Однако она знала, что его брат выбрал ее и говорил об этом со старшими в ее семье.
– Я заплакала, когда отец сказал, что меня отдают за Ятрокла. Я кляла себя за свою бессердечность и неблаго­дарность. Чего еще может просить девушка, когда ее отда­ют за благородного доблестного мужа? Но я не могла со­владать со своим сердцем. Я любила брата этого человека, брата этого прекрасного доблестного мужа. Когда Ятрокл погиб, я была безутешна. Но причина моего горя была не та, что думали все. Я боялась, что этой смертью боги отве­тили на эгоистичные молитвы моего сердца. Я ожидала, что Диэнек выберет для меня нового мужа, как велел ему закон, а когда он так и не сделал этого, я бесстыдно пошла к нему в пыльную палестру и сама вынудила его взять меня в жены. Мой муж принял мою любовь и ответил на нее всем сердцем над еще теплыми костями своего брата.
Счастье между нами, наш тайный восторг на брачном ложе были такими острыми, что сама эта любовь стала для нас проклятием. Я смогла искупить свою вину – это нетрудно для женщины, когда она чувствует, как внутри растет новая жизнь, посеянная мужем. Но когда родились наши дети и все оказались девочками, четыре дочери, а я потеряла спо­собность к зачатию, я почувствовала, что это проклятие богов за нашу страсть. Мой муж чувствует это тоже.
Госпожа помолчала и снова взглянула на склон. Маль­чишки, в том числе и мой сын и маленький Идотихид, выбежали со двора и теперь беззаботно играли прямо под тем местом, где мы сидели.
– А потом наступил день призыва для Фермопил. На­конец, подумалось мне, я постигла всю изощренность за­мысла богов. Моего мужа не могут призвать, потому что у него нет сына. Ему откажут в этой величайшей чести. Но в глубине сердца мне не было до этого дела. Существенно было лишь одно – что он останется жить. Возможно, всего лишь еще одну неделю или месяц – до следующей битвы.
Но все же останется жить. Я буду по-прежнему с ним. Он по-прежнему будет мой.
Теперь сам Диэнек, закончив свои дела в доме, появился на площадке внизу. Веселясь, он присоединился к резвя­щимся ребятишкам, которые уже подчинялись своим врож­денным воинственным инстинктам.
– Боги заставляют нас любить не тех, кого должно, ­заключила госпожа,– и мстят тем, кого любим. Они убива­ют тех, кто должен жить, и спасают тех, кто должен умереть. Они одной рукой дают, а другой отнимают, ответственные только перед своими непостижимыми законами.
3аметив смотрящую на него сверху Арету, Диэнек под­нял маленького Идотихида и заставил его помахать ручкой. Арета махнула в ответ.
– Повинуясь слепому импульсу,– сказала она мне,– ­я спасла жизнь этому мальчику, сыну незаконнорожден­ого сына моего брата, и тем самым погубила жизнь мужа.
Она проговорила эти слова так тихо и с такой печалью, что у меня сжало горло и защипало глаза.
– Жены из других городов дивятся на женщин Лаке­демона,– сказала госпожа.– Как могут, спрашивают они, эти спартанские жены стоять прямо, не мигая, когда изуве­ченные тела их мужей приносят домой, чтобы похоронить, или, еще хуже, закапывают в чужую землю и ничего, кроме холодных воспоминаний, не остается их сердцу? Те женщи­ны думают, что мы сделаны из более твердого материала, чем они сами. А я скажу тебе правду, Ксео: из того же самого. Неужели они думают, что мы любим своих мужей меньше, а наши сердца сделаны из камня и стали? Неуже­ли они вообразили, что наше горе меньше, поскольку мы подавляем его в груди?
Она моргнула сухими глазами, потом посмотрела на меня.
– И с тобой тоже боги играют свои шутки, Ксео. Но, может быть, еще не поздно подправить катящиеся играль­ные кости. Вот зачем я дала тебе ту горстку «сов».
Я уже понял замысел ее сердца.
– Ты не спартанец. Зачем связывать себя жестокими законами Спарты? Разве боги недостаточно уже украли у тебя?
Я попросил ее больше не говорить об этом.
– Эта девушка, которую ты любишь,– я бы могла при­везти ее сюда. Только попроси.
– Нет! Пожалуйста.
– Тогда сбеги. Сегодня же вечером. Дай деру. Я сразу же ответил, что не могу.
– Мой муж найдет другого оруженосца. Пусть другой умрет вместо тебя.
– Прошу тебя, госпожа. Это было бы бесчестно. Ощутив, как горит моя щека, я понял, что госпожа уда­рила меня.
– Бесчестно? – Она произнесла это слово с отвраще­нием и презрением.
Внизу к мальчишкам и Диэнеку присоединились другие крестьянские дети. Началась игра в мяч. Дети кричали в агоне, азарте соперничества, и их голоса весело летели к нам вверх по склону.
Могло вызывать одну только благодарность то, что гос­пожа так благородно донесла до меня из самого сердца, ­желание даровать мне милосердие, в котором, она чувствова­ла, мойры – богини судьбы – самой ей отказали. Даровать мне и той, кого я любил, случай ускользнуть из тяжких уз предопределенности, наложенных, как она ощущала, на нее саму и ее мужа.
Но я не мог предложить ей ничего, кроме того, что она уже знала. Я не мог уйти.
– И все равно, боги уже будут ждать меня там. Как всегда, на шаг впереди.
Я видел, как напряглись ее плечи, как ее воля подчини­ла благородный, но неосуществимый импульс сердца.
– Твоя двоюродная сестра узнает, где лежит твое тело и с какой честью ты погиб. Клянусь Еленой и Близнецами.
Госпожа встала со своей скамьи под дубами. Разговор закончился. Она снова была спартанкой.
И вот теперь, когда мы выступали в поход, я заметил на ее лице ту же суровую маску. Госпожа высвободилась из объятий мужа и собрала вокруг себя детей. Она вновь обрела прежнюю осанку, прямую и торжественную, как и другие спартанские жены, стоявшие под дубами.
Я видел, как Леонид обнял свою жену Горго, «Яркие Очи», своих дочерей и сына Плистарха, которому когда-нибудь предстояло занять его место царя.
Моя жена Ферея крепко обняла меня. Она терлась об меня всем телом под своим белым мессенийским платьем, держа за руки наших детей. Да, она недолго будет оста­ваться без мужа.
– Подожди хотя бы, пока я скроюсь из виду,– пошу­тил я и обнял детей, которых едва знал. Их мать была хорошей женщиной, и я жалел, что не могу любить ее так, как она заслуживала.
Последнее жертвоприношение было закончено, получе­ны и записаны знамения. Триста построились – каждый Равный со своим оруженосцем – в длинной тени отда­ленных гор, на виду у всего войска, собравшегося на левой («щитовой») стороне холма. Леонид, в венке, как и все, за­нял свое место перед воинами, рядом с каменным алтарем. Весь остальной город, старики и мальчишки, жены и мате­ри, илоты и ремесленники, собрались на правой («копьевой») стороне. Еще не рассвело, солнце еще не показалось из-за горного гребня Парнона.
– Смерть приблизилась к нам вплотную,– произнес царь.– Вы чувствуете ее, братья? Я чувствую. Я человек и боюсь ее. Я думаю, как укрепить сердце к тому мгновению, когда я взгляну ей в лицо.
Леонид начал свою речь тихо, но его голос отчетливо разносился в предрассветной тиши, слышный всем.
– Сказать вам, где я нахожу эту силу, друзья? В глазах наших сынов что в алых одеждах стоят перед нами. И на лицах их товарищей, которые пойдут в последующую бит­ву. Но более всего мое сердце находит мужества при взгляде на них – на наших женщин, что без слез смотрят, как мы уходим.
Он сделал жест в сторону собравшихся спартанских знат­ных дам, среди которых выделялись две пожилые, Пирро и Алкмена, и назвал их поименно:
– Сколько раз эти две женщины стояли здесь, в холод­ной тени Парнона, и смотрели на своих любимых, уходящих на войну? Пирро, ты видела, как войска наших дедов и отцов отправлялись на Афетаид, чтобы никогда не вернуть­ся. Алкмена, твои глаза без слез смотрели, как муж и братья ушли навстречу смерти. Теперь ты снова стоишь тут, вместе с немалым числом других, родивших столько же и еще больше, и смотришь, как сыновья и внуки отправля­ются в Царство мертвых.
Это была правда. Сын Пирро Дорион стоял теперь в вен­ке среди Всадников; внуками Алкмены были победители Олимпиады Алфей и Марон.
– Мужская боль легко появляется и быстро проходит. Наши раны – телесные, и они ничтожны. Раны женщин – раны сердечные, это нескончаемая печаль, переносить ко­торую гораздо горше.
Леонид указал на жен и матерей, собравшихся на еще темных склонах.
– Учитесь у них, братья, учитесь терпеть муки, как тер­пят они их при рождении детей. Усвойте их урок: за все хорошее в жизни надо платить. А самое сладкое в жизни – это свобода. Ее мы избрали, и за нее мы платим. Мы связа­ны законами Ликурга, а это суровые законы. Они учат нас презирать жизнь в неге, которую наши богатые земли мог­ли бы нам обеспечить, пожелай мы этого. Однако мы поступаем в академию дисциплины и самопожертвования. Ведомые этими законами, наши предки в двадцати поко­лениях вдыхали благословенный воздух свободы и строго платили по счету, когда им предъявляли этот счет. Мы, их сыновья, не можем сделать меньше.
Каждому воину оруженосец подал чашу вина, каждо­му – собственный ритуальный кубок, врученный воину в день посвящения в Равные и используемый только в самых торжественных церемониях. Леонид поднял свой и с молитвой 3евсу-Вседержателю, Елене и Близнецам совершил возлияние.
– Уже шесть веков, как говорят поэты, ни одна спар­танская женщина не видит дыма вражеских костров.
Подняв обе руки вверх, Леонид выпрямился и поднял лицо к небу:
– 3евсом и Эросом, Афиной-Покровительницей и Ар­темидой Справедливой, Музами и всеми богами и героя­ми, защищавшими Лакедемон, и кровью собственной пло­ти клянусь, что наши жены и дочери, наши сестры и матери не увидят этих костров и теперь.
Он выпил, а за ним выпили и все мужчины.
Глава двадцать первая
Великий Царь хорошо знает топографию под­ходов, ему ведома паутина ущелий и сжатая карта поля боя, где его войска вступили в бой со спартанцами у Горячих Ворот. Я пропущу это описание, а вместо того расскажу о составе греческих сил и о том состоянии разброда и беспорядка, что царили на месте назначения, когда они прибыли туда, чтобы защищать про­ход.
Когда Триста – теперь усиленные пятью сотнями тяжелой пехоты из Тегея и таким же числом воинов из Мантинеи – вместе с двумя тысячами, набранными в Орхомене и остальной Аркадии, Коринфе, Флиунте и Микенах, плюс семьсот из Феспии и четыреста из Фив – прибыли в Опунтскую Локриду, что в девяноста стадиях от Горячих Ворот, чтобы соединиться с тысячей гоплитов из Фокиды и Локриды, они обнаружили там совершенное безлюдье.
Осталось лишь несколько мальчишек и мо­лодых мужчин. Они занимались тем, что гра­били покинутые дома соседей и присваивали запасы вина, обнаруженные в тайниках своих соотечественников. 3авидев спартанцев, они дали стрекача, но разведчики догнали их. Войско и локрийские жители, доложили прыщавые мародеры, ушли в горы, а местные вожди бежали на север, к персам, со всей скоростью, на какую способны их хилые ноги. По сути дела, заявили мальчишки, локрийские предводители уже сдались.
Леонид был вне себя. Однако в результате поспешного и решительно грубого допроса этих сельских грабителей выяснилось, что местные жители неправильно поняли день сбора. Дело в том, что месяц, называемый в Спарте карнеем, в Локриде назывался леминдеоном. Кроме того, его на­чало отсчитывается назад от полнолуния, а не вперед от новолуния. Локрийцы ожидали спартанцев на два дня раньше и, когда те не пришли, решили, что спартанцы их бросили. Локрийцы бросились бежать, разнося в их адрес проклятья. Шквал слухов быстро донес злословье локрийцев до окрестностей Фокиды, где расположены сами Ворота. Тамошние обитатели, фокийцы, и без того уже были перепуганы. Опасаясь, что их захватят, они удрали тоже.
Во время похода на север колонна союзников встречала местные племена и сельских беженцев, стремящихся на юг. Потрепанные роды бежали от наступавших персов, неся свои жалкие пожитки в заплечных мешках, сделанных из покрывал или плащей. Рваные узлы с барахлом стояли у их на головах, как сосуды с водой. 3емлепашцы с ввалившимися щеками катили тачки, груженные мебелью, а чаще – детьми, чьи ноги стерлись от ходьбы, или закутанны­ми в одеяла стариками, не способными идти от дряхлости. У некоторых имелись воловьи упряжки и навьюченные ослы. Под ногами толклись домашние животные и скотина. Тощие собаки выпрашивали подачки, а скорбного вида свиньи, которых пинками гнали вперед, как будто понимали, что через день-два попадут кому-нибудь на ужин. Среди беженцев преобладали женщины. Они еле тащились, босые, повесив обувь на шею, чтобы сберечь подметки.
3аметив приближающуюся колонну союзников, женщины испуганно освобождали дорогу. Они карабкались на горные склоны, прижимая к себе детей и роняя на бегу пожитки. Всегда наступал момент, когда до них доходило, что воины на марше – их соотечественники. Тогда охватившая их сердца перемена доводила их чуть ли не до экстаза. Женщины скатывались вниз с труднодоступных склонов, жались поближе к колонне, некоторые немели от изумления, другие со слезами отворачивали запыленные лица. Престарелые бабушки, толкаясь, бросались целовать руки молодых воинов, матери семейств кидались им на шею и обнимали в эти одновременно уместные и неуместные моменты. «Вы спартанцы?» – спрашивали они почернев­ших на солнце воинов, тегейцев и микенцев, коринфян, фиванцев, флиунтцев и аркадцев, и многие лгали, называя себя спартанцами. Когда женщины слышали, что колонну возглавляет сам Леонид, многие отказывались верить – так привыкли они, что их вечно предают и бросают. Когда им показывали спартанского царя и Всадников вокруг него, многие не могли вынести огромного чувства облегчения. Женщины прятали лицо в ладонях и оседали на дорогу..
От таких сцен – по восемь, десять, двенадцать раз на день – сердца союзников охватывала мрачная решимость. Нужно было вовсю торопиться, защитники должны любой ценой добраться до прохода и укрепить его, прежде чем туда войдет враг. Все невольно ускоряли шаг. Вскоре ко­лонна стала обгонять обоз, поэтому возы и вьючные ослы были брошены и пехотинцы перевалили все необходимое себе на спину.
Что касается меня, я разулся и свернул свой плащ в скатку; щит хозяина я нес за внутреннюю скобу вместе с поножами и нагрудником, весившими более пятидесяти мин, плюс постель для нас обоих и полевой набор, мое соб­ственное оружие, три колчана стрел с железными нако­нечниками, завернутые в промасленную козлиную шкуру, и всякие другие необходимые принадлежности: «рыболовные крючки» и нитки, мешочки с целебными травами, чемерицей и наперстянкой, эвфорбией и кислицей, майора­ном и сосновой смолой; зажимы для артерий, жгуты для рук, холщовые компрессы, бронзовые «собачки», чтобы нагревать и засовывать в проникающие раны, прижигая тка­ни; «утюжки» чтобы делать то же с поверхностными рва­ными ранами; мыло, стельки, кротовьи шкурки, швейный набор; еще поварская утварь – вертел, горшок, ручная мельница, кремень и палочки для добывания огня; мелкий песок и масло для чистки бронзы, промасленное полотни­ще от дождя, кирка-лопата, названная за свою форму гиссакс – солдатский грубый термин, означающий женское отверстие. Это вдобавок к пайку – немолотый ячмень, лук и сыр, чеснок, фиги, копченая козлятина; плюс деньги, аму­леты, талисманы.
Сам мой хозяин нес запасную раму для щита с двойны­ми бронзовыми пластинами, мою и свою обувь с ремнями, заклепки и набор инструментов, свой кожаный боевой пояс, два ясеневых и два кизиловых копья с запасными железными наконечниками, шлем и три ксифоса – один на бедре, а два других привязанные к тяжелому заплечному мешку, набитому продовольствием и немолотым зерном, двумя ме­хами с вином и одним с водой, плюс «сладкий мешок» со сладкими лепешками, приготовленными Аретой и дочерь­ми, завернутыми в промасленное полотно, чтобы не прони­кал луковый запах из мешка. По всей колонне, впереди и сзади, попарно шагали оруженосец и воин, неся между со­бой груз от ста пятидесяти до ста шестидесяти мин.
К колонне примкнул не занесённый в список доброво­лец – чалая охотничья собака по кличке Стикс, принадлежавшая Перинфу, разведчику-скириту, на которого пал «царский выбор» Леонида. Собака следовала за хозяином с гор до Спарты и теперь, не имея дома, куда возвратиться, продолжала служить ему. В течение часа с небольшим она деловито патрулировала по всей длине колонны, запоминая по нюху положение каждого воина на марше, потом возвращалась к своему хозяину-скириту, которого теперь прозвали Собакой, и там продолжала неутомимо трусить у его ног. Не оставалось никаких сомнений, что, по мнению собаки, все эти люди принадлежали ей. Она пасла нас, как заметил Диэнек, и проделывала огромную работу.
С каждым стадием окрестности становились беднее и без­люднее. Все жители ушли. Под конец, в Фокиде, уже непо­далеку от Ворот, колонна вошла в совершенно пустые, бро­шенные жителями места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43