Может быть, за это время мама окрепнет и тогда ты сможешь вернуться домой.
— Разве билет на автобус не будет дешевле? Я знаю, что оплата последних счетов из больницы забрала все ваши накопления.
— Я займу денег у Ботинок.
— Ты не можешь этого сделать.
— Почему это? Он мой муж.
Прошла, по крайней мере, минута, пока Ребекка смогла заговорить.
— Вы с Ботинками поженились?
— А что?
— Ты даже не сообщила мне об этом, чтобы я приехала на вашу свадьбу. — В голосе Ребекки звучала боль. Она почувствовала, что ее вычеркнули, выкинули из жизни семьи.
— Не припомню, чтобы ты прислала мне приглашение на свою свадьбу, — резко ответила сестра. — К тому же, если твои дела так плохи, ты бы и не смогла приехать сюда.
— Я могла бы, пока Эдисон не ушел.
— Сейчас это не имеет никакого значения. Мы должны сделать все, что в наших силах, для мамы.
Усилием воли Ребекка отставила в сторону свои проблемы и попыталась взглянуть на положение глазами Маргарет. Она произнесла:
— Мама всегда очень любила Ботинки.
— Да, он очень утешает ее, и меня, конечно. Я думаю. ей приятно осознавать, что после ее смерти мне будет на кого опереться.
— Маргарет!
— Я знаю! Я знаю, что ужасно думать о подобных вещах, тем более говорить о них, но нужно смотреть правде в глаза. Мы должны! О, Ребекка, мне так страшно!
Это последнее восклицание сестры еще долго звучало в ушах Ребекки, уже после того, как она повесила телефонную трубку. Это помогало ей понять, что Маргарет на самом деле беспокоится о матери, что она не злобная и не низкая. Ей было больно хоть на секунду подумать, что Эдисон не заблуждался насчет ее сестры.
Но все равно Ребекка была совершенно одна и более одинока, чем когда-либо в своей жизни. Город, казавшийся поначалу таким гостеприимным, город, в котором поначалу гак легко было жить, вдруг стал совершенно чужим. Ведь невозможно не воспринимать человеческую боль и человеческую смерть так легко!
Деньги, обещанные Маргарет, пришли. Их было не так много, но вполне достаточно, чтобы питаться макаронами и дешевой рыбой. К тому же она обнаружила один положительный момент в уходе Эдисона — она могла теперь делиться рыбой с кошкой. Животное пришло, мяуча, в то же утро, когда он уехал, как будто зная, что теперь оно в безопасности.
Целую неделю Ребекка была совершенно одна, вплоть до того вечера, когда услышала шаги на внешней лестнице. Внутри у нее все сжалось, она повернулась к входной двери. Та была открыта, а от лестницы комнату отделяла лишь стеклянная дверь. Она забыла закрыть замок на этом не очень надежном заграждении, а теперь слишком поздно.
Шаги приближались и, наконец, затихли. Показался мужской силуэт. Рука, сжатая в кулак, поднялась вверх.
Это был Дант Ромоли — он осторожно постучал костяшками пальцев по косяку. Ребекка с облегчением выдохнула и подошла к двери.
— Я пришел узнать, как поживает кошка, — сказал Дант. Его темные глаза скользнули по синяку на ее щеке и посмотрели в глубь комнаты.
— О, вы хотите забрать кошку, но я и не думала оставлять ее навсегда.
— Да нет, дело не в этом. Просто мне показалось, что ей стало здесь лучше в последнее время. И я не слышу, чтобы кто-либо ходил по комнате, кроме вас. Я хотел узнать… Все в порядке?
Ребекке стало теплее на душе.
— И да, и нет. Все в порядке со мной, если вы это имеете в виду.
— Это хорошо. — Голос его зазвучал спокойнее. — А как насчет вашего мужа? Я не мог не обратить внимания — то есть я не вижу его машину, когда уезжаю вечером или возвращаюсь утром.
— Он… он… он уехал.
— Путешествует?
— Он уехал навсегда… — Голос ее сорвался.
Он кивнул головой, как будто ничего иного и не ожидал. Потом спросил:
— Вы ели?
Она покачала головой. Она ела довольно поздно, если вообще ела. Да и аппетита большого у нее не было. В любом случае после еды ей ничего не оставалось делать, как идти спать.
— Видите ли, дорогая, я тут рассказал нашему повару в ресторане о том, как моя бабушка запекала лангустов. Он попробовал вчера рецепт и дал мне домой то, что осталось к закрытию ресторана. Там целая большая кастрюля. Хорошо, если кто-нибудь поможет мне их съесть.
— А разве вам не нужно идти на работу?
— Сегодня у меня выходной. Вы придете?
Он еще некоторое время убеждал ее, но в конце концов она согласилась. Разделываясь с запеченными лангустами, она все ему рассказала. Где-то в середине рассказа она вновь начала плакать. Она вся сжалась, когда он обнял ее, — но в объятии этом не было ничего, кроме сочувствия и человеческого тепла. Он что-то долго говорил ей, — она поняла, что говорил он по-французски, хотя не знала ни слова на этом языке. Неважно. Наконец она вновь села, вытерла глаза, высморкалась в последний раз и почувствовала себя значительно лучше.
Дант стал частенько захаживать к ней. Она шутила, что он подобрал ее, как подобрал бездомную кошку. Он только смеялся в ответ и говорил, что с ней веселее, чем с бездомной кошкой. Дант же нашел ей работу посудомойки. Он научил ее справляться с бесконечной горой фарфора и серебра, растущей у локтей, научил, как не обжечься кипящей водой, как ухаживать за руками, чтобы они не стали грубыми и распухшими.
Когда третью ночь подряд она счищала с тарелок остатки еды и соуса, борясь с приступами тошноты, именно Дант спросил, не беременна ли она. Он и заставил ее взглянуть правде в глаза.
Она уставилась на него, лицо ее побледнело, глаза стали темными от огорчения. Она прижала пальцы к губам:
— Дант, что мне теперь делать?
— Выходи за меня замуж, — сказал он.
Она любила его в тот момент, потому что свое предложение он сделал без тени сомнения или колебания.
— Спасибо, — сказала она, поднявшись на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, — но я не могу.
Он нахмурился:
— Почему?
— Это уже не твоя забота. Ты достаточно сделал для меня, пора мне и самой о себе позаботиться.
— А тебе не приходит в голову, что я могу это делать и для себя?
Она покачала головой:
— Ты хочешь владеть своим собственным рестораном, хочешь чего-то добиться в жизни. Тебе ни к чему жена с ребенком от другого мужчины.
— Дело, наверное, в том, что я кажун и работаю сторожем.
— Дело вовсе не в этом!
Она знала, что он очень болезненно относился к своему происхождению. Кажуны происходили из племени акадианцев, обитавших в Новой Шотландии. Оттуда их изгнали британцы во время войн с французами в середине восемнадцатого века. С тех пор они и жили по берегам рек в самой глуши Луизианы. Они были богобоязненны, но не пуритане. Их семьи многодетны, они любили потанцевать и выпить, любили азартные игры. Бог наградил их способностью быть довольными своей судьбой. Из-за этих своих черт характера некоторые полагали, что они совершенно равнодушны к тому, что называется успехом. Но это были люди гордые и чувствительные. Дант являл собой образец кажуна. Они не извинялись за тот образ жизни, который вели, и быстро вспыхивали, если кто-либо пытался вмешаться в их жизнь, не прощали и личных оскорблений. Данта не смущало, что он был сторожем, но его раздражало, когда кто-либо полагал, что это — единственное, на что он способен, и что он так и будет сторожем всю жизнь.
Они стояли посреди кухонной суматохи, вокруг раздавались крики, что-то дымилось, что-то парилось, в воздухе носились запахи готовящейся еды. Мимо прошел один из поваров и нахмурился. Дант взял одну тарелку и начал соскребать с нее остатки еды.
— Но, дорогая, я хотел бы заботиться о тебе.
— Ты обо мне постоянно заботишься. — Она подавила приступ тошноты, взяла тарелку и тоже стала соскребать с нее еду.
— Ты понимаешь, о чем я говорю.
— Да, я понимаю, и это очень мило с твоей стороны, — сказала она с робкой улыбкой. — Но мне просто нужно ехать домой. Мой дом — там, не здесь.
— Ты скучаешь по своему дому. — Он сказал это, как если бы изрек некую истину.
— Иногда он мне снится — мой дом, такой, каким он был до смерти Бет.
— Почему же ты тогда до сих пор здесь? Почему не уедешь?
— Я не могу. Что, если мама, узнав о моей беременности и о том, что я не замужем, очень сильно расстроится — так расстроится, что умрет?
Он повернулся и серьезно поглядел на нее.
— Мне кажется, дорогая, что ты боишься и того, что может случиться с матерью, и того, что скажет твоя сестра. Но еще ты боишься любви.
Он был прав. Какое-то короткое время она думала, что любит Эдисона и что он любит ее. Она ошибалась. То, что она чувствовала на самом деле, было не что иное, как смесь сострадания и первых порывов физического влечения. Что чувствовал Эдисон, кроме похоти, — она не знала. Теперь же все, чего ей хотелось, — так это оказаться в безопасности, дома, в своей семье и чтобы все стало по-прежнему. И уж чего она вовсе не хотела, так это, чтобы рядом оказался другой мужчина, которому надо готовить, стирать, надо объяснять, куда ты идешь и когда вернешься, который будет ложиться вместе с ней в постель и брать ее тело, как будто имеет на это право.
— Я даже не знаю, — сказал она наконец.
— Я мог бы тебя любить, ты же знаешь. — Дант смотрел на нее, ожидал ответа.
— Мог бы? — спросила она.
— Это было бы очень легко.
— Ты необычайный человек, Дант.
— К тому же и привлекательный. Кроме того, я люблю детей и стану отличным папой.
Она покачала головой, улыбаясь его энтузиазму.
— Не сомневаюсь в этом. Но лишь когда ты найдешь себе подходящую пару.
— Если бы ты захотела, то смогла бы стать мне подходящей парой.
— Но сохранили бы мы нашу дружбу?
На мгновение он отвел взгляд. Затем медленно вдохнул и выдохнул. Расправил плечи. Когда он вновь поглядел на Ребекку, лицо его было ясным.
— Хорошо, но что ты собираешься делать?
— Мне придется сперва поговорить с Маргарет, затем я буду точно знать.
Когда Ребекка вновь позвонила Маргарет, та пришла в ужас. Она повторяла лишь, что не может во все это поверить. Беременность стала наказанием Ребекке за ее поступок. Их мать тревожилась о Ребекке и спрашивала о ней. Поэтому Ребекка могла с ней поговорить, но ни под каким предлогом не упоминать о последней трагедии. Если же она расскажет о беременности матери, Маргарет снимает с себя всякую ответственность за последствия.
Когда наконец она услышала в телефонной трубке голос матери, ее охватила искренняя радость. Она сказала матери, что все отлично. У Эдисона все отлично, Новый Орлеан — отличный город, все отлично. В награду она услышала облегчение в материнской интонации.
— Бекки, я так волновалась о тебе, — сказала мать, обращаясь к ней так, как называла ее в детстве. Голос ее был мягким и теплым, и слегка грустным. — Маргарет ничего толком не смогла мне рассказать о тебе, когда я спросила ее, и не знала, как до тебя добраться. Ты хорошо проводишь время?
Хорошо ли она проводит время?
— О, да, мамочка. Правда… все в конце концов приедается.
— Я понимаю, но ты не должна о нас забывать.
— Нет, нет, мамочка.
— Ну ладно, пойду, а то я немного устала. Мне пора вздремнуть. Ты помнишь, что я тебе говорила о том, как вести себя? Ты ведь теперь окружена богатыми людьми.
Ребекка постаралась вспомнить, хотя единственное, на чем она могла сосредоточиться, был слабый голос матери:
— Я не…
— Если уж ты не можешь быть леди, хотя бы веди себя как леди. Об этом говорила мне моя мать, и ее совет не раз помогал мне в жизни. Будь осторожна, Бекки, и звони почаще.
— Да, мамочка.
Когда она вновь услышала Маргарет, голос ее звучал возбужденно:
— Мне в голову пришла мысль. Я знаю, что нам делать. Уверена, это сработает.
И самое интересное, что на самом деле сработало.
Маргарет послала Ребекке еще денег, чтобы та сходила к хорошему гинекологу и он бы установил, каков срок беременности. Когда же Ребекка смогла с точностью сказать, что она на третьем месяце, Маргарет объявила, что она беременна, надела платье для беременных женщин и начала собирать приданое для будущего младенца. Когда же Ребекка ходила на сносях, Маргарет неожиданно объявила, что возникли некоторые осложнения, требующие консультации у специалистов в Новом Орлеане. Там она и оставалась до родов сестры.
Она не посещала никаких специалистов, несмотря на подробный рассказ об этом соседям. Не было никаких осложнений, как не было и самой беременности. Она просто находилась рядом с Ребеккой и ждала.
Ожидание ее, однако, не продлилось и месяца. Может быть, Ребекка ошиблась в расчетах, может быть, сыграли роль ее маленький рост и волнения оттого, что Маргарет находилась рядом. Ребекка ощутила схватки уже через неделю после приезда сестры.
Сначала Маргарет не могла поверить, что роды начались и что Ребекка на самом деле понимает, что с ней происходит. Когда же она убедилась в правоте сестры, то начала бегать по комнате в ночной сорочке и заламывать руки. С ней чуть не началась истерика. Она все пыталась найти несуществующий телефон. Ребекке пришлось четырежды повторить ей, что звонить нужно из бакалейного магазина, чтобы она оделась и шла туда. Маргарет заартачилась, потому что была глубокая ночь и шел холодный дождь.
Схватки становились все чаще. Ребекка сумела одеться, но едва могла говорить. Что-то было не так. Она читала много книг о детях, которые ей принес Дант из библиотеки, и не думала, что все будет происходить так неистово и так быстро. Когда отошли воды и ее охватила дикая боль, она лишь выдохнула:
— Дант, позови Данта.
— Зачем он тебе?
Маргарет Дант не нравился. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Возможно, потому, что Дант был авторитетом для Ребекки во всех делах и не скрывал, что видит в Маргарет лишь причину ненужных хлопот, что она лишь вмешивается в чужие дела.
— Он мне нужен.
— Но он же не имеет к этому никакого отношения. Или имеет?
Ребекку охватила ярость. Ее тело было раздуто, ее раздирала боль, туфли ее были полны теплой, окрашенной кровью воды. Она взглянула на сестру и заорала:
— Приведи Данта!
Маргарет сразу замолчала и ринулась в дождливую темень. Через минуту она уже стучала в его дверь.
Дант и принял ребенка Ребекки. Младенец, девочка, плакал, морща красное личико, как будто бы злясь на весь мир Крики ее были очень громкими, несмотря на то, что родился ребенок преждевременно. Дант передал младенца Маргарет, а сам занялся Ребеккой. Сестра выкупала ребенка с неловкой нежностью, одела его и завернула в одеяло, затем внесла младенца в комнату, где Ребекка уже сидела на постели в ночной сорочке.
Ребекка легла, держа младенца на сгибе локтя, волосы ее переливались под электрическим светом, разметавшись по подушке. Она тронула нежную кожу на личике девочки, взяла в свою руку ручонку малышки, восхищенная ее длинными пальчиками. Она ощутила, как быстро бьется сердечко в маленьком и теплом тельце. Сияющими глазами она смотрела на Данта, который сел рядом с ней на постель. Его густые кудри спутались, под глазами залегли тени, на рубашке с короткими рукавами видны были следы крови — ее крови. Тем не менее, лицо его выражало удовлетворение и светилось от возбуждения и волнения.
Улыбка невиданной красоты появилась на губах Ребекки, она протянула ему левую руку.
— Спасибо, — сказала она просто.
Он смотрел на нее, и в глазах его заблестели слезы. Голосом, хриплым от благоговения, он сказал:
— Дорогая, ты похожа на мадонну…
Маргарет, стоявшая в ногах постели, кашлянула.
— Как мило вы это сказали, Дант. Я не понимаю, как вы сумели все сделать, но я вам очень признательна…
Он ответил ей, не отрывая глаз от Ребекки:
— Нет ничего удивительного. Просто я частенько помогал своему дедушке, у которого был кусочек земли у реки. Он показал мне, что надо делать, когда корова телится.
— О! — воскликнула Маргарет. — Неужели это одно и то же?
Дант лишь пожал плечами, как бы говоря, что ее замечание недостойно ответа.
Маргарет продолжила:
— В любом случае хорошо, что нам не нужно теперь ехать в госпиталь.
— Что вы говорите? — Дант отпустил руку Ребекки и, медленно поднявшись, повернулся к Маргарет. — Необходимо тотчас же вызвать «скорую помощь». И вашу сестру, и ребенка должен осмотреть врач. Я не доктор. Что, если что-то не так?
— По-моему, оба выглядят чудесно.
— Но этого-то вы знать не можете!
— Если мы не обратимся в больницу, нам не придется регистрировать рождение ребенка здесь, в Новом Орлеане. Позже я все устрою с маминым врачом. Он все сделает для нас, когда я ему объясню ситуацию. Так как ребенок будет моим, я все устрою лучшим образом.
— Вашим? — сказал он медленно. — Вы собираетесь забрать ребенка у Ребекки?
Лицо Маргарет побагровело от ярости. Она положила руки на свои пышные бедра:
— Я не забираю у нее ребенка. Она отдает его мне.
Дант повернулся к Ребекке:
— Это правда?
Ребекка сглотнула ком, вставший у нее в горле.
— Это лучшее, что можно сделать. Разве ты не видишь?
— Нет. — Его слово упало как камень. Интонация была непререкаемая.
— У ребенка будет двое родителей вместо одного и много любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Разве билет на автобус не будет дешевле? Я знаю, что оплата последних счетов из больницы забрала все ваши накопления.
— Я займу денег у Ботинок.
— Ты не можешь этого сделать.
— Почему это? Он мой муж.
Прошла, по крайней мере, минута, пока Ребекка смогла заговорить.
— Вы с Ботинками поженились?
— А что?
— Ты даже не сообщила мне об этом, чтобы я приехала на вашу свадьбу. — В голосе Ребекки звучала боль. Она почувствовала, что ее вычеркнули, выкинули из жизни семьи.
— Не припомню, чтобы ты прислала мне приглашение на свою свадьбу, — резко ответила сестра. — К тому же, если твои дела так плохи, ты бы и не смогла приехать сюда.
— Я могла бы, пока Эдисон не ушел.
— Сейчас это не имеет никакого значения. Мы должны сделать все, что в наших силах, для мамы.
Усилием воли Ребекка отставила в сторону свои проблемы и попыталась взглянуть на положение глазами Маргарет. Она произнесла:
— Мама всегда очень любила Ботинки.
— Да, он очень утешает ее, и меня, конечно. Я думаю. ей приятно осознавать, что после ее смерти мне будет на кого опереться.
— Маргарет!
— Я знаю! Я знаю, что ужасно думать о подобных вещах, тем более говорить о них, но нужно смотреть правде в глаза. Мы должны! О, Ребекка, мне так страшно!
Это последнее восклицание сестры еще долго звучало в ушах Ребекки, уже после того, как она повесила телефонную трубку. Это помогало ей понять, что Маргарет на самом деле беспокоится о матери, что она не злобная и не низкая. Ей было больно хоть на секунду подумать, что Эдисон не заблуждался насчет ее сестры.
Но все равно Ребекка была совершенно одна и более одинока, чем когда-либо в своей жизни. Город, казавшийся поначалу таким гостеприимным, город, в котором поначалу гак легко было жить, вдруг стал совершенно чужим. Ведь невозможно не воспринимать человеческую боль и человеческую смерть так легко!
Деньги, обещанные Маргарет, пришли. Их было не так много, но вполне достаточно, чтобы питаться макаронами и дешевой рыбой. К тому же она обнаружила один положительный момент в уходе Эдисона — она могла теперь делиться рыбой с кошкой. Животное пришло, мяуча, в то же утро, когда он уехал, как будто зная, что теперь оно в безопасности.
Целую неделю Ребекка была совершенно одна, вплоть до того вечера, когда услышала шаги на внешней лестнице. Внутри у нее все сжалось, она повернулась к входной двери. Та была открыта, а от лестницы комнату отделяла лишь стеклянная дверь. Она забыла закрыть замок на этом не очень надежном заграждении, а теперь слишком поздно.
Шаги приближались и, наконец, затихли. Показался мужской силуэт. Рука, сжатая в кулак, поднялась вверх.
Это был Дант Ромоли — он осторожно постучал костяшками пальцев по косяку. Ребекка с облегчением выдохнула и подошла к двери.
— Я пришел узнать, как поживает кошка, — сказал Дант. Его темные глаза скользнули по синяку на ее щеке и посмотрели в глубь комнаты.
— О, вы хотите забрать кошку, но я и не думала оставлять ее навсегда.
— Да нет, дело не в этом. Просто мне показалось, что ей стало здесь лучше в последнее время. И я не слышу, чтобы кто-либо ходил по комнате, кроме вас. Я хотел узнать… Все в порядке?
Ребекке стало теплее на душе.
— И да, и нет. Все в порядке со мной, если вы это имеете в виду.
— Это хорошо. — Голос его зазвучал спокойнее. — А как насчет вашего мужа? Я не мог не обратить внимания — то есть я не вижу его машину, когда уезжаю вечером или возвращаюсь утром.
— Он… он… он уехал.
— Путешествует?
— Он уехал навсегда… — Голос ее сорвался.
Он кивнул головой, как будто ничего иного и не ожидал. Потом спросил:
— Вы ели?
Она покачала головой. Она ела довольно поздно, если вообще ела. Да и аппетита большого у нее не было. В любом случае после еды ей ничего не оставалось делать, как идти спать.
— Видите ли, дорогая, я тут рассказал нашему повару в ресторане о том, как моя бабушка запекала лангустов. Он попробовал вчера рецепт и дал мне домой то, что осталось к закрытию ресторана. Там целая большая кастрюля. Хорошо, если кто-нибудь поможет мне их съесть.
— А разве вам не нужно идти на работу?
— Сегодня у меня выходной. Вы придете?
Он еще некоторое время убеждал ее, но в конце концов она согласилась. Разделываясь с запеченными лангустами, она все ему рассказала. Где-то в середине рассказа она вновь начала плакать. Она вся сжалась, когда он обнял ее, — но в объятии этом не было ничего, кроме сочувствия и человеческого тепла. Он что-то долго говорил ей, — она поняла, что говорил он по-французски, хотя не знала ни слова на этом языке. Неважно. Наконец она вновь села, вытерла глаза, высморкалась в последний раз и почувствовала себя значительно лучше.
Дант стал частенько захаживать к ней. Она шутила, что он подобрал ее, как подобрал бездомную кошку. Он только смеялся в ответ и говорил, что с ней веселее, чем с бездомной кошкой. Дант же нашел ей работу посудомойки. Он научил ее справляться с бесконечной горой фарфора и серебра, растущей у локтей, научил, как не обжечься кипящей водой, как ухаживать за руками, чтобы они не стали грубыми и распухшими.
Когда третью ночь подряд она счищала с тарелок остатки еды и соуса, борясь с приступами тошноты, именно Дант спросил, не беременна ли она. Он и заставил ее взглянуть правде в глаза.
Она уставилась на него, лицо ее побледнело, глаза стали темными от огорчения. Она прижала пальцы к губам:
— Дант, что мне теперь делать?
— Выходи за меня замуж, — сказал он.
Она любила его в тот момент, потому что свое предложение он сделал без тени сомнения или колебания.
— Спасибо, — сказала она, поднявшись на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, — но я не могу.
Он нахмурился:
— Почему?
— Это уже не твоя забота. Ты достаточно сделал для меня, пора мне и самой о себе позаботиться.
— А тебе не приходит в голову, что я могу это делать и для себя?
Она покачала головой:
— Ты хочешь владеть своим собственным рестораном, хочешь чего-то добиться в жизни. Тебе ни к чему жена с ребенком от другого мужчины.
— Дело, наверное, в том, что я кажун и работаю сторожем.
— Дело вовсе не в этом!
Она знала, что он очень болезненно относился к своему происхождению. Кажуны происходили из племени акадианцев, обитавших в Новой Шотландии. Оттуда их изгнали британцы во время войн с французами в середине восемнадцатого века. С тех пор они и жили по берегам рек в самой глуши Луизианы. Они были богобоязненны, но не пуритане. Их семьи многодетны, они любили потанцевать и выпить, любили азартные игры. Бог наградил их способностью быть довольными своей судьбой. Из-за этих своих черт характера некоторые полагали, что они совершенно равнодушны к тому, что называется успехом. Но это были люди гордые и чувствительные. Дант являл собой образец кажуна. Они не извинялись за тот образ жизни, который вели, и быстро вспыхивали, если кто-либо пытался вмешаться в их жизнь, не прощали и личных оскорблений. Данта не смущало, что он был сторожем, но его раздражало, когда кто-либо полагал, что это — единственное, на что он способен, и что он так и будет сторожем всю жизнь.
Они стояли посреди кухонной суматохи, вокруг раздавались крики, что-то дымилось, что-то парилось, в воздухе носились запахи готовящейся еды. Мимо прошел один из поваров и нахмурился. Дант взял одну тарелку и начал соскребать с нее остатки еды.
— Но, дорогая, я хотел бы заботиться о тебе.
— Ты обо мне постоянно заботишься. — Она подавила приступ тошноты, взяла тарелку и тоже стала соскребать с нее еду.
— Ты понимаешь, о чем я говорю.
— Да, я понимаю, и это очень мило с твоей стороны, — сказала она с робкой улыбкой. — Но мне просто нужно ехать домой. Мой дом — там, не здесь.
— Ты скучаешь по своему дому. — Он сказал это, как если бы изрек некую истину.
— Иногда он мне снится — мой дом, такой, каким он был до смерти Бет.
— Почему же ты тогда до сих пор здесь? Почему не уедешь?
— Я не могу. Что, если мама, узнав о моей беременности и о том, что я не замужем, очень сильно расстроится — так расстроится, что умрет?
Он повернулся и серьезно поглядел на нее.
— Мне кажется, дорогая, что ты боишься и того, что может случиться с матерью, и того, что скажет твоя сестра. Но еще ты боишься любви.
Он был прав. Какое-то короткое время она думала, что любит Эдисона и что он любит ее. Она ошибалась. То, что она чувствовала на самом деле, было не что иное, как смесь сострадания и первых порывов физического влечения. Что чувствовал Эдисон, кроме похоти, — она не знала. Теперь же все, чего ей хотелось, — так это оказаться в безопасности, дома, в своей семье и чтобы все стало по-прежнему. И уж чего она вовсе не хотела, так это, чтобы рядом оказался другой мужчина, которому надо готовить, стирать, надо объяснять, куда ты идешь и когда вернешься, который будет ложиться вместе с ней в постель и брать ее тело, как будто имеет на это право.
— Я даже не знаю, — сказал она наконец.
— Я мог бы тебя любить, ты же знаешь. — Дант смотрел на нее, ожидал ответа.
— Мог бы? — спросила она.
— Это было бы очень легко.
— Ты необычайный человек, Дант.
— К тому же и привлекательный. Кроме того, я люблю детей и стану отличным папой.
Она покачала головой, улыбаясь его энтузиазму.
— Не сомневаюсь в этом. Но лишь когда ты найдешь себе подходящую пару.
— Если бы ты захотела, то смогла бы стать мне подходящей парой.
— Но сохранили бы мы нашу дружбу?
На мгновение он отвел взгляд. Затем медленно вдохнул и выдохнул. Расправил плечи. Когда он вновь поглядел на Ребекку, лицо его было ясным.
— Хорошо, но что ты собираешься делать?
— Мне придется сперва поговорить с Маргарет, затем я буду точно знать.
Когда Ребекка вновь позвонила Маргарет, та пришла в ужас. Она повторяла лишь, что не может во все это поверить. Беременность стала наказанием Ребекке за ее поступок. Их мать тревожилась о Ребекке и спрашивала о ней. Поэтому Ребекка могла с ней поговорить, но ни под каким предлогом не упоминать о последней трагедии. Если же она расскажет о беременности матери, Маргарет снимает с себя всякую ответственность за последствия.
Когда наконец она услышала в телефонной трубке голос матери, ее охватила искренняя радость. Она сказала матери, что все отлично. У Эдисона все отлично, Новый Орлеан — отличный город, все отлично. В награду она услышала облегчение в материнской интонации.
— Бекки, я так волновалась о тебе, — сказала мать, обращаясь к ней так, как называла ее в детстве. Голос ее был мягким и теплым, и слегка грустным. — Маргарет ничего толком не смогла мне рассказать о тебе, когда я спросила ее, и не знала, как до тебя добраться. Ты хорошо проводишь время?
Хорошо ли она проводит время?
— О, да, мамочка. Правда… все в конце концов приедается.
— Я понимаю, но ты не должна о нас забывать.
— Нет, нет, мамочка.
— Ну ладно, пойду, а то я немного устала. Мне пора вздремнуть. Ты помнишь, что я тебе говорила о том, как вести себя? Ты ведь теперь окружена богатыми людьми.
Ребекка постаралась вспомнить, хотя единственное, на чем она могла сосредоточиться, был слабый голос матери:
— Я не…
— Если уж ты не можешь быть леди, хотя бы веди себя как леди. Об этом говорила мне моя мать, и ее совет не раз помогал мне в жизни. Будь осторожна, Бекки, и звони почаще.
— Да, мамочка.
Когда она вновь услышала Маргарет, голос ее звучал возбужденно:
— Мне в голову пришла мысль. Я знаю, что нам делать. Уверена, это сработает.
И самое интересное, что на самом деле сработало.
Маргарет послала Ребекке еще денег, чтобы та сходила к хорошему гинекологу и он бы установил, каков срок беременности. Когда же Ребекка смогла с точностью сказать, что она на третьем месяце, Маргарет объявила, что она беременна, надела платье для беременных женщин и начала собирать приданое для будущего младенца. Когда же Ребекка ходила на сносях, Маргарет неожиданно объявила, что возникли некоторые осложнения, требующие консультации у специалистов в Новом Орлеане. Там она и оставалась до родов сестры.
Она не посещала никаких специалистов, несмотря на подробный рассказ об этом соседям. Не было никаких осложнений, как не было и самой беременности. Она просто находилась рядом с Ребеккой и ждала.
Ожидание ее, однако, не продлилось и месяца. Может быть, Ребекка ошиблась в расчетах, может быть, сыграли роль ее маленький рост и волнения оттого, что Маргарет находилась рядом. Ребекка ощутила схватки уже через неделю после приезда сестры.
Сначала Маргарет не могла поверить, что роды начались и что Ребекка на самом деле понимает, что с ней происходит. Когда же она убедилась в правоте сестры, то начала бегать по комнате в ночной сорочке и заламывать руки. С ней чуть не началась истерика. Она все пыталась найти несуществующий телефон. Ребекке пришлось четырежды повторить ей, что звонить нужно из бакалейного магазина, чтобы она оделась и шла туда. Маргарет заартачилась, потому что была глубокая ночь и шел холодный дождь.
Схватки становились все чаще. Ребекка сумела одеться, но едва могла говорить. Что-то было не так. Она читала много книг о детях, которые ей принес Дант из библиотеки, и не думала, что все будет происходить так неистово и так быстро. Когда отошли воды и ее охватила дикая боль, она лишь выдохнула:
— Дант, позови Данта.
— Зачем он тебе?
Маргарет Дант не нравился. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Возможно, потому, что Дант был авторитетом для Ребекки во всех делах и не скрывал, что видит в Маргарет лишь причину ненужных хлопот, что она лишь вмешивается в чужие дела.
— Он мне нужен.
— Но он же не имеет к этому никакого отношения. Или имеет?
Ребекку охватила ярость. Ее тело было раздуто, ее раздирала боль, туфли ее были полны теплой, окрашенной кровью воды. Она взглянула на сестру и заорала:
— Приведи Данта!
Маргарет сразу замолчала и ринулась в дождливую темень. Через минуту она уже стучала в его дверь.
Дант и принял ребенка Ребекки. Младенец, девочка, плакал, морща красное личико, как будто бы злясь на весь мир Крики ее были очень громкими, несмотря на то, что родился ребенок преждевременно. Дант передал младенца Маргарет, а сам занялся Ребеккой. Сестра выкупала ребенка с неловкой нежностью, одела его и завернула в одеяло, затем внесла младенца в комнату, где Ребекка уже сидела на постели в ночной сорочке.
Ребекка легла, держа младенца на сгибе локтя, волосы ее переливались под электрическим светом, разметавшись по подушке. Она тронула нежную кожу на личике девочки, взяла в свою руку ручонку малышки, восхищенная ее длинными пальчиками. Она ощутила, как быстро бьется сердечко в маленьком и теплом тельце. Сияющими глазами она смотрела на Данта, который сел рядом с ней на постель. Его густые кудри спутались, под глазами залегли тени, на рубашке с короткими рукавами видны были следы крови — ее крови. Тем не менее, лицо его выражало удовлетворение и светилось от возбуждения и волнения.
Улыбка невиданной красоты появилась на губах Ребекки, она протянула ему левую руку.
— Спасибо, — сказала она просто.
Он смотрел на нее, и в глазах его заблестели слезы. Голосом, хриплым от благоговения, он сказал:
— Дорогая, ты похожа на мадонну…
Маргарет, стоявшая в ногах постели, кашлянула.
— Как мило вы это сказали, Дант. Я не понимаю, как вы сумели все сделать, но я вам очень признательна…
Он ответил ей, не отрывая глаз от Ребекки:
— Нет ничего удивительного. Просто я частенько помогал своему дедушке, у которого был кусочек земли у реки. Он показал мне, что надо делать, когда корова телится.
— О! — воскликнула Маргарет. — Неужели это одно и то же?
Дант лишь пожал плечами, как бы говоря, что ее замечание недостойно ответа.
Маргарет продолжила:
— В любом случае хорошо, что нам не нужно теперь ехать в госпиталь.
— Что вы говорите? — Дант отпустил руку Ребекки и, медленно поднявшись, повернулся к Маргарет. — Необходимо тотчас же вызвать «скорую помощь». И вашу сестру, и ребенка должен осмотреть врач. Я не доктор. Что, если что-то не так?
— По-моему, оба выглядят чудесно.
— Но этого-то вы знать не можете!
— Если мы не обратимся в больницу, нам не придется регистрировать рождение ребенка здесь, в Новом Орлеане. Позже я все устрою с маминым врачом. Он все сделает для нас, когда я ему объясню ситуацию. Так как ребенок будет моим, я все устрою лучшим образом.
— Вашим? — сказал он медленно. — Вы собираетесь забрать ребенка у Ребекки?
Лицо Маргарет побагровело от ярости. Она положила руки на свои пышные бедра:
— Я не забираю у нее ребенка. Она отдает его мне.
Дант повернулся к Ребекке:
— Это правда?
Ребекка сглотнула ком, вставший у нее в горле.
— Это лучшее, что можно сделать. Разве ты не видишь?
— Нет. — Его слово упало как камень. Интонация была непререкаемая.
— У ребенка будет двое родителей вместо одного и много любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45