Мне хватало.
Вначале она, видимо, просто заинтересовалась мной. А потом стала что-то подозревать. Желая разобраться, она пришла ко мне еще раз. А после подсекла Оклахому. Если б я не помешал ей, она бы взломала его блок. Я должен был сразу догадаться об этом. Керстянка ни за что бы не убежала, когда я вошел. А может, дело было даже вовсе не в блоке. Может, она думала, что я давно уже труп, а я оказался жив. Вот почему она смутилась и растерялась. Но тогда я не захотел этого понять.
"Один я здесь…" – вырвалось у меня при первой нашей встрече. Наверное, с этой фразы все и понеслось.
Я захотел поправить наголовник с локатором и с трудом разжал кулаки. Ногти врезались в кожу ладоней так, что из подушечки правой руки выступила кровь.
Таш отслеживала меня, а я слюнявыми губами пускал пузыри.
Это был не просто обман чувств. Это была ошибка разума. Абсолютное непонимание происходящего, приведшее к катастрофе.
Пискнул и зазвенел сигнал в ухе, и я привычно заложил правый вираж, определяя направление посадки. И вот тут, на вираже, у меня впервые за несколько дней остро кольнуло сердце. Собственно говоря, сердце клешнило, как я припомнил, уже около часа. Но, поскольку мысли мои были заняты другим, я до сих пор не обращал на это внимания. Тянуло слабо, и я, потерявшись в происходящем, вытеснял жалкое нытье под лопаткой куда-то за границу актуального. Теперь же я вдруг почувствовал, что нынешняя ночь вынимает из меня больше, чем я могу дать. Вероятно, к этому стоило отнестись серьезно. Но против того, что на меня свалилось, я был бессилен.
Растопырив пальцы, я ползал по отмели и даже сквозь шум близкой реки слышал, как сильно и неровно стучит мой загнанный адреналином моторчик. Я понимал, что двигатели запарываются чаще всего на форсаже, но ничего не мог с этим поделать. Наверное, кибердоктор помог бы мне сбросить обороты. Зря я его не взял. Теперь об этом можно было только сожалеть.
Наконец я нашел камеру и, устало усевшись тут же на камнях, вскрыл футляр.
Горящий индикатор уже не мог удивить меня. Но в этом чехле опять что-то было не так. Я механически потер лоб, с трудом осознавая, что теперь в гнездах по периметру светится уже не один, а два индикатора. Получалось, что, пока я летел, датчики зафиксировали еще одну передачу. И на этот раз она велась не на УКВ, а в каком-то другом диапазоне.
"Забеспокоились, гниды, – удовлетворенно подумал я. – Паленым запахло!"
"Постой-ка! – удивленно сказал кто-то внутри меня. – Так это же база. Что с тобой?! Это же база! Это же база, черт побери!!!"
Словно зачарованный, я глядел на индикатор, на котором светились координаты передатчика, и медленно постигал, что вижу теперь другие цифры – совсем непохожие на те, которые были сняты на каймагирской дороге. Неловкими, суетливыми движениями я выдернул из сумки карту и уставился на район Драного Угла. Да! На этот раз передача велась отсюда. Дома я, несомненно, сумею определить точнее, но, судя по всему, перекрестье воображаемых линий ложилось на Чекуртан.
Чекуртан!
Вот, значит, где они свили себе гнездо! Безусловно, это была победа. Такая долгожданная, выстраданная, с боем вырванная у судьбы. Выходит, не зря я обдирал ладони, кольцуя периметр, ставил ретрансляторы с камерами и не спал ночами, летая их проверять. Я нашел рой! Я знал теперь, где он сидит. И конечно же, мог торжествовать и даже праздновать свой триумф.
Если бы не то, что случилось у меня с Таш.
Таш предала меня. Все, что она делала после того, как пришла ко мне второй раз, было предательством. Если бы я не поверил ей, предательства б не было. Даже если б она не знала, что я поверил, это тоже не было бы еще предательством. Но я поверил. И она это знала.
Я летел домой, а в горле вместо хмельной браги победы стоял горький ком поражения. И лежала на сердце свинцовая тяжесть, грозя раздавить его в кривушечий блин.
"От судьбы не уйдешь, – сказал я себе. – Это твоя карма. Смирись. Ты же знаешь, что жизнь – это цепь потерь, а предают всегда именно любимые. Мы ведь и любим сильнее, когда боимся, что нас могут предать".
Истина была банальной, но, будучи пронизана горьким трагизмом случившегося, она воспринималась как откровение.
"Мужества! – взывал я. – Где оно у тебя? Ну-ка собери все, что осталось!"
Я вспомнил главную заповедь Завета: "Улыбайся!" – и растянул непослушные губы. Глаза под очками нестерпимо жгло, а во рту чувствовался привкус крови.
Улыбайся!
И несмотря на встречный ветер, отчаянно не хватало воздуха.
Улыбайся же!
Но улыбаться не было сил. Каждое движение головой вызывало взрыв боли под черепом, и время от времени не ведающая жалости ладонь стискивала и отпускала сердце.
– Послушай, парень! – обратился я в скрывающееся за облаками небо. – Освободи меня. Я так больше не хочу.
Кусая губы и стараясь не обращать внимания на все учащающиеся спазмы в груди, я тянул к городу, как подбитый флаер, оставляя за собой шлейф жирного дыма. Я уже плохо воспринимал окружающее. Сейчас я думал только о том, что должен добраться до кибердоктора и что сделать это следует как можно быстрей.
Я опять сел на краю парка, поближе к дому, но в сложившейся ситуации мне было наплевать на следаков. Если бы я сел, как положено, я бы просто не добрался до гостиницы. Я и сейчас не совсем был уверен, что дойду.
Однако я дошел. Преодолевая одышку, я ввалился в холл и постоял немного, привыкая к свету. Туман, который окружал меня на улице, почему-то просочился в гостиницу, и холл теперь был виден, словно сквозь сильно исцарапанный пластик гермошлема. Мне понадобилось не меньше пяти минут, прежде чем я понял, что это не туман… Что-то случилось с моими глазами, такое, чего с ними до сих пор никогда еще не происходило. На сетчатке в огромном количестве появились слепые сектора. Я видел окружающее фрагментами, словно мозаику, и это было достаточно неприятно. Зато по краям зрительного поля все сверкало и лучилось, словно перламутр. Насколько я помнил Наставление по первой помощи, поразившая меня слепота была связана с резким скачком давления. Вот только в какую сторону оно скакнуло, я не знал.
Почти вслепую я добрался до своих апартаментов и, найдя в шкафу кибердоктор, рухнул в кресло перед компьютером. Что бы со мной ни случилось, я должен был подготовить информацию для констабулария. Укрепив кибердоктор на груди, я запустил процессор. Теперь, когда каждое движение давалось мне с трудом, у меня ушло около десяти минут на подключение накопителя и сброс нужных записей. Сделав это, я почувствовал, что не могу даже пошевелиться. Меня охватила такая слабость, что я сейчас не смог бы поднять и руку. В груди пекло, словно там медленно разогревался булыжник. Пытаясь понять, что со мной происходит, я нажал на кибердокторе кнопку "Диагноз".
Надпись на экранчике пропадала и выплывала снова, но, постоянно меняя ракурс, я в конце концов сумел прочитать почти все. "Повышение содержания катехоламинов в крови. Адренергический сдвиг. Развитие коронарной недостаточности. Истончение миокарда по границам рубца – на отдельных участках до 50 мкм".
Я понимал, что кибердоктору может не хватить мощности, чтобы развернуть восстановительные процессы достаточно быстро. Пока что все разматывалось по самому худшему варианту. Стараясь не нагружать сердце лишним, я откинул кресло и застыл в нем, чувствуя, как темнеет в глазах и усиливаются жжение за грудиной и боль под лопаткой. Я ощутил, как накатывает на меня муторная одурь – предвестник потери сознания, и сжал зубы, пытаясь удержать себя от отключки.
Кибердоктор тонко запищал, привлекая мое внимание. Я через силу приподнял голову и скосил глаза. На панели рядом с экраном напряженно пульсировала багровая лампочка, означающая, что кибердоктор не справляется с задачей. Похоже, я финишировал. В констабуларии меня бы в два счета поставили на ноги. Но до констабулария сейчас было дальше, чем до информационного континуума. Даже если я вдруг сумею дождаться спасателей, я накроюсь прямо на старте от перегрузки.
На мгновение я ощутил острую жалость к самому себе. Я вдруг осознал, что, несмотря на полученный нынешней ночью нокдаун, я совсем не готов отчалить отсюда навсегда. Это было бы величайшей несправедливостью. Именно сейчас, когда я только-только снова захотел жить.
"Зачем я ввязался в эти разборки? – думал я, закусив от боли губу. – Сидел бы себе тихо…, Обещал же Егоров десять лет…"
Лежать было неудобно, голова оказалась слишком низко, и я осторожно заворочался, пытаясь, не поднимая рук, выгнуть кресло поудобнее. Манипуляции с креслом давались мне с трудом, и, главное, при каждом движении я испытывал страх, который мне теперь уже не удавалось гасить. Я ощущал себя хрупким сосудом, в любую минуту способным расколоться вдребезги. Еще неделю назад я плевать хотел на то, что со мной будет. А вот сегодня испугался, и испугался по-настоящему.
"Клянусь тебе, – воззвал я, обращаясь неизвестно к кому. – Все брошу и всем прощу. Даже Таш. Они много должны, но я – им прощу. Только помоги выжить. Если я уцелею, я отойду в сторону и не буду больше лазать по горам. Пусть там охотится десант. Я буду сидеть дома и беречься. Поддержи же меня! В последний раз".
Вздохнув, я открыл глаза. Не было никого, кто мог бы меня услышать. Мировой закон, к сожалению, не был вселенским разумом. А если бы и – был, то руки у него все равно не росли, и действовать он мог только как закон. Я знал, что делал, когда выбирал свой путь. Не каждый позволял себе это, поскольку свой путь всегда был дорогим удовольствием. Теперь мне предстояло оплатить счет.
Случайно я взглянул на компьютер и увидел на дисплее карминно-зеленое табло канала связи с констабуларием. Счетчик показывал, что моя информация уже ушла и теперь начинается прием передачи оттуда. Несмотря на боль, я почувствовал удовлетворение. Констабуларий знал теперь координаты базы Что бы со мной ни случилось, база будет уничтожена. Жаль только, я этого не увижу.
Закончив возиться с креслом, я снова откинул голову и закрыл глаза. Боль уже устойчиво поселилась внутри, то накатывая, то немного отступая, но ни на минуту не покидая меня насовсем. Все мои силы уходили на то, чтобы держаться, то есть оставаться в сознании и не стонать. Наверное, лучше было бы отпустить себя и провалиться в забытье, но я не хотел сдаваться. Достойно умереть – тоже искусство. Когда приходит твой час, его следует встречать в уме и при памяти. У меня это пока получалось, хотя и не очень хорошо.
В голове слегка звенело, и откуда-то издалека доносился ровный шум. Яркий свет, пробиваясь сквозь прикрытые веки, резал глаза. Я попросил, чтобы его выключили, однако никто не послушался. Это меня огорчило, но я решил не выяснять, что к чему. Все мое внимание занимала боль. Ее было слишком много, и я чувствовал себя бабочкой, наколотой на нее, как на булавку. Мир вращался вокруг меня, а я сворачивался вокруг своей боли. Появилась Марта и стала в ногах, глядя с задумчивым интересом.
– Уходи, – хрипло сказал я. – Успеешь нарадоваться…
Не отвечая, она так же задумчиво намотала на палец локон и исчезла. Я даже не заметил когда. Все вокруг плыло, как перед скачком в подпространство. Мир распадался на элементы, превращаясь в слоистую радугу. Над головой висела, ожидая команды, всякая нечисть, а у меня уже не было сил ее отогнать. Я давно приметил, что эти сгустки изначального ужаса перестают таиться, когда человек остается один. Они слетаются отовсюду, словно стервятники на мертвечину, и неустанно кружат над головой, готовые использовать любой повод.
Свет, прожигавший мне веки, начал казаться черным. Кожу на лбу неприятно тянуло. Я поднял руку и обнаружил, что покрылся холодным потом. Кибердоктор явно не успевал. В отчаянии я разлепил глаза и обвел помутившимся взглядом комнату. Взгляд этот был, судя по всему, прощальным. Кто-то стоял у изголовья, молча ожидая, когда я начну собираться. С трудом повернув голову, я увидел спешившегося всадника с мечом и перстнем. На нем была красная палаческая баутта, через прорези которой на меня требовательно смотрел бездонный мрак.
– А-а, – сказал я или, может, только пошевелил губами. – Это ты. Ну, где твое жало? Давно пора…
Я уже стоял на пороге, но никто не махал вслед платочком, чтоб я не упал духом. Впрочем, гораздо обиднее было то, что никто не отомстит за меня моим убийцам. Жестокость и ложь, увеличив энтропию информационного континуума, так и останутся безнаказанными. Возмездие и воздаяние обитали только в сказках криэйторов, а в непридуманном мире их не было, поскольку не было Бога. Уходить с такими мыслями было горько, но я это знал давно и не видел здесь откровения. В конце концов не я первый, не я последний.
От охватившей меня злости я вроде как ненадолго вынырнул на поверхность, чувствуя на губах чудесный вкус свежего воздуха. Однако потом все снова растворилось в кровавой тьме, опять навалилась боль, и больше я ни о чем, кроме нее, не мог думать.
Приходил я в себя медленно. Сначала, как только ощутил свое тело, я автоматически напрягся, готовый вновь продолжить борьбу с болью в ожидании неизбежного конца. Прошло не менее полминуты, прежде чем я осознал, что боли нет. Конечно, она не исчезла полностью, слабым нытьем отзываясь в грудине и под лопаткой. Но это была совсем не та боль, которая только что скручивала мое тело. Я еще не понял, что произошло, но главное я знал точно: я был жив. Я был жив, и боль ушла, и, значит, у меня появился шанс.
Странно, но я ощущал себя неприятно грязным. Лицо мое было словно покрыто тонкой, липкой пленкой, и я потянулся ее стереть. Но лишь коснувшись кожи, я понял, что это высох выступивший в самом конце холодный пот. Похоже, кибердоктор все-таки справился с поручением. Но тогда выходит, я довольно долго валялся без сознания. Интересно сколько?
Свет лупил все так же, и глаза не хотели открываться. Но я все-таки заставил себя расклеить веки и, отстегнув часы с пояса, поднес их к лицу. Была середина первого периода. На улице уже светало. Я скосил глаза и стал вглядываться в кибердоктора. Он работал, и на экранчике у него синела надпись. Мне оказалось достаточным немного напрячься, чтобы, не снимая его, различить слабо пульсирующие буквы: "Соблюдать покой! Опасность четвертой степени".
Я почувствовал, как непроизвольная, истерическая улыбка раздирает мне рот. Четвертой степени! Великий Дракон! И это после того, что было! Ликование стянуло скулы, жарко прихлынуло к глазам. Я был спасен! Моя молитва все же вошла в чьи-то уши. Раньше с четвертой степенью я ходил в рейсы. В некоторых случаях она означала простой грипп.
Заново осваивая свое тело, я поднял кресло в сидячее положение и неуверенно встал на ноги. Я чувствовал себя, как новорожденный, и хотел было сделать несколько шагов. Однако меня привлек компьютер, на дисплее которого продолжала светиться панель связи с констабуларием. Мгновенно позабыв о своих намерениях, я тут же сел обратно. Отчет показывал, что принято сообщение Давантари, и первое, что я обязан был сделать, очнувшись, это прочитать его.
Сообщение было коротким. Давантари лаконично информировал меня, что все необходимое для начала операции с Земли доставлено и что наконец возвратилась Амалазунта. Однако вернувшаяся Амалазунта отложила десант на два дня, поскольку не смогла однозначно прочитать сложившуюся ситуацию. В конце Давантари добавлял, что, как установлено, передача из поселка велась на том же самом метаязыке, что и первая, перехваченная грузовиком. Ее пока тоже не удалось расшифровать, но поскольку сигнал не свернут, то возможно, что именно эта передача наконец даст ключ к пониманию условного языка роя.
Прочитав сообщение, я едва удержался, чтобы не плюнуть на пол. Конечно, в констабуларии не знали, что путч был назначен на завтра. Но ситуация на Керсте была настолько острой, что любая задержка только ухудшала положение. Интересно, что б они делали с Керстом через два дня, не останови я вчера Чару и не загрузи вовремя Принцепса. Амалазунта явно не догоняла цель. Я всегда считал, что женщинам нельзя доверять серьезные должности. Если бы региональным Гроссмейстером был мужчина, он не стал бы тянуть с десантом. Впрочем, мне теперь было все равно. Я выходил из игры на скамейку запасных. "Ну ладно, – сказал я себе, – хватит ворчать. Возьми ситуацию такой, какая она есть. Ты оказался на месте и сделал то, что сделал. Надо надеяться, что Принцепс сегодня не промажет. Так что у Амалазунты есть ее два дня. И значит, все в порядке. Все в порядке, а уж как это вышло, не важно. Важно, что ты жив и собираешься спать. Ложись быстрее! Если ты хочешь посмотреть представление, тебе надо успеть во дворец До того, как на улицы выйдут патрули".
Пошатываясь от слабости, я добрался до постели, выключил свет и, велев разбудить меня на раннем рубеже четвертого периода, провалился в сон, как в колодец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Вначале она, видимо, просто заинтересовалась мной. А потом стала что-то подозревать. Желая разобраться, она пришла ко мне еще раз. А после подсекла Оклахому. Если б я не помешал ей, она бы взломала его блок. Я должен был сразу догадаться об этом. Керстянка ни за что бы не убежала, когда я вошел. А может, дело было даже вовсе не в блоке. Может, она думала, что я давно уже труп, а я оказался жив. Вот почему она смутилась и растерялась. Но тогда я не захотел этого понять.
"Один я здесь…" – вырвалось у меня при первой нашей встрече. Наверное, с этой фразы все и понеслось.
Я захотел поправить наголовник с локатором и с трудом разжал кулаки. Ногти врезались в кожу ладоней так, что из подушечки правой руки выступила кровь.
Таш отслеживала меня, а я слюнявыми губами пускал пузыри.
Это был не просто обман чувств. Это была ошибка разума. Абсолютное непонимание происходящего, приведшее к катастрофе.
Пискнул и зазвенел сигнал в ухе, и я привычно заложил правый вираж, определяя направление посадки. И вот тут, на вираже, у меня впервые за несколько дней остро кольнуло сердце. Собственно говоря, сердце клешнило, как я припомнил, уже около часа. Но, поскольку мысли мои были заняты другим, я до сих пор не обращал на это внимания. Тянуло слабо, и я, потерявшись в происходящем, вытеснял жалкое нытье под лопаткой куда-то за границу актуального. Теперь же я вдруг почувствовал, что нынешняя ночь вынимает из меня больше, чем я могу дать. Вероятно, к этому стоило отнестись серьезно. Но против того, что на меня свалилось, я был бессилен.
Растопырив пальцы, я ползал по отмели и даже сквозь шум близкой реки слышал, как сильно и неровно стучит мой загнанный адреналином моторчик. Я понимал, что двигатели запарываются чаще всего на форсаже, но ничего не мог с этим поделать. Наверное, кибердоктор помог бы мне сбросить обороты. Зря я его не взял. Теперь об этом можно было только сожалеть.
Наконец я нашел камеру и, устало усевшись тут же на камнях, вскрыл футляр.
Горящий индикатор уже не мог удивить меня. Но в этом чехле опять что-то было не так. Я механически потер лоб, с трудом осознавая, что теперь в гнездах по периметру светится уже не один, а два индикатора. Получалось, что, пока я летел, датчики зафиксировали еще одну передачу. И на этот раз она велась не на УКВ, а в каком-то другом диапазоне.
"Забеспокоились, гниды, – удовлетворенно подумал я. – Паленым запахло!"
"Постой-ка! – удивленно сказал кто-то внутри меня. – Так это же база. Что с тобой?! Это же база! Это же база, черт побери!!!"
Словно зачарованный, я глядел на индикатор, на котором светились координаты передатчика, и медленно постигал, что вижу теперь другие цифры – совсем непохожие на те, которые были сняты на каймагирской дороге. Неловкими, суетливыми движениями я выдернул из сумки карту и уставился на район Драного Угла. Да! На этот раз передача велась отсюда. Дома я, несомненно, сумею определить точнее, но, судя по всему, перекрестье воображаемых линий ложилось на Чекуртан.
Чекуртан!
Вот, значит, где они свили себе гнездо! Безусловно, это была победа. Такая долгожданная, выстраданная, с боем вырванная у судьбы. Выходит, не зря я обдирал ладони, кольцуя периметр, ставил ретрансляторы с камерами и не спал ночами, летая их проверять. Я нашел рой! Я знал теперь, где он сидит. И конечно же, мог торжествовать и даже праздновать свой триумф.
Если бы не то, что случилось у меня с Таш.
Таш предала меня. Все, что она делала после того, как пришла ко мне второй раз, было предательством. Если бы я не поверил ей, предательства б не было. Даже если б она не знала, что я поверил, это тоже не было бы еще предательством. Но я поверил. И она это знала.
Я летел домой, а в горле вместо хмельной браги победы стоял горький ком поражения. И лежала на сердце свинцовая тяжесть, грозя раздавить его в кривушечий блин.
"От судьбы не уйдешь, – сказал я себе. – Это твоя карма. Смирись. Ты же знаешь, что жизнь – это цепь потерь, а предают всегда именно любимые. Мы ведь и любим сильнее, когда боимся, что нас могут предать".
Истина была банальной, но, будучи пронизана горьким трагизмом случившегося, она воспринималась как откровение.
"Мужества! – взывал я. – Где оно у тебя? Ну-ка собери все, что осталось!"
Я вспомнил главную заповедь Завета: "Улыбайся!" – и растянул непослушные губы. Глаза под очками нестерпимо жгло, а во рту чувствовался привкус крови.
Улыбайся!
И несмотря на встречный ветер, отчаянно не хватало воздуха.
Улыбайся же!
Но улыбаться не было сил. Каждое движение головой вызывало взрыв боли под черепом, и время от времени не ведающая жалости ладонь стискивала и отпускала сердце.
– Послушай, парень! – обратился я в скрывающееся за облаками небо. – Освободи меня. Я так больше не хочу.
Кусая губы и стараясь не обращать внимания на все учащающиеся спазмы в груди, я тянул к городу, как подбитый флаер, оставляя за собой шлейф жирного дыма. Я уже плохо воспринимал окружающее. Сейчас я думал только о том, что должен добраться до кибердоктора и что сделать это следует как можно быстрей.
Я опять сел на краю парка, поближе к дому, но в сложившейся ситуации мне было наплевать на следаков. Если бы я сел, как положено, я бы просто не добрался до гостиницы. Я и сейчас не совсем был уверен, что дойду.
Однако я дошел. Преодолевая одышку, я ввалился в холл и постоял немного, привыкая к свету. Туман, который окружал меня на улице, почему-то просочился в гостиницу, и холл теперь был виден, словно сквозь сильно исцарапанный пластик гермошлема. Мне понадобилось не меньше пяти минут, прежде чем я понял, что это не туман… Что-то случилось с моими глазами, такое, чего с ними до сих пор никогда еще не происходило. На сетчатке в огромном количестве появились слепые сектора. Я видел окружающее фрагментами, словно мозаику, и это было достаточно неприятно. Зато по краям зрительного поля все сверкало и лучилось, словно перламутр. Насколько я помнил Наставление по первой помощи, поразившая меня слепота была связана с резким скачком давления. Вот только в какую сторону оно скакнуло, я не знал.
Почти вслепую я добрался до своих апартаментов и, найдя в шкафу кибердоктор, рухнул в кресло перед компьютером. Что бы со мной ни случилось, я должен был подготовить информацию для констабулария. Укрепив кибердоктор на груди, я запустил процессор. Теперь, когда каждое движение давалось мне с трудом, у меня ушло около десяти минут на подключение накопителя и сброс нужных записей. Сделав это, я почувствовал, что не могу даже пошевелиться. Меня охватила такая слабость, что я сейчас не смог бы поднять и руку. В груди пекло, словно там медленно разогревался булыжник. Пытаясь понять, что со мной происходит, я нажал на кибердокторе кнопку "Диагноз".
Надпись на экранчике пропадала и выплывала снова, но, постоянно меняя ракурс, я в конце концов сумел прочитать почти все. "Повышение содержания катехоламинов в крови. Адренергический сдвиг. Развитие коронарной недостаточности. Истончение миокарда по границам рубца – на отдельных участках до 50 мкм".
Я понимал, что кибердоктору может не хватить мощности, чтобы развернуть восстановительные процессы достаточно быстро. Пока что все разматывалось по самому худшему варианту. Стараясь не нагружать сердце лишним, я откинул кресло и застыл в нем, чувствуя, как темнеет в глазах и усиливаются жжение за грудиной и боль под лопаткой. Я ощутил, как накатывает на меня муторная одурь – предвестник потери сознания, и сжал зубы, пытаясь удержать себя от отключки.
Кибердоктор тонко запищал, привлекая мое внимание. Я через силу приподнял голову и скосил глаза. На панели рядом с экраном напряженно пульсировала багровая лампочка, означающая, что кибердоктор не справляется с задачей. Похоже, я финишировал. В констабуларии меня бы в два счета поставили на ноги. Но до констабулария сейчас было дальше, чем до информационного континуума. Даже если я вдруг сумею дождаться спасателей, я накроюсь прямо на старте от перегрузки.
На мгновение я ощутил острую жалость к самому себе. Я вдруг осознал, что, несмотря на полученный нынешней ночью нокдаун, я совсем не готов отчалить отсюда навсегда. Это было бы величайшей несправедливостью. Именно сейчас, когда я только-только снова захотел жить.
"Зачем я ввязался в эти разборки? – думал я, закусив от боли губу. – Сидел бы себе тихо…, Обещал же Егоров десять лет…"
Лежать было неудобно, голова оказалась слишком низко, и я осторожно заворочался, пытаясь, не поднимая рук, выгнуть кресло поудобнее. Манипуляции с креслом давались мне с трудом, и, главное, при каждом движении я испытывал страх, который мне теперь уже не удавалось гасить. Я ощущал себя хрупким сосудом, в любую минуту способным расколоться вдребезги. Еще неделю назад я плевать хотел на то, что со мной будет. А вот сегодня испугался, и испугался по-настоящему.
"Клянусь тебе, – воззвал я, обращаясь неизвестно к кому. – Все брошу и всем прощу. Даже Таш. Они много должны, но я – им прощу. Только помоги выжить. Если я уцелею, я отойду в сторону и не буду больше лазать по горам. Пусть там охотится десант. Я буду сидеть дома и беречься. Поддержи же меня! В последний раз".
Вздохнув, я открыл глаза. Не было никого, кто мог бы меня услышать. Мировой закон, к сожалению, не был вселенским разумом. А если бы и – был, то руки у него все равно не росли, и действовать он мог только как закон. Я знал, что делал, когда выбирал свой путь. Не каждый позволял себе это, поскольку свой путь всегда был дорогим удовольствием. Теперь мне предстояло оплатить счет.
Случайно я взглянул на компьютер и увидел на дисплее карминно-зеленое табло канала связи с констабуларием. Счетчик показывал, что моя информация уже ушла и теперь начинается прием передачи оттуда. Несмотря на боль, я почувствовал удовлетворение. Констабуларий знал теперь координаты базы Что бы со мной ни случилось, база будет уничтожена. Жаль только, я этого не увижу.
Закончив возиться с креслом, я снова откинул голову и закрыл глаза. Боль уже устойчиво поселилась внутри, то накатывая, то немного отступая, но ни на минуту не покидая меня насовсем. Все мои силы уходили на то, чтобы держаться, то есть оставаться в сознании и не стонать. Наверное, лучше было бы отпустить себя и провалиться в забытье, но я не хотел сдаваться. Достойно умереть – тоже искусство. Когда приходит твой час, его следует встречать в уме и при памяти. У меня это пока получалось, хотя и не очень хорошо.
В голове слегка звенело, и откуда-то издалека доносился ровный шум. Яркий свет, пробиваясь сквозь прикрытые веки, резал глаза. Я попросил, чтобы его выключили, однако никто не послушался. Это меня огорчило, но я решил не выяснять, что к чему. Все мое внимание занимала боль. Ее было слишком много, и я чувствовал себя бабочкой, наколотой на нее, как на булавку. Мир вращался вокруг меня, а я сворачивался вокруг своей боли. Появилась Марта и стала в ногах, глядя с задумчивым интересом.
– Уходи, – хрипло сказал я. – Успеешь нарадоваться…
Не отвечая, она так же задумчиво намотала на палец локон и исчезла. Я даже не заметил когда. Все вокруг плыло, как перед скачком в подпространство. Мир распадался на элементы, превращаясь в слоистую радугу. Над головой висела, ожидая команды, всякая нечисть, а у меня уже не было сил ее отогнать. Я давно приметил, что эти сгустки изначального ужаса перестают таиться, когда человек остается один. Они слетаются отовсюду, словно стервятники на мертвечину, и неустанно кружат над головой, готовые использовать любой повод.
Свет, прожигавший мне веки, начал казаться черным. Кожу на лбу неприятно тянуло. Я поднял руку и обнаружил, что покрылся холодным потом. Кибердоктор явно не успевал. В отчаянии я разлепил глаза и обвел помутившимся взглядом комнату. Взгляд этот был, судя по всему, прощальным. Кто-то стоял у изголовья, молча ожидая, когда я начну собираться. С трудом повернув голову, я увидел спешившегося всадника с мечом и перстнем. На нем была красная палаческая баутта, через прорези которой на меня требовательно смотрел бездонный мрак.
– А-а, – сказал я или, может, только пошевелил губами. – Это ты. Ну, где твое жало? Давно пора…
Я уже стоял на пороге, но никто не махал вслед платочком, чтоб я не упал духом. Впрочем, гораздо обиднее было то, что никто не отомстит за меня моим убийцам. Жестокость и ложь, увеличив энтропию информационного континуума, так и останутся безнаказанными. Возмездие и воздаяние обитали только в сказках криэйторов, а в непридуманном мире их не было, поскольку не было Бога. Уходить с такими мыслями было горько, но я это знал давно и не видел здесь откровения. В конце концов не я первый, не я последний.
От охватившей меня злости я вроде как ненадолго вынырнул на поверхность, чувствуя на губах чудесный вкус свежего воздуха. Однако потом все снова растворилось в кровавой тьме, опять навалилась боль, и больше я ни о чем, кроме нее, не мог думать.
Приходил я в себя медленно. Сначала, как только ощутил свое тело, я автоматически напрягся, готовый вновь продолжить борьбу с болью в ожидании неизбежного конца. Прошло не менее полминуты, прежде чем я осознал, что боли нет. Конечно, она не исчезла полностью, слабым нытьем отзываясь в грудине и под лопаткой. Но это была совсем не та боль, которая только что скручивала мое тело. Я еще не понял, что произошло, но главное я знал точно: я был жив. Я был жив, и боль ушла, и, значит, у меня появился шанс.
Странно, но я ощущал себя неприятно грязным. Лицо мое было словно покрыто тонкой, липкой пленкой, и я потянулся ее стереть. Но лишь коснувшись кожи, я понял, что это высох выступивший в самом конце холодный пот. Похоже, кибердоктор все-таки справился с поручением. Но тогда выходит, я довольно долго валялся без сознания. Интересно сколько?
Свет лупил все так же, и глаза не хотели открываться. Но я все-таки заставил себя расклеить веки и, отстегнув часы с пояса, поднес их к лицу. Была середина первого периода. На улице уже светало. Я скосил глаза и стал вглядываться в кибердоктора. Он работал, и на экранчике у него синела надпись. Мне оказалось достаточным немного напрячься, чтобы, не снимая его, различить слабо пульсирующие буквы: "Соблюдать покой! Опасность четвертой степени".
Я почувствовал, как непроизвольная, истерическая улыбка раздирает мне рот. Четвертой степени! Великий Дракон! И это после того, что было! Ликование стянуло скулы, жарко прихлынуло к глазам. Я был спасен! Моя молитва все же вошла в чьи-то уши. Раньше с четвертой степенью я ходил в рейсы. В некоторых случаях она означала простой грипп.
Заново осваивая свое тело, я поднял кресло в сидячее положение и неуверенно встал на ноги. Я чувствовал себя, как новорожденный, и хотел было сделать несколько шагов. Однако меня привлек компьютер, на дисплее которого продолжала светиться панель связи с констабуларием. Мгновенно позабыв о своих намерениях, я тут же сел обратно. Отчет показывал, что принято сообщение Давантари, и первое, что я обязан был сделать, очнувшись, это прочитать его.
Сообщение было коротким. Давантари лаконично информировал меня, что все необходимое для начала операции с Земли доставлено и что наконец возвратилась Амалазунта. Однако вернувшаяся Амалазунта отложила десант на два дня, поскольку не смогла однозначно прочитать сложившуюся ситуацию. В конце Давантари добавлял, что, как установлено, передача из поселка велась на том же самом метаязыке, что и первая, перехваченная грузовиком. Ее пока тоже не удалось расшифровать, но поскольку сигнал не свернут, то возможно, что именно эта передача наконец даст ключ к пониманию условного языка роя.
Прочитав сообщение, я едва удержался, чтобы не плюнуть на пол. Конечно, в констабуларии не знали, что путч был назначен на завтра. Но ситуация на Керсте была настолько острой, что любая задержка только ухудшала положение. Интересно, что б они делали с Керстом через два дня, не останови я вчера Чару и не загрузи вовремя Принцепса. Амалазунта явно не догоняла цель. Я всегда считал, что женщинам нельзя доверять серьезные должности. Если бы региональным Гроссмейстером был мужчина, он не стал бы тянуть с десантом. Впрочем, мне теперь было все равно. Я выходил из игры на скамейку запасных. "Ну ладно, – сказал я себе, – хватит ворчать. Возьми ситуацию такой, какая она есть. Ты оказался на месте и сделал то, что сделал. Надо надеяться, что Принцепс сегодня не промажет. Так что у Амалазунты есть ее два дня. И значит, все в порядке. Все в порядке, а уж как это вышло, не важно. Важно, что ты жив и собираешься спать. Ложись быстрее! Если ты хочешь посмотреть представление, тебе надо успеть во дворец До того, как на улицы выйдут патрули".
Пошатываясь от слабости, я добрался до постели, выключил свет и, велев разбудить меня на раннем рубеже четвертого периода, провалился в сон, как в колодец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38