От неожиданности Кэтрин чуть не уронила чашку. Дельфия, выкладывающая для нее бархатное платье цвета болотного мха, в испуге обернулась. Она посмотрела в сторону туалетной комнаты и обменялась взглядом с Кэтрин.
— Ну, дорогая, как ты сегодня? — спросил Жиль.
Это уже начинало надоедать — озабоченность всех и каждого ее состоянием, словно близость с Рованом могла иметь неблагоприятные последствия. Однако она ответила ему бодрой улыбкой. Он кивнул, скривив губы: «Я ожидал, что Рован еще здесь, с тобой».
— Я здесь, — ответил Рован, выглядывая из соседней комнаты с чашкой в руке. Взлохмаченные волосы, щетина на лице, полузастегнутый халат и не слишком приветливый голос.
— А, вот и вы! — Жиль обернулся.
— Вы хотели со мной поговорить?
Кэтрин отметила агрессивный тон, которым был задан вопрос. Его, естественно, покоробил неуместный визит и нахальные расспросы. Жиль понял его раздражение и нахмурился.
— Я просто хотел узнать, не нужно ли вам что-то приготовить для скачек? Но я думаю, ваша лошадь в прекрасном состоянии, так как ваш слуга Омар оставался с ней на ночь.
Рован дал понять, что ему ничего не нужно. Отвечая, он направился к кровати, небрежно поднялся и уселся на краю. Он грациозно, словно ягуар на отдыхе, устроился рядом с Кэтрин. Улыбка, которой он ее одарил, излучала в равной степени интимное очарование и невероятную признательность. Его черный парчовый халат был распахнут, открывая широкую мускулистую грудь с темными вьющимися волосами, спускавшимися к твердому и плоскому животу. Он протянул руку, чтобы взять ее пеньюар, висевший на спинке кровати, и, протягивая его Кэтрин, так посмотрел туда, где заканчивался вырез ночной рубашки, что она залилась краской.
— Хорошо, хорошо, — сказал Жиль. — Я увижу вас за завтраком?
Рован подарил Кэтрин еще одну улыбку.
— Думаю, что позавтракаю в постели, а то Омар был так занят предстоящими скачками, что только сейчас начал наполнять ванну.
— Ладно, — сказал Жиль, поглядев в сторону туалетной комнаты, откуда на самом деле слышалось журчание воды. — Тогда до встречи.
Дельфия пошла закрывать за Жилем дверь, захлопнув ее со страшной силой. Усмехнувшись, она повернулась к Кэтрин.
— Я думаю, этот номер у вас не пройдет.
— Может, ты и права, — рассеянно ответила Кэтрин. Посмотрев на Рована, она предложила: — Может, стоит закрыть дверь в комнату Жиля?
— А вы раньше этого не делали?
— Не было нужды.
Рован, нахмурившись, покачал головой.
— Тогда это только вызовет его подозрения.
Кэтрин сжала губы, но не ответила.
— Ну, и что же вы собираетесь делать? — подперев бедра руками, спросила Дельфия.
— Полагаю, остается только одно, — медленно произнесла Кэтрин.
— Джентльмен и я поменяемся местами? — Дельфия метнула взгляд на Рована, но не улыбнулась.
Кэтрин холодно посмотрела на служанку. Той давно уже казалось, что образ жизни, какой ведет ее хозяйка, слишком уж ограничен.
— Не подсказывай, пожалуйста, как себя вести.
— Вы знаете, она права, — спокойно, но как-то задумчиво сказал Рован.
— Да, — вздохнув, сказала Кэтрин, — я знаю.
Глава 7
Жиль, когда Кэтрин подошла к нему на поле для скачек, держался с ней холодно. Рот его был крепко сжат, бледное лицо — одутловато, и он так сжал ее локоть, когда вел к трибуне, что там обязательно должен был появиться синяк. Она могла предположить, что он ревнует, если бы в этом был хоть какой-то смысл.
Арена была преобразована в трэк для скачек очень просто: известью проложили широкие полосы. По британской традиции скачки обычно проводились по торфяному покрытию, а не по грунту, а трэк имел V-образную форму с возвышенностями и впадинами. Возвышенность для большей сложности была ближе к финишу, только лишь старт и финиш имели ровную поверхность и находились как раз перед трибуной. Скачки включали несколько номеров: от заезда на короткую дистанцию в четверть мили и полного пробега в полторы мили до трехмильного заезда, который дважды обойдет трассу. Предполагалось, что будут выступать лошади как из близлежащих конюшен, так и из дальних мест Луизианы и Миссисипи. Все знали, что огромная конкуренция будет между лошадьми Жиля и Бэрроу, да и еще несколько плантаторов были готовы бросить им вызов. За последние несколько дней, когда прибывали лошади, добывалась информация о состоянии их конюшен дома, о содержании лошадей, о жокеях, родословных и прежних выступлениях.
В последнее десятилетие скачки в Луизиане стали страстью, по всему округу были построены трэки. В Новом Орлеане были Metairie и Eclipse, в Батон Руже — Магнолия Корс и Фэшон Корс в Клинтоне. В Св. Фрэнсисвилле был городской трэк, и говорили, что он так же хорошо приспособлен для заездов, как и Юнион Коре в Лонг-Айленде, штате Нью-Йорк. Жиль же, с его авторитетом, какой имели плантаторы с большим состоянием, для удобства предпочитал свой, построенный в Аркадии.
Самый большой интерес обычно вызывают заезды с участием владельцев лошадей, а не с жокеями. Чтобы привлечь зрителей, эти заезды проводятся последними. Эти скачки будет открывать Рован на своем Саладине.
Первые заезды не заинтересовали Кэтрин, она была несколько рассеянной, ни на чем не могла сконцентрировать внимание. Трудно было заставить себя улыбаться, разговаривать и двигаться, сознавая, что, фактически, малознакомый человек провел в ее комнатах ночь и собирается снова делить с ней постель с наступлением темноты.
Сегодня она чувствовала себя порочной — уже знала свое тело, его формы, реакции, движения — все это раньше ей было неведомо. Но в глубине души, под слоем страха и стыда, она ликовала. Ей нравилось это новое чувство, хотя она знала, что не должна иметь его.
Жиль разговаривал с соседом, требовавшим пойти посмотреть на серого чемпиона, предположительно привезенного со скачек на трэке Eclipse. Жиль ушел, а через несколько минут появился Рован. Он прохаживался по полю, потом легко и грациозно поднялся по лестнице, занеся ногу на верхнюю ступеньку, наклонился к Кэтрин, обло-котясь рукой о колено. Его глаза излучали тепло, а взгляд буквально отдыхал, глядя на нее.
На Кэтрин был ансамбль из зеленого бархата, отделанного тесьмой, а шляпа из соломки завязывалась такого же цвета длинными узкими лентами. Он приветствовал ее так, словно они расстались очень давно, а не утром.
— Надеюсь, с вашей лошадью все в порядке? — спросила Кэтрин.
— Да, — рассеянно ответил он, потом, понизив голос, спросил:
— Я хотел кое-что узнать у вас. Вы случайно не посылали, проснувшись, служанку в комнату Жиля?
— Утром? Зачем?
— Она там была. Омар видел, когда она уходила через дверь, ведущую в коридор.
— Она ничего не сказала мне.
— Ваш муж никогда за ней не посылает? — прямо глядя ей в глаза, спросил Рован.
— Нет, никогда.
Она не знала, злиться или принять как шутку его предположение, что Жиль мог использовать Дельфию в роли свидетеля. У Дельфии был любовник, состоятельный джентльмен, Кэтрин знала его. Время от времени были отлучки, неожиданные подарки — духи и одежда, кое-что из украшений, происхождение которых было ясно. Да Кэтрин и не требовала открыть ей имя любовника, справедливо полагая, что всем будет спокойнее, если оно останется в тайне. Во всяком случае, это уж точно не Жиль.
— Но тогда ваш муж мог спрашивать ее о вашей уступчивости и вообще о вашем поведении.
Кэтрин широко открыла глаза, затем покачала головой.
— Я думаю, он не падет так низко, но если это и так, я не поверю, что Дельфия будет ему что-либо рассказывать.
— Он пришел к вам после разговора с ней, правда? — терпеливо расспрашивал ее Рован.
— Наверное, ему надо было все знать, как вы сказали, — размышляя, она покусывала губу.
— В любом случае мы должны быть осторожны. Думаю, что Омару надо воспылать страстью к Дельфии, он может попытаться выведать, что у нее на уме. Кстати, у него будет причина ходить туда-сюда и быть все время рядом.
Мысль о величественном Омаре, снующем повсюду, даже рассмешила Кэтрин. Но не надолго. Она сказала:
— Мне не хочется обижать Дельфию.
— Вы думаете, Омар ее обидит? Не беспокойтесь, он умеет обращаться с женщинами.
Он посмотрел на ее голову.
— Вы знаете, что у вас на шляпе пчела? Стойте смирно, я ее сниму.
Кэтрин не заметила пчелы, но сидела неподвижно, когда он встал перед ней. В нем было нечто, парализующее ее волю. Она отчетливо чувствовала, что с ней «обращались». Он покорил ее своим спокойным мужеством и мужским обаянием, притягивающим как магнит. Его влияние на нее было так велико, что она запаниковала. Лишь почувствовав легкое прикосновение к шляпе, она заторопилась что-то произнести, в попытке выстроить в ряд свои мысли.
— Как Омар рассказал вам о Дельфии? Я думала, он не умеет говорить.
Рован отступил от нее.
— Ну, теперь все в порядке, — сказал он, засунув руки в карманы, и продолжал: — А что касается Омара, то когда-то он был посыльным у шейха Алжира. Вот ему и отрезали язык, чтобы он не мог выдать то, что ему доверяли. Он все же произносит несколько звуков, но знает язык жестов, ему он выучился у торговца, индейца из племени чероки.
Кэтрин поблагодарила за помощь, но вдруг нахмурилась.
— А вы его правильно поняли?
— Да. Было бы ошибкой считать его ненадежным и неинтеллигентным только потому, что он немой. Ни в коем случае.
— У меня и в мыслях этого не было, — запротестовала она.
— Нет-нет, — он внимательно посмотрел на нее. — Я просто хотел, чтобы вы в случае необходимости знали.
Какая может случиться необходимость, она себе не представляла, но и спорить по этому поводу ей не хотелось.
— Да, насчет того. Я поговорю с Дельфией.
Он подумал, потом все-таки сказал:
— Будет лучше, если вы ей ничего не скажете.
— Почему? Мы же не можем изменить наши отношения, и совсем нежелательно, если Дельфия не будет знать правды.
— Вы можете просто намекнуть, что за вами следят.
— Тогда это прекратится?
— Может быть. Поступайте, как знаете.
Он ушел, направляясь к конюшням. Она знала, что не должна смотреть ему вслед, но не могла оторвать взгляда от его непринужденной манеры носить шляпу, от его стройных ног, широких плеч, красивой походки. Мысли о нем начинали возбуждать. Конечно, на то были причины — Рован был человеком неотразимого обаяния. Было бы противоестественным, если бы она не размышляла, не перебирала бы в памяти мельчайшие подробности их взаимоотношений, не разгадывала бы черты характера, манеры поведения человека, брошенного ей в постель. Она должна определить, какой он, можно ли ему довериться, каковы его намерения. Многое в нем было необычно, и прежде всего законы, по которым он жил. Она лишь надеялась, что они достаточно строги и не позволят ему воспользоваться теми особыми обстоятельствами, что связали их. В то же время она осознавала, что гарантии ни на что не было.
Рован возвратился к трибуне перед началом первого заезда. Он бережно вел под руку даму в бледно-голубом. Это была Мюзетта. Младшая сестра Жиля что-то болтала, открыто смеялась ему в лицо и так размахивала своими широкими юбками, что они касались ног спутника. За ними, свирепо сверля глазами Рована, тащился Перегрин. Мюзетта шаловливо помахала пальчиками Кэтрин. Она производила впечатление женщины, очень довольной и собой, и всем миром. Голубые глаза блестели от удовольствия, когда она посадила Рована с одной стороны, а Перри с другой. Кэтрин перевела взгляд на мужа Мюзетты, Брэн-тли Хэннона, стоявшего внизу и огрызком карандаша выстраивавшего в ряд какие-то цифры в маленькой книжке.
Он посмотрел в сторону жены, лицо его нахмурилось, и он еще ниже опустил голову над книжкой. Не только Брэнтли был раздосадован победой Мюзетты. Шарлотта, сидящая с Жоржеттой и Льюисом, наблюдала за ними, уныло опустив плечи. Было больно видеть ее взгляд, устремленный на Рована. Платье цвета бледной лаванды делало ее еще более хрупкой. Шикарные темные волосы, подобранные кверху и уложенные локонами на макушке, казались слишком тяжелыми для ее тонкой, как стебелек, шеи. Под глазами были заметны темные тени, словно она плохо спала или была больна. Кэтрин почувствовала угрызения совести. Она обязательно должна найти время и поговорить с девушкой до окончания праздника. Льюис, напротив, был бодр, надменен и, как обычно, наготове со своими плоскими шутками. Ему было жарко: время от времени он снимал шляпу и обмахивался ею, а рукой приглаживал свои торчащие волосы. Он не будет участвовать в финальном заезде. Он не смог найти, так он сказал, со времени приезда в Св. Фрэнсисвилль подходящую лошадь. Все стоящие лошади принадлежали его дяде, и не имело смысла покупать то, чем можно было бесплатно пользоваться каждый день. По мнению Кэтрин, искренность такого рода была одной из черт характера Льюиса. Она подумала, но не сказала вслух, что племянник Жиля был счастлив придумать причину, чтобы не состязаться с Рованом. Превосходство конюшен Жиля над остальными было доказано. Его лошади выиграли забег на короткую дистанцию и взяли серебряный приз в полуторамильном. Кэтрин подумала — он бы даже не так радовался, если бы пробежал всю трассу на своих ногах. Во время обеда он был в прекрасном настроении и даже выпил несколько рюмок вина с продолжительными тостами, сопровождавшими обильное пиршество.
Но после обеда ему стало плохо, он лег на диван в кабинете, дамы отдыхали у себя в комнате наверху, а джентльмены вели разговоры о хлопке и политике на задней террасе дома. Когда же Жиль появился на последнем, самом любимом всеми заезде, вид у него был изможденный.
Когда же все снова появились на трибуне, солнце уже садилось, освещая луг и деревья длинными косыми лучами. Заунывный сигнал рожка, зовущий участников к старту, эхом отозвался у леса. Стая уток покружила вокруг купола башни и опустилась на берег озера. Шум голосов постепенно затих, и с последней нотой рожка послеполуденную тишину нарушали лишь сверчки и лягушки.
В предстартовом параде лошадей была своеобразная прелесть, несколько неофициальная, чего не было в предыдущих заездах. Наездники сидели на своих лошадях непринужденно и раскованно. За каждым участником ехала свита, что оживляло общий вид процессии. Когда они проезжали мимо трибуны, зрители оживленно обсуждали качества лошадей, их родословную, упряжь, недостатки, а также яростно спорили и делали ставки.
Рован мимо трибуны ехал в числе последних. Седло было военного образца, с более длинным стременем, выправку наездника также можно было назвать военной. Все стальные части снаряжения и медные шпоры сверкали. Он переоделся в форму наездника — кожаные бриджи, черный сюртук и темно-зеленый галстук. На правой руке развевалась зеленая лента цвета болотного мха.
Кэтрин чуть не вскрикнула, увидев ленту. Она потрогала верх шляпки. Лента, украшавшая шляпку, исчезла. И это он назвал пчелой!
Проезжая мимо, он приветствовал ее наклоном головы. Она бросила недовольный взгляд, а в ответ получила улыбку.
Жиль повернул голову и уставился на Кэтрин, неодобрительно глядя своими выцветшими глазами.
— Я думал, что я тебе говорил… — начал он.
— Да, говорил, — ответила она, избегая нотаций. — Это, я думаю, шутка Рована. Он тайком снял ленту с моей шляпы.
Муж долго смотрел на ее покрасневшее лицо, потом все-таки вкрадчиво спросил:
— Итак, ты называешь его Рованом?
— А что, после того, что ты с нами сделал, мне называть его мистером де Блан?
— А, ты уже говоришь «с нами».
Ей вдруг стало так горько на душе. Она отвернулась от мужа. Уставшим голосом спросила:
— Чего же вы ждали?
— Я не знаю, — ответил он, скорее, себе, — я ни в чем не уверен.
Наездники выстраивались на старте — где-то около двадцати джентльменов на каких угодно лошадях: здесь были жеребцы, одна или две кобылы, мерины, некоторые с хорошей родословной, но большинство без них. Только одно их объединяло — среди них не было пони.
Наконец они выстроились. Выстрелил стартовый пистолет, и все помчались. То была дикая погоня с развевающимися хвостами и топотом лошадиных копыт. Через минуту лидеры начали отрываться от остальных. Кнуты свистели, из-под лошадиных ног летели комья земли, несколько наездников вырвались вперед. Когда они достигли равнины, лошади растянулись — нос к хвосту — на сотню ярдов. Лидеры летели вниз по склону. И вот они уже скакали к трибуне. Лидировал Рован, но Алан преследовал его, а Перри мчался где-то в середине группы из восьми лошадей и не мог заставить своего белого жеребца вырваться вперед. Сэтчел замыкал шествие на своей гнедой, скорее, предназначенной для перевозки
грузов, нежели для скачек.
Аплодисменты, восклицания, рев заполнили трибуну. Хрупкая деревянная постройка затрещала. Когда раздался громоподобный топот копыт, люди повскакивали с мест, приветствуя наездников. Под рев и крики зрителей они пошли по второму кругу. По кромке поля стояли рабочие с плантаций, пришедшие поддержать своих любимцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Ну, дорогая, как ты сегодня? — спросил Жиль.
Это уже начинало надоедать — озабоченность всех и каждого ее состоянием, словно близость с Рованом могла иметь неблагоприятные последствия. Однако она ответила ему бодрой улыбкой. Он кивнул, скривив губы: «Я ожидал, что Рован еще здесь, с тобой».
— Я здесь, — ответил Рован, выглядывая из соседней комнаты с чашкой в руке. Взлохмаченные волосы, щетина на лице, полузастегнутый халат и не слишком приветливый голос.
— А, вот и вы! — Жиль обернулся.
— Вы хотели со мной поговорить?
Кэтрин отметила агрессивный тон, которым был задан вопрос. Его, естественно, покоробил неуместный визит и нахальные расспросы. Жиль понял его раздражение и нахмурился.
— Я просто хотел узнать, не нужно ли вам что-то приготовить для скачек? Но я думаю, ваша лошадь в прекрасном состоянии, так как ваш слуга Омар оставался с ней на ночь.
Рован дал понять, что ему ничего не нужно. Отвечая, он направился к кровати, небрежно поднялся и уселся на краю. Он грациозно, словно ягуар на отдыхе, устроился рядом с Кэтрин. Улыбка, которой он ее одарил, излучала в равной степени интимное очарование и невероятную признательность. Его черный парчовый халат был распахнут, открывая широкую мускулистую грудь с темными вьющимися волосами, спускавшимися к твердому и плоскому животу. Он протянул руку, чтобы взять ее пеньюар, висевший на спинке кровати, и, протягивая его Кэтрин, так посмотрел туда, где заканчивался вырез ночной рубашки, что она залилась краской.
— Хорошо, хорошо, — сказал Жиль. — Я увижу вас за завтраком?
Рован подарил Кэтрин еще одну улыбку.
— Думаю, что позавтракаю в постели, а то Омар был так занят предстоящими скачками, что только сейчас начал наполнять ванну.
— Ладно, — сказал Жиль, поглядев в сторону туалетной комнаты, откуда на самом деле слышалось журчание воды. — Тогда до встречи.
Дельфия пошла закрывать за Жилем дверь, захлопнув ее со страшной силой. Усмехнувшись, она повернулась к Кэтрин.
— Я думаю, этот номер у вас не пройдет.
— Может, ты и права, — рассеянно ответила Кэтрин. Посмотрев на Рована, она предложила: — Может, стоит закрыть дверь в комнату Жиля?
— А вы раньше этого не делали?
— Не было нужды.
Рован, нахмурившись, покачал головой.
— Тогда это только вызовет его подозрения.
Кэтрин сжала губы, но не ответила.
— Ну, и что же вы собираетесь делать? — подперев бедра руками, спросила Дельфия.
— Полагаю, остается только одно, — медленно произнесла Кэтрин.
— Джентльмен и я поменяемся местами? — Дельфия метнула взгляд на Рована, но не улыбнулась.
Кэтрин холодно посмотрела на служанку. Той давно уже казалось, что образ жизни, какой ведет ее хозяйка, слишком уж ограничен.
— Не подсказывай, пожалуйста, как себя вести.
— Вы знаете, она права, — спокойно, но как-то задумчиво сказал Рован.
— Да, — вздохнув, сказала Кэтрин, — я знаю.
Глава 7
Жиль, когда Кэтрин подошла к нему на поле для скачек, держался с ней холодно. Рот его был крепко сжат, бледное лицо — одутловато, и он так сжал ее локоть, когда вел к трибуне, что там обязательно должен был появиться синяк. Она могла предположить, что он ревнует, если бы в этом был хоть какой-то смысл.
Арена была преобразована в трэк для скачек очень просто: известью проложили широкие полосы. По британской традиции скачки обычно проводились по торфяному покрытию, а не по грунту, а трэк имел V-образную форму с возвышенностями и впадинами. Возвышенность для большей сложности была ближе к финишу, только лишь старт и финиш имели ровную поверхность и находились как раз перед трибуной. Скачки включали несколько номеров: от заезда на короткую дистанцию в четверть мили и полного пробега в полторы мили до трехмильного заезда, который дважды обойдет трассу. Предполагалось, что будут выступать лошади как из близлежащих конюшен, так и из дальних мест Луизианы и Миссисипи. Все знали, что огромная конкуренция будет между лошадьми Жиля и Бэрроу, да и еще несколько плантаторов были готовы бросить им вызов. За последние несколько дней, когда прибывали лошади, добывалась информация о состоянии их конюшен дома, о содержании лошадей, о жокеях, родословных и прежних выступлениях.
В последнее десятилетие скачки в Луизиане стали страстью, по всему округу были построены трэки. В Новом Орлеане были Metairie и Eclipse, в Батон Руже — Магнолия Корс и Фэшон Корс в Клинтоне. В Св. Фрэнсисвилле был городской трэк, и говорили, что он так же хорошо приспособлен для заездов, как и Юнион Коре в Лонг-Айленде, штате Нью-Йорк. Жиль же, с его авторитетом, какой имели плантаторы с большим состоянием, для удобства предпочитал свой, построенный в Аркадии.
Самый большой интерес обычно вызывают заезды с участием владельцев лошадей, а не с жокеями. Чтобы привлечь зрителей, эти заезды проводятся последними. Эти скачки будет открывать Рован на своем Саладине.
Первые заезды не заинтересовали Кэтрин, она была несколько рассеянной, ни на чем не могла сконцентрировать внимание. Трудно было заставить себя улыбаться, разговаривать и двигаться, сознавая, что, фактически, малознакомый человек провел в ее комнатах ночь и собирается снова делить с ней постель с наступлением темноты.
Сегодня она чувствовала себя порочной — уже знала свое тело, его формы, реакции, движения — все это раньше ей было неведомо. Но в глубине души, под слоем страха и стыда, она ликовала. Ей нравилось это новое чувство, хотя она знала, что не должна иметь его.
Жиль разговаривал с соседом, требовавшим пойти посмотреть на серого чемпиона, предположительно привезенного со скачек на трэке Eclipse. Жиль ушел, а через несколько минут появился Рован. Он прохаживался по полю, потом легко и грациозно поднялся по лестнице, занеся ногу на верхнюю ступеньку, наклонился к Кэтрин, обло-котясь рукой о колено. Его глаза излучали тепло, а взгляд буквально отдыхал, глядя на нее.
На Кэтрин был ансамбль из зеленого бархата, отделанного тесьмой, а шляпа из соломки завязывалась такого же цвета длинными узкими лентами. Он приветствовал ее так, словно они расстались очень давно, а не утром.
— Надеюсь, с вашей лошадью все в порядке? — спросила Кэтрин.
— Да, — рассеянно ответил он, потом, понизив голос, спросил:
— Я хотел кое-что узнать у вас. Вы случайно не посылали, проснувшись, служанку в комнату Жиля?
— Утром? Зачем?
— Она там была. Омар видел, когда она уходила через дверь, ведущую в коридор.
— Она ничего не сказала мне.
— Ваш муж никогда за ней не посылает? — прямо глядя ей в глаза, спросил Рован.
— Нет, никогда.
Она не знала, злиться или принять как шутку его предположение, что Жиль мог использовать Дельфию в роли свидетеля. У Дельфии был любовник, состоятельный джентльмен, Кэтрин знала его. Время от времени были отлучки, неожиданные подарки — духи и одежда, кое-что из украшений, происхождение которых было ясно. Да Кэтрин и не требовала открыть ей имя любовника, справедливо полагая, что всем будет спокойнее, если оно останется в тайне. Во всяком случае, это уж точно не Жиль.
— Но тогда ваш муж мог спрашивать ее о вашей уступчивости и вообще о вашем поведении.
Кэтрин широко открыла глаза, затем покачала головой.
— Я думаю, он не падет так низко, но если это и так, я не поверю, что Дельфия будет ему что-либо рассказывать.
— Он пришел к вам после разговора с ней, правда? — терпеливо расспрашивал ее Рован.
— Наверное, ему надо было все знать, как вы сказали, — размышляя, она покусывала губу.
— В любом случае мы должны быть осторожны. Думаю, что Омару надо воспылать страстью к Дельфии, он может попытаться выведать, что у нее на уме. Кстати, у него будет причина ходить туда-сюда и быть все время рядом.
Мысль о величественном Омаре, снующем повсюду, даже рассмешила Кэтрин. Но не надолго. Она сказала:
— Мне не хочется обижать Дельфию.
— Вы думаете, Омар ее обидит? Не беспокойтесь, он умеет обращаться с женщинами.
Он посмотрел на ее голову.
— Вы знаете, что у вас на шляпе пчела? Стойте смирно, я ее сниму.
Кэтрин не заметила пчелы, но сидела неподвижно, когда он встал перед ней. В нем было нечто, парализующее ее волю. Она отчетливо чувствовала, что с ней «обращались». Он покорил ее своим спокойным мужеством и мужским обаянием, притягивающим как магнит. Его влияние на нее было так велико, что она запаниковала. Лишь почувствовав легкое прикосновение к шляпе, она заторопилась что-то произнести, в попытке выстроить в ряд свои мысли.
— Как Омар рассказал вам о Дельфии? Я думала, он не умеет говорить.
Рован отступил от нее.
— Ну, теперь все в порядке, — сказал он, засунув руки в карманы, и продолжал: — А что касается Омара, то когда-то он был посыльным у шейха Алжира. Вот ему и отрезали язык, чтобы он не мог выдать то, что ему доверяли. Он все же произносит несколько звуков, но знает язык жестов, ему он выучился у торговца, индейца из племени чероки.
Кэтрин поблагодарила за помощь, но вдруг нахмурилась.
— А вы его правильно поняли?
— Да. Было бы ошибкой считать его ненадежным и неинтеллигентным только потому, что он немой. Ни в коем случае.
— У меня и в мыслях этого не было, — запротестовала она.
— Нет-нет, — он внимательно посмотрел на нее. — Я просто хотел, чтобы вы в случае необходимости знали.
Какая может случиться необходимость, она себе не представляла, но и спорить по этому поводу ей не хотелось.
— Да, насчет того. Я поговорю с Дельфией.
Он подумал, потом все-таки сказал:
— Будет лучше, если вы ей ничего не скажете.
— Почему? Мы же не можем изменить наши отношения, и совсем нежелательно, если Дельфия не будет знать правды.
— Вы можете просто намекнуть, что за вами следят.
— Тогда это прекратится?
— Может быть. Поступайте, как знаете.
Он ушел, направляясь к конюшням. Она знала, что не должна смотреть ему вслед, но не могла оторвать взгляда от его непринужденной манеры носить шляпу, от его стройных ног, широких плеч, красивой походки. Мысли о нем начинали возбуждать. Конечно, на то были причины — Рован был человеком неотразимого обаяния. Было бы противоестественным, если бы она не размышляла, не перебирала бы в памяти мельчайшие подробности их взаимоотношений, не разгадывала бы черты характера, манеры поведения человека, брошенного ей в постель. Она должна определить, какой он, можно ли ему довериться, каковы его намерения. Многое в нем было необычно, и прежде всего законы, по которым он жил. Она лишь надеялась, что они достаточно строги и не позволят ему воспользоваться теми особыми обстоятельствами, что связали их. В то же время она осознавала, что гарантии ни на что не было.
Рован возвратился к трибуне перед началом первого заезда. Он бережно вел под руку даму в бледно-голубом. Это была Мюзетта. Младшая сестра Жиля что-то болтала, открыто смеялась ему в лицо и так размахивала своими широкими юбками, что они касались ног спутника. За ними, свирепо сверля глазами Рована, тащился Перегрин. Мюзетта шаловливо помахала пальчиками Кэтрин. Она производила впечатление женщины, очень довольной и собой, и всем миром. Голубые глаза блестели от удовольствия, когда она посадила Рована с одной стороны, а Перри с другой. Кэтрин перевела взгляд на мужа Мюзетты, Брэн-тли Хэннона, стоявшего внизу и огрызком карандаша выстраивавшего в ряд какие-то цифры в маленькой книжке.
Он посмотрел в сторону жены, лицо его нахмурилось, и он еще ниже опустил голову над книжкой. Не только Брэнтли был раздосадован победой Мюзетты. Шарлотта, сидящая с Жоржеттой и Льюисом, наблюдала за ними, уныло опустив плечи. Было больно видеть ее взгляд, устремленный на Рована. Платье цвета бледной лаванды делало ее еще более хрупкой. Шикарные темные волосы, подобранные кверху и уложенные локонами на макушке, казались слишком тяжелыми для ее тонкой, как стебелек, шеи. Под глазами были заметны темные тени, словно она плохо спала или была больна. Кэтрин почувствовала угрызения совести. Она обязательно должна найти время и поговорить с девушкой до окончания праздника. Льюис, напротив, был бодр, надменен и, как обычно, наготове со своими плоскими шутками. Ему было жарко: время от времени он снимал шляпу и обмахивался ею, а рукой приглаживал свои торчащие волосы. Он не будет участвовать в финальном заезде. Он не смог найти, так он сказал, со времени приезда в Св. Фрэнсисвилль подходящую лошадь. Все стоящие лошади принадлежали его дяде, и не имело смысла покупать то, чем можно было бесплатно пользоваться каждый день. По мнению Кэтрин, искренность такого рода была одной из черт характера Льюиса. Она подумала, но не сказала вслух, что племянник Жиля был счастлив придумать причину, чтобы не состязаться с Рованом. Превосходство конюшен Жиля над остальными было доказано. Его лошади выиграли забег на короткую дистанцию и взяли серебряный приз в полуторамильном. Кэтрин подумала — он бы даже не так радовался, если бы пробежал всю трассу на своих ногах. Во время обеда он был в прекрасном настроении и даже выпил несколько рюмок вина с продолжительными тостами, сопровождавшими обильное пиршество.
Но после обеда ему стало плохо, он лег на диван в кабинете, дамы отдыхали у себя в комнате наверху, а джентльмены вели разговоры о хлопке и политике на задней террасе дома. Когда же Жиль появился на последнем, самом любимом всеми заезде, вид у него был изможденный.
Когда же все снова появились на трибуне, солнце уже садилось, освещая луг и деревья длинными косыми лучами. Заунывный сигнал рожка, зовущий участников к старту, эхом отозвался у леса. Стая уток покружила вокруг купола башни и опустилась на берег озера. Шум голосов постепенно затих, и с последней нотой рожка послеполуденную тишину нарушали лишь сверчки и лягушки.
В предстартовом параде лошадей была своеобразная прелесть, несколько неофициальная, чего не было в предыдущих заездах. Наездники сидели на своих лошадях непринужденно и раскованно. За каждым участником ехала свита, что оживляло общий вид процессии. Когда они проезжали мимо трибуны, зрители оживленно обсуждали качества лошадей, их родословную, упряжь, недостатки, а также яростно спорили и делали ставки.
Рован мимо трибуны ехал в числе последних. Седло было военного образца, с более длинным стременем, выправку наездника также можно было назвать военной. Все стальные части снаряжения и медные шпоры сверкали. Он переоделся в форму наездника — кожаные бриджи, черный сюртук и темно-зеленый галстук. На правой руке развевалась зеленая лента цвета болотного мха.
Кэтрин чуть не вскрикнула, увидев ленту. Она потрогала верх шляпки. Лента, украшавшая шляпку, исчезла. И это он назвал пчелой!
Проезжая мимо, он приветствовал ее наклоном головы. Она бросила недовольный взгляд, а в ответ получила улыбку.
Жиль повернул голову и уставился на Кэтрин, неодобрительно глядя своими выцветшими глазами.
— Я думал, что я тебе говорил… — начал он.
— Да, говорил, — ответила она, избегая нотаций. — Это, я думаю, шутка Рована. Он тайком снял ленту с моей шляпы.
Муж долго смотрел на ее покрасневшее лицо, потом все-таки вкрадчиво спросил:
— Итак, ты называешь его Рованом?
— А что, после того, что ты с нами сделал, мне называть его мистером де Блан?
— А, ты уже говоришь «с нами».
Ей вдруг стало так горько на душе. Она отвернулась от мужа. Уставшим голосом спросила:
— Чего же вы ждали?
— Я не знаю, — ответил он, скорее, себе, — я ни в чем не уверен.
Наездники выстраивались на старте — где-то около двадцати джентльменов на каких угодно лошадях: здесь были жеребцы, одна или две кобылы, мерины, некоторые с хорошей родословной, но большинство без них. Только одно их объединяло — среди них не было пони.
Наконец они выстроились. Выстрелил стартовый пистолет, и все помчались. То была дикая погоня с развевающимися хвостами и топотом лошадиных копыт. Через минуту лидеры начали отрываться от остальных. Кнуты свистели, из-под лошадиных ног летели комья земли, несколько наездников вырвались вперед. Когда они достигли равнины, лошади растянулись — нос к хвосту — на сотню ярдов. Лидеры летели вниз по склону. И вот они уже скакали к трибуне. Лидировал Рован, но Алан преследовал его, а Перри мчался где-то в середине группы из восьми лошадей и не мог заставить своего белого жеребца вырваться вперед. Сэтчел замыкал шествие на своей гнедой, скорее, предназначенной для перевозки
грузов, нежели для скачек.
Аплодисменты, восклицания, рев заполнили трибуну. Хрупкая деревянная постройка затрещала. Когда раздался громоподобный топот копыт, люди повскакивали с мест, приветствуя наездников. Под рев и крики зрителей они пошли по второму кругу. По кромке поля стояли рабочие с плантаций, пришедшие поддержать своих любимцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29