Эван скосил взгляд на отдыхающих. Отсутствия ребенка никто так и не заметил. Никто и головы не повернул, чтобы взглянуть на нее. Девочка продвигалась к озеру. Опасность приближалась.
Эван понял, что если не он, то никто ее не остановит. Он один мог спасти ее. Провидение возложило на него долг спасения. Криком привлечь внимание взрослых к тому, что грозило ребенку, бесполезно. На выяснение, откуда донесся крик, и кто кричал, потребуются минуты, которых уже не было. К тому же едва ли они попытаются вникнуть в то, что он станет им говорить. Его просто не услышат. К тому времени Рия уже погибнет. Если даже она и станет звать на помощь, то ее все равно никто не услышит – все заняты собой.
Эван стремительно спустился с дерева. Его гибкое тело атлета знало свое дело. Он цеплялся за ветки ногами и руками, позволяя себе зависать так, чтобы почувствовать опору. Последние двенадцать футов он преодолел в свободном прыжке. Если бы кто-нибудь заметил его сейчас, он не стал бы задерживаться. Удар о землю заставил его собраться с духом, после чего он, словно спринтер с низкого старта, бросился в погоню за девочкой. Эван уже решил не скрываться в тени деревьев, а бежать через поляну – так ближе.
Он слышал крики у себя за спиной. Истошно вопя, гости герцогини велели ему остановиться и дать объяснения. Кто-то закричал: «Вор!». Эван не мог представить, что побудило их назвать его вором, но, так или иначе, останавливаться нельзя. Белокурая непоседа вот-вот упадет в озеро.
Он бросился к девочке, сгруппировавшись перед полетом, преодолевая пространство в затяжном прыжке, посрамившем законы гравитации. Но и его сверхчеловеческого усилия оказалось недостаточно. Он лишь коснулся на лету пышной копны белокурых волос, но схватить ее за волосы не успел, маленькая Рия покатилась с откоса.
Эван ударился о землю так, что у него дыхание остановилось. Кто-то завизжал, но он не тешил себя иллюзией, что крик выражал переживание за него, Эвана. Он увидел, как головка Рии уходит под воду. Эван чувствовал щекой, как вибрирует под ним земля, и понял, что гости всей толпой неслись к озеру. Даже не вполне сознавая, что делает, Эван бросился вслед за ребенком в воду. Озеро оказалось глубже, чем он ожидал. Он надеялся, что уклон почвы и под водой пойдет под тем же углом, под каким шел над поверхностью озера. Но надеялся он зря. Под поверхностью скрывался обрыв. Эван метался под водой, стараясь увидеть золотистый нимб.
Рию выручила отчаянная работа под водой руками и ногами, в результате которой их руки столкнулись, и он схватил ее за запястья. Оттолкнувшись от илистого дна и подняв муть, Эван вынырнул на поверхность. Рия вцепилась ему в шею. Эван заморгал и откинул голову, чтобы убрать с глаз прилипшую челку.
Люди уже собрались на берегу, наблюдая за происходящим. Женщины, в том числе и герцогиня, протягивали руки к воде, словно могли таким удивительным способом спасти Рию. Увидев их всех, Эван подумал, что нужно скорее отдать им ребенка, а самому исчезнуть под водой.
Но Рия изо всех сил вцепилась в его волосы. Когда он осторожно попытался разжать ее пальцы, она лишь с упрямством отчаяния потянула на себя его мокрые пряди, словно хотела снять с него скальп. Он слышал, как толпа орет на него, но не мог разобрать ни слова из бросаемых ему обвинений – все перекрывал жалобный плач девочки.
Эван подплыл к берегу, пользуясь лишь ногами, поскольку руками он обнимал сотрясающуюся в рыданиях малышку. Подплыв к берегу на то расстояние, которое позволило бы забрать ребенка у него из рук, Эван никак не ожидал, что его тоже станут вытаскивать. Он испытал нечто вроде шока, когда, после того как рыдающую и визжащую Рию оторвали от него и по цепочке передали матери, его, немилосердно схватив за шиворот, потащили на берег.
Эван сразу понял, что они задумали. Одна пара рук держала его, в то время как кто-то другой ударил что есть силы ему по ушам. Возможно, он и закричал, но не услышал своего голоса, потому что от удара оглох на какое-то время.
Его развернули и поставили лицом к герцогу. Эван оступился от неожиданности, как только его отпустили, и упал на колени. Но он успел подняться на ноги как раз в тот момент, когда ему нанесли первый удар. Знаменитая трость герцога описала в воздухе дугу, прежде чем опуститься на плечо Эвану. Эван упал и покатился по земле. Там его и настиг второй удар. На спине под намокшей рубашкой тут же набух рубец. Эван, словно еж, свернулся калачиком, поджал колени к груди, защищая от ударов лицо. Но спина его и ягодицы оказались открытыми, и им досталось больше всего.
Все продолжали кричать на него, но он не слышал что. Неужели они подумали, что он толкнул малышку в воду? Неужели они не поняли, что он ее спас?
Эван хотел объяснить им, что произошло. Но его никто не слушал. Он не знал, можно ли вообще услышать его голос за свистом то и дело вздымавшейся трости. К тому же говорить он мог, лишь едва не касаясь губами коленей. Гордость боролась с болью, и боль победила. Он встал на четвереньки и попытался уползти, он мечтал лишь скрыться от ударов и найти убежище, где он зализал бы раны.
Эван едва не потерял сознание от удара тростью между лопатками. Он лежал, распростертый, лицом в грязь, на берегу. Боль больше не жалила его, не обжигала. Все тело его стало болью. Боль горячей волной окатила его, наполнила собой, затем она откатилась. Он почувствовал спиной что-то теплое и представил, что чувствует, будто крохотные пальчики уцепились за его волосы и маленькое тельце, странно знакомое, прижалось к нему. Последнее, что он услышал, – крик, пронзивший пелену беспамятства. Он даже не понял, что крик его собственный. Он вздрогнул всем телом и затих.
Эван очнулся в совершенном одиночестве. Он не ожидал, что кто-то заинтересуется его самочувствием, особенно герцог и герцогиня. Их единственное желание – как можно быстрее изгнать из памяти неприятное воспоминание. Эван сомневался, что кто-то вообще заговорит о случившемся, особенно гости, опасавшиеся вызвать неприязнь у хозяев поместья. Уильям, лорд Тенли, мог бы высказаться о произошедшем, но он, скорее всего, подумает дважды, прежде чем вызвать неодобрение у отца. Молодой наследник, по крайней мере, мог бы не опасаться избиения отцовской тростью.
Герцог давал себе волю наказывать тростью лишь своего незаконнорожденного ребенка.
Эван со всей осторожностью снимал с себя рубашку, когда дверь его комнаты открылась. Прошли четыре дня, с тех пор как он вернулся в Хэмбрик-Холл, и целая неделя после избиения. Он не смог скрыть полученных ран от матери, но до сего момента ему удавалось скрывать телесные повреждения от членов Компас-клуба.
Норт, Саут и Ист замерли посреди комнаты, едва не разинув рты. Эван мог бы посмеяться над их недоумением, если бы им не владело желание как можно быстрее прикрыть спину рубашкой. Он мысленно поблагодарил их за то, что они поторопились закрыть дверь.
Надо отдать им должное: никто из друзей не заговорил о том, что увидел, и Эван облегченно вздохнул. Он заправил рубашку в брюки. Раны еще не успели зажить, и рубашка прилипала к ним. Стараясь не замечать боли, он накинул жилет. Брендан Хэмптон, тот самый, которого они прозвали Нортом, взял пиджак и помог Эвану надеть его.
– Спасибо, – поблагодарил Эван, стараясь не встречаться с Нортом глазами.
Гейбриел Уитни, иначе Ист, предложил Эвану пирожное в сахарной глазури, одно из тех, что он получил с утренней почтой.
– Налетай. Я же не могу все съесть один, верно?
Эван достаточно вежливо кивнул и не стал с ним спорить.
Круглое брюшко Иста свидетельствовало о его пристрастиях. Он взял пирожное, и как ни в чем не бывало присел на край кровати, приглашая товарищей последовать его примеру.
Мэттью Форрестер, юный виконт Саутертон, присел, картинно откинув полу сшитого на заказ фрака и скрестив ноги. Он взял одно из предложенных Истом пирожных и с удовольствием откусил добрую половину. Говорил он с набитым ртом:
– Ты нам все расскажешь, когда захочешь, я полагаю. А если не захочешь, то и не надо. Мы ведь твои товарищи, Уэст.
Эван коротко кивнул. Кивок означал полное согласие. Он не сомневался в том, что друзья его, конечно, догадались, кто разукрасил его спину. От незаслуженного и жестокого герцогского наказания у Эвана осталось в душе щемящее чувство. У него до сих пор чесались руки от желания кого-нибудь отдубасить.
И, словно читая его мысли, Норт потер горбинку на своем носу.
– Хочешь подраться на кулаках? Я к твоим услугам. У тебя такой вид, словно ты мечтаешь кому-то врезать.
Ист ткнул себя кулаком под круглый подбородок.
– Пожалуйста, можешь ударить меня.
Саут указал на свою левую щеку, за которую запихнул большую часть пирожного.
– Давай, продемонстрируй свой коронный свингер. Хороший способ, чтобы подсластить пилюлю. Не хуже пирожного.
Эван молчал. В горле у него стоял ком, и говорить для него стало бы непосильным испытанием. Готовность друзей пострадать, для того чтобы он мог выместить накопившуюся обиду, напомнила ему историю о том, как они вообще стали друзьями.
Они никогда не имели ничего против его положения бастарда.
Эван, наконец, заговорил, с трудом сглатывая вязкую слюну, надеясь, что трудности речи они отнесут за счет съеденного пирожного.
– Я бы предпочел размазать по стенке одного из епископов.
– Отличная мысль, – живо отозвался Саут – он пожалел о том, что сам не сделал такого предложения.
– Отлично, – поддержал Ист, стряхивая с груди крошки.
– Великолепно, – одобрительно заметил Норт, вставая.
Друзья поднялись на ноги, и пошли к двери. Хотя предназначение их клуба они видели в том, чтобы быть «заклятыми врагами «Ордена епископов' », они никогда не лезли с ними в драку раньше. Компания прибыла на мощеный двор Хэмбрик-Холла, не зная, с чего бы им начать, когда один из епископов прошипел:
– Ублюдок.
Дальше все пошло как по маслу.
Глава 1
Ноябрь 1818 года
Она подумала, что могла бы услышать их смех. Ей говорили, что они всегда смеются, при любых обстоятельствах, когда собираются вместе. Но сегодня они уж точно не стали бы смеяться. Смерть – особенное обстоятельство.
– Проходите; мисс, не задерживайтесь.
Она притворилась, что не слышит. Не в первый раз. Может, он решит, что она глухая или слабоумная, и сделает для нее снисхождение. Дело не в том, что она старалась досадить ему – именно ему. Да и с чего бы ему велеть ей не задерживаться, если мешать все равно некому. В такой поздний час улица совершенно пуста.
Наверное, он упивался собственной значимостью. Раздулся как индюк, разоделся в роскошную ливрею с золотым позументом – наряд, который мог бы своим великолепием поспорить даже с одеждой королевских слуг. Он стоял как часовой на верхней ступени лестницы, охраняя вход в клуб для джентльменов столь рьяно, словно от его усердия зависела его жизнь. Хоти, по здравому размышлению, может, так оно и есть. Если бы только она могла пробить брешь в его обороне и проникнуть, туда – в мужской храм, окуренный дымом сигар, пропитанный запахом дорогой кожи кресел, то его бы немедленно уволили и ради того, чтобы прокормить семью, ему пришлось взяться за ремесло куда менее престижное и опасное – скажем, карманника.
И тогда вина за его преступления легла бы на ее совесть. Забавно, какой оборот может принять праздное раздумье. У нее почти хватило духу мысленно улыбнуться прихотливому ходу своих мыслей. Но, наверное, думать так мог лишь человек, измотанный донельзя, как сейчас она. Зубы ее вот-вот начнут выбивать дробь – так она промерзла: вечер выдался промозглым. Кутаясь в шерстяной промокший насквозь плащ и надвигая на глаза капюшон, она безуспешно старалась согреться и спрятаться от водяных струй, попадавших на лицо.
Он прав – надо продолжать движение, чтобы не замерзнуть насмерть. И, повинуясь скорее соображениям здравого смысла, нежели указанию швейцара в ливрее, она медленно пошла вперед, не отрывая глаз от окон клуба. Увы, окна располагались слишком высоко от тротуара, и снизу разглядеть, что там происходит, она не могла. Стоя раньше на другой стороне улицы, она разглядела только приглушенно освещенные комнаты, но никого из членов клуба не видела.
– Вам следовало бы немного прибавить шагу, мисс.
Из чувства противоречия она остановилась, не став притворяться, что не слышит, и гордо вздернула подбородок. Она ни о чем его не просила. Молчаливое противостояние продолжалось примерно минуту. В темноте она не могла увидеть его мимику и угадать, что он чувствует. Она решила, что он раздумывает, следует ли ему покинуть свой пост, чтобы заставить ее убраться отсюда самостоятельно, или стоит позвать на помощь. В любом случае ему придется отойти от двери. И вот тогда у нее появится возможность проскользнуть внутрь.
Но она ошиблась. Парень стоял как скала. Она поплотнее укуталась в плащ и отступила.
Дождь хлестал вовсю, отбивая дробь, вода с шумом стекала в сточную канаву. Экипаж пронесся мимо, обдав ее ледяными брызгами. Намокший подол плаща задевал тротуар, а в туфлях хлюпала вода.
Она остановилась, со всей ясностью осознав, что идти ей некуда. Развернувшись, она решительным шагом направилась обратно – к подъезду клуба, не останавливаясь у подножия лестницы, а поднявшись по ней до самого верха, придав своему виду гордую осанку назло всем стихиям.
– Эй, мисс, – со смесью раздражения и враждебности обратился к ней швейцар, – вам сюда не положено.
– Что за ерунду вы говорите. Даже самому бестолковому понятно, что я могу и я должна. – Она не позволит ему втянуть себя в спор. – Вы же видите, что заняли единственное место, где можно спрятаться от дождя. С вашей стороны весьма нелюбезно отказать мне в возможности разделить с вами укрытие.
– Нелюбезно? – Он прищурился, словно для того, чтобы получше ее разглядеть. – Да ты, смотрю, наглеешь, красотка. Давай-ка проваливай отсюда, пока я не позвал полицейского. Им, знаю, неохота выползать из тепла в такую ненастную ночку, и они найдут, как тебя отблагодарить, – прямо сразу в магистрат поволокут.
Она повернула голову, поправив капюшон плаща так, чтобы он не смог разглядеть ее лицо и запомнить ее черты.
– Ты готов позвать полицейского лишь потому, что я попросила пустить меня укрыться от дождя? Они и тебя в магистрат могут отвести за то, что ты их побеспокоил по такому пустячному поводу.
Но привратник и не думал сдаваться:
– Ты, скажу я тебе, не первая из своих товарок, кто пытается сюда проникнуть.
– Моих товарок? Надеюсь, ты имел в виду лишь то, что я – женщина. – Она опустила глаза и увидела, что он нервно переступил с ноги на ногу. Похоже, ее слова ввели его в конфуз. Она не позволит ему тешить себя мыслью, что он знает, зачем она сюда явилась. Она не отвергнутая любовница, явившаяся сюда, чтобы потребовать от своего бывшего возмещения за моральный ущерб, и не проститутка, ищущая, где бы подзаработать. – Не будет вреда, если ты позволишь мне побыть тут, пока не утихнет дождь.
Привратник поднял глаза к небу. Грозовые тучи заволокли и луну, И звезды. Низкие, тяжелые облака подсвечивались газовыми фонарями, которых, к счастью, в Лондоне стояло в избытке. Толстые щупальца тумана тянулись с Темзы, наползая на город, проникая во все его улицы и закоулки.
Скоро туман заполнит собой все пространство огромного города. Ему все равно, над каким кварталом он стелется. Туман уравнивает в правах и Уэст-Энд с его великолепными памятниками архитектуры, и грязные доки, и бордели портовых кварталов.
– Дождь не скоро закончится, – заметил привратник, не сдвинувшись ни на дюйм, – а вот туман уже в пути. Лучше бы·тебе прямо сразу отправляться домой. Скоро на улицу выйдут разбойники и даже те, кто похуже разбойников.
Она не двигалась с места, хотя могла бы поведать ему, что приехала в Лондон только что и дом ее в двух днях езды отсюда, но промолчала.
– Я подожду, – проговорила она. – Вы не должны беспокоиться, что я могу закатить тут сцену. Просто я… – Она не закончила мысль. – Я подожду, – тихо повторила она.
Привратник глубоко вздохнул. Он слегка подвинулся, давая ей возможность уместиться под козырьком.
– Тебе надо записку передать? Давай ее сюда, я позабочусь, чтобы она попала по назначению.
Она покачала головой. Записка могла лишь испортить дело. Получив ее, тот, ради которого она здесь, мог просто сбежать. Она не надеялась, что он захочет с ней встретиться. Она не знала, как лучше поступить, чтобы заставить его уделить ей немного времени, – раскрыть карты или, наоборот, оставаться инкогнито?
Всю дорогу до Лондона она задавала себе подобные вопросы и, не найдя ответа, решила отправиться сюда, в мужской клуб на Сент-Джеймс-стрит в надежде встретить его здесь. Она не знала, наверное, там ли он сейчас, но дома его нет. Клуб на Сент-Джеймс – одно из вероятных мест его пребывания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44