– Ваше величество! Моя королева!
Наглость слуги так ошеломила Ди, что он даже не пошевелился, чтобы его остановить. Елизавета обернулась, и слуга вложил ей в руки пакет. Со своего места Ди увидел, что на нем было небрежно написано только имя королевы и больше ничего.
– Вы забыли это, ваше величество. Я нашел его рядом с зеркалом доктора Ди.
С ощущением роковой обреченности Ди беспомощно смотрел, как Елизавета вскрывала пакет.
– Что еще за глупость? Ой!..
На большом пальце королевы выступило небольшое пятнышко крови. В пакете лежало какое-то широкое, плоское зеленое растение, утыканное тонкими как иголки шипами. Елизавета выпустила из рук уколовшее ее растение и быстро осмотрела обертку пакета.
– Что… что это? – Кровь отхлынула от ее лица, словно уместившись в маленькой капле на большом пальце.
Ди взял из рук Елизаветы обертку пакета. Она была из невиданной бумаги, гораздо более тонкой, чем ему когда-либо доводилось видеть, и на ней виднелась подпись, которую он предпочел бы не видеть никогда в жизни.
– Данте Тревани, – прошептала Елизавета. – Я помню его с тех пор, когда была совсем маленькой девочкой.
– Да, ваше величество. – Ди почувствовал, как виновато прозвучал его голос, и это сразу же привлекло внимание Елизаветы.
– Значит, вам об этом что-то известно.
– Вы обещали выйти замуж только за него и ни за кого другого.
– Как вы могли это узнать… Вы что, прятали от меня это письмо?
– Нет, ваше величество. Я подозреваю… я подозреваю, что оно пришло через зеркало.
Она вовсе не казалась удивленной этим объяснением:
– Скажите мне только одно, Ди, это правда? Он где-то живет и намеревается вернуться ко мне?
– Да, ваше величество.
Чисто по-женски обольстительная улыбка, совсем не свойственная Елизавете Тюдор, придала на миг какую-то особую красоту женщине, которая отнюдь не была красавицей.
– Прошло почти тридцать лет с того дня, как он видел меня в последний раз, и по-прежнему тоскует по мне, а, Ди? Красивый был, дьявол.
Ди молился о том, чтобы Бог наделил его ловкостью какого-нибудь из ее раболепных придворных:
– Мне он показался скучным и расчетливым. Не из тех, кто был бы способен оценить добродетель и ум такой блистательной женщины, как вы.
Глаза Елизаветы сузились от удовольствия, как у кошки, которую погладили по спине.
– Вы ведь помните, ваше величество, что он незаконнорожденный сын Карла V, то есть родной брат Филиппа, женатого на вашей сестре.
Елизавета содрогнулась от отвращения и с негодованием воскликнула:
– Я отказала Филиппу от дома. Все думают потому, что он женился на моей сестре, а не на мне. Сказать правду, я не могу принимать человека, чей отец отказался от ответственности, возлагаемой на него короной.
Карл V, предрасположенный к болезням и пораженный меланхолией, отрекся от испанского, голландского и итальянского трона в пользу Филиппа в тысяча пятьсот пятьдесят пятом году, после чего ушел в монастырь. Поговаривали, что его благочестивая натура стремится к отшельническому, монашескому служению Богу. Другие, посвященные в мысли этого великого человека, втайне перешептывались о том, что Карл никогда не оправится от горя, вызванного необъяснимым бегством Данте Тре-вани, его любимого сына. Шпионы Ди донесли ему, будто один дипломат Карла заявил, что император «постоянно погружен в размышления и часто так горько плачет, и притом такими обильными слезами, что становится похожим на ребенка».
Карл никогда не снисходил до объяснения своей меланхолии, однако и не решался вступать в споры с самыми могущественными людьми мира о положении своего незаконнорожденного сына.
Таким образом, учитывая, что Карл оставался в выборной должности императора Священной Римской империи и продолжал вмешиваться в государственные дела через многочисленные письма Филиппу, можно было думать, что не утрата интереса к правлению привела его к отречению.
Ди предпочитал ни с кем не обсуждать эту щекотливую тему. Его гораздо больше устраивало отношение Елизаветы к Карлу. Теперь, рассуждал он, пришла пора устранить, руками Елизаветы, разумеется, раз и навсегда угрозу в лице Данте Тревани – человека, проявляющего необычайную решительность и находчивость.
– Думаю, этот Тревани мог измениться. Его обуяло тщеславие. Он будет рассчитывать на видную роль в вашем правительстве. Но если мысль о браке с ним представляется вам приятной, я мог бы найти способ вернуть его из… – вкрадчиво начал астролог.
Чисто женский восторг Елизаветы испарился, когда она услышала, что Данте мог бы осмелиться вмешаться в ее абсолютную власть, которую она осуществляла как королева Англии.
– Не досаждайте мне разговорами об этом человеке. Меня совершенно не интересует, где он находится. И смотрите за тем, чтобы он держался от меня подальше.
Елизавета была склонна к жестокости и имела привычку высказываться так неопределенно, что бывало трудно понять ее истинные намерения. Ди прекрасно понял свою королеву, но ему необходимо было заручиться королевской поддержкой, прежде чем действовать.
– Предположим, миледи, что я не способен предотвратить его возвращение.
– О! – Она помолчала в раздумье. – Тогда не останется другого выбора.
Ди снова склонил голову в знак своей преданности, теперь уверенный в том, что на него рассчитывают.
– И мне придется выйти замуж за этого приблуд-ка, – обронила Елизавета.
Письмо выпало из разом обессилевших пальцев Ди. Он пошатнулся и, наверное, последовал бы примеру упавшей в обморок леди Изабел Кромптон, если бы королева снова не обратилась к нему:
– Я дала слово. А эта записка сослужила свою службу. Более благоприятный момент для получения этого письма трудно себе представить, Ди. Я могу использовать высказанное в нем намерение подтвердить нашу помолвку для умиротворения парламента. Возможно, в конце концов ваше адское зеркало меня не подведет.
Ярости ее как не бывало. Доктор Ди мог торжествовать. Его положение при дворе было спасено. Она хотела использовать Тревани в точности так, как Ди предсказывал столько лет назад.
– Позовите Сесила. И сопровождайте нас в парламент. Я произнесу прекрасную речь, а потом вы останетесь, чтобы объяснить всем собравшимся там идиотам, что у меня связаны руки и я не могу вступить в брак, пока жив этот Тревани. Но имени его не называйте, Ди. Скажите, что я озабочена столь долгим его отсутствием, но сообщу им обо всем, как только соберусь с мыслями.
Она задержалась на ступеньке кареты. Движением подбородка сначала указала на колючее диковинное растение, а потом на письмо Тревани:
– Да, и пожалуйста, Ди, отдайте эту дрянь моей камеристке. Я займусь ею позднее.
Действительно, королевская речь в парламенте была превосходной. Елизавета стояла, опустив голову, всем своим видом зависимой женщины выражая стремление с готовностью подчиниться этому собранию самых могущественных людей. В свою очередь, они делали все возможное для того, чтобы и овцы были целы, и волки сыты, заботясь о благе королевства, не забывая о благе собственном. Она прислушивалась к их доводам в пользу брака и терпеливо выслушивала объяснения о том, что ее отказ родить наследника английского трона создаст угрозу мирному престолонаследию в этой стране. Под конец дебатов она снова встала и заговорила так тихо, что все были вынуждены соблюдать полную тишину, чтобы слышать ее слова.
– Я повторяю еще раз: я вступлю в брак, как только смогу… если Бог не возьмет к себе того, за кого я намерена выйти замуж… – Она помолчала с видом женщины, приподнявшей завесу над величайшей тайной. – Или меня. – Ее лицо на мгновение озарила улыбка, словно она считала себя простой смертной. Потом она глубоко вздохнула и повернулась к Ди. Лицо ее стало настолько непроницаемым, что ни один из присутствующих мужчин не мог сомневаться в том, что она умолчала о большем, чем высказала, и что Джон Ди мог бы дать более пространное объяснение при условии, если от него этого потребуют. – Или же если не возникнет какое-нибудь другое значительное препятствие…
Преград было много, судя по сдержанной речи кроткой, слабой женщины, тщетно старавшейся справиться с волнением. Это была уловка, к которой она давно собиралась прибегнуть. Никто, кроме Ди, не сидел достаточно близко к ней, чтобы видеть, что ни одна слезинка не затуманила этих холодных серых глаз. А когда она поднесла к губам кружевной платочек, то сделала это не для того, чтобы унять слезы, но чтобы скрыть появившуюся на лице торжествующую улыбку победителя, ибо Елизавета Тюдор еще раз одержала победу.
Глава 13
Глориана так и не забрала свое белье с той полянки.
Она вспомнила об этом, когда фургон, переваливаясь с боку на бок, уже катился по равнине к ее ранчо. Она оставила на краю аризонскои пустыни свою непреклонность – о небо! – свою девственность… Что уж тут сокрушаться о сорочке и нижних юбках! Все в ней окаменело, и, судя по ее виду, можно было подумать, что она погрузилась в тяжелые мысли о том, чтобы воздвигнуть гранитный памятник на том месте, где она в последний раз чувствовала себя живым существом.
Она глубоко и прерывисто вздохнула и взялась за носовой платок, но чуткие уши Мод уже уловили ее всхлипывания.
– Что с тобой, дорогая?
– Так, ничего…
– Ничего! Можно подумать, что ты примеряешь эти красные, распухшие глаза и этот водопад, который называешь носом, к своему новому цирковому костюму.
– Я не плачу.
– Разумеется, не плачешь. Ты сейчас напоминаешь мне Келли Фергюсон и то, как она, подобно супоросой свинье, хлюпает и фыркает, оказавшись поблизости от клеток со львами.
Это сравнение отвлекло мысли Глори, и, хотя в нем было мало лестного для нее, на ее лице появилась невольная улыбка.
– Мод! Не смейся над Келли. Она не виновата. Бедняжка не может даже взять на руки кошку, так боится задохнуться от несуществующей грязи.
Мод подняла проницательные глаза на торцевую стенку фургона. За этой стенкой сидел Данте, управлявший Близзаром и Кристелью, тащившими фургон по коварной равнине.
– Что ж, сдается мне, твои мучения продлятся не слишком долго.
– Нет. Он… он скоро… а я… я… – заикалась Глори, но радость от того, что ей удалось справиться с потоком слез, тут же рассеялась, когда ими разразилась не она, а Мод.
– Это я во всем виновата! – Плечи Мод сотрясались от горьких рыданий. – Я годами твердила тебе о том, что ты слишком жестка по отношению к мужчинам, что ожидаешь от них слишком многого. Что тебе пора обратить на это внимание. Но ты никогда не прислушивалась к моим советам!
Свои печали показались Глори пустяком в сравнении с глубоким раскаянием Мод. Забота Глори о приятельнице перевешивала ее собственные страдания. Она усадила Мод на скамью и вложила ей в руки носовой платок, который та начала комкать вместо того, чтобы утереть слезы.
– Мне следовало… я должна была ожидать худшего, когда ты говорила мне об этих квакерах. Ты, дорогая, не так приспособлена к жизни, как я. И от тебя нельзя ожидать, чтобы ты много знала о квакерах.
– О квакерах? Они проповедуют братскую любовь, – заметила Глори, совершенно ошарашенная приверженностью Мод к этой религиозной секте.
– Да, это верно. – Мод шмыгнула носом и взглянула на Глори с горделивой улыбкой, как будто очень обрадовалась ее скудной осведомленности. – Но чем они действительно знамениты, так это своими психиатрическими больницами. Я сразу заподозрила неладное, когда появился Данте с его дурацким использованием окончаний в английском языке.
– Заподозрила – что? – прошептала Глори, сама не своя от страха.
– А то, что Данте – беглец из сумасшедшего дома. Все сходится, дорогая. Он, вероятно, находился в одном из таких квакерских заведений для душевнобольных и, наверное, украл одежду, что была на нем, у какой-нибудь бродячей труппы, остановившейся там, чтобы развлечь его безумных пациентов.
– То, что он был так странно одет и так смешно говорил, вовсе не значит, что он сумасшедший, – робко возразила Глори, чувствуя необходимость защитить Данте.
– О, это я понимаю. Но что ты скажешь о его намерениях путешествовать во времени с помощью твоего зеркала?
Глори плотно сжала губы. Ей нечего было ответить. Не признаваться же в том, что она поверила россказням Данте, так можно самой прослыть сумасшедшей.
Мод, казалось, не заметила ее молчания.
– Добавь ко всему этому его слова о том, что он сын какого-то императора да к тому же помолвлен с королевой Англии… Психи всегда думают, что они призваны управлять миром. Черт побери, Глори, мы и сами стали ненормальными, трясясь в нашем фургоне. А в эту ночь вы с ним… – Впервые на памяти Глори Мод залилась краской.
– Ты знаешь? – Глори не пыталась скрыть свое смятение. Перед рассветом она отмыла все следы безумной любви. А потом тщательно следила за собой, чтобы не выдать ни малейшего признака преследовавшего ее чувства неловкости, с каждым движением напоминавшего ей о том подарке, который она сделала Данте этой ночью. – Ты не… Уж не подсматривала ли ты за нами, а? – Она скорее умерла бы, если бы Мод оказалась свидетельницей ее падения.
– О, слава Богу, нет. Мне не нужно было видеть, чтобы знать, что произошло. – Она покачала головой и горько улыбнулась. – Держу пари, что ты сегодня еще не заглядывала в зеркало, не правда ли?
– Нет.
– Так посмотри сейчас.
Глори шагнула к туалетному столику. Зеркало лежало на нем стеклом вниз. Она поставила его, изо всех сил пытаясь стереть из памяти сверхъестественное исчезновение любовного послания Данте к Елизавете. И только потом взглянула на свое отражение.
В тот день она совсем не прикасалась к косметике, не красилась, но губы ее выглядели припухшими, и цвет их был таким ярким, какого ей никогда не удавалось достичь с помощью грима в цирке. Глори потерла пальцами глаза, сильно распухшие, как уже заметила Мод, а ярко-розовая кожа подбородка и нежной шеи сияла как маков цвет. Она коснулась пальцами шеи и затрепетала, вспоминая, как щекотали ее усы Данте и его такие приятно грубые щеки.
– Мужчины оставляют след на своих женщинах, – заметила Мод.
Он выжег на ней свое тавро. Глори прикоснулась к губам. Казалось, они все еще трепетали, и она понимала, что если оближет их, то почувствует вкус Данте. О да, он выжег на ней тавро, потому что этот бесстыдный след оживил в ней такой вихрь наслаждения, пронзивший ее с головы до пят, что ей пришлось закрыть глаза, чтобы устоять на месте. Когда Глори их открыла, она посмотрела прямо в зеркало, по-прежнему не вполне уверенная, что ей удалось полностью совладать со своими чувствами.
Ее глаза были совершенно холодными и серыми, а не зелеными, как обычно, и она могла бы поклясться, что на какую-то мимолетную секунду увидела на своей шее непонятный искусно сработанный плоеный кружевной воротник. Кружевной воротник? Боже правый, такие воротники носят клоуны, а не женщины. Она опустила веки, а когда осмелилась снова взглянуть на свое отражение, там все было по-прежнему. За исключением того, что розовая кожа на шее чуть побледнела – вероятно, это и вызвало нелепую иллюзию воротника из-за контраста розовой кожи с ее обычной бледностью.
Итак, клеймо Данте стало постепенно стираться. Скоро оно должно было совершенно исчезнуть, как и он сам. Глориана положила зеркало на место стеклом вниз.
– Если Данте действительно сумасшедший, это не имеет никакого значения, – заметила она.
– Ты хочешь сказать, что это не меняет твоих чувств к нему? – По тому, как повысила голос ее приятельница, Глори допускала, что Мод испугана. Но Глориана еще больше испугалась самой себя – настолько все в ней заполонило страстное желание Данте.
– Это не имеет значения, потому что он скоро нас оставит. Я всего лишь скромная циркачка, которая даже не может отдать ему зеркало, не подсчитав, во что это обойдется. Данте стремится к женщине, которая сделает его королем. – Глори изо всех сил старалась говорить невозмутимо.
Фургон резко накренился и остановился. Хотя еще позвякивала сбруя и повозка продолжала скрипеть, Близ-зар издал свой трубный звук. Издалека донеслось ответное ржание, и к тому времени, как щелкнул замок открываемой Глорианой двери фургона, окрестность огласилась топотом копыт приближающихся лошадей.
Вслед за Глори, глядя через ее плечо, высунулась из двери и Мод. Прямо к ним направлялась группа всадников – их было с полдюжины, а может быть, и больше.
– Что это значит? О Боже, вы не думаете, что это овцеводы, решившие отрезать нам головы?
Данте спрыгнул с облучка фургона. Глори упорно твердила себе, что ее совсем не взволновало появление Данте. Она старалась не замечать, как солнце играет в его бронзовой шевелюре, как при виде его Глориану бросило в дрожь. Взгляд Данте на мгновение задержался на ней, а потом он перевел его дальше. Его губы поджались, выражая неодобрение или что-то большее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36