Темнело. Гай наблюдал, как на темно-синем небе зажигаются звезды. Через открытое окно влетали белесые бабочки. Летели на пламя светильника, обжигали тонкие крылья и падали в нагретое масло, умирая. Их гибель не останавливала других бабочек. Зачарованные ярким пламенем, они бездумно слетались на огонь.В саду треснула ветка, послышался женский шёпот. Гай вздрогнул. Открыл рот, чтобы позвать преторианскую охрану. Но передумал, различив между деревьями силуэты двух молодых девушек. Восхищённо раскрыв глаза, две провинциалки разглядывали молодого императора. Светлые туники трепетали на ветру, словно крылья бабочек. Девушек тоже манил огонь и блеск, который по мнению простых смертных обязательно должен излучать император.Калигула высунулся в окно.— Идите сюда, — шёпотом поманил он девушек.Они смущённо замерли, прижавшись друг к другу. Словно робкие, но любопытные зверьки. В Гае пробудился охотничий инстинкт. Он раздул ноздри, подобно собаке, учуявшей добычу.— Не бойтесь, — он сделал ладонями приглашающий жест.Подталкивая друг друга и переглядываясь с лукавым смущением, девушки подошли к окну. Их охватило благоговейное чувство. Сам император зовёт их! Не старый гнусный Тиберий, а молодой, красивый, любимый в народе Гай, сын славного Германика!Перегнувшись через оконную раму, Калигула втащил в комнату одну девушку. Затем — другую, стройную и почти невесомую. Обе доверчиво подчинились сильным мужским рукам. Гай обнял провинциалок и самодовольно улыбнулся, уловив трепет волнения в юных телах. Он томно склонился к смуглой шее одной девушки и поцеловал. Следующий поцелуй достался второй. Прикрыв зеленые глаза, он ласкал пугливых красавиц, лишённых изысканности римских матрон, но полных жаркой южной свежести. «Зачем мне спинтрии Тиберия, если я всегда могу завести собственных?» — думал он, увлекая к постели послушных девушек.Они покинули императорскую виллу поздним утром следующего дня, растрёпанные и обессиленные. Но счастливые от высокой чести, оказанной им. VI Мост между Байями и Путеолами разобрали. Владельцы кораблей получили позволение следовать своим путём. Брошенная пшеница сгнила безвозвратно. Её пожирали свиньи, сбегавшиеся со всех окрестностей Неаполя.Жаркое лето миновало в наслаждениях. Осенью Калигула вернулся в Рим.«Быть императором — не только развлечение! — размышлял он. — Не лишне заняться делами империи». В таком настроении он призвал в Палатинский дворец старого сенатора Гая Кассия Лонгина.— Случилось ли что новое в моё отсутствие? — высокомерно спросил он. Почти так же разговаривал с сенаторами Тиберий.— Рим славит тебя! — склонился перед молодым цезарем сухощавый высокий старик. — Сто шестьдесят тысяч быков было принесено в жертву за твоё здравие.Глаза Калигулы загорелись радостным огнём.— Плебеи собирают деньги, чтобы установить в храме Юпитера твою статую, — сообщил Лонгин. — К ним присоединилось и всадническое сословие…«Как если бы я уже стал богом!» — затрепетал Калигула. И прищурился с лёгким подозрением:— Сенаторы тоже раскошелились на статую?Кассий замялся:— Да, цезарь. В меру возможностей.Гаю показалось, словно лукавая змея ужалила его в сердце. В меру возможностей?! Кто в Риме богаче сенаторских семейств? Уж никак не плебеи. Калигула побагровел, нахмурился. Крепко сжались нервные жилистые кулаки. Теперь он понимал, почему Тиберий так ненавидел сенаторов.— Повелеваю, чтобы мои статуи были установлены во всех храмах в Риме и провинциях! — медленно, весомо произнёс император. — И пусть жрецы, принося жертвы, во всеуслышание молятся за меня и моих сестёр!— Слушаюсь, цезарь! — Лонгин закинул на правое плечо край тоги и повернулся к выходу.— И не думай, что я забуду! — закричал ему вслед Калигула. — Сегодня же издам письменный указ и велю вывесить его на Форуме.Лонгин молча поклонился.«Подлецы! — обиженно думал Калигула, оставшись один. — Народ любит меня. Стоит мне покинуть Палатинский дворец — толпы плебеев бегут за хвостом моего коня! Бросают лепестки цветов, кричат: слава! Только сенаторы ненавидят меня. Корчат кислые рожи при моем появлении. Опасаются. Ведь я могу отнять у них власть и привилегии. Грязные твари!!! Нет, сенаторы, конечно не грязные. Скорее, благоуханные. Каждый день проводят послеобеденные часы в термах, в обществе изощрённых гетер. Поливаются восточными благовониями хуже женщин. Но внутри, в душе, сколько грязи у них налипло!»— Ненавижу! — крикнул Гай и раздражённо плюнул по направлению к двери, за которой только что скрылся сенатор Кассий Лонгин. Плевок попал на черно-красную греческую вазу, стоящую у двери на мраморной подставке.Калигула выбежал из дворца. Преторианцы-охранники приветствовали его, громко ударяя в пол правой ногой или древком копья. Задыхаясь от злости, он спускался по широкой мраморной лестнице. Лиловый плащ волочился по белым ступеням. И вдруг замер: у подножья остановились носилки Луция Кассия Лонгина.Друзилла, опершись на подставленную ладонь раба, выскользнула из носилок.— Друзилла! — Калигула бросился к сестре и отчаянно обнял её.— Что случилось, Гай? — она взволнованно приподняла узкими ладонями его лицо.— Ты одна любишь меня! — плаксиво пожаловался он.Едва уловимая искра радости сверкнула в глазах девушки.— Да, я одна икренне люблю тебя, — подтвердила она. И, ласково обняв брата, увлекла его вверх по лестнице. — Расскажи мне, что произошло?— Сенатор Лонгин, родственник твоего мужа, явился с утра докучать мне! — брезгливо скривился Гай. — Когда ты уже оставишь его и придёшь ко мне?— Хоть сейчас! — вздохнула Друзилла. — Но разве легко покинуть Кассия? Боюсь скандала! — она испуганно передёрнулась, представив себе разгневанное лицо мужа.Калигула задумался, почесав подбородок, поросший двухдневной рыжеватой щетиной.— Я дам ему должность в далёкой провинции, — решил он. — Пусть убирается прочь из Рима. А ты поселишься во дворце.— Так будет лучше всего, — облегчённо согласилась Друзилла.
* * * В храме Юпитера установили позолоченную статую Гая Цезаря. Двадцать знатных всадников стали жрецами. Каждое утро они приносили на алтаре, посвящённом императору, особые жертвы: павлинов, фазанов и фламинго. Гай радовался: такие невероятные почести ему, который прежде был униженным запуганным подростком, зависящим от капризного настроения Тиберия!Указ молодого императора достиг отдалённых провинций. Поспешно отливались статуи Калигулы. Кое-где отрезали головы древним статуям незначительных божеств и заменяли её соотвествующим изображением цезаря. Делалось это ради сбережения средств и времени. А Гай считал такую поспешность проявлением любви к себе. VII Светало. Агриппине не спалось. Агенобарб стонал и вздрагивал во сне. Агриппина отодвинулась на край ложа, обхватив руками полнеющий живот. Как трудно носить ребёнка во чреве! Сначала — долгие, изнурительные недели тошноты; частые головокружения. Теперь постоянно побаливают соски. Потребность сходить по нужде возникает каждые два часа. И до смерти раздражают неприятные запахи.Агриппина брезгливо принюхалась: от мужа снова воняло вином и дешёвыми гетерами. «Доношу ребёнка и попрошу о разводе», — тупо рассматривая противоположную стену, думала она. Агенобарб растолстел ещё сильнее. Крепкое прежде тело стало рыхлым, пористым. Он лежал рядом с хрупкой женой, словно гниющая, бесформенная кабанья туша.Дождавшись рассвета, Агриппина завернулась в тёплую шерстяную столу и вышла из опочивальни. Присела на скамье в атриуме и протянула ладони к пылающему очагу. Со стороны портика донёсся шум. Кто-то при помощи рабов неуклюже выбирался из носилок.— Кого это принесло в такую рань? — раздражённо поморщилась Агриппина.Зацепившись краем столы за дверной косяк, в атриум вступила Домиция, сестра Агенобарба. Агриппина кисло улыбнулась свояченице.— Ты пожаловала к нам в гости с рассветом! За что такая честь? — с лёгкой ехидностью спросила она.— Мой Пассиен отправился в Сенатскую курию, — добродушно объяснила Домиция, не замечая скрытого презрения Агриппины. — Чтобы не скучать в одиночестве, я решила посетить тебя и брата.— Спит твой брат, — скривилась хозяйка.— Бедненький! — всплеснула руками гостья. — Он так устаёт!..— С чего бы ему уставать?! — возмутилась Агриппина. — Ничего не делает! Только тратит состояние, которое предки копили веками!Домиция промолчала, прикусив губу, и неприязненно взглянула на собеседницу: «Ей какое дело? Состояние ведь наше, а не её!»— Как тебе живётся замужем? — равнодушно полюбопытствовала Агриппина. Каких невероятных усилий ей стоило это равнодушие!Свояченица улыбнулась, краснея:— Я счастлива. Пассиен такой милый…Агриппина устало прикрыла веками дымчато-зеленые глаза. Исцарапать бы рожу этой противной Домиции!Неожиданно она изумилась: как похорошела свояченица за истёкшие месяцы! Второе супружество пошло ей впрок. Исчезли прыщи, уродовавшие лицо молодой женщины. Тощие бедра красиво округлились. Темно-каштановые волосы причёсаны по-новому: тонкая золотая диадема приподнимает их на висках. Незначительное бесцветное лицо удачно накрашено.— Крисп приставил к тебе умелых рабынь! — заметила Агриппина.— Да! — влюблённо вздохнула Домиция. — Пассиен сам одевается со вкусом и меня научил.— Наверное, чтобы ты не позорила его своим уродством! — обозлённая Агриппина перестала сдерживать бешенство.Домиция обиженно вскочила со скамьи.— Даже беременность не исправила тебя! — возмущённо заявила она. — Вот я пожалуюсь брату! Пусть тебя проучит!— Смотри, как бы твой собственный муж не проучил тебя! — запальчиво отозвалась Агриппина.— Как же! Пассиен тебя послушается!— Может, и послушается! — Агриппина улыбнулась с лукавым прищуром.Злорадно посмеиваясь, она покинула атриум. Домиция осталась на мраморной скамье. Она преувеличенно оскорблённо отвернулась и тайком вытерла слезу краем столы. «Пусть смоет всю свою красоту — не настоящую, а наносную!» — думала Агриппина.
* * * Она вернулась в опочивальню и с презрением взглянула на храпящего Агенобарба. Схватила с прикроватного столика кувшин, в который рабыни наливали воду для утреннего омовения.— Просыпайся! — крикнула она, плеснув воду в ненавистное, сонное, измятое лицо.Агенобарб испуганно дёрнулся и открыл заплывшие мутные глаза. «Неужели этот взгляд когда-то казался мне прекрасным?!» — неслышно простонала Агриппина. Прозрачные струйки стекали по рыжевато-тёмной спутанной шевелюре мужа, по красному оплывшему лицу.— Ты с ума сошла? — откашлявшись, заревел он.Агриппина отшвырнула в сторону пустой кувшин.— Явилась Домиция! — вызывающе заявила она мужу. — Иди в атриум и развлекай её беседой!— А ты не можешь? — язвительно спросил Агенобарб.— Не желаю! — получил он откровенный ответ.Выругавшись, Агенобарб поднялся с ложа. Нащупал ступнями затерявшиеся сандалии. Отрешённо глядя в потолок, почесал жирную волосатую грудь. Агриппина наблюдала за ним, презрительно оттопырив нижнюю губу.— Вижу, тебе уже пора носить нагрудную повязку, — сухо засмеялась она. — Грудь, как у кормилицы.Агенобарб хмуро посмотрел на жену. Избить бы её, чтобы заткнулась! Но так лень бегать за ней, напрягать кулаки… Тело вдруг отяжелело, словно налилось свинцом. Задыхаясь, Гней Домиций повалился на кровать. Судорожно схватился за ворот нижней туники и открыл рот, как рыба, выдернутая из воды.— Помоги мне… — слабо прошептал он.Агриппина налила в чашу воду, слегка разбавленную вином, и грубо сунула под нос Агенобарбу.— Пей! Тебе стало плохо, потому что много пьянствуешь и объедаешься сверх меры!Агенобарб промолчал, жадно припав к питью. VIII За время своего правления император Октавиан Август давал гладиаторские игры двадцать три раза. Скупой Тиберий — всего лишь дважды. Покойник и другим не позволял устраивать бои в Риме. Любители кровавых зрелищ были вынуждены пешком ходить в Фидены — городок в двадцати стадиях от вечного города. Однажды расшатанные деревянные скамьи подломились, не выдержав веса беснующихся зрителей. Тысячи людей погибли в давке. А полгода спустя римляне снова толпились в Фиденах, предвкушая занятное побоище.Гай Цезарь повелел объявить об устройстве гладиаторских боев.— Спешите смотреть! — торжественно объявляли на римских улицах. — В первый день до сентябрьских календ император Гай даёт игры! Будет звериная охота, а затем — гладиаторы из Большой школы!В первый день до сентябрьских календ Калигуле исполнялось двадцать пять лет.С вечера предыдущего дня плебеи заполнили амфитеатр, расположенный на юге Марсова Поля. Бедняки зараннее занимали нижние скамьи, для того чтобы поутру продать места богатым всадникам. Сенаторы обыкновенно сидели на подиуме, где для них были установлены гранитные кресла. А напротив входа на арену возвышалась отделанная мрамором ложа. Оттуда будет смотреть на гладиаторов император.Калигула вступил в амфитеатр в сопровождении трех сестёр.— Слава Гаю Цезарю! — восторженно взвыла толпа, протягивая руки к высокой худощавой фигуре в лиловом плаще.Гай с улыбкой поднял правую ладонь. Показавшись народу, он уселся в мраморное кресло с высокой спинкой и положил руки на подлокотники, украшенные львиными мордами. Темно-красная подушка лежала на мраморном сидении, для удобства императора. Калигула жестом поманил распорядителя игр.— Можно начинать! — велел он.Распорядитель подбежал к мраморным перилам и замахал деревянным жестом, подавая условный знак. С высоты амфитеатра раздались резкие звуки трубы. Шум улёгся, зрители в волнении уставились на арену.Служители амфитеатра расставляли по арене кадки с высокими растениями — аравийскими пальмами, акациями, вязами с узловатыми ветвями. Перебрасывали с ветки на ветку длинные гибкие лианы. Круглая арена постепенно приобретала сходство с диким африканским лесом. С треском отворились дубовые створки ворот. Вышли четыре гладиатора в лёгком облачении. Они прошли между деревьями и замерли напротив императора, с холодным любопытством смотревшего на них.— Славься, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! — нестройным хором прокричали они.Калигула надменно кивнул.Гладиаторы разошлись в разные стороны. И приготовились к бою, напряжённо осматриваясь. Не знали, откуда появится опасность. Трое сжимали в ладонях длинные кривые ножи. Четвёртый вооружился железным копьём.Зрители, затаив дыхание, следили за высокими воротами. Они не открывались. Напряжение гладиаторов возрастало. Смуглые, обветренные, покрытые шрамами лица блестели путом. Неожиданно в жёлтом песке посередине арены возникла воронка. Невидимый зрителям механизм опустил одну из плит, образующих пол. Через открывшуюся дыру на арену выскочили дикие звери: блестяще-чёрные пантеры, жёлтые львы со спутанными гривами, пятнистые леопарды. Зрители восторженно завизжали.— Животных доставили из Африки по моему особому приказу, — небрежно пояснил Калигула Друзилле, сидящей справа. — Каждый такой кот сжирает в день целого телёнка!Зеленые глаза Друзиллы блестели, привычно очаровывая Гая.Под громкое улюлюканье толпы началась травля: люди против зверей и звери против людей.Животные разбрелись по искусственному лесу. Лезли на деревья, порою опрокидывая кадки. Гладиаторы должны были убить всех зверей. Тварей не кормили со вчерашнего дня. Они оглашали амфитеатр голодным рычанием.— Охота закончится лишь тогда, когда на арене не останется ни одного живого зверя! — радовался Калигула. — Или ни одного живого гладиатора!Пронзительные визги матрон, занявших верхние ряды, перекрыли голос Калигулы. Он вскочил с кресла, стараясь получше разглядеть, что происходит на арене. Тонкогубый рот императора искривился в улыбке: пантера, затаившаяся на ветке, неожиданно прыгнула на гладиатора.Зверь и человек катались по жёлтому песку. Пантера, оскалив клыки, теребила окровавленную левую руку гладиатора. Правой, держащей нож, он наносил животному удары — в блестящую грудь, в шею… В напряжённом воздухе пахло кровью. Полдюжины животных, учуяв запах, набросились на ослабевшего гладиатора и подыхающую пантеру. Сотоварищи не могли помочь ему. Сами оборонялись от голодных тварей. С любопытным ужасом зрители наблюдали, как львы и леопарды растаскивали по арене куски человеческого мяса…Гай опустился в кресло и удовлетворённо откинулся к высокой спинке. Гладиаторские игры удались на славу. Деньги потрачены не напрасно.Трибун преторианской когорты, почтительно склонившись, подошёл к императору. Сорокапятилетнего солдата звали Кассий Херея. Его тёмные курчавые волосы уже подёрнулись сединой, бритое лицо покрывали шрамы и тонкие извилистые морщины. Но тело, хранившее следы нескольких ранений, отличалось ловкостью и силой.— Цезарь! — произнёс он, приложив к груди руку, сжатую в кулак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
* * * В храме Юпитера установили позолоченную статую Гая Цезаря. Двадцать знатных всадников стали жрецами. Каждое утро они приносили на алтаре, посвящённом императору, особые жертвы: павлинов, фазанов и фламинго. Гай радовался: такие невероятные почести ему, который прежде был униженным запуганным подростком, зависящим от капризного настроения Тиберия!Указ молодого императора достиг отдалённых провинций. Поспешно отливались статуи Калигулы. Кое-где отрезали головы древним статуям незначительных божеств и заменяли её соотвествующим изображением цезаря. Делалось это ради сбережения средств и времени. А Гай считал такую поспешность проявлением любви к себе. VII Светало. Агриппине не спалось. Агенобарб стонал и вздрагивал во сне. Агриппина отодвинулась на край ложа, обхватив руками полнеющий живот. Как трудно носить ребёнка во чреве! Сначала — долгие, изнурительные недели тошноты; частые головокружения. Теперь постоянно побаливают соски. Потребность сходить по нужде возникает каждые два часа. И до смерти раздражают неприятные запахи.Агриппина брезгливо принюхалась: от мужа снова воняло вином и дешёвыми гетерами. «Доношу ребёнка и попрошу о разводе», — тупо рассматривая противоположную стену, думала она. Агенобарб растолстел ещё сильнее. Крепкое прежде тело стало рыхлым, пористым. Он лежал рядом с хрупкой женой, словно гниющая, бесформенная кабанья туша.Дождавшись рассвета, Агриппина завернулась в тёплую шерстяную столу и вышла из опочивальни. Присела на скамье в атриуме и протянула ладони к пылающему очагу. Со стороны портика донёсся шум. Кто-то при помощи рабов неуклюже выбирался из носилок.— Кого это принесло в такую рань? — раздражённо поморщилась Агриппина.Зацепившись краем столы за дверной косяк, в атриум вступила Домиция, сестра Агенобарба. Агриппина кисло улыбнулась свояченице.— Ты пожаловала к нам в гости с рассветом! За что такая честь? — с лёгкой ехидностью спросила она.— Мой Пассиен отправился в Сенатскую курию, — добродушно объяснила Домиция, не замечая скрытого презрения Агриппины. — Чтобы не скучать в одиночестве, я решила посетить тебя и брата.— Спит твой брат, — скривилась хозяйка.— Бедненький! — всплеснула руками гостья. — Он так устаёт!..— С чего бы ему уставать?! — возмутилась Агриппина. — Ничего не делает! Только тратит состояние, которое предки копили веками!Домиция промолчала, прикусив губу, и неприязненно взглянула на собеседницу: «Ей какое дело? Состояние ведь наше, а не её!»— Как тебе живётся замужем? — равнодушно полюбопытствовала Агриппина. Каких невероятных усилий ей стоило это равнодушие!Свояченица улыбнулась, краснея:— Я счастлива. Пассиен такой милый…Агриппина устало прикрыла веками дымчато-зеленые глаза. Исцарапать бы рожу этой противной Домиции!Неожиданно она изумилась: как похорошела свояченица за истёкшие месяцы! Второе супружество пошло ей впрок. Исчезли прыщи, уродовавшие лицо молодой женщины. Тощие бедра красиво округлились. Темно-каштановые волосы причёсаны по-новому: тонкая золотая диадема приподнимает их на висках. Незначительное бесцветное лицо удачно накрашено.— Крисп приставил к тебе умелых рабынь! — заметила Агриппина.— Да! — влюблённо вздохнула Домиция. — Пассиен сам одевается со вкусом и меня научил.— Наверное, чтобы ты не позорила его своим уродством! — обозлённая Агриппина перестала сдерживать бешенство.Домиция обиженно вскочила со скамьи.— Даже беременность не исправила тебя! — возмущённо заявила она. — Вот я пожалуюсь брату! Пусть тебя проучит!— Смотри, как бы твой собственный муж не проучил тебя! — запальчиво отозвалась Агриппина.— Как же! Пассиен тебя послушается!— Может, и послушается! — Агриппина улыбнулась с лукавым прищуром.Злорадно посмеиваясь, она покинула атриум. Домиция осталась на мраморной скамье. Она преувеличенно оскорблённо отвернулась и тайком вытерла слезу краем столы. «Пусть смоет всю свою красоту — не настоящую, а наносную!» — думала Агриппина.
* * * Она вернулась в опочивальню и с презрением взглянула на храпящего Агенобарба. Схватила с прикроватного столика кувшин, в который рабыни наливали воду для утреннего омовения.— Просыпайся! — крикнула она, плеснув воду в ненавистное, сонное, измятое лицо.Агенобарб испуганно дёрнулся и открыл заплывшие мутные глаза. «Неужели этот взгляд когда-то казался мне прекрасным?!» — неслышно простонала Агриппина. Прозрачные струйки стекали по рыжевато-тёмной спутанной шевелюре мужа, по красному оплывшему лицу.— Ты с ума сошла? — откашлявшись, заревел он.Агриппина отшвырнула в сторону пустой кувшин.— Явилась Домиция! — вызывающе заявила она мужу. — Иди в атриум и развлекай её беседой!— А ты не можешь? — язвительно спросил Агенобарб.— Не желаю! — получил он откровенный ответ.Выругавшись, Агенобарб поднялся с ложа. Нащупал ступнями затерявшиеся сандалии. Отрешённо глядя в потолок, почесал жирную волосатую грудь. Агриппина наблюдала за ним, презрительно оттопырив нижнюю губу.— Вижу, тебе уже пора носить нагрудную повязку, — сухо засмеялась она. — Грудь, как у кормилицы.Агенобарб хмуро посмотрел на жену. Избить бы её, чтобы заткнулась! Но так лень бегать за ней, напрягать кулаки… Тело вдруг отяжелело, словно налилось свинцом. Задыхаясь, Гней Домиций повалился на кровать. Судорожно схватился за ворот нижней туники и открыл рот, как рыба, выдернутая из воды.— Помоги мне… — слабо прошептал он.Агриппина налила в чашу воду, слегка разбавленную вином, и грубо сунула под нос Агенобарбу.— Пей! Тебе стало плохо, потому что много пьянствуешь и объедаешься сверх меры!Агенобарб промолчал, жадно припав к питью. VIII За время своего правления император Октавиан Август давал гладиаторские игры двадцать три раза. Скупой Тиберий — всего лишь дважды. Покойник и другим не позволял устраивать бои в Риме. Любители кровавых зрелищ были вынуждены пешком ходить в Фидены — городок в двадцати стадиях от вечного города. Однажды расшатанные деревянные скамьи подломились, не выдержав веса беснующихся зрителей. Тысячи людей погибли в давке. А полгода спустя римляне снова толпились в Фиденах, предвкушая занятное побоище.Гай Цезарь повелел объявить об устройстве гладиаторских боев.— Спешите смотреть! — торжественно объявляли на римских улицах. — В первый день до сентябрьских календ император Гай даёт игры! Будет звериная охота, а затем — гладиаторы из Большой школы!В первый день до сентябрьских календ Калигуле исполнялось двадцать пять лет.С вечера предыдущего дня плебеи заполнили амфитеатр, расположенный на юге Марсова Поля. Бедняки зараннее занимали нижние скамьи, для того чтобы поутру продать места богатым всадникам. Сенаторы обыкновенно сидели на подиуме, где для них были установлены гранитные кресла. А напротив входа на арену возвышалась отделанная мрамором ложа. Оттуда будет смотреть на гладиаторов император.Калигула вступил в амфитеатр в сопровождении трех сестёр.— Слава Гаю Цезарю! — восторженно взвыла толпа, протягивая руки к высокой худощавой фигуре в лиловом плаще.Гай с улыбкой поднял правую ладонь. Показавшись народу, он уселся в мраморное кресло с высокой спинкой и положил руки на подлокотники, украшенные львиными мордами. Темно-красная подушка лежала на мраморном сидении, для удобства императора. Калигула жестом поманил распорядителя игр.— Можно начинать! — велел он.Распорядитель подбежал к мраморным перилам и замахал деревянным жестом, подавая условный знак. С высоты амфитеатра раздались резкие звуки трубы. Шум улёгся, зрители в волнении уставились на арену.Служители амфитеатра расставляли по арене кадки с высокими растениями — аравийскими пальмами, акациями, вязами с узловатыми ветвями. Перебрасывали с ветки на ветку длинные гибкие лианы. Круглая арена постепенно приобретала сходство с диким африканским лесом. С треском отворились дубовые створки ворот. Вышли четыре гладиатора в лёгком облачении. Они прошли между деревьями и замерли напротив императора, с холодным любопытством смотревшего на них.— Славься, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! — нестройным хором прокричали они.Калигула надменно кивнул.Гладиаторы разошлись в разные стороны. И приготовились к бою, напряжённо осматриваясь. Не знали, откуда появится опасность. Трое сжимали в ладонях длинные кривые ножи. Четвёртый вооружился железным копьём.Зрители, затаив дыхание, следили за высокими воротами. Они не открывались. Напряжение гладиаторов возрастало. Смуглые, обветренные, покрытые шрамами лица блестели путом. Неожиданно в жёлтом песке посередине арены возникла воронка. Невидимый зрителям механизм опустил одну из плит, образующих пол. Через открывшуюся дыру на арену выскочили дикие звери: блестяще-чёрные пантеры, жёлтые львы со спутанными гривами, пятнистые леопарды. Зрители восторженно завизжали.— Животных доставили из Африки по моему особому приказу, — небрежно пояснил Калигула Друзилле, сидящей справа. — Каждый такой кот сжирает в день целого телёнка!Зеленые глаза Друзиллы блестели, привычно очаровывая Гая.Под громкое улюлюканье толпы началась травля: люди против зверей и звери против людей.Животные разбрелись по искусственному лесу. Лезли на деревья, порою опрокидывая кадки. Гладиаторы должны были убить всех зверей. Тварей не кормили со вчерашнего дня. Они оглашали амфитеатр голодным рычанием.— Охота закончится лишь тогда, когда на арене не останется ни одного живого зверя! — радовался Калигула. — Или ни одного живого гладиатора!Пронзительные визги матрон, занявших верхние ряды, перекрыли голос Калигулы. Он вскочил с кресла, стараясь получше разглядеть, что происходит на арене. Тонкогубый рот императора искривился в улыбке: пантера, затаившаяся на ветке, неожиданно прыгнула на гладиатора.Зверь и человек катались по жёлтому песку. Пантера, оскалив клыки, теребила окровавленную левую руку гладиатора. Правой, держащей нож, он наносил животному удары — в блестящую грудь, в шею… В напряжённом воздухе пахло кровью. Полдюжины животных, учуяв запах, набросились на ослабевшего гладиатора и подыхающую пантеру. Сотоварищи не могли помочь ему. Сами оборонялись от голодных тварей. С любопытным ужасом зрители наблюдали, как львы и леопарды растаскивали по арене куски человеческого мяса…Гай опустился в кресло и удовлетворённо откинулся к высокой спинке. Гладиаторские игры удались на славу. Деньги потрачены не напрасно.Трибун преторианской когорты, почтительно склонившись, подошёл к императору. Сорокапятилетнего солдата звали Кассий Херея. Его тёмные курчавые волосы уже подёрнулись сединой, бритое лицо покрывали шрамы и тонкие извилистые морщины. Но тело, хранившее следы нескольких ранений, отличалось ловкостью и силой.— Цезарь! — произнёс он, приложив к груди руку, сжатую в кулак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42