись в тени «Дельфина», он видел ее красное платье среди небольшой толпы, собравшейся на причале.
Глава ВТОРАЯ
I
Воскресным мартовским вечером 1804 года Сара стояла с Джулией и Эллен Райдер на веранде их дома. Она наклонилась и запечатлела теплый прощальный поцелуй на щеке Джулии.
— Береги себя, — сказала она тихо. — Может быть, теперь, когда Эллен вернулась и может взять хозяйство на себя, Джеймс отпустит тебя в Гленбарр ненадолго.
— Посмотрим… посмотрим, — осторожно ответила Джулия. — Я еще не успела привыкнуть к мысли, что Эллен уже вернулась, и сильно сомневаюсь, что семинария в Бате подготовила ее к управлению домом в колонии. Но… посмотрим, дорогая. Твой Себастьян так крепко привязал меня к себе, что мне трудно не навещать его.
Эллен, стоя рядом с ней, протестующе сказала:
— Ой, мама, ну что ты в самом деле!..
Эндрю обернулся к Джулии:
— Я был бы счастлив, если бы ты смогла погостить в Гленбарре подольше. Саре нужна будет подруга, пока я буду в отъезде.
— В отъезде?.. — отозвалась та и вопросительно посмотрела на него. — Я не знала, что ты куда-то собираешься. Снова на Восток?
За него ответила Сара:
— Эндрю думает съездить в Англию. Это пока еще не решено окончательно, но, может быть, когда «Ястреб» вернется…
Джеймс Райдер, поджидавший у дверцы экипажа, оживился.
— Что там насчет Англии?
— Мне уже давно хотелось поехать, — начал Эндрю. — Известие о том, как приняли образцы шерсти, которые привез Макартур, не дают мне покоя. Он-то знает, что делает, этот Макартур. Он давно понял, что будущее этой страны — в шерсти.
Райдер усмехнулся.
— Не сказал бы, что ты намного от него отстал, Эндрю. Твои стада ничуть не хуже.
— Да, конечно, — прервал его Эндрю, — но посмотри, как он сейчас меня опережает. Он знает английский шерстяной рынок, и сейчас торговцы шерстью там только о нем и говорят. Господи, да он от военно-полевого суда избавился лишь за счет того, что предложил блестящее будущее Йоркширу! Мне тоже нужно туда пробиться и убедить их, что, кроме Макартура, есть еще и другие.
— Дело не только в этом, — сказала Сара, посмеиваясь. — До Эндрю дошло, что Макартур получил от министерства по делам колоний надел в пять тысяч акров для выпаса своих овец, и Эндрю хочет того же.
— А почему бы и нет? — заметил он. — Этот климат создан для производства шерсти, и Англии нужен каждый произведенный здесь фунт. Там есть фабрики и рабочие, рынок для сбыта тканей — шерсть испанских мериносов поступает по пять миллионов фунтов в год, а Йоркширу все мало. Говорю вам, здесь есть шанс сделать настоящие деньги! У меня есть суда для перевозки шерсти, у меня есть капитал, вернее, мы с Луи де Бурже можем собрать необходимую сумму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Саре не нравилось, что она так мало знала о чувствах и мыслях Ричарда по отношению к ней самой. После их ссоры на дороге она ни разу не говорила с ним наедине. Поостыв, он принял ее приглашение и приехал в Кинтайр. Она его не приняла, сославшись на нездоровье. То же повторилось в Гленбарре. В конце концов Ричард перестал приезжать один, появлялся лишь по делам или в сопровождении Элисон.
Ничто — ни преданность мужу, ни отвращение, вызванное тем, как Ричард поступил с Джереми, — не могло вполне заглушить в ее сердце огорчение по поводу его отсутствия. Ей пришлось признаться себе самой, что она очень скучает по нему, жаждет написать письмо, которое вернет его. Но гордость и здравый смысл всегда удерживали ее от опрометчивых поступков. Ричард постоянно был в мыслях Сары, она беспокоилась о нем, моля Бога, чтобы леди Линтон умерла и они с Элисон отправились бы назад, в Лондон. Тем не менее она со страхом ожидала, что каждый новый корабль несет эту весть. Она не получила ни покоя, ни радости от решения больше не встречаться с ним наедине; он все равно был как бы дурным сном для нее, от которого ей не избавиться, он мог одним своим взглядом посреди толпы упрекнуть ее, мог довести ее почти до безумия, рассказывая о сумасшедших планах, которые он и не собирался осуществлять, но прекрасно знал, что эти рассказы будут ей переданы. Такими мелкими уловками он ей мстил.
Казалось, что с того времени как они вместе сидели в классной комнате в Брэмфильде, Ричард имел над ней какую-то власть — и он ни за что ее не отпустит. Эта мысль угнетала ее, она пыталась от нее избавиться. За окном ветер разбушевался и кидался на стены дома. Она прислушалась и почувствовала, что звук, который до этого был отдаленным и оставался за пределами дома, стал вдруг печальным и близким. Несмотря на жаркий огонь, она сдвинула плечи, как будто от холода.
Всегда внимательный, Луи заметил это ее движение. Он наклонился вперед.
— Сара, дорогая, я так надолго задержал тебя! Какой эгоизм! Ты ведь хотела бы уже пойти к себе?
Она слабо улыбнулась и кивнула, поднимаясь. Эндрю тоже встал, и мужчины проводили ее до двери.
Служанка, которая встретила их по приезде, принесла свечу, чтобы проводить Сару в ее комнату. Это была хорошенькая француженка лет тридцати пяти, звали ее мадам Бальве. Она прибыла из Англии три месяца назад; она прекрасно говорила по-английски, и молва сообщала лишь, что до революции мадам Бальве была в услужении в знатной французской семье. Сара с любопытством взглянула на нее. Кто эта женщина, которую Луи выписал из Франции? Какое-то доверенное лицо?.. Возлюбленная? Сара настороженно наблюдала за ней: она, казалось, гордилась домом и чувствовала себя в нем хозяйкой, но Сара была готова признать, что, возможно, заблуждается на этот счет.
Женщина открыла дверь и молча пропустила Сару. Сара наблюдала, как она зажгла несколько свечей на стенах и на столах. При их свете она рассмотрела все детали, которые до этого видела лишь мельком. Комната, предназначенная ей, была убрана со вкусом и вниманием, которые выдавали — или должны были раскрыть, — как хорошо Луи знает женщин.
Сара пробудилась с первыми серыми лучами света в окне. Это было время полной тишины — ветер стих, и было слишком рано даже для птиц. В самом доме не было ни звука. Еще только через час зашевелятся молочницы, а до кухонной суеты остается и того дольше.
Возле нее Эндрю ровно дышал во сне. Это легкое движение рядом было успокаивающим и мирным. В темноте ее рука медленно протянулась и дотронулась до его руки; она задержала ее на несколько мгновений, потом убрала. Ритм его дыхания не изменился.
Пока она лежала так в тишине, ей вдруг пришли на ум слова, сказанные Луи на веранде Кинтайра почти три года назад — в тот единственный раз, когда он заговорил с ней о своей жене. Она с грустью вспомнила: «Она была холодна как ледышка». В этих словах содержалась суть того, почему не удалась его семейная жизнь. Возможно, за всю свою жизнь Луи никогда не просыпался так, как она сейчас, с чувством нежности и близости, с ощущением покоя и защищенности. Луи не познал счастья в браке. Женщина, которая должна была бы сейчас лежать рядом с ним, спит одна в доме своего отца, а его собственная дочь — чужая для него.
Именно поэтому Банон вынужден оставаться без хозяйки. Он белоснежен и прекрасен — и печально пуст.
IV
Сад Луи все еще не был доделан, но в нем уже намечался определенный порядок, и даже в своем незаконченном состоянии он имел своеобразную вольную прелесть, которую, надеялась Сара, он сможет сохранить, даже когда ровная английская лужайка заменит жесткую траву, повсюду торчащую колючими пучками. Ей была приготовлена скамья на самом высоком месте. Эндрю и трое мальчиков вышли вместе с ней, побыли около некоторое время, а потом побрели вниз по склону. Время от времени она видела, как они появляются из-за деревьев или кустов, до нее долетали их голоса. Она улыбалась, глядя вниз на них, и ждала, когда они свернут к вольеру с птицами — до сих пор каждая их прогулка заканчивалась именно там, причем Эндрю наблюдение за птицами занимало не меньше, чем его сыновей.
Она знала, что Эндрю в Баноне долго не задержится. Луи уговаривал их остаться — на месяц или на полтора. Но Эндрю не умел бездействовать. Ему нравился Банон, нравилось общество Луи и карточные игры, за которыми они засиживались до глубокой ночи; но Сара уже замечала в нем признаки беспокойства. Праздный мир Луи с его элегантностью и покоем был ему чужд: ему не хватало суеты магазина, постоянных поездок из Сиднея в Парраматту, ему нужно было торговаться на ярмарках зерна и скота, слушать сплетни, что также составляло непременную часть деловой жизни. Он был лишен этого всего несколько дней и накануне за ужином уже с тоской говорил о том, что, возможно, получена почта от его лондонского агента или прибыл груз на продажу, а он здесь, в Баноне, лишен возможности участвовать в его приобретении. Луи на это ничего не сказал, хотя понял не хуже Сары, что дикая красота Непеана не способна удержать Эндрю надолго.
Здесь возникало чувство полной отрешенности. Земля здесь будет давать пшеницу лучшего качества и более полновесную, чем где-нибудь в другой части колонии, но ее необычайно трудно расчистить. В каком бы месте поселенцы ни пытались начать расчистку вдоль берегов реки, им приходилось делать это в одиночестве и с твердой решимостью не замечать ни тишины, ни гигантских размеров окружающего буша. Здесь все еще бродили полудикие туземцы, которых почти не задела колонизация, дороги здесь — просто колеи, и цивилизация почти не начала здесь своего наступления.
Сара не притворялась, что увлечена рукоделием, сидя в лучах этого нежного весеннего солнца. Ее занимал парадокс Банона: красота и комфорт дома и дикая, девственная природа, окружающая его. Исполненная восхищения, Сара повернулась, чтобы снова удостовериться в реальности этого дома: солнечный свет, отраженный его высокими окнами, до боли слепил глаза.
Ее внимание привлек стук конских копыт по дорожке. Появился один из управляющих, три дня назад посланный Луи за провиантом. Цокот копыт долетел до нее, заглушенный гомоном птиц и жужжанием бесчисленных насекомых. Знойная дымка уже поднималась над горами, к полудню станет слишком жарко сидеть здесь. Она лениво разглядывала всадника: он свернул на дорожку, ведущую к конюшням, и исчез из виду. Ее взгляд снова обратился к горам и речным долинам под ними.
Сара снова взялась за шитье и работала около получаса, пока не услыхала голос Луи на веранде. Он медленно шел, занятый разговором с мадам Бальве: их голоса звучали тихо и серьезно. Сара заключила из его жестов, что он отдает своей экономке какие-то распоряжения: она несколько раз кивнула и затем, последний раз наклонив голову и решительно взмахнув рукой, вошла в дом. Луи некоторое время шагал по портику, сжав руки за спиной. При последнем повороте он заметил Сару. Он помахал ей рукой, заспешил вниз по ступенькам и подошел к ней.
Что-то случилось — она сразу поняла это по выражению его лица. Мысль ее тотчас же обратилась к приезду управляющего, который, возможно, привез из Сиднея почту. Походка Луи была торопливой; в нем были поспешность и возбуждение — качества, ему совсем не присущие. Он отодвинул рабочую корзинку Сары и сел рядом, заговорив безо всяких предисловий.
— Есть новости, Сара! Берк привез почту из Сиднея. Кстати, там есть несколько писем для Эндрю — я должен послать кого-нибудь разыскать его.
Она покачала головой:
— Подожди, успеется, Луи! Скажи мне сначала о своих новостях.
— Это то, чего я не ожидал услышать еще долго. — Он говорил медленно, потом помолчал, глядя на горы позади нее. Когда взгляд его возвратился к ней, он слегка нахмурился. — Моя жена умерла. Я получил письмо от моего уважаемого тестя, в котором он сообщает просто, что она умерла от простуды, полученной во время охоты.
Сара сразу поняла, о чем он говорит, но увидела по выражению его лица, что он не ищет сочувствия; возможно, он испытывал лишь облегчение от этого известия. Конечно, облегчение, но возможно, и некоторое сожаление? Ему, верно, есть о чем сожалеть: возможно, он лелеял невысказанную надежду на ее приезд в колонию когда-нибудь, а может, он сокрушался о ее красоте, которую так неразумно полюбил? Банон, вполне вероятно, строился для сына, который его унаследует. Но если подобные мысли и были у Луи, он держал их при себе, и его лицо очень немного сказало ей. Он сообщил ей новости менее чем через час после их получения, но было ясно, что он не рассчитывает, что она начнет копаться в его чувствах. Испытал ли он облегчение, безразличие или сожаление, — останется его личным делом. Она ничего не сказала, опасаясь, что ее слова могут оказаться неуместными.
Наконец он произнес:
— Я разозлился, Сара!
Она удивленно посмотрела на него.
— Да, разозлился! Жена моя умерла, но моя дочь Элизабет жива! Этот набитый дурак — мой тесть — полагает, что может не пустить ее ко мне.
Он достал из кармана письмо, развернул его на коленях. Сара увидела, что письмо написано крупным убористым почерком, смелым, но неровным, как будто писавший уже не мог вполне управлять своим пером.
— Вот… — Луи указал на строчки в конце письма.
«…Ваша дочь Элизабет, которой сейчас восемь лет, останется, я полагаю, здесь, со своей бабушкой и со мною. Из того, что я слышу о колонии, я должен заключить, что это дикое место, совершенно не пригодное для моей внучки. Более того, Ваша скитальческая жизнь наводит меня на мысль, что Вы не имеете постоянного дома, где ее как следует могут принять и воспитать. К тому же там, в Новом Южном Уэльсе, не найдется женщины, которая могла бы преподать ей нужные предметы, рукоделие, музыку и рисование.
Я ожидаю, Сэр…»
Луи взглянул на нее.
— Вот, Сара! Моя дочь является собственностью ее деда по материнской линии — она слишком нежна, чтобы подвергать ее грубому образу жизни или доверить моей безответственной заботе!
Сара никогда не видела Луи настолько рассерженным.
— И что ты ему ответишь? — спросила она.
— Отвечу?! — Он сердито сунул письмо в карман. — Я ему отвечу лично и наглядно покажу, чьей собственностью на самом деле является Элизабет.
Сара положила руку на его рукав:
— Луи, что ты имеешь в виду?
— Я покупаю билет в Англию, чтобы привезти Элизабет. Я привезу ее в страну, которая станет ей родиной.
— Сюда? Ты с ума сошел!
— Сошел с ума, Сара? Если бы у тебя кроме трех сыновей была еще дочь, она бы жила здесь, с тобой?
— Но это иное дело. Если бы у меня была дочь, она бы родилась здесь, как и мои сыновья. Она бы ничего не знала об Англии. Но я все равно послала бы ее в конце концов в Англию, чтобы она там приобрела принятые для благородных девиц изысканные манеры.
— Элизабет привезет их сюда оттуда! — сказал он горячо. — Ее будет сопровождать одна из этих женщин, которые там заправляют неуютными семинариями для молодых леди. И ничто, абсолютно ничто, Сара, не будет упущено в том, что касается музыки, рисования и шитья! Если она не до конца является дочерью своей матери, она будет благодарна, что я забрал ее из этой холодной казармы, в которой живут ее дед и бабушка.
Сара в сомнении покачала головой.
— А не следует ли тебе это еще раз обдумать, Луи? Ты сейчас разгневан… а потом увидишь все в ином свете. Она еще так мала.
— Но это мой ребенок! — взорвался он. — Она будет жить в моем доме и будет вести ту жизнь, которую я выберу для нее!
Он сердито поднялся и посмотрел на нее сверху вниз.
— Я это твердо решил, Сара. «Дельфин» сейчас в Порт-Джексоне — именно он привез почту. Я намерен написать капитану, чтобы он оставил мне каюту на обратный путь. Он отправляется прямо в Кейп, я полагаю. При благоприятной погоде через шесть месяцев я буду в Англии.
Луи отплыл на «Дельфине» три недели спустя. Он уехал, оставив мадам Бальве заниматься Баноном и доверив ведение своих дел Эндрю; он также попросил Эндрю найти время, чтобы побывать на Непеане и проследить за делами на ферме.
Гавань была вся в белых гребешках волн в тот день, когда он отправился, ее зеленые берега были красивы и выглядели загадочно, как в тот раз, когда он впервые их увидел. Луи поцеловал руку Саре, обнял Эндрю и направился вниз по ступеням пристани к поджидавшей лодке. Ветер трепал платок, которым Сара махала, и бил ее по ногам широкими юбками. Оказавшись в тени «Дельфина», он видел ее красное платье среди небольшой толпы, собравшейся на причале.
Глава ВТОРАЯ
I
Воскресным мартовским вечером 1804 года Сара стояла с Джулией и Эллен Райдер на веранде их дома. Она наклонилась и запечатлела теплый прощальный поцелуй на щеке Джулии.
— Береги себя, — сказала она тихо. — Может быть, теперь, когда Эллен вернулась и может взять хозяйство на себя, Джеймс отпустит тебя в Гленбарр ненадолго.
— Посмотрим… посмотрим, — осторожно ответила Джулия. — Я еще не успела привыкнуть к мысли, что Эллен уже вернулась, и сильно сомневаюсь, что семинария в Бате подготовила ее к управлению домом в колонии. Но… посмотрим, дорогая. Твой Себастьян так крепко привязал меня к себе, что мне трудно не навещать его.
Эллен, стоя рядом с ней, протестующе сказала:
— Ой, мама, ну что ты в самом деле!..
Эндрю обернулся к Джулии:
— Я был бы счастлив, если бы ты смогла погостить в Гленбарре подольше. Саре нужна будет подруга, пока я буду в отъезде.
— В отъезде?.. — отозвалась та и вопросительно посмотрела на него. — Я не знала, что ты куда-то собираешься. Снова на Восток?
За него ответила Сара:
— Эндрю думает съездить в Англию. Это пока еще не решено окончательно, но, может быть, когда «Ястреб» вернется…
Джеймс Райдер, поджидавший у дверцы экипажа, оживился.
— Что там насчет Англии?
— Мне уже давно хотелось поехать, — начал Эндрю. — Известие о том, как приняли образцы шерсти, которые привез Макартур, не дают мне покоя. Он-то знает, что делает, этот Макартур. Он давно понял, что будущее этой страны — в шерсти.
Райдер усмехнулся.
— Не сказал бы, что ты намного от него отстал, Эндрю. Твои стада ничуть не хуже.
— Да, конечно, — прервал его Эндрю, — но посмотри, как он сейчас меня опережает. Он знает английский шерстяной рынок, и сейчас торговцы шерстью там только о нем и говорят. Господи, да он от военно-полевого суда избавился лишь за счет того, что предложил блестящее будущее Йоркширу! Мне тоже нужно туда пробиться и убедить их, что, кроме Макартура, есть еще и другие.
— Дело не только в этом, — сказала Сара, посмеиваясь. — До Эндрю дошло, что Макартур получил от министерства по делам колоний надел в пять тысяч акров для выпаса своих овец, и Эндрю хочет того же.
— А почему бы и нет? — заметил он. — Этот климат создан для производства шерсти, и Англии нужен каждый произведенный здесь фунт. Там есть фабрики и рабочие, рынок для сбыта тканей — шерсть испанских мериносов поступает по пять миллионов фунтов в год, а Йоркширу все мало. Говорю вам, здесь есть шанс сделать настоящие деньги! У меня есть суда для перевозки шерсти, у меня есть капитал, вернее, мы с Луи де Бурже можем собрать необходимую сумму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55