— Я теряюсь в догадках, кто это такие? — бормотал Оливио Кардуччи, — когда знаешь, с кем имеешь дело, то можно предварительно прикинуть сумму в которую обойдется выкуп. Хуже всего если это какие-нибудь еретики, которым их ересиархи велят презирать деньги.
Арман Ги ничего ему не ответил из опасений, как бы его снова за это не ударили. Плечо еще болело. Он обернулся и поискал глазами Лако. Тот, слава богу, был неподалеку, хотя ему и приходилось волочь на себе (почти буквально) тушу византийского менялы.
К счастью путешествие оказалось не слишком продолжительным. В сухих зарослях ежевики, в полулье от моря, скрывались развалины большого загона для скота. Впрочем, даже и не развалины. Стены, сложенные из известняка, были достаточно высокими, все дыры в них тщательно заделаны, так что при минимальной охране здесь можно было оставить до сотни пленников, не опасаясь, что у них найдутся шансы для успешного побега.
Очевидно, это был постоянный лагерь для человеческой добычи, судя по количеству кострищ, кучам костей и человеческих испражнений. Кострища? Арман Ги поморщился и вздохнул. Зимние ночи на Кипре конечно отличаются от нормандских, но коротать их под открытым небом все же не хотелось.
Тем не менее, кое-как устроились. Вечером того же дня, люди в черных повязках начали сортировать свою добычу. Уводили по очереди парами куда-то, где, видимо, и решалась судьба пленников.
Оливио Кардуччи с нескрываемым нетерпением ждал своей очереди. Он был уверен — достаточно ему перемолвиться одним словом с кем-нибудь из высокопоставленных разбойников и судьба его переменится. Арман Ги смотрел на вещи более мрачно. Радость от того, что он на Кипре, уже прошла. У него не было денежных запасов, как у генуэзца. Не обращаться же к королю Франции, чтобы тот его выкупил! Филипп, даже если бы до него дошла такая просьба, решил бы забыть о неудачливом комтуре. Если он влип в такую историю на первых же шагах своей миссии, то ценность его невелика. Его величество предпочитает не платить даже за ценные вещи. Он предпочитает брать их даром.
Наконец и к ним с Кардуччи подошли двое молчаливых надсмотрщиков. Что-то в их ухватках и жестах показалось Арману Ги новым, отличающимся от уже сложившегося образа. Им словно было труднее молчать, чем прежде. «Да они навеселе! — вдруг понял он. — Решили господа ублажить себя после трудов праведных. Не-ет, на секту угрюмых еретиков эта банда пожалуй не похожа. Остается решить, лучше это для меня или хуже».
Идти пришлось недалеко. Оказалось, что рядом с загоном стоит дом загонщика, там и располагалась «следственная комиссия».
Внутри горел огонь, и, судя по запахам доносившимся до чутких носов проголодавшихся пленников, жарилось на нем не что иное как мясо, несмотря на постный день. Арман Ги знал, что еретики (не все правда) часто превосходят благонамеренных христиан в истовости и постничестве. Жарящаяся на костре туша также свидетельствовала в пользу того, что беседовать придется с более-менее нормальными людьми, а не тупоумными религиозными фанатиками.
Оливио Кардуччи громко зачмокал губами, не в силах подавить бурное слюноотделение. Капитан умел покушать и знал толк в пище.
— Тише, капитан, тише, — усмехнулся Арман Ги, — по-моему, вы спешите.
— За этого каплуна и кувшин вина я готов сейчас отдать любой из оставшихся у меня кораблей.
— Опять вам повторю — тише! А то одного корабля может и не хватить.
Пленников втолкнули внутрь и заставили встать на колени. Картина им открылась обыкновенная. Костер, вертел, жир, капающий на угли. Несколько человек, деловито возящихся с тушей. Отблески на грубых каменных стенах. Главный, видимо, вон тот, на толстом бревне, судя по громадной фигуре, сапогам с отворотами, усыпанными стершимся серебром и поясу, также щедро украшенному этим благородным металлом. И, самое главное, он был без этой дурацкой черной маски. Видимо черное — это цвет низших служак, господа предпочитают другие цвета.
— Приветствую вас! — заговорил кто-то негромким голосом и это был не гигант в роскошном поясе. Маленький худой человечек с постным лицом в сером кафтане школярского вида. Так мог одеться и мелкий чиновник провинциальной нормандской канцелярии.
Он появился из темноты совершенно незаметно.
Пленники вразнобой и на разных языках поприветствовали хозяев костра.
— Меня зовут Андре Пикто.
— Оливио Кардуччи, — торопливо сказал капитан.
Он спешил рассказать о себе все, чтобы поскорее стала очевидна его ценность и стало невозможным убить его.
— Я купец, генуэзский купец. Я богат. То есть достаточно богат, чтобы заплатить за то… чтобы вы, господа, отпустили меня. За плату.
И чиновник и посеребренный гигант не выразили ни удивления, ни чрезмерной радости. Наверное, им уже не раз приходилось сталкиваться со столь бурным выражением готовности сотрудничать в деле организаций выкупа.
— Тот корабль, который мы захватили вчера, твой?
— Да, мой. Но у меня есть еще. Там в Генуе.
— Но если ты так богат, то почему сам плаваешь в качестве капитана?
— Заболел, — дыхание Кардуччи сбивалось, — заболел капитан этого корабля Фонола, а в конце сезона найти надежного человека трудно. А тут выгодный рейс. Я сам решил, я…
Чиновник еще некоторое время с пристальным вниманием рассматривал итальянца, словно определяя на глазок насколько ему можно верить. Наконец сказал, ни к кому не обращаясь:
— Уведите.
— Уведите! — громко повторил гигант. Сразу же из трепещущей темноты материализовалось двое вооруженных людей. Они взяли капитана за локти. Третий неуловимым движением разрубил путы связывающие платежеспособного генуэзца с французом.
Кардуччи увели. Явно в сторону противоположную той, где находился загон с остальными пленниками.
— А теперь ты, — сказал худощавый.
Арман Ги поклонился, предлагая тем самым говорившему уточнить значение сказанных слов.
— Как тебя зовут?
— Кретьен Ардан.
— Ты дворянин?
— Да.
— По одежде не скажешь.
— Я небогатый дворянин.
— И не слишком гордый, ибо даже небогатый дворянин лезет из кожи вон, чтобы выглядеть богатым.
Раздражение, прозвучавшее в реплике, явно имело своей причиной признание Кретьеном Арданом, что он беден. Арман Ги отдавал себе отчет в том, что такое поведение может не пойти ему на пользу, но возможности вести себя по другому у него не было.
— Я понимаю, что не представляю для вас большой ценности, — начал было он.
— И какой толк, что ты это понимаешь! — грубо прервал его худощавый, но закончить это рассуждение он не успел. К костру кто-то приблизился из темноты. Видимо, кто-то по-настоящему важный, судя по поведению присутствующих — все вскочили. Как следует рассмотреть явившегося Арману Ги не удалось, он не покинул мрака, только смутная фигура рисовалась в углу. Но зато голос этой смутной фигуры показался бывшему комтуру чрезвычайно знакомым. Он мог бы поклясться, что где-то его слышал.
Закончить свои размышления на эту тему ему не дали. Худощавый велел увести нищего пленника. Получив чувствительный толчок в спину, Арман Ги свалился на колени, был поднят с них мощными руками и направлен в сторону выхода.
«Опять в загон», — догадался он.
И оказался прав.
Следующие несколько дней были проведены в жилище для скота. Ночи стояли прохладные, но, слава богу, сухие. Стражники разрешали жечь костры. Но делали это не из заботы о здоровье охраняемых или их комфорте, а для того, чтобы было легче за ними следить.
Арман Ги постоянно мерз и неуклонно скатывался в состояние беспробудной прострации. Хуже всего — неопределенность. Легче переносить тяготы, зная их предел.
Единственной удачей к исходу третьего дня стало то, что его перевязали в одну пару с Лако. Умер толстый византиец. Смерть эта удивила многих. Все были убеждены, что он освободится легче и раньше всех, ибо он был богат, много богаче самого Оливио Кардуччи. Но, на свою беду, жирный грек оказался фаталистом. Он решил, что если ему суждено спастись, он спасется и так, а если ему суждено погибнуть, какой смысл помимо жизни расставаться еще и с цехинами.
Лако, не имевший до этого возможности даже словом перемолвиться с хозяином, ибо византийская туша наотрез отказывалась перемещаться по загону, оказавшись с ним в одной связке, тут же заявил, что им надо поговорить.
— О чем? — без всякого интереса в голосе спросил бывший комтур.
Лако огляделся, не присматривается ли к ним кто-нибудь:
— Я внимательно наблюдал за всем, что здесь происходит, господин.
Арман Ги зевнул.
— И что же ты высмотрел?
— Я с самого начала догадался, что это не просто разбойники.
Бывший комтур кряхтя повернулся так, чтобы лучше видеть слугу.
— Ну, и кто это?
— Мне кажется, эти люди имеют какое-то отношение к маркизу де Верни.
Арман Ги сердито сплюнул.
— И долго ты размышлял, чтобы додуматься до этой мысли?
— Много разных примет, — продолжал шептать Лако, — однажды ночью я видел сквозь решетку, что закрывает вон тот пролом, человека в белом плаще… Кажется и крест я тоже видел.
— Чушь, — опять сплюнул Арман Ги и хотел было обругать как следует своего «наблюдательного» слугу, но неожиданно вспомнил, кому принадлежал голос человека, которого он смутно видел во время своего допроса — Этьену де Бланшару, одному из свитских рыцарей прецептора Аквитании. Безусловно — это был он! И, безусловно, он был тамплиер. И, что характерно, разбойники выказывали ему несомненное почтение. Стало быть старинная байка о том, что орден в свое время держал под неусыпным своим контролем всю грабительскую деятельность в Святой Земле, близка к истине. Святой Орден не только не брезгует этим источником дохода, но напротив, источник этот всячески обхаживает и лелеет.
Лицо бывшего комтура просветлело.
— Я думаю дела наши не так уж плохи, Лако.
— Вы что-то придумали, хозяин?
— Пожалуй, да. Вставай, подойдем вон к тому негодяю в черном платке.
Неловко, перешагивая через товарищей по несчастью, господин и его слуга приблизились к стене. Охранник, заметив их перемещение, поправил черную повязку и удобнее перехватил ложе арбалета.
— Эй, любезнейший.
Заскрипела натягиваемая тетива.
— Мне нужно поговорить с твоим начальником. Или хотя бы передай ему, пусть он скажет господину Этьену де Бланшару, что его хочет видеть Арман де Ги. Передай эти слова, я вознагражу тебя.
Бывший комтур обернулся к Лако.
— Как ты думаешь, он понял меня?
— Скоро узнаем.
До глубокой ночи степень понятливости охранника оставалась неизвестной. Лако уговорил господина не повторять опыт, другой охранник мог оказаться менее терпеливым и вместо свидания с другом прецептора Аквитании можно было схлопотать арбалетную стрелу в брюхо.
Наконец свершилось.
От залитой лунным светом стены отделились две угрюмые фигуры и бесшумно подойдя к лежащему на куче сухих листьев Арману Ги, стали отвязывать его от Лако.
— Нет-нет, — шумно зашептал господин, — это мой слуга.
Вывели обоих. Было светло от лунного света и очень скоро Арман Ги понял, что путь их лежит не в сторону дома, где давеча горел костер, а в совсем другом направлении. Это не могло не обрадовать пленников. Конечно же, освободили их по распоряжению Этьена де Бланшара и ведут к нему домой. Он не может жить поблизости от скотского загона.
Бывший комтур был так окрылен, что не мог не поделиться своими переживаниями и что-то шепнул на ухо Лако. Тот не ответил, то ли толком не расслышал, то ли относился к происходящему иначе, чем господин, а возражать считал неприличным.
Помещение, в котором Арману Ги предстояла вторая встреча с его пленителями, очень сильно отличалось от того, где произошла первая. Добираться до жилища господина де Бланшара пришлось часа полтора. Этим можно было отчасти объяснить, почему с задержкой последовала реакция на переговоры бывшего комтура с охранником. Сопровождаемые молчаливыми стражами, господин и слуга пересекли небольшой молчаливый и пустынный городок. Поселение это не выглядело заброшенным, но очень трудно было представить облик его обитателей.
Лаяли собаки на окраине.
Перекликались портовые стражники.
Наконец, показалась цель путешествия, круглое здание башенного типа с мощными, окованными железом, дверьми. Несколько сводчатых окон в его верхней части призрачно светилось.
Дальше все развивалось так, как , и предполагал бывший комтур.
Условный стук в дверь. Скрип железных петель. Плохо различимые в полумраке ступени витой лестницы и вот, наконец, она, убранная белыми полотнищами в красных крестах, зала. Но не убранство поразило бывшего комтура, а хозяин. Перед ним стоял сам командор Кипра, маркиз де Берни. Высокий, статный мужчина с длинной каштановой бородой и широко посаженными глазами.
Арман Ги не рассчитывал, что его взлет от загаженных развалин скотного двора до вершин местной власти будет столь стремительным. Он растерялся. Этому способствовал и сам маркиз, представший в полном церемониальном облачении. Могло показаться, что он прямо сейчас отправляется на турнир и лишь ждет когда ему подадут коня.
Рядом с ним стояли виконт де Бланшар и толстяк в простом монашеском облачении.
— Итак, шевалье, вас зовут Арман Ги? — заговорил маркиз, положив руку на рукоять меча. Это была не угроза, просто так командору Кипра было удобнее.
— Да.
— Мы довольно давно потеряли связь с метрополией, но насколько нам известно, вы являетесь комтуром в Нормандии, не так ли?
— Не совсем так, маркиз.
— Что именно не так?
— Я был комтуром капеллы в Байе, но известные события повлияли на мое благополучие.
— Вы имеете в виду действия предпринятые королем Франции? — вмешался в разговор де Бланшар.
— Боюсь, что причина моей отставки в другом.
— В чем же?
— Я не нашел общего языка с Великим Магистром Ордена по некоторым, существенным, на мой взгляд, вопросам.
Арману Ги, разумеется, было известно о разногласиях «восточного рыцарства» с Парижским капитулом и он считал, что выставляет себя в выгодном свете, объявившись жертвой Жака де Молэ. По лицам присутствующих господ нельзя было прочесть, оказался ли бывший комтур прав в своих расчетах.
— Вас изгнали из ордена? — спросил толстяк монах неожиданно писклявым голосом.
Бывший комтур позволил себе усмехнуться.
— Если бы. Меня засадили в Тампль. Насколько я понимаю, с целью уморить там.
— Надо ли понимать, что вас освободил король? — опять заговорил де Бланшар.
Арман Ги задумчиво пожал плечами.
— В известном смысле так оно и есть. Правда я убежден, что правильнее мне было бы считать своим освободителем моего слугу.
Бывший комтур полуобернулся, как бы указывая на Лако, но вовремя вспомнил, что того нет за спиной, таким, как его ноздреватый спаситель, вход в храмовые святилища запрещен.
— Как же это ему удалось, вашему слуге? — удивился маркиз де Берни. Он имел право на удивление. В свое время он провел несколько месяцев в тюрьме Тампля и не вынес мнения о ней как о месте, из которого можно выйти без согласия тюремщика.
— Во время вступления королевских следователей на территорию замка была большая суматоха… но я вижу, господа, первоначальное предубеждение против моей персоны не рассеивается. Чем я кажусь вам подозрительным?
— Пока всем, — сказал монах.
— Но я… — растеряно развел руками пленник.
Де Бланшар поморщился.
— Не надо. Нужды в эмоциональных доказательствах нет, ведь мы изъясняем факты.
— Извольте, какие кажутся вам сомнительными?
— Вы оказались на свободе не потому, что были противником Ордена и пострадали от его предстоятелей, а по чистой случайности.
— Пожалуй да, виконт.
— И вы не присоединились к сонму гонителей, хотя имели к тому основания?
— Не присоединился, ваше преподобие.
— Почему?
— На этот вопрос трудно ответить, маркиз. Да, я не любил Жака де Молэ и установленный им в ордене режим тоже. Верно и то, что пострадал от него. Но все же я не мог поднять оружие претив Ордена. Я бы не смог объяснить даже себе во имя чего именно я воюю. Каждый мой удар приходился бы не в Жака де Мола, но в весь Орден тамплиеров. Вам понятна моя мысль, маркиз?
— Несколько путано и совершенно неубедительно. Сказали бы лучше, что вам как дворянину противны судейские дрязги.
— Да, вы правы, мне как дворянину противны, судейские дрязги.
— Ну хорошо, — маркиз де Берни подошел к светильнику в форме блюда на подставке высотою в половину человеческого роста и погрел руки над пламенем.
В церемониальной зале было довольно прохладно. Что-то от склепа было в здешней атмосфере.
— Ну, хорошо, господин комтур. Скажите тогда мне, что вас заставило оставить Париж в тот момент, когда там происходят такие сложные события. Когда есть возможность урвать свой кусок с разворовываемого стола. Что заставило вас направиться в наши отдаленные и не вполне благополучные края?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25