Мойан-Маунтин не могли соперничать со Скалистыми горами ни по высоте, ни по непревзойденному величию и не простирались так бесконечно, как Аппалачи, но никакие горы не казались такими непроходимыми, как те, что окружали ранчо Кэньон-Рок.
Глориане было понятно, почему ее земля оказалась магнитом, притягивающим овцеводов, пытавшихся найти доступ в Плезент-Вэлли. На одной линии с домом на ее ранчо склон сплошной цепочки гор прорезало V-образное ущелье. Она долго вглядывалась в кольцо гор, но так и не смогла отыскать в нем другого прохода.
Питер, должно быть, заметил, что привлекло ее внимание:
– Отсюда горный пояс выглядит словно рассеченный надвое.
– Это-то мне и нравится, – вставила Мод.
– На самом же деле ущелье начинается так далеко на плато, что отсюда другой его конец не виден. Оно тянется на многие мили, постепенно спускаясь с плато в долину, как будто его нарочно прорубили для этих проклятых овец. Теперь у каждого конца прохода всегда торчат два-три бандита, чтобы никто не смог его перекрыть.
Глори стало ясно, что слухи были обоснованны. Смерть ее отца не была случайной.
Она опустилась на отпиленный кругляш. Мод последовала ее примеру, а Данте с Питером выстроились перед ними как пара близнецов-часовых, лицом к ущелью, скрестив руки на груди, словно в любой момент ожидая появления пробирающихся по нему овцеводов.
Двое мужчин. Такие похожие друг на друга и вместе с тем такие разные. Оба высокого роста. Данте со своим мощным торсом выглядел внушительнее, как и подобало искусному фехтовальщику, о котором, по его словам, знали все. У Питера бедра были круче, подчеркивая силу человека, привыкшего проводить большую часть времени на лошади. Оба были шатенами. Солнце высвечивало на шевелюре Данте бронзовые блики. Светлее на солнце становились и волосы Питера, кое-где принимавшие песочный оттенок. Карие глаза Данте горели медными искрами, как у полуприрученного тигра, а в таких же карих глазах Питера вспыхивающие светлые пятнышки были как песчинки. Кожа у Данте была покрыта золотистым загаром. Лицо Питера, загорелое от долгих часов, проведенных в седле на солнце, было коричневым как песок.
И вот оба они, такие похожие и такие разные, стояли перед нею. Данте, непоколебимый и неподвижный, как гранитный склон Мойан-Маунтин, и Питер, не менее внушительный, но выдававший подвижный характер песчаной дюны.
Говорят, что песок разрушает камень.
Она ничуть не удивилась бы, если между Данте и Питером произошла стычка. Они разговаривали друг с другом даже приветливо, но между ними то и дело проскакивали такие искры враждебности, что миссис Блу могла бы, наверное, жарить на них свои голубые омлеты.
– Я был бы рад оказать вам гостеприимство под своей крышей, мисс Глори, – предложил Питер. – Этот же дом годится разве что для пастухов, а вовсе не для женщин.
Данте метнул злобный взгляд на Питера.
– Нет необходимости вас беспокоить, Питер. Этот фургон приспособлен для ночлега. Мы с Мод отлично проведем в нем эту ночь, а потом приведем в порядок дом, чтобы завтра можно было спать в нем, – возразила Гло-риана.
– Завтра! – Мод вскочила на ноги. – Ты хочешь сказать, что мы останемся здесь больше чем на одну ночь?
– Ну разумеется, – уставилась на нее в удивлении Глори. – Мод, мы потратили почти неделю на то, чтобы добраться сюда, а послушать тебя, так ты готова прыгнуть в фургон и отправиться обратно в Санта-Фе хоть сейчас.
– Вот именно. Как раз этого мне и хотелось бы. Меня в дрожь бросает от этой обстановки.
– Нужно считаться с мудростью человека преклонных лет, – заметил Данте, с явным удовольствием поглядывая на взволнованную Мод.
– Проклятый цыган, – проворчала та.
Питер подошел к Глори. Усевшись рядом с нею на корточки, он в основном разделил чувства Данте, с той лишь разницей, что выразил свое мнение в более приятных выражениях:
– Мисс Мод, наверное, права. Плезент-Вэлли не место для женщин.
– А как же здесь живут жены владельцев ранчо?
– Здесь уже нет никого из них.
– Они поумирали? – Голос Глори непроизвольно понизился до шепота.
– О нет, не волнуйтесь, мисс Глори. Просто мужья на время отправили их в Холбрук. Пример подал Том Бливенс – еще один сосед, его ранчо чуть ниже по дороге. Они с женой сначала забрали к себе миссис Глэдн с детьми, когда убили ее мужа, а потом решили, что женщинам и детям лучше уехать от греха подальше. Бливенс очень рассердился бы на меня, если бы я не позаботился о вас. Теперь в этой долине полно холостяков, мисс Глори, и сдается мне, отсутствие женщин как-то связано с большой напряженностью здесь в последнее время.
С соседних деревьев доносилось щебетанье птиц. Трава колыхалась от ветра, а над лугами кружились в воздухе пушинки одуванчиков. Сильно жгло солнце, но ветерок умерял жару. Тепло проникало до самых костей, но Глори дрожала от волнения.
Он неправильно понял ее волнение:
– Вашей маме здесь тоже очень не нравилось.
– Моей… моей матери? – Глори была удивлена.
Разве ему не известно, что жена Гарри Трэска не была ее матерью? Она решила устранить недоразумение. – Боюсь, вы ошибаетесь, Питер.
– Нет. На свете не может быть других двух женщин, так похожих друг на друга, как вы и ваша мать. Поэтому-то я и узнал вас сразу. Правда, и цирковой фургон навел меня на эту мысль. – Питер застенчиво потупился.
– Вы ошибаетесь, – повторила Глори. – Моя мать никогда…
– Мне, конечно, не хотелось бы спорить с вами, едва познакомившись, но она сидела на том же месте, где сейчас сидите вы, мисс Глори, и ее пробирала такая же дрожь, как и мисс Мод. А ваш отец повторял ей что-то вроде: «Посмотри кругом, Кэт. Разве ты не чувствуешь, Кэти?» А она качала головой и говорила, что дрожит от тоски и от пронизывающего ветра.
– Когда это было?
От свистящего шепота Глорианы Данте пришел в ярость – как смеет этот Питер своими откровениями ранить ее в самое сердце!
– Четыре года назад или около того. Жену и детей Гарри унесла холера, а шесть-семь месяцев спустя здесь появилась Кэтрин, да и то всего на несколько дней. Здешние женщины не проявили к ней большой симпатии, наверное, потому, что знали, как ваш отец тянулся к ней все те годы, что был женат на своей миссис. А потом она приехала, когда та уже давно была в могиле.
Четыре года назад Кэтрин бесстрастно говорила Гло-риане об эпидемии, унесшей небольшую семью ее отца.
Глори думала, что Кэтрин наверняка должна была помчаться к Гарри, но мать никогда больше о нем не говорила.
По прошествии нескольких недель они давали представления в Форт-Уорте, где Кэтрин сообщила дочери о необходимости провести неделю в далласской больнице, чтобы подлечиться. Когда Глори вызвалась сопровождать мать, чтобы ухаживать за нею, Кэтрин отказалась, ссылаясь на обязательства перед Фонтанеску.
Кэтрин заказала себе новые платья и купила новую обувь. Изменила прическу под новую кокетливую шляпку. Готовилась к поездке в таком сильном волнении, что Глори даже спросила ее, почему она с таким воодушевлением готовится к больнице.
– Это очень личное, годами преследовавшее меня, Глориана, – ответила мать. – Ты не можешь себе представить, какое облегчение должно принести избавление… от страданий… так или иначе.
Глори заподозрила у матери рак и подумала о том, что из-за этого не состоялось ее примирение с Гарри. Кэтрин не хотела, чтобы он женился на ней из жалости. И когда она вернулась «из больницы» в состоянии резкого упадка сил и то и дело прикладывалась к бутылке с виски, а допивая последнюю, заказывала очередную дюжину, Глори поняла, что долгожданного чудесного исцеления не произошло. Но ей так и не удалось поговорить с матерью об этом, так как, несмотря на все уговоры и мольбы дочери, Кэтрин отказывалась что-либо объяснять. И никогда больше не оставалась трезвой ни на минуту.
На рассвете четвертого дня после возвращения Кэтрин ее нашли раздавленной на обочине главной улицы Форт-Уорта. Долго расследовать несчастный случай не пришлось. 11|ериф пришел к заключению, что она в вечерних сумерках в сильном подпитии попала под колеса фургона, направлявшегося в Чисхолм-Трэйл, и что возница не почувствовал при этом ни малейшего толчка, настолько незаметным было столкновение с этим высохшим телом.
– Для вашего отца было тяжелейшим ударом известие о том, что ваша мама погибла так скоро после отъезда отсюда, – тихо заметил Питер. – Он уже начал строить для нее новый дом, находя этот слишком убогим и неподходящим для нее. Если пожелаете, я могу показать вам, что он успел сделать.
В ответ Глори коротко кивнула. У нее стоял комок в горле, не дававший произнести ни слова. Питер говорил так искренне и с таким сочувствием, что у нее не осталось и тени сомнения в правдивости каждого слова его печального повествования, тем более что поведение матери совершенно вписывалось в этот рассказ.
Все так и было. Ни в какую больницу мать вовсе не собиралась, а отправилась прямо в Плезент-Вэлли. Кэтрин лгала ей и либо не любила дочь, либо недостаточно ей доверяла, чтобы допустить Глори в свою искалеченную душу. Каково было дочери узнать все теперь, когда ее окружали практически чужие люди!.. Она разрыдалась, не в силах справиться с нахлынувшей обидой и болью, оттого что не родная мать поделилась с ней самым сокровенным, а совсем чужой человек.
Мод положила ладонь на стиснутые руки Глори. Та смотрела на приятельницу с немым вопросом в глазах: «Ты знала?» И Мод, научившаяся за долгие годы дружбы понимать ее без слов, протестующе затрясла головой. – Твоя мама хотела, чтобы твоя память сохранила только хорошие времена, – мягко проговорила она.
Хорошие времена? Глори задумалась над судьбой матери. Любовь Кэтрин к мужчине, лелеявшему мечты, которые так расходились с ее желаниями, не спасла, а привела к такому разрушению и зияющей пустоте, что даже любовь дочери не спасала.
Такой же мужчина стоял теперь перед Глорианой. Незыблемая гора. Твердый и непроницаемый, без единого изъяна.
Глори поняла, что где-то в самой глубине ее существа едва теплилась слабая искорка надежды, но признаться себе в этом раньше она даже не осмеливалась. Однако теперь она позволила себе надеяться на то, что Данте, может быть, откажется покинуть ее; ему, так же как и ей, никогда не забыть ночи их любви на краю аризонской пустыни. И тогда их любовь будет цвести вечно – именно здесь, на земле этого ранчо, которое выглядело не слишком-то ухоженным, но могло бы заискриться и засиять, если бы истосковавшейся по любви женщине вдруг посчастливилось одеться в старое платье и переделать свои кричаще яркие костюмы в занавески для окон этого дома.
Помнить только хорошее… Возможно, завещанием Кэтрин Карлайл было посвящение дочери в тайну матери как раз в этот момент. Данте был одержим местью колдуну, желанием получить руку королевы и само королевство в придачу. Все, что оставалось Глори, – это побитый непогодой трехкомнатный домишко ранчо да кусок земли, таящий в себе такую опасность, что никто в здравом уме не согласился бы на нем поселиться.
– Мне кажется, у папы были основания отпустить маму, – заметила она.
– А я думаю, это было его большой ошибкой, – отозвался Питер. Когда Глори повернула к нему удивленное лицо, он стоял, ковыряя землю носком своего сапога. – Если бы у Гарри Трэска была хоть капля настоящего чувства, он последовал бы за вашей матерью, куда бы она ни пожелала. Я-то знаю, как поступил бы, если бы когда-нибудь судьба меня свела с такой женщиной, как вы.
Вот они, те слова, которые Глори всегда страстно желала услышать. Как ни странно, она всегда думала, что самое важное – это сам обет, обязательство, а не дающий его человек. Она украдкой взглянула на Данте. Тот смотрел вдаль, словно находил вид пощипывавших траву Близзара и Кристель гораздо более интересным, нежели разворачивавшаяся рядом сцена, красноречиво говорившая сама за себя.
Лицо и шея Питера залились краской, но он повел подбородком и сжал кулаки, опустив руки по швам, словно был готов расквасить нос любому, кто засомневался бы в правдивости его слов.
– Я… я очень польщена, Питер, – проговорила Глори, стараясь проложить мостик через молчание, встретившее заявление Питера.
Тот покраснел еще больше, и ее слова заставили его скромно потупиться. Его воинственности как не бывало.
– Ах, черт побери, – Питер прочистил горло, – я же должен поехать приказать своим парням рассыпаться по долине, чтобы предупредить возможные неприятности. Я расставлю их по границе вашей земли, и они будут охранять вас, пока вы будете здесь.
– Это очень мило с вашей стороны, Питер. Но я не думаю, чтобы в этом была необходимость. Весь завтрашний день мы проведем за уборкой и приготовлением еды, а послезавтра мистер Блу поведет нас осмотреть свою священную пещеру.
– Тем более важно поставить охрану. Вы же не хотите, чтобы кто-то заехал к вам на ранчо и застал вас врасплох за работой по дому. И ясно как день, что вы не захотите оставлять здесь все без присмотра – один Бог знает, что за компания может напроситься на встречу с вами. Черт возьми, все это выглядит так, словно все вы собираетесь на пикник. Я уже много лет не участвовал в пикниках.
Эти мечтательные слова так противоречили предостережениям, которые он только что сделал, что не оставили сомнений у Глори в необходимости пригласить его составить им компанию на послезавтра.
– Хорошо, – заговорила она с легким смешком, которым попыталась скрыть свое неудовольствие от необходимости пригласить его отправиться в это маленькое путешествие вместе. – Я уже и так многим обязана вам. И полагаю, что вы, вероятно, слишком заняты работой на своем ранчо, чтобы присоединиться к нам, когда мы отправимся в пещеру.
– О, мисс Глори, пусть хоть сам президент Соединенных Штатов решит пригласить меня к себе, я попрошу его подождать, так как собираюсь на пикник с прекраснейшей леди на этой земле. Я приеду в коляске, так что мы сможем отправиться все вместе. – Он весело присвистнул и зашагал к своей лошади.
– Я тоже пойду выполнять свои обязанности при лошадях, – прервал молчание Данте, когда уехал Питер.
Глориана протянула руку, чтобы прикоснуться к Данте. Но в нем что-то неуловимо переменилось. Казалось, перед ним опустился невидимый щит, грозивший оттолкнуть всякого, кто осмелился бы к нему приблизиться. Она сделала вид, что смахнула невидимого москита, чтобы не выдать себя.
– Не уходи, – промолвила она, – мистер Блу говорил, что его жена сделает нам превосходный напиток из кукурузной муки, который отлично освежает.
– Я думаю, мне будет лучше освежиться где-нибудь в другом месте.
– Данте…
– Я… я здесь лишний, Глориана. – Данте помрачнел, все больше сливаясь со своим невидимым щитом.
– Я никогда этого не говорила.
– Еще ребенком я понял, что есть вещи, которые не произносятся вслух.
Она не понимала, как можно говорить такое да еще таким невыразительным голосом, полным равнодушия. Этот голос рвал на части ее сердце.
– Ты нужен мне, – еле вымолвила Глори таким слабым шепотом, что невозможно было его услышать.
Он услышал. Но вместо того чтобы удержать этого человека рядом с Глорианой, эти слова заставили его еще больше отдалиться.
– Я стал нужен тебе меньше. Разве ты не помнишь, что сказала мне о человеке, которого ты надеялась в один прекрасный день встретить?
«Если мужчина действительно любит женщину, он отказывается ради нее от всего, и никак иначе. Вот чего я жду, Данте». – Глориана прекрасно помнила эти когда-то произнесенные ею слова.
Данте кивнул, как будто услышал их тоже:
– По-видимому, Глориана, твое ожидание закончилось.
Глава 15
Глориана распахнула дверь фургона и несколько раз глубоко вдохнула предрассветный воздух.
– Жаль, что здесь нет петуха.
– Мм… – мирное посапывание Мод сменилось недовольным ворчанием. – Глори, какого дьявола? Еще и солнце не встало…
– Я знаю. Хорошо, что я проснулась, иначе мы приступили бы к работе слишком поздно. Миссис Блу уже готовит на костре завтрак.
Глори оставила Мод продирать глаза в фургоне. В этот день ей не хотелось терять ни минуты. Она отыскала свой костюм для роли Энни Оукли, с короткой разрезной юбкой, в которой ничто не стесняло бы ее движений. Нужно было принести воды и натаскать дров. Она сама их разожгла, нагрела воды и стала выскабливать кухонный стол. Пожалуй, она сорвет с окна эту дурацкую коровью шкуру и впустит в комнату солнечный свет, чтобы было лучше видно паутину, убрать которую нужно первым долгом. Предстояла очень большая работа, если им действительно хотелось навести порядок в доме. В доме, где изо дня в день готовят пищу и едят, беседуют и встречают восход солнца. В доме, в котором можно надолго поселиться, вместо того чтобы всю жизнь трястись в вагоне, грохочущем на стыках рельсов. В доме, принадлежащем ей, а не какой-нибудь суетливой флоридской вдове – хозяйке пансиона, чье лицо превращалось в сморщенную сливу, если Глори осмеливалась поставить на стол вазу с букетом полевых цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Глориане было понятно, почему ее земля оказалась магнитом, притягивающим овцеводов, пытавшихся найти доступ в Плезент-Вэлли. На одной линии с домом на ее ранчо склон сплошной цепочки гор прорезало V-образное ущелье. Она долго вглядывалась в кольцо гор, но так и не смогла отыскать в нем другого прохода.
Питер, должно быть, заметил, что привлекло ее внимание:
– Отсюда горный пояс выглядит словно рассеченный надвое.
– Это-то мне и нравится, – вставила Мод.
– На самом же деле ущелье начинается так далеко на плато, что отсюда другой его конец не виден. Оно тянется на многие мили, постепенно спускаясь с плато в долину, как будто его нарочно прорубили для этих проклятых овец. Теперь у каждого конца прохода всегда торчат два-три бандита, чтобы никто не смог его перекрыть.
Глори стало ясно, что слухи были обоснованны. Смерть ее отца не была случайной.
Она опустилась на отпиленный кругляш. Мод последовала ее примеру, а Данте с Питером выстроились перед ними как пара близнецов-часовых, лицом к ущелью, скрестив руки на груди, словно в любой момент ожидая появления пробирающихся по нему овцеводов.
Двое мужчин. Такие похожие друг на друга и вместе с тем такие разные. Оба высокого роста. Данте со своим мощным торсом выглядел внушительнее, как и подобало искусному фехтовальщику, о котором, по его словам, знали все. У Питера бедра были круче, подчеркивая силу человека, привыкшего проводить большую часть времени на лошади. Оба были шатенами. Солнце высвечивало на шевелюре Данте бронзовые блики. Светлее на солнце становились и волосы Питера, кое-где принимавшие песочный оттенок. Карие глаза Данте горели медными искрами, как у полуприрученного тигра, а в таких же карих глазах Питера вспыхивающие светлые пятнышки были как песчинки. Кожа у Данте была покрыта золотистым загаром. Лицо Питера, загорелое от долгих часов, проведенных в седле на солнце, было коричневым как песок.
И вот оба они, такие похожие и такие разные, стояли перед нею. Данте, непоколебимый и неподвижный, как гранитный склон Мойан-Маунтин, и Питер, не менее внушительный, но выдававший подвижный характер песчаной дюны.
Говорят, что песок разрушает камень.
Она ничуть не удивилась бы, если между Данте и Питером произошла стычка. Они разговаривали друг с другом даже приветливо, но между ними то и дело проскакивали такие искры враждебности, что миссис Блу могла бы, наверное, жарить на них свои голубые омлеты.
– Я был бы рад оказать вам гостеприимство под своей крышей, мисс Глори, – предложил Питер. – Этот же дом годится разве что для пастухов, а вовсе не для женщин.
Данте метнул злобный взгляд на Питера.
– Нет необходимости вас беспокоить, Питер. Этот фургон приспособлен для ночлега. Мы с Мод отлично проведем в нем эту ночь, а потом приведем в порядок дом, чтобы завтра можно было спать в нем, – возразила Гло-риана.
– Завтра! – Мод вскочила на ноги. – Ты хочешь сказать, что мы останемся здесь больше чем на одну ночь?
– Ну разумеется, – уставилась на нее в удивлении Глори. – Мод, мы потратили почти неделю на то, чтобы добраться сюда, а послушать тебя, так ты готова прыгнуть в фургон и отправиться обратно в Санта-Фе хоть сейчас.
– Вот именно. Как раз этого мне и хотелось бы. Меня в дрожь бросает от этой обстановки.
– Нужно считаться с мудростью человека преклонных лет, – заметил Данте, с явным удовольствием поглядывая на взволнованную Мод.
– Проклятый цыган, – проворчала та.
Питер подошел к Глори. Усевшись рядом с нею на корточки, он в основном разделил чувства Данте, с той лишь разницей, что выразил свое мнение в более приятных выражениях:
– Мисс Мод, наверное, права. Плезент-Вэлли не место для женщин.
– А как же здесь живут жены владельцев ранчо?
– Здесь уже нет никого из них.
– Они поумирали? – Голос Глори непроизвольно понизился до шепота.
– О нет, не волнуйтесь, мисс Глори. Просто мужья на время отправили их в Холбрук. Пример подал Том Бливенс – еще один сосед, его ранчо чуть ниже по дороге. Они с женой сначала забрали к себе миссис Глэдн с детьми, когда убили ее мужа, а потом решили, что женщинам и детям лучше уехать от греха подальше. Бливенс очень рассердился бы на меня, если бы я не позаботился о вас. Теперь в этой долине полно холостяков, мисс Глори, и сдается мне, отсутствие женщин как-то связано с большой напряженностью здесь в последнее время.
С соседних деревьев доносилось щебетанье птиц. Трава колыхалась от ветра, а над лугами кружились в воздухе пушинки одуванчиков. Сильно жгло солнце, но ветерок умерял жару. Тепло проникало до самых костей, но Глори дрожала от волнения.
Он неправильно понял ее волнение:
– Вашей маме здесь тоже очень не нравилось.
– Моей… моей матери? – Глори была удивлена.
Разве ему не известно, что жена Гарри Трэска не была ее матерью? Она решила устранить недоразумение. – Боюсь, вы ошибаетесь, Питер.
– Нет. На свете не может быть других двух женщин, так похожих друг на друга, как вы и ваша мать. Поэтому-то я и узнал вас сразу. Правда, и цирковой фургон навел меня на эту мысль. – Питер застенчиво потупился.
– Вы ошибаетесь, – повторила Глори. – Моя мать никогда…
– Мне, конечно, не хотелось бы спорить с вами, едва познакомившись, но она сидела на том же месте, где сейчас сидите вы, мисс Глори, и ее пробирала такая же дрожь, как и мисс Мод. А ваш отец повторял ей что-то вроде: «Посмотри кругом, Кэт. Разве ты не чувствуешь, Кэти?» А она качала головой и говорила, что дрожит от тоски и от пронизывающего ветра.
– Когда это было?
От свистящего шепота Глорианы Данте пришел в ярость – как смеет этот Питер своими откровениями ранить ее в самое сердце!
– Четыре года назад или около того. Жену и детей Гарри унесла холера, а шесть-семь месяцев спустя здесь появилась Кэтрин, да и то всего на несколько дней. Здешние женщины не проявили к ней большой симпатии, наверное, потому, что знали, как ваш отец тянулся к ней все те годы, что был женат на своей миссис. А потом она приехала, когда та уже давно была в могиле.
Четыре года назад Кэтрин бесстрастно говорила Гло-риане об эпидемии, унесшей небольшую семью ее отца.
Глори думала, что Кэтрин наверняка должна была помчаться к Гарри, но мать никогда больше о нем не говорила.
По прошествии нескольких недель они давали представления в Форт-Уорте, где Кэтрин сообщила дочери о необходимости провести неделю в далласской больнице, чтобы подлечиться. Когда Глори вызвалась сопровождать мать, чтобы ухаживать за нею, Кэтрин отказалась, ссылаясь на обязательства перед Фонтанеску.
Кэтрин заказала себе новые платья и купила новую обувь. Изменила прическу под новую кокетливую шляпку. Готовилась к поездке в таком сильном волнении, что Глори даже спросила ее, почему она с таким воодушевлением готовится к больнице.
– Это очень личное, годами преследовавшее меня, Глориана, – ответила мать. – Ты не можешь себе представить, какое облегчение должно принести избавление… от страданий… так или иначе.
Глори заподозрила у матери рак и подумала о том, что из-за этого не состоялось ее примирение с Гарри. Кэтрин не хотела, чтобы он женился на ней из жалости. И когда она вернулась «из больницы» в состоянии резкого упадка сил и то и дело прикладывалась к бутылке с виски, а допивая последнюю, заказывала очередную дюжину, Глори поняла, что долгожданного чудесного исцеления не произошло. Но ей так и не удалось поговорить с матерью об этом, так как, несмотря на все уговоры и мольбы дочери, Кэтрин отказывалась что-либо объяснять. И никогда больше не оставалась трезвой ни на минуту.
На рассвете четвертого дня после возвращения Кэтрин ее нашли раздавленной на обочине главной улицы Форт-Уорта. Долго расследовать несчастный случай не пришлось. 11|ериф пришел к заключению, что она в вечерних сумерках в сильном подпитии попала под колеса фургона, направлявшегося в Чисхолм-Трэйл, и что возница не почувствовал при этом ни малейшего толчка, настолько незаметным было столкновение с этим высохшим телом.
– Для вашего отца было тяжелейшим ударом известие о том, что ваша мама погибла так скоро после отъезда отсюда, – тихо заметил Питер. – Он уже начал строить для нее новый дом, находя этот слишком убогим и неподходящим для нее. Если пожелаете, я могу показать вам, что он успел сделать.
В ответ Глори коротко кивнула. У нее стоял комок в горле, не дававший произнести ни слова. Питер говорил так искренне и с таким сочувствием, что у нее не осталось и тени сомнения в правдивости каждого слова его печального повествования, тем более что поведение матери совершенно вписывалось в этот рассказ.
Все так и было. Ни в какую больницу мать вовсе не собиралась, а отправилась прямо в Плезент-Вэлли. Кэтрин лгала ей и либо не любила дочь, либо недостаточно ей доверяла, чтобы допустить Глори в свою искалеченную душу. Каково было дочери узнать все теперь, когда ее окружали практически чужие люди!.. Она разрыдалась, не в силах справиться с нахлынувшей обидой и болью, оттого что не родная мать поделилась с ней самым сокровенным, а совсем чужой человек.
Мод положила ладонь на стиснутые руки Глори. Та смотрела на приятельницу с немым вопросом в глазах: «Ты знала?» И Мод, научившаяся за долгие годы дружбы понимать ее без слов, протестующе затрясла головой. – Твоя мама хотела, чтобы твоя память сохранила только хорошие времена, – мягко проговорила она.
Хорошие времена? Глори задумалась над судьбой матери. Любовь Кэтрин к мужчине, лелеявшему мечты, которые так расходились с ее желаниями, не спасла, а привела к такому разрушению и зияющей пустоте, что даже любовь дочери не спасала.
Такой же мужчина стоял теперь перед Глорианой. Незыблемая гора. Твердый и непроницаемый, без единого изъяна.
Глори поняла, что где-то в самой глубине ее существа едва теплилась слабая искорка надежды, но признаться себе в этом раньше она даже не осмеливалась. Однако теперь она позволила себе надеяться на то, что Данте, может быть, откажется покинуть ее; ему, так же как и ей, никогда не забыть ночи их любви на краю аризонской пустыни. И тогда их любовь будет цвести вечно – именно здесь, на земле этого ранчо, которое выглядело не слишком-то ухоженным, но могло бы заискриться и засиять, если бы истосковавшейся по любви женщине вдруг посчастливилось одеться в старое платье и переделать свои кричаще яркие костюмы в занавески для окон этого дома.
Помнить только хорошее… Возможно, завещанием Кэтрин Карлайл было посвящение дочери в тайну матери как раз в этот момент. Данте был одержим местью колдуну, желанием получить руку королевы и само королевство в придачу. Все, что оставалось Глори, – это побитый непогодой трехкомнатный домишко ранчо да кусок земли, таящий в себе такую опасность, что никто в здравом уме не согласился бы на нем поселиться.
– Мне кажется, у папы были основания отпустить маму, – заметила она.
– А я думаю, это было его большой ошибкой, – отозвался Питер. Когда Глори повернула к нему удивленное лицо, он стоял, ковыряя землю носком своего сапога. – Если бы у Гарри Трэска была хоть капля настоящего чувства, он последовал бы за вашей матерью, куда бы она ни пожелала. Я-то знаю, как поступил бы, если бы когда-нибудь судьба меня свела с такой женщиной, как вы.
Вот они, те слова, которые Глори всегда страстно желала услышать. Как ни странно, она всегда думала, что самое важное – это сам обет, обязательство, а не дающий его человек. Она украдкой взглянула на Данте. Тот смотрел вдаль, словно находил вид пощипывавших траву Близзара и Кристель гораздо более интересным, нежели разворачивавшаяся рядом сцена, красноречиво говорившая сама за себя.
Лицо и шея Питера залились краской, но он повел подбородком и сжал кулаки, опустив руки по швам, словно был готов расквасить нос любому, кто засомневался бы в правдивости его слов.
– Я… я очень польщена, Питер, – проговорила Глори, стараясь проложить мостик через молчание, встретившее заявление Питера.
Тот покраснел еще больше, и ее слова заставили его скромно потупиться. Его воинственности как не бывало.
– Ах, черт побери, – Питер прочистил горло, – я же должен поехать приказать своим парням рассыпаться по долине, чтобы предупредить возможные неприятности. Я расставлю их по границе вашей земли, и они будут охранять вас, пока вы будете здесь.
– Это очень мило с вашей стороны, Питер. Но я не думаю, чтобы в этом была необходимость. Весь завтрашний день мы проведем за уборкой и приготовлением еды, а послезавтра мистер Блу поведет нас осмотреть свою священную пещеру.
– Тем более важно поставить охрану. Вы же не хотите, чтобы кто-то заехал к вам на ранчо и застал вас врасплох за работой по дому. И ясно как день, что вы не захотите оставлять здесь все без присмотра – один Бог знает, что за компания может напроситься на встречу с вами. Черт возьми, все это выглядит так, словно все вы собираетесь на пикник. Я уже много лет не участвовал в пикниках.
Эти мечтательные слова так противоречили предостережениям, которые он только что сделал, что не оставили сомнений у Глори в необходимости пригласить его составить им компанию на послезавтра.
– Хорошо, – заговорила она с легким смешком, которым попыталась скрыть свое неудовольствие от необходимости пригласить его отправиться в это маленькое путешествие вместе. – Я уже и так многим обязана вам. И полагаю, что вы, вероятно, слишком заняты работой на своем ранчо, чтобы присоединиться к нам, когда мы отправимся в пещеру.
– О, мисс Глори, пусть хоть сам президент Соединенных Штатов решит пригласить меня к себе, я попрошу его подождать, так как собираюсь на пикник с прекраснейшей леди на этой земле. Я приеду в коляске, так что мы сможем отправиться все вместе. – Он весело присвистнул и зашагал к своей лошади.
– Я тоже пойду выполнять свои обязанности при лошадях, – прервал молчание Данте, когда уехал Питер.
Глориана протянула руку, чтобы прикоснуться к Данте. Но в нем что-то неуловимо переменилось. Казалось, перед ним опустился невидимый щит, грозивший оттолкнуть всякого, кто осмелился бы к нему приблизиться. Она сделала вид, что смахнула невидимого москита, чтобы не выдать себя.
– Не уходи, – промолвила она, – мистер Блу говорил, что его жена сделает нам превосходный напиток из кукурузной муки, который отлично освежает.
– Я думаю, мне будет лучше освежиться где-нибудь в другом месте.
– Данте…
– Я… я здесь лишний, Глориана. – Данте помрачнел, все больше сливаясь со своим невидимым щитом.
– Я никогда этого не говорила.
– Еще ребенком я понял, что есть вещи, которые не произносятся вслух.
Она не понимала, как можно говорить такое да еще таким невыразительным голосом, полным равнодушия. Этот голос рвал на части ее сердце.
– Ты нужен мне, – еле вымолвила Глори таким слабым шепотом, что невозможно было его услышать.
Он услышал. Но вместо того чтобы удержать этого человека рядом с Глорианой, эти слова заставили его еще больше отдалиться.
– Я стал нужен тебе меньше. Разве ты не помнишь, что сказала мне о человеке, которого ты надеялась в один прекрасный день встретить?
«Если мужчина действительно любит женщину, он отказывается ради нее от всего, и никак иначе. Вот чего я жду, Данте». – Глориана прекрасно помнила эти когда-то произнесенные ею слова.
Данте кивнул, как будто услышал их тоже:
– По-видимому, Глориана, твое ожидание закончилось.
Глава 15
Глориана распахнула дверь фургона и несколько раз глубоко вдохнула предрассветный воздух.
– Жаль, что здесь нет петуха.
– Мм… – мирное посапывание Мод сменилось недовольным ворчанием. – Глори, какого дьявола? Еще и солнце не встало…
– Я знаю. Хорошо, что я проснулась, иначе мы приступили бы к работе слишком поздно. Миссис Блу уже готовит на костре завтрак.
Глори оставила Мод продирать глаза в фургоне. В этот день ей не хотелось терять ни минуты. Она отыскала свой костюм для роли Энни Оукли, с короткой разрезной юбкой, в которой ничто не стесняло бы ее движений. Нужно было принести воды и натаскать дров. Она сама их разожгла, нагрела воды и стала выскабливать кухонный стол. Пожалуй, она сорвет с окна эту дурацкую коровью шкуру и впустит в комнату солнечный свет, чтобы было лучше видно паутину, убрать которую нужно первым долгом. Предстояла очень большая работа, если им действительно хотелось навести порядок в доме. В доме, где изо дня в день готовят пищу и едят, беседуют и встречают восход солнца. В доме, в котором можно надолго поселиться, вместо того чтобы всю жизнь трястись в вагоне, грохочущем на стыках рельсов. В доме, принадлежащем ей, а не какой-нибудь суетливой флоридской вдове – хозяйке пансиона, чье лицо превращалось в сморщенную сливу, если Глори осмеливалась поставить на стол вазу с букетом полевых цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36