Диэнек заметил, что некоторые из тех, кто старается пре­одолеть страх смерти, часто молятся, чтобы вместе с телом не погибла душа.
– По-моему, это бессмыслица. Принятие желаемого за действительное. Другие – в основном, варвары – говорят, что после смерти мы попадаем в рай. Я спрашиваю их всех: если вы действительно верите в это, почему бы вам не покончить с собой и не приблизить столь счастливый миг? Ахилл, по словам Гомера, обладал истинной андреей . Но так ли это? Сын бессмертной матери, в младенчестве погруженный в воды Стикса, знающий о неуязвимости своей плоти – за исключением одной лишь пятки? Знай все мы такое о себе, трусы среди нас встречались бы реже, чем перья у рыб.
Александр спросил, найдется ли в городе хоть кто-то, обладающий, по мнению Диэнека, истинной андреей .
– Во всем Лакедемоне ближе всех к ней наш друг Полиник. Но даже его доблесть я не считаю удовлетвори­тельной. Он сражается не из страха перед бесчестьем, а из жадности к славе. Это может быть благородно или, по край­ней мере, не низко, но это ли истинная андрея ?
Аристон спросил, существует ли оно вообще, это высшее мужество.
– Это не выдумка,– убежденно ответил Диэнек.– Я ви­дел его. Иногда мой брат Ятрокл обладал им. Когда я за­метил в нем это достоинство, то замер в благоговении. Мужество гордо лучилось из него, словно свет. В те часы он сражался не как человек, а как бог. Иногда таким муже­ством обладает Леонид. Олимпий – нет. Я – нет. Никто из нас, сидящих здесь, им не обладает.– Он улыбнулся. -3наете, в ком из тех, кого я знал, было больше всего этой чистой формы мужества?
Никто из сидевших у костра не ответил.
– Это моя жена,– проговорил Диэнек. Он повернулся к Александру.– И твоя мать, госпожа Паралея.– Он снова улыбнулся.– 3десь таится разгадка. Основание этой высшей доблести, подозреваю, лежит в женском начале. Сами по себе слова для обозначения мужества, андрея и афобия , ­женского рода, в то время как фобос и тромос , страх,­ мужского. Возможно, бог, которого мы ищем, вовсе не бог, а богиня. Не знаю.
Было заметно, что Диэнеку нравится говорить об этом. Он поблагодарил слушателей.
– У спартанцев не хватает терпения для таких отвлеченных изысканий. Помню, однажды в походе, в тот день, когда мой брат сражался, подобный богам, я спросил его об этом. Мне безумно хотелось узнать, что он ощущал в те моменты, какова внутренняя сущность этих переживаний? Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего: «Поменьше философии, Диэнек, и побольше отваги».– Диэнек рассмеялся. – Ну, хватит об этом.
Мой хозяин отвернулся, словно закрывая обсуждение, но какой-то импульс заставил его снова взглянуть на Аристона. На лице того застыло то самое выражение, какое бывает у мальчика, не решающегося заговорить в присутствии старших.
– Ну же, скажи! – подбодрил его Диэнек.
– Я подумал о мужестве женщин. Наверное, оно отличается от мужества мужчин.
Юноша колебался. Возможно, его лицо само говорило за себя – в нем чувствовалась неловкость, словно он стыдился своей нескромности, считая себя недостойным рассуждать о предметах, в которых не имел никакого опыта.
Тем не менее Диэнек поощрил его продолжать:
– Отличается? Чем же?
Аристон посмотрел на Александра, который усмешкой усилил решимость друга, и, набрав в грудь воздуха, начал:
– Велико мужество мужчины, отдающего жизнь за свою страну, но в нем нет ничего чрезвычайного. Разве это не в мужской природе, как среди зверей, так и среди людей, ­драться и воевать? Ведь для этого мы и рождены, это у нас в крови. Посмотрите на любого мальчишку. Еще даже не научившись говорить, он тянется, повинуясь инстинкту, к дубине и мечу – в то время как его сестры неосознанно остерегаются этих орудий войны и прижимают к груди котенка или куклу. Что естественнее для всякого мужчины, чем воевать, а для женщины – чем любить? Разве это не веление материнской крови – давать жизнь и вскармли­вать молоком, заботиться прежде всего о порождениях соб­ственного лона, о детях, которых рожают в муках? Мы зна­ем, что львица или волчица без колебания отдает жизнь за своих львят или волчат. И женщина поступает так же. А теперь обдумайте, друзья, что мы называем женским мужеством. Что может быть противнее женской природе, материнству, чем стоять бесстрастно и недвижимо, когда ее сыновья идут умирать? Разве не должна каждая жилка материнской плоти вопить в муках от оскорбления при виде такого насилия над природой? Разве не должно ее сердце разрываться, разве не жаждет она выкрикнуть в страсти своей: «Нет! Только не мой сын! Спасите его!» Но женщина из какого-то неведомого нам источника призы­вает волю, способную подавить собственное глубочайшее естество, и, я полагаю, потому-то мы в трепете и замираем перед нашими матерями, сестрами и женами. По-моему, это и есть, Диэнек, сущность женского мужества, и поэтому, как ты и предположил, оно превосходит мужество мужчин.
Мой хозяин с одобрением воспринял эти наблюдения. Однако Александр, сидящий рядом, заерзал на месте. Было очевидно, что юноша не удовлетворен.
– Все сказанное тобой верно, Аристон. Мне никогда не приходили в голову такие мысли. И все же должен кое-­что добавить. Если победа женщины над своим естеством заключается лишь в том, чтобы с сухими глазами смотреть, как ее сыновья идут на смерть, это не просто противоесте­ственно, но бесчеловечно, нелепо и даже чудовищно. А под­нимает это поведение на высоту истинного благородства, я полагаю, то обстоятельство, что делается это по более высо­кой и бескорыстной причине. Эти женщины, перед кото­рыми мы преклоняемся, приносят жизни сыновей в жерт­ву своей стране, своему народу, чтобы государство могло выжить, даже если их дорогие дети погибнут. Как мать, историю которой мы слышали с детства, потеряв пятерых сыновей, погибших в одной битве, спрашивала лишь о том: «Победили ли мы?» – и, когда ей сказали, что да, вернулась домой без слез, сказав лишь: «Тогда я счастлива». Разве не это свойство благородного сердца – ставить целое выше части – больше всего трогает нас в женской жертвенности?
– Такая мудрость в устах младенцев! – рассмеялся Диэнек и с чувством похлопал обоих юношей по плечам. Но вы все же не ответили на мой вопрос. Что же является противоположностью страху? Я расскажу вам одну исто­рию, мои юные друзья, но не здесь и не сейчас. Вы услышите ее у Ворот. Историю про нашего царя Леонида и про секрет, что он доверил матери Александра Паралее. Этот рассказ продвинет наше исследование мужества – а заодно поведает, каким образом Леонид выбрал из всех лакедемо­нян тех, кого включил в Триста. Но сейчас мы должны закрыть наш философский кружок, а то спартанцы, под­слушав, скажут, что мы обабились. И будут правы!
Теперь, в лагере у Ворот, мы, трое юношей, видели, как наш командир при первом проблеске рассвета отправился на царский совет, а когда вернулся к своей эномотии , то снял плащ и призвал воинов заняться гимнастикой.
– Подъем! – Аристон вскочил, прервав наши с Алексан­дром размышления.– Противоположность страху – это работа.
Едва начались упражнения с оружием, как резкий свист у стены привел всех в состояние боевой готовности.
У входа в Теснину показался вражеский вестник. Этот посланец остановился в отдалении и по-гречески выкрикнул имя отца Александра – полемарха Олимпия.
Потом вестник двинулся вперед в сопровождении единственного вражеского воина и мальчика и стал вызывать по имени других спартиатов – Аристодема, Полиника и Диэнека.
Дозорный сразу же позвал этих четверых. Его и осталь­ных слышавших выкрики посланца удивила конкретность вражеского выбора, и им было трудно удержаться от любо­пытства.
Солнце уже полностью поднялось над горизонтом, и на стене собрались десятки гоплитов. Персидское посольство подошло поближе. Диэнек сразу узнал его главу – это был египтянин Птаммитех, командир, с которым они встреча­лись и обменивались подарками четыре года назад в Родосе. Мальчик оказался его сыном. Он свободно говорил по-гречески на аттическом диалекте и служил переводчиком.
3накомство возобновили очень тепло, со множеством похлопываний по спине и рукопожатий. Спартанцы выра­зили удивление, увидев египтянина на суше – ведь он был бойцом на море. Птаммитех ответил, что только он сам со своим отрядом получил задание действовать совместно с наземным войском. Верховное командование снизошло к его личной просьбе, преследовавшей определенную цель – стать неофициальным переговорщиком со спартанцами, знакомство с которыми он вспоминал с такой теплотой и о чьем благополучии пекся от души.
Вокруг посланника стопилось больше сотни человек. Египтянин возвышался над всеми, он был на полголовы выше самого высокого из эллинов, а его тиара из накрахма­ленного полотна еще добавляла росту. Как всегда, на его лице сверкала ослепительная улыбка. Птаммитех объявил, что принес послание от самого Ксеркса и ему велено пере­дать ее только спартанцам.
Олимпий, бывший старшим в посольстве на Родос, те­перь опять занял то же положение в переговорах. Он сооб­щил египтянину, что ни о каких сепаратных договоренно­стях со Спартой не может быть и речи. Договоренность может быть лишь со всеми греками, и никак иначе.
Настроение египтянина ничуть не испортилось. В это время прямо перед стеной упражнялись со щитами глав­ные силы спартанцев во главе с Алфеем и Мароном, кото­рые инструктировали две эномотии феспийцев. Птаммитех понаблюдал за братьями, и они произвели на него сильное впечатление.
– Тогда я изменю свою просьбу,– улыбаясь, сказал он Олимпию.– Если ты, господин, отведешь меня к вашему царю Леониду, я передам ему мое послание как команду­ющему всеми союзными войсками эллинов.
Моему хозяину явно нравился этот представительный египтянин, и он был рад увидеть его снова.
– Все еще носишь стальные подштанники? – спросил он через переводчика.
Птаммитех расхохотался и, к удивлению собравшихся, показал свое нижнее белье из белого нильского полотна. А потом, на время отбросив официальную роль посла, дружески заговорил с моим хозяином.
– Я молюсь, чтобы кольчуги никогда не понадобились нам, братья.– Египтянин обвел рукой лагерь, Теснину и море, словно охватив рукой оборону в целом.– Кто знает, как все может обернуться? Может – как это случилось с вашими Десятью Тысячами при Темпе! Но говоря по-дружески лишь с вами четырьмя, я бы посоветовал вам вот что: не дайте вашей жажде славы и упоению оружием заслонить от вас реальность. Подумайте здраво, какие силы вам противостоят. Здесь вас ожидает лишь смерть. У защитников Фермопил нет никакой надежды выстоять перед той огромной силой, что послал на вас Великий Царь. Вы не продержитесь и одного дня. И даже все войска Эллады не одержат верх над персами в грядущих сражениях. Конечно, вы сами понимаете это, как и ваш царь.– Он по­молчал, давая сыну возможность перевести и читая реакцию на лицах спартанцев.– Я умоляю вас внять совету, друзья, совету от чистого сердца, совету человека, который питает и самое глубокое уважение к вам лично и к вашему городу с его совершенно заслуженной славой. Смиритесь с неизбежным и признайте над собой власть сильнейше­го – вам будут оказаны честь и уважение.
– 3десь можешь остановиться, дружок,– прервал егип­тянина Аристодем.
Полиник воспринял это с большим жаром:
– Если это все, с чем ты пришел к нам, братец, заткни это себе меж ягодиц.
Эти резкие слова не поубавили дружелюбия египтянина. – Можете положиться на мое слово и тем самым на слово Великого Царя: если спартанцы сейчас сдадутся и сложат оружие, никто не займет более почетного места под знаменем Великого Царя. Ни одна персидская нога не сту­пит на землю Лакедемона – ни теперь, ни вовеки, Великий Царь клянется в этом. Вашей стране будет дарована власть над всей Грецией. Ваши подразделения займут место в первых рядах войска Великого Царя и воспримут всю уда­чу и славу, что сулит такое видное положение. Вам следу­ет лишь высказать свои пожелания. Великий Царь испол­нит их и осыплет своих новых друзей дарами, которые своей щедростью и великолепием превзойдут ваше вооб­ражение. Так оно и будет, я хорошо знаю сердце Великого Царя.
При этих словах наши союзники перестали дышать. Их глаза в страхе уставились на спартанцев. Если предло­жение египтянина было искренним – а не было никакой причины считать его иным,– для Лакедемона оно означало спасение. Требовалось лишь отказаться от общеэллинского дела. Что сейчас ответят эти спартанцы? Немедленно отведут посла к своему царю? А слово Леонида – закон, так значительно его положение среди Равных и эфоров.
Судьба Эллады вдруг заколебалась на краю пропасти. Союзники стояли, пригвождённые к месту, затаив дыхание в ожидании ответа четырех лакедемонских воинов.
– Мне кажется,– обратился Олимпий к египтянину, не поколебавшись ни мгновения,– что, если Великий Царь действительно хочет сделать спартанцев своими друзьями, он найдет от них гораздо больше пользы, если они останутся с оружием в руках.
– Более того, опыт учит нас,– добавил Аристодем, ­что честь и слава – блага, которые нельзя даровать росчер­ком пера. Их берут копьем.
В этот момент я пристально посмотрел на лица союзников у многих на глазах выступили слезы, другие как будто бы с облегчением выпрямили колени, уже готовые подогнуться. Египтянин, очевидно, тоже заметил это. Он улыбнулся снисходительно и терпеливо, ничуть не смущенный.
– Господа, господа. Я смущаю вас вещами, которые еще можно и нужно обсудить, не здесь, не на рыночной площади, так сказать, а в узком кругу, в присутствии вашего царя. Пожалуйста, если не возражаете, отведите меня к нему.
– Он скажет то же самое, братец, – заявил Диэнек.
– Но в гораздо более грубых выражениях,– вставил какой-то спартанец из толпы.
Птаммитех подождал, пока уляжется смех.
– В таком случае, можно мне услышать ответ из уст самого царя?
– Он нас выпорет, Птаммитех,– с улыбкой вставил Диэнек.
– Сдерет шкуру у них со спины,– сказал тот же спартанец, что вмешался мгновение назад,– за одно лишь предложение такого бесчестья.
Глаза египтянина метнулись на него и увидели пожилого спартанца в домотканом плаще. Этот спартанец пробился во второй ряд и стоял за плечом Аристодема. На мгновение Птаммитеха ошеломил этот старик, который явно нес груз более шестидесяти лет и тем не менее в одеянии гоплита стоял среди других, более молодых воинов.
– Пожалуйста, друзья мои,– продолжил египтянин, ­не отвечайте под влиянием гордости или минутной страсти а позвольте мне развернуть перед вашим царем более широкие перспективы такого решения. Позвольте обрисовать дальнейшие замыслы Великого Царя. Греция – это лишь начальный плацдарм. Великий Царь уже правит всей Азией, и теперь его цель – Европа. Из Эллады войс­ко Великого Царя двинется на завоевание Сикелии и Ита­лии, оттуда – в Гельвецию, Галлию, Иберию (Птаммитех перечисляет римские названия областей, о которых ни персы, ни греки не знали). Если вы бу­дете на нашей стороне, какая сила устоит против нас? Мы победоносно пройдем до самих Геркулесовых Столбов и еще дальше, до самых стен Океана! Пожалуйста, братья, обду­майте ваш выбор. Гордо встать здесь во всеоружии, чтобы вас самих сокрушили, вашу страну опустошили, ваших жен и детей обратили в рабство, а славу Лакедемона, если не сказать – само его существование, навсегда стерли с лица земли! Выберите, как я предлагаю, более скромный путь. Следуйте за неодолимым приливом истории. 3емли, кото­рыми вы правите теперь, покажутся ничем рядом с владе­ниями Великого Царя, которые он пожалует вам. Присо­единяйтесь к нам, братья! Вместе завоюем весь мир! Ксеркс, сын Дария, клянется: ни одна нация или войско не превзой­дет вас честью под знаменами Великого Царя! А если, мои спартанские друзья, вам кажется бесчестным бросить ва­ших братьев-эллинов, Царь Ксеркс простирает свое предложение дальше, на всех греков. Всем союзникам-эллинам он предоставит свободу и поставит рядом с вами, и среди остальных любимых подданных почетом они уступят лишь вам самим.
Ни Олимпий, ни Аристодем, ни Диэнек, ни Полиник не подали голоса в ответ. Египтянин увидел, что они уступа­ют слово старику в домотканом плаще.
– Среди спартанцев каждый имеет право голоса, не только эти послы, поскольку все мы считаемся Равными – равными перед законом.– Старик шагнул вперед.– Могу я, господин, взять на себя вольность предложить вариант, который, я уверен, найдет одобрение не одних лакедемонян, но и всех греческих союзников?
– Да, пожалуйста, – ответил египтянин. Все глаза скрестились на ветеране.
– Пусть Ксеркс сдастся нам,– предложил он.– Мы не уступим ему в великодушии, поставим его войска в первых рядах среди наших союзников и окажем ему все почести, которыми он так щедро осыпал нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43