Не прошло и двадцати минут после отправки последнего спартанского транспорта, как мы уже плыли на запад вслед за скрывшимся из виду флотом.
Я всегда боялся моря, а особенно в безлунную ночь, когда находишься во власти незнакомых людей. Наш капитан настоял, что возьмет с собой двух братьев, хотя один мужчина и мальчик вполне могли управиться с легкой лодкой. Я знаю этих прибрежных жителей и моряков и не доверяю им. Почти все они промышляют пиратством. Эти братья, если они действительно были его братьями, оказались неуклюжими увальнями, еле способными связать два слова, с густыми-прегустыми бородами, росшими прямо от глаз и плавно переходившими в спутанную растительность на груди.
Прошел час. Лодка мчалась чрезвычайно быстро; над темной водой далеко разносились всплески весел от транспортов и даже слышался скрип уключин. Александр дважды велел пиратам снизить ход, но перевозчик только рассмеялся и сказал, что мы находимся под ветром и нас никто не услышит, а даже если и услышат, то примут за участников конвоя или за зевак, желающих посмотреть на дело.
Как и следовало ожидать, как только береговая линия за спиной заслонила огни Риона, из черноты возникла спартанская лодка и пересекла нам курс. С суденышка нас окликнули по-дорийски и приказали остановиться. Наш шкипер вдруг потребовал свои деньги. Александр возразил: деньги – когда высадимся, как договорились. Бородачи сжали в руках весла, как оружие:
– Спартанцы приближаются, ребята. Что они с вами сделают, если поймают?
– Ничего им не давай, Александр,– прошипел я.
Но мальчик понял ненадежность нашего положения.
– Конечно, капитан. С радостью.
Пираты взяли плату, улыбаясь, как Харон на своем пароме в Царство умерших.
– А теперь, ребята, отправляйтесь за борт.
Мы находились как раз на середине самой широкой части залива.
Наш лодочник указал на быстро приближавшееся спартанское судно.
– Хватайтесь за веревку и держитесь за кормой, а я заговорю зубы этим простофилям. – Бородачи приняли угрожающую позу.– Как только отвяжемся от этих дурней, втащим вас обратно, целыми и невредимыми.
Мы прыгнули за борт. Подошла лодка спартанцев. Мы услышали, как веревку перерезает нож.
Конец остался у нас в руках. – С высадкой, ребята!
В блеске погрузившегося в волну рулевого весла два неуклюжих скота вдруг проявили незаурядную ловкость. Три быстрых взмаха весел – и лодка полетела прочь, как камень из пращи.
А мы остались плавать посреди залива.
Подошла спартанская лодка, окликая пиратов, но те вовсю спешили скрыться. Спартанцы все еще не видели нас. Александр схватил меня за руку:
– Мы не должны кричать, это будет недостойно.
– Еще бы. Утонуть – куда достойнее!
– 3аткнись.
Мы замолчали, барахтаясь в воде, в то время как спартанцы рыскали вокруг, выискивая другие суда, которые могли оказаться шпионами. Наконец лодка развернулась к нам кормой и стала удаляться. Мы остались под звездами одни.
Каким огромным ни представляется море с борта корабля, но, когда твоя голова еле возвышается над поверхностью, оно кажется еще больше.
– К какому берегу поплывем?
Александр взглянул на меня так, будто я рехнулся. Конечно, вперед.
Мы плыли, мне показалось, несколько часов. Но берег не приблизился и на длину копья.
– А что, если мы плывем против течения? Насколько я понимаю, мы остались, где были, если только нас не отнесло назад.
– Мы приближаемся,– упорствовал Александр.
– Наверное, твои глаза зорче моих.
Нам не оставалось ничего, кроме как плыть и молиться. Какие морские чудища проплывали под нами в это время, готовые схватить нас за ноги своими жуткими щупальцами или откусить их до колена? Я услышал, как Александр захлебывается, борясь с приступом астмы. Мы прижались друг к другу. Глаза слипались от соли, руки стали свинцовыми.
– Расскажи мне что-нибудь,– сказал Александр.
На мгновение я испугался, подумав, что он сошел с ума.
– Чтобы ободрить друг друга,– пояснил он.– Поддержать дух. Рассказывай что-нибудь.
Я прочитал несколько стихов из « Илиады», которую на второе лето в горах Бруксий заставил нас с Диомахой выучить наизусть. Я стал сбиваться с гекзаметра, но Александр не придавал этому значения – слова как будто придали ему новых сил.
– Диэнек говорил, что душа похожа на дом со множеством комнат,– сказал он.– Есть комнаты, в которые нельзя входить. Предчувствие смерти – одна из таких комнат. Мы не должны давать себе даже думать о ней.
Александр велел мне продолжать, выбирая стихи про доблесть. Он объявил, что в данных обстоятельствах мы не должны думать о неудаче.
– Я думаю, боги специально выбросили нас здесь. Чтобы мы узнали про эти комнаты.
Мы поплыли дальше. Когда мы начали, Орион-охотник стоял над головой, теперь же он по дуге опустился на небе. А берег оставался так же далеко, как и раньше.
– Ты знаешь Агату, сестру Аристона? – откуда-то издалека спросил Александр.– Я собираюсь жениться на ней. И никому не говорил об этом.
– Поздравляю.
– Ты думаешь, я шучу? Но мои мысли возвращаются к ней часами.– Он говорил серьезно.– Как ты думаешь, она выйдет за меня?
Обсуждать это над водной пучиной имело немного смысла. Впрочем, в нашей ситуации эта тема была не хуже любой другой.
– Твоя семья по положению выше ее семьи. Если твой отец попросит, ее отцу придется согласиться.
– Я не хочу получить Агату таким образом. Ты ее видел. Скажи мне правду. Она пойдет за меня?
Я задумался.
– Она сделала тебе янтарный амулет. Она не спускает с тебя глаз, когда ты поешь. Она с сестрами выходит на Большой круг, когда мы бегаем там. И делает вид, что упражняется но на самом деле смотрит на тебя.
Это словно бы немного утешило Александра.
– Давай сделаем рывок. Двадцать минут будем плыть изо всех сил и посмотрим, насколько приблизимся. Когда прошло двадцать минут, мы решили попробовать еще двадцать.
– У тебя ведь тоже есть девушка, которую ты любишь, верно? – спросил Александр, загребая руками.– Из твоего города. Девушка, с которой ты жил в горах, твоя двоюродная сестра, та, что отправилась в Афины.
Я сказал, что не понимаю, откуда ему известно. Александр рассмеялся.
– Я все знаю. Я слышал это от девушек, и от пастухов коз, и от твоего друга Дектона.
И сказал, что хочет узнать больше «про эту твою девушку».
Я ответил, что не хочу рассказывать.
– Я могу помочь тебе с ней увидеться. Мой двоюродный дед – проксенос в Афинах. Он может ее разыскать и привезти к нам, если захочешь.
Волны стали выше, поднялся ветер. Мы двигались в никуда. Я снова поддерживал Александра, когда у него начался следующий приступ удушья. Он сжал зубами большой палец и до крови укусил. Боль словно успокоила его.
– Диэнек говорит, что идущие в бой воины должны спокойно и уверенно разговаривать друг с другом, чтобы каждый ободрял товарища. Нам нужно все время разговаривать, Ксео.
В таких экстремальных условиях сознание выкидывает фокусы. Я не могу вспомнить, сколько времени в последующие часы я вслух разговаривал с Александром, а сколько просто плыл, пока мы, бесконечно напрягаясь, стремились к берегу, который отказывался приближаться.
Помню, что я рассказывал ему про Бруксия. Если я и знал Гомера, то это целиком заслуга того проклятого судьбой человека, слепого, как и сам поэт. Лишь благодаря его непреклонной воле я и моя двоюродная сестра не выросли в горах дикими и неграмотными.
– Этот человек был твоим ментором,– торжественно проговорил Александр,– как для меня Диэнек.
Он хотел услышать еще. Каково было потерять мать и отца и увидеть свой город сожженным? Как долго мы с сестрой оставались в горах? Как мы добывали пищу и как защищались от стихии и диких зверей?
Захлебываясь и барахтаясь, я рассказал ему.
На второе наше лето в горах Диомаха и я стали уже с такими искусными охотниками, что нам не только не было нужды спускаться за пищей в город или к сельским жителям, но и не хотелось туда спускаться. Мы были счастливы в горах. Мы росли. У нас было мясо не раз или два в месяц или на праздник, как в отцовском доме, а каждый день. Тут крылся один секрет. Мы нашли собак.
Точнее, двоих щенков, малышей, брошенных матерью. Аркадских пастушьих овчарок – дрожащих, слепых сосунков Мать бросила их, преждевременно родив среди зимы. Мы назвали одного Счастье, а другого – Удача. Они и оказались для нас удачей и счастьем. К весне оба уже бегали, и к лету в них проснулись охотничьи инстинкты. С этими собаками наши голодные дни кончились. Мы могли выследить и убить все, что дышало. Мы могли спокойно спать, зная, что ничто не застанет нас врасплох. Мы стали такими добычливыми охотниками – Дио, я и собаки,– что порой действительно не пользовались случаем, а выслеживали дичь и с благословением богов отпускали. Мы пировали, как господа, и с презрением смотрели на проливающих пот крестьян и бродящих в горах пастухов.
Бруксий начал побаиваться за нас. Мы росли дикими. Без родного города. В былое время Бруксий вечерами читал нам наизусть Гомера, и мы устраивали игру: кто сколько стихов может повторить без ошибки. Теперь эти упражнения стали для него жизненно важными. Он здорово сдал, мы видели это. Ему недолго оставалось быть с нами, и все, что знал сам, он должен был успеть передать нам, своим воспитанникам.
Нашей школой был Гомер; «Илиада» и «Одиссея» стали учебными текстами. Снова и снова Бруксий заставлял нас читать стихи о возвращении Одиссея, когда, в лохмотьях, неузнаваемый, законный владыка Итаки и герой Илиона ищет приюта в лачуге свинопаса Эвмея. Хотя Эвмей и не подозревал, что путник у его дверей – истинный царь, хотя он и принял своего повелителя за очередного нищего без роду и племени, но из почтения к 3евсу, покровителю путешественников, гостеприимно пригласил странника войти и разделить с ним убогую пищу.
Смирение, гостеприимство, милость к чужаку; мы должны были усвоить это, впитать глубоко, в плоть и кровь, в самые кости. Бруксий непреклонно учил нас состраданию – этой добродетели, которая на его глазах с каждым днем убывала в наших сердцах. Он заставлял нас повторять сцену в шатре, когда троянский старец Приам стоит на коленях перед Ахиллом и с мольбой целует руку человека, убившего его сыновей. Потом Бруксий с пристрастием спрашивал усвоенный материал. Что бы сделали мы на месте Ахилла? А на месте Приама? Было ли поведение обоих правильным и благочестивым в глазах богов?
У нас должен быть свой город, объявил однажды Бруксий. Без своего города мы ничем не лучше диких зверей, на которых охотимся и которых убиваем.
Афины.
Туда, настаивал Бруксий, я и Дио должны отправиться туда. Город Афины был единственным открытым городом в Элладе, самым свободным и цивилизованным. Любовь к мудрости – философия – ценилась в Афинах выше всех других занятий; жизнь мысли взращивалась и почиталась, ей придавала силу высокая культура театра, музыки, поэзии, архитектуры и изобразительных искусств. И не было в Элладе города, равного Афинам в военном искусстве.
Афины с радостью принимали иммигрантов. Смышленый крепкий парень вроде меня может заняться торговлей, заключить договор с какой-нибудь лавкой. И у Афин был свой флот. Даже с моими увечными руками я мог бы работать веслом. С моим искусством в стрельбе из лука я мог бы стать токсотом – морским лучником, проявить себя на войне и воспользоваться военной службой, чтобы занять достойное место в обществе.
И Диомаха тоже должна отправиться в Афины. Как свободнорожденная с грамотной речью и в расцвете красоты, она могла бы найти работу в уважаемом доме и не иметь недостатка в поклонниках. Она сейчас в самом подходящем возрасте для замужества. Верхом мечтаний нашего воспитателя было ее благополучное замужество за каким-нибудь гражданином. Даже будучи женой метэка , живущего в городе чужеземца, она смогла бы защитить меня, помочь мне найти и сохранить работу. И к тому же мы были бы вместе.
По мере того как силы Бруксия убывали, росло его убеждение в том, что мы подчинимся его желанию. Он заставил нас поклясться, что, когда придет его час, мы спустимся с гор и отправимся в Аттику, в город богини Афины.
В октябре этого второго года долгим, уже прохладным днем Дио и я охотились и ничего не добыли. Мы побрели обратно в лагерь, ворча друг на друга и предвкушая пустую кашу или месиво из бобов и гороха. И, что еще хуже, нам предстояло сейчас увидеть Бруксия, согбенного и немощного. С каждым днем все больнее становилось видеть его, все труднее – поддерживать то, что в нем еще не болело. Он не ел мяса. Мы приметили дым, и собаки бросились вверх по склону, как они любили, стремясь к своему другу, чтобы он обнял их и насмешливо поздравил с возвращением.
Идя следом за собаками, мы услышали их лай. Не обычное игривое поскуливанье, а нечто более пронзительное, настойчивое. Затем наверху на склоне показался Счастье. Диомаха посмотрела на меня, и мы оба поняли.
Потребовался час, чтобы соорудить Бруксию погребальный костер. Когда его исхудалое тело с клеймом раба охватили к наконец языки очищающего пламени, я от впадины над его сердцем зажег насмоленную стрелу и пустил ее, горящую, со всей силы, как комету, по дуге над сумеречной долиной.
…Старец Нестор, мудрец бесподобный
Средь ахейских мужей кудроглавых,
Лег на землю, исполнен годами,
И закрыл, как во сне, свои очи,
Встретив гибель от стрел Артемиды.
Десять рассветов спустя Диомаха и я стояли у Трех Дорог, на границе Аттики и Мегары, откуда на восток шла Афинская дорога, на запад – Священная дорога в Дельфы, а на юго-запад, к перешейку и Пелопоннесу,– Коринфская. Без сомнения, мы представляли собой пару самых диких оборванцев – босые, с опаленными солнцем лицами и завязанными сзади хвостом длинными волосами. У обоих были кинжал и лук, а рядом скакали собаки, все в репьях, как и мы сами.
По всем направлениям у Трех Дорог наблюдалось предрассветное оживленное движение – ехали возы, телеги и крытые повозки с товарами или дровами, шли на рынок крестьянские мальчишки со своим сыром и яйцами, с мешками лука. (Вот так же и мы с Дио отправились в Астак в то утро, теперь казавшееся столь далеким, а ведь по календарю с тех пор прошло всего лишь две зимы.) Мы останавливались у всех перекрестков и справлялись о пути. Да, указал один погонщик, Афины там, в двух часах ходьбы, не больше.
Во время недельного путешествия с гор мы с Диомахой почти не разговаривали. Мы думали о городах, о том, что нас ждет в нашей новой жизни. Я наблюдал, как другие путники глазеют на Диомаху. В ней была заметна потребность быть женщиной.
– Я хочу иметь ребенка,– ни с того ни с сего вдруг сказала она в последний день нашего путешествия.– Хочу мужа, который бы заботился о нем и обо мне. Хочу дом. Самый захудалый – все равно, лишь бы было место, где я разобью маленький садик, посажу у порога цветы и наведу красоту для моего мужа и детей.
Так она выражала свою доброту ко мне, заблаговременно устанавливая дистанцию, чтобы у меня было время привыкнуть.
– Ты меня понимаешь, Ксео?
Я понимал.
– Какую из собак ты возьмешь? – спросил я.
– Не сердись на меня. Я только пытаюсь рассказать тебе как все есть и как должно быть.
Мы решили, что она возьмет Удачу, а я – Счастье.
– В городе мы можем остановиться вместе,– вслух поделилась своими мыслями Диомаха, пока мы шли.– Скажем что мы брат и сестра. Но ты должен понимать, Ксео, что если я найду достойного мужчину, который будет относиться ко мне с уважением…
– Я понимаю. Можешь больше не говорить.
За два дня до того нас на повозке с возницей обогнала знатная афинская дама с мужем, сопровождаемая веселой толпой друзей и слуг. Дама заметила дикую девушку Диомаху и потребовала от служанок, чтобы они вымыли ее, умастили тело оливковым маслом и расчесали ей волосы. Она хотела расчесать и мои, но я не позволил. Вся их компания остановилась у тенистого ручья и развлекалась лепешками и вином, пока служанки, отведя Дио в сторону, приводили ее в порядок. Когда моя двоюродная сестра появилась, я не узнал ее. Афинская дама была вне себя от восторга и, не переставая, превозносила Диомахино очарование предвкушая, какое волнение в крови городской может вызовет эта цветущая красота. Она настаивала, что бы Дио и я, как только доберемся до Афин, явились прямо в дом ее мужа, а она позаботится о работе для нас и о продолжении нашего образования. Ее слуга будет ждать нас у Фриазийских ворот. Любой нам скажет, где это.
Мы шагали дальше, последний день был долог. Надписи на составленных в ряд амфорах с вином и других товарах, что везли обгонявшие нас повозки, указывали места доставки – Фалерон или Афины. В говоре слышался аттический акцент. Мы остановились поглазеть на отряд афинской конницы, красовавшийся перед толпой. Мимо, направляясь в город, прошли четверо моряков, у каждого на плече весло, а в руке уключина и подушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Я всегда боялся моря, а особенно в безлунную ночь, когда находишься во власти незнакомых людей. Наш капитан настоял, что возьмет с собой двух братьев, хотя один мужчина и мальчик вполне могли управиться с легкой лодкой. Я знаю этих прибрежных жителей и моряков и не доверяю им. Почти все они промышляют пиратством. Эти братья, если они действительно были его братьями, оказались неуклюжими увальнями, еле способными связать два слова, с густыми-прегустыми бородами, росшими прямо от глаз и плавно переходившими в спутанную растительность на груди.
Прошел час. Лодка мчалась чрезвычайно быстро; над темной водой далеко разносились всплески весел от транспортов и даже слышался скрип уключин. Александр дважды велел пиратам снизить ход, но перевозчик только рассмеялся и сказал, что мы находимся под ветром и нас никто не услышит, а даже если и услышат, то примут за участников конвоя или за зевак, желающих посмотреть на дело.
Как и следовало ожидать, как только береговая линия за спиной заслонила огни Риона, из черноты возникла спартанская лодка и пересекла нам курс. С суденышка нас окликнули по-дорийски и приказали остановиться. Наш шкипер вдруг потребовал свои деньги. Александр возразил: деньги – когда высадимся, как договорились. Бородачи сжали в руках весла, как оружие:
– Спартанцы приближаются, ребята. Что они с вами сделают, если поймают?
– Ничего им не давай, Александр,– прошипел я.
Но мальчик понял ненадежность нашего положения.
– Конечно, капитан. С радостью.
Пираты взяли плату, улыбаясь, как Харон на своем пароме в Царство умерших.
– А теперь, ребята, отправляйтесь за борт.
Мы находились как раз на середине самой широкой части залива.
Наш лодочник указал на быстро приближавшееся спартанское судно.
– Хватайтесь за веревку и держитесь за кормой, а я заговорю зубы этим простофилям. – Бородачи приняли угрожающую позу.– Как только отвяжемся от этих дурней, втащим вас обратно, целыми и невредимыми.
Мы прыгнули за борт. Подошла лодка спартанцев. Мы услышали, как веревку перерезает нож.
Конец остался у нас в руках. – С высадкой, ребята!
В блеске погрузившегося в волну рулевого весла два неуклюжих скота вдруг проявили незаурядную ловкость. Три быстрых взмаха весел – и лодка полетела прочь, как камень из пращи.
А мы остались плавать посреди залива.
Подошла спартанская лодка, окликая пиратов, но те вовсю спешили скрыться. Спартанцы все еще не видели нас. Александр схватил меня за руку:
– Мы не должны кричать, это будет недостойно.
– Еще бы. Утонуть – куда достойнее!
– 3аткнись.
Мы замолчали, барахтаясь в воде, в то время как спартанцы рыскали вокруг, выискивая другие суда, которые могли оказаться шпионами. Наконец лодка развернулась к нам кормой и стала удаляться. Мы остались под звездами одни.
Каким огромным ни представляется море с борта корабля, но, когда твоя голова еле возвышается над поверхностью, оно кажется еще больше.
– К какому берегу поплывем?
Александр взглянул на меня так, будто я рехнулся. Конечно, вперед.
Мы плыли, мне показалось, несколько часов. Но берег не приблизился и на длину копья.
– А что, если мы плывем против течения? Насколько я понимаю, мы остались, где были, если только нас не отнесло назад.
– Мы приближаемся,– упорствовал Александр.
– Наверное, твои глаза зорче моих.
Нам не оставалось ничего, кроме как плыть и молиться. Какие морские чудища проплывали под нами в это время, готовые схватить нас за ноги своими жуткими щупальцами или откусить их до колена? Я услышал, как Александр захлебывается, борясь с приступом астмы. Мы прижались друг к другу. Глаза слипались от соли, руки стали свинцовыми.
– Расскажи мне что-нибудь,– сказал Александр.
На мгновение я испугался, подумав, что он сошел с ума.
– Чтобы ободрить друг друга,– пояснил он.– Поддержать дух. Рассказывай что-нибудь.
Я прочитал несколько стихов из « Илиады», которую на второе лето в горах Бруксий заставил нас с Диомахой выучить наизусть. Я стал сбиваться с гекзаметра, но Александр не придавал этому значения – слова как будто придали ему новых сил.
– Диэнек говорил, что душа похожа на дом со множеством комнат,– сказал он.– Есть комнаты, в которые нельзя входить. Предчувствие смерти – одна из таких комнат. Мы не должны давать себе даже думать о ней.
Александр велел мне продолжать, выбирая стихи про доблесть. Он объявил, что в данных обстоятельствах мы не должны думать о неудаче.
– Я думаю, боги специально выбросили нас здесь. Чтобы мы узнали про эти комнаты.
Мы поплыли дальше. Когда мы начали, Орион-охотник стоял над головой, теперь же он по дуге опустился на небе. А берег оставался так же далеко, как и раньше.
– Ты знаешь Агату, сестру Аристона? – откуда-то издалека спросил Александр.– Я собираюсь жениться на ней. И никому не говорил об этом.
– Поздравляю.
– Ты думаешь, я шучу? Но мои мысли возвращаются к ней часами.– Он говорил серьезно.– Как ты думаешь, она выйдет за меня?
Обсуждать это над водной пучиной имело немного смысла. Впрочем, в нашей ситуации эта тема была не хуже любой другой.
– Твоя семья по положению выше ее семьи. Если твой отец попросит, ее отцу придется согласиться.
– Я не хочу получить Агату таким образом. Ты ее видел. Скажи мне правду. Она пойдет за меня?
Я задумался.
– Она сделала тебе янтарный амулет. Она не спускает с тебя глаз, когда ты поешь. Она с сестрами выходит на Большой круг, когда мы бегаем там. И делает вид, что упражняется но на самом деле смотрит на тебя.
Это словно бы немного утешило Александра.
– Давай сделаем рывок. Двадцать минут будем плыть изо всех сил и посмотрим, насколько приблизимся. Когда прошло двадцать минут, мы решили попробовать еще двадцать.
– У тебя ведь тоже есть девушка, которую ты любишь, верно? – спросил Александр, загребая руками.– Из твоего города. Девушка, с которой ты жил в горах, твоя двоюродная сестра, та, что отправилась в Афины.
Я сказал, что не понимаю, откуда ему известно. Александр рассмеялся.
– Я все знаю. Я слышал это от девушек, и от пастухов коз, и от твоего друга Дектона.
И сказал, что хочет узнать больше «про эту твою девушку».
Я ответил, что не хочу рассказывать.
– Я могу помочь тебе с ней увидеться. Мой двоюродный дед – проксенос в Афинах. Он может ее разыскать и привезти к нам, если захочешь.
Волны стали выше, поднялся ветер. Мы двигались в никуда. Я снова поддерживал Александра, когда у него начался следующий приступ удушья. Он сжал зубами большой палец и до крови укусил. Боль словно успокоила его.
– Диэнек говорит, что идущие в бой воины должны спокойно и уверенно разговаривать друг с другом, чтобы каждый ободрял товарища. Нам нужно все время разговаривать, Ксео.
В таких экстремальных условиях сознание выкидывает фокусы. Я не могу вспомнить, сколько времени в последующие часы я вслух разговаривал с Александром, а сколько просто плыл, пока мы, бесконечно напрягаясь, стремились к берегу, который отказывался приближаться.
Помню, что я рассказывал ему про Бруксия. Если я и знал Гомера, то это целиком заслуга того проклятого судьбой человека, слепого, как и сам поэт. Лишь благодаря его непреклонной воле я и моя двоюродная сестра не выросли в горах дикими и неграмотными.
– Этот человек был твоим ментором,– торжественно проговорил Александр,– как для меня Диэнек.
Он хотел услышать еще. Каково было потерять мать и отца и увидеть свой город сожженным? Как долго мы с сестрой оставались в горах? Как мы добывали пищу и как защищались от стихии и диких зверей?
Захлебываясь и барахтаясь, я рассказал ему.
На второе наше лето в горах Диомаха и я стали уже с такими искусными охотниками, что нам не только не было нужды спускаться за пищей в город или к сельским жителям, но и не хотелось туда спускаться. Мы были счастливы в горах. Мы росли. У нас было мясо не раз или два в месяц или на праздник, как в отцовском доме, а каждый день. Тут крылся один секрет. Мы нашли собак.
Точнее, двоих щенков, малышей, брошенных матерью. Аркадских пастушьих овчарок – дрожащих, слепых сосунков Мать бросила их, преждевременно родив среди зимы. Мы назвали одного Счастье, а другого – Удача. Они и оказались для нас удачей и счастьем. К весне оба уже бегали, и к лету в них проснулись охотничьи инстинкты. С этими собаками наши голодные дни кончились. Мы могли выследить и убить все, что дышало. Мы могли спокойно спать, зная, что ничто не застанет нас врасплох. Мы стали такими добычливыми охотниками – Дио, я и собаки,– что порой действительно не пользовались случаем, а выслеживали дичь и с благословением богов отпускали. Мы пировали, как господа, и с презрением смотрели на проливающих пот крестьян и бродящих в горах пастухов.
Бруксий начал побаиваться за нас. Мы росли дикими. Без родного города. В былое время Бруксий вечерами читал нам наизусть Гомера, и мы устраивали игру: кто сколько стихов может повторить без ошибки. Теперь эти упражнения стали для него жизненно важными. Он здорово сдал, мы видели это. Ему недолго оставалось быть с нами, и все, что знал сам, он должен был успеть передать нам, своим воспитанникам.
Нашей школой был Гомер; «Илиада» и «Одиссея» стали учебными текстами. Снова и снова Бруксий заставлял нас читать стихи о возвращении Одиссея, когда, в лохмотьях, неузнаваемый, законный владыка Итаки и герой Илиона ищет приюта в лачуге свинопаса Эвмея. Хотя Эвмей и не подозревал, что путник у его дверей – истинный царь, хотя он и принял своего повелителя за очередного нищего без роду и племени, но из почтения к 3евсу, покровителю путешественников, гостеприимно пригласил странника войти и разделить с ним убогую пищу.
Смирение, гостеприимство, милость к чужаку; мы должны были усвоить это, впитать глубоко, в плоть и кровь, в самые кости. Бруксий непреклонно учил нас состраданию – этой добродетели, которая на его глазах с каждым днем убывала в наших сердцах. Он заставлял нас повторять сцену в шатре, когда троянский старец Приам стоит на коленях перед Ахиллом и с мольбой целует руку человека, убившего его сыновей. Потом Бруксий с пристрастием спрашивал усвоенный материал. Что бы сделали мы на месте Ахилла? А на месте Приама? Было ли поведение обоих правильным и благочестивым в глазах богов?
У нас должен быть свой город, объявил однажды Бруксий. Без своего города мы ничем не лучше диких зверей, на которых охотимся и которых убиваем.
Афины.
Туда, настаивал Бруксий, я и Дио должны отправиться туда. Город Афины был единственным открытым городом в Элладе, самым свободным и цивилизованным. Любовь к мудрости – философия – ценилась в Афинах выше всех других занятий; жизнь мысли взращивалась и почиталась, ей придавала силу высокая культура театра, музыки, поэзии, архитектуры и изобразительных искусств. И не было в Элладе города, равного Афинам в военном искусстве.
Афины с радостью принимали иммигрантов. Смышленый крепкий парень вроде меня может заняться торговлей, заключить договор с какой-нибудь лавкой. И у Афин был свой флот. Даже с моими увечными руками я мог бы работать веслом. С моим искусством в стрельбе из лука я мог бы стать токсотом – морским лучником, проявить себя на войне и воспользоваться военной службой, чтобы занять достойное место в обществе.
И Диомаха тоже должна отправиться в Афины. Как свободнорожденная с грамотной речью и в расцвете красоты, она могла бы найти работу в уважаемом доме и не иметь недостатка в поклонниках. Она сейчас в самом подходящем возрасте для замужества. Верхом мечтаний нашего воспитателя было ее благополучное замужество за каким-нибудь гражданином. Даже будучи женой метэка , живущего в городе чужеземца, она смогла бы защитить меня, помочь мне найти и сохранить работу. И к тому же мы были бы вместе.
По мере того как силы Бруксия убывали, росло его убеждение в том, что мы подчинимся его желанию. Он заставил нас поклясться, что, когда придет его час, мы спустимся с гор и отправимся в Аттику, в город богини Афины.
В октябре этого второго года долгим, уже прохладным днем Дио и я охотились и ничего не добыли. Мы побрели обратно в лагерь, ворча друг на друга и предвкушая пустую кашу или месиво из бобов и гороха. И, что еще хуже, нам предстояло сейчас увидеть Бруксия, согбенного и немощного. С каждым днем все больнее становилось видеть его, все труднее – поддерживать то, что в нем еще не болело. Он не ел мяса. Мы приметили дым, и собаки бросились вверх по склону, как они любили, стремясь к своему другу, чтобы он обнял их и насмешливо поздравил с возвращением.
Идя следом за собаками, мы услышали их лай. Не обычное игривое поскуливанье, а нечто более пронзительное, настойчивое. Затем наверху на склоне показался Счастье. Диомаха посмотрела на меня, и мы оба поняли.
Потребовался час, чтобы соорудить Бруксию погребальный костер. Когда его исхудалое тело с клеймом раба охватили к наконец языки очищающего пламени, я от впадины над его сердцем зажег насмоленную стрелу и пустил ее, горящую, со всей силы, как комету, по дуге над сумеречной долиной.
…Старец Нестор, мудрец бесподобный
Средь ахейских мужей кудроглавых,
Лег на землю, исполнен годами,
И закрыл, как во сне, свои очи,
Встретив гибель от стрел Артемиды.
Десять рассветов спустя Диомаха и я стояли у Трех Дорог, на границе Аттики и Мегары, откуда на восток шла Афинская дорога, на запад – Священная дорога в Дельфы, а на юго-запад, к перешейку и Пелопоннесу,– Коринфская. Без сомнения, мы представляли собой пару самых диких оборванцев – босые, с опаленными солнцем лицами и завязанными сзади хвостом длинными волосами. У обоих были кинжал и лук, а рядом скакали собаки, все в репьях, как и мы сами.
По всем направлениям у Трех Дорог наблюдалось предрассветное оживленное движение – ехали возы, телеги и крытые повозки с товарами или дровами, шли на рынок крестьянские мальчишки со своим сыром и яйцами, с мешками лука. (Вот так же и мы с Дио отправились в Астак в то утро, теперь казавшееся столь далеким, а ведь по календарю с тех пор прошло всего лишь две зимы.) Мы останавливались у всех перекрестков и справлялись о пути. Да, указал один погонщик, Афины там, в двух часах ходьбы, не больше.
Во время недельного путешествия с гор мы с Диомахой почти не разговаривали. Мы думали о городах, о том, что нас ждет в нашей новой жизни. Я наблюдал, как другие путники глазеют на Диомаху. В ней была заметна потребность быть женщиной.
– Я хочу иметь ребенка,– ни с того ни с сего вдруг сказала она в последний день нашего путешествия.– Хочу мужа, который бы заботился о нем и обо мне. Хочу дом. Самый захудалый – все равно, лишь бы было место, где я разобью маленький садик, посажу у порога цветы и наведу красоту для моего мужа и детей.
Так она выражала свою доброту ко мне, заблаговременно устанавливая дистанцию, чтобы у меня было время привыкнуть.
– Ты меня понимаешь, Ксео?
Я понимал.
– Какую из собак ты возьмешь? – спросил я.
– Не сердись на меня. Я только пытаюсь рассказать тебе как все есть и как должно быть.
Мы решили, что она возьмет Удачу, а я – Счастье.
– В городе мы можем остановиться вместе,– вслух поделилась своими мыслями Диомаха, пока мы шли.– Скажем что мы брат и сестра. Но ты должен понимать, Ксео, что если я найду достойного мужчину, который будет относиться ко мне с уважением…
– Я понимаю. Можешь больше не говорить.
За два дня до того нас на повозке с возницей обогнала знатная афинская дама с мужем, сопровождаемая веселой толпой друзей и слуг. Дама заметила дикую девушку Диомаху и потребовала от служанок, чтобы они вымыли ее, умастили тело оливковым маслом и расчесали ей волосы. Она хотела расчесать и мои, но я не позволил. Вся их компания остановилась у тенистого ручья и развлекалась лепешками и вином, пока служанки, отведя Дио в сторону, приводили ее в порядок. Когда моя двоюродная сестра появилась, я не узнал ее. Афинская дама была вне себя от восторга и, не переставая, превозносила Диомахино очарование предвкушая, какое волнение в крови городской может вызовет эта цветущая красота. Она настаивала, что бы Дио и я, как только доберемся до Афин, явились прямо в дом ее мужа, а она позаботится о работе для нас и о продолжении нашего образования. Ее слуга будет ждать нас у Фриазийских ворот. Любой нам скажет, где это.
Мы шагали дальше, последний день был долог. Надписи на составленных в ряд амфорах с вином и других товарах, что везли обгонявшие нас повозки, указывали места доставки – Фалерон или Афины. В говоре слышался аттический акцент. Мы остановились поглазеть на отряд афинской конницы, красовавшийся перед толпой. Мимо, направляясь в город, прошли четверо моряков, у каждого на плече весло, а в руке уключина и подушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43