Гай в бессильной злости метался по широкой постели в поисках предмета, который можно швырнуть в Харикла. Не находя ничего твёрдого, он схватил набитую левконской шерстью подушку и бросил её в спину повернувшемуся Хариклу. Лекарь, получив слабенький удар, насмешливо обернулся.— Ты мне заплатишь! — заявил Калигула, презрительно оглядывая тщедушную фигурку в чересчур широкой тунике. — Когда наступит моё время!Харикл в ответ лишь зловеще усмехнулся:— Ты не станешь императором, благородный Гай Цезарь!— Почему ты так уверен? — высокомерно отозвался Калигула.— Цезарь Тиберий составил завещание в пользу юного Тиберия Гемелла. Я лично засвидетельствовал его! — Харикл слегка поклонился. Но не почтительным, а насмешливым выглядел поклон грека.Слишком болезненным был удар! До сих пор Калигула сомневался: может, Тиберий сказал о завещании только чтобы напугать Гая. Теперь исчезли последние сомнения. Презренный раб подтвердил слова заносчивого господина! Но Калигула не сдавался: ради императорского венца он смолчал, без обвинений похоронив братьев и мать. Ради венца он лгал, притворялся и унижался перед Тиберием. Ради венца он, если нужно, готов пойти на преступление!— Можно оспорить завещание, засвидетельствованное подписью такого ничтожества, как ты! — угрожающе заявил Калигула и крепко сжал губы. Правый уголок пополз вниз, нервно подёргиваясь. От этого лицо Гая выглядело ещё страшнее. «Если бы фурии были мужчинами, имели бы такой же облик!» — невольно подумал Харикл.Испугавшись, лекарь поспешно выскользнул из опочивальни Калигулы. Гай Цезарь в изнеможении откинулся на подушки и заплакал, глотая солёные слезы.
* * * К ночи Калигуле полегчало. Ночи всегда приносили ему успокоение после дня, наполненного заботами и разочарованиями.Покинув опочивальню, он вышел на террасу. С наслаждением вздохнул воздух, напоённый терпкой свежестью моря. Синим было звёздное небо, темно-синими казались сбившиеся в кучу деревья и строения. Вдалеке ярко пылали оранжевые костры преторианцев, источая сине-серый дым. На мраморной скамье застыла фигура, тоже синяя в окружающей ночи. Прищурившись, Калигула узнал Тиберия Гемелла.— Приветствую, Гемелл, — проговорил он, приближаясь.— Славься, Гай! — благожелательно отозвался родственник-соперник.— Что делаешь ночью на террасе? — спросил Калигула, присаживаясь рядом.— Жду, — безмятежно ответил Гемелл.— Чего ждёшь? — Гай Цезарь был настойчив.— Особ, которых дед Тиберий должен прислать ко мне.— Каких особ?— Тех, кого именуют спинтриями, — мечтательно шепнул Гемелл.Калигула опешил. Повнимательнее взглянул на Гемелла, с которым так редко доводилось встречаться Гаю. Длинное худое тело, облечённое в юношескую тунику. Светлые волосы, серые глаза. Торчат острые коленки. Сколько лет Гемеллу? Семнадцать? Восемнадцать? Он ещё не объявлен совершеннолетним. Калигула тоже ждал совершеннолетия до девятнадцати, из-за намеренной медлительности Тиберия. Но почему император не ускоряет совершеннолетия любимца Гемелла?— Дед Тиберий присылает тебе спинтриев? — криво усмехнулся Калигула.— Да, — лицо Гемелла было гладким и безмятежным. Похоже, спинтрии для него не позор, а высочайшая награда.— Дед любит тебя, — тщательно пряча презрение, улыбнулся Гай.Гемелл обрадовался.— Это правда! — он восторженно пододвинулся к Калигуле. Не замечая в темноте странного выражения лица Гая, Гемелл взахлёб рассказывал: — Дед часто зовёт меня. Обнимает, гладит по голове, словно маленького. Говорит: «Ты — мой внук! Я сделал из тебя истинного внука не по крови, но по духу!»Калигула усмехнулся половиной рта. Истинный смысл слов, непонятный наивному юноше, открылся ему. Гай знал о тайне рождения Гемелла.— Понимаю, — кивнул он. — Тиберий любит спинтриев. Поэтому и ты обязан их любить.— Что в этом плохого? — удивлённо раскрыл Гемелл светло-серые глаза.Он искренне недоумевал. Воспитанный императором вдали от общества, на неприступном острове, именуемом с иронией «козлиным», Гемелл не догадывался о ненависти, окружающей Тиберия из-за его извращений. Шестнадцати лет он с ведома деда приобщился к любовным утехам. И рядом не оказалось никого, кто объяснил бы юноше основы морали. Впрочем, что бы это изменило? Калигула рос среди людей. Он знал о добре и зле. Ну и что?! Наставники учат одному, окружение — другому.— Почему цезарь до сих пор не объявил тебя совершеннолетним? — полюбопытствовал Калигула. И затаил дыхание в ожидании ответа.— Он хочет, — вздохнул Гемелл. — Противится сенат, говоря, что я ещё недостаточно развит и образован.Шум, смех, нежные звуки флейты донеслись из-за угла. Собеседники прервали разговор. Распространяя пряный аромат восточных благовоний, показались спинтрии. Целая группка — два пятнадцатилетних мальчика и три юные девушки. Тиберий старел, а наложники оставались молодыми. Новые сменяли отставных. Но удивительно: все спинтрии имели одно лицо — лицо порочного наслаждения. И все же, насильно заученными были их любострастные улыбки.Спинтрии увлекли за собой Тиберия Гемелла, театрально подхватив его под руки. Девушка с обнажённой грудью покрыла его голову венком из жёлтых роз. По-женски грациозно переставляли умащённые нардом ноги нарумяненные мальчики. Затаив дыхание, Калигула следил за комедией разврата, что теперь разыгрывалась для Гемелла.Шум отдалился. Запах нарда перестал ударять в нос. Флейта зазвучала тише. Свернули за угол сладострастные спинтрии, уводя Тиберия Гемелла. Один из нарумяненных мальчиков напоследок обернулся и подмигнул Калигуле весьма игриво. Густые каштановые волосы мальчика были искуссно уложены в красивые кудри. Карие глаза подведены сурьмой на египетский лад, почти до самых висков. Губы — темно-красные, словно зёрнышки терпкого граната. Калигула смотрел на красивого спинтрия с отвращением, и все же — с любопытством.Стихло все. В воздухе остался лишь слабый запах нарда, растворяющийся в ночной свежести. Калигула повалился на мраморный пол террасы. Прижался дрожащим телом к холодным плитам. «Гемеллу — все! А мне — ничего!» — до умопомрачения повторял он, оскорблённо всхлипывая. «Я сам — сам! — возьму то, что причитается мне! Я, Гай Калигула, по происхождению равный богам!»Он решительно поднялся, положив руку на украшенную изумрудами рукоять ножа, висящего на узорном поясе. В это мгновение потух свет в окне Тиберия. Рабы загасили трепетный светильник. Император уснул. LXVIII Стараясь не шуметь, Гай крался по тёмному проходу. Прятался за каждой колонной, чутко прислушиваясь к звукам ночи.Вот, наконец, дверь в покои Тиберия. Калигула медленно приоткрыл её, опасаясь предательского скрипа. Обошлось. Гай заглянул внутрь. Два раба спали на тюфяке, брошенном в углу. Мерно колыхался занавес, скрывающий вход в опочивальню. Было темно. Только по-южному большая, полная луна светила сквозь дорогое горное стекло, вставленное в окна. Бледно-голубыми казались лица и предметы, озаряемые призрачным светом луны.Калигула осторожно проскользнул в опочивальню. Тиберий лежал на спине, со всех сторон обложенный красными подушками. Гай замер, всматриваясь в лицо спящего императора. Сердце билось гулко, порою ускоряя, порою замедляя ритм. «Тиберий убил всю мою семью: отца, мать, братьев! И, несмотря на это, спит спокойно, не боясь возмездия! Но возмездие пришло и стоит у ложа императора. Ты чувствуешь это, Тиберий? Кто посмеет осудить меня, если я убью убийцу?!»Калигула вытащил нож. Занёс его над спящим. Но решительность вдруг покинула его. Гай застыл, держа в правой руке нож, блестящий голубизной в свете луны. Он разглядывал лицо Тиберия, охваченный ненавистью и страхом. Мучнисто-серыми казались щеки, хранящие остатки белил, которыми Тиберий замазывал гнойные прыщи. Ввалился рот, лишённый половины зубов. Отвратительный старец походил на собственное надгробие. Но он не умирал!«Убить, убить!» — молча приказывал себе Калигула и непростительно медлил. Спящий Тиберий пошевелился во сне и по-детски зачмокал припухшими губами. Лихорадочный ужас прогнал Калигулу из императорской опочивальни. Убегая, он обронил нож.Оружие упало на мозаичный пол и протяжно зазвенело. Тиберий проснулся.— Кто там? — испуганно закричал он.Пробудились рабы, но не упели различить в темноте удирающего Калигулу. Поспешив на зов императора, они застали Тиберия сидящим на ложе и протягивающим руки по направлению выхода.— Кто был здесь? — натужно хрипел он. Испуганно мигали блеклые глаза.Рабы молчали, опустив пристыженные, напуганные лица. Охраняя покой императора, им не следовало спать.— Я слышал, как что-то упало, — продолжал император. — Что это было? Ищите!Один из рабов послушно упал на колени и зашарил руками в темноте. Другой, Антигон, старший по должности и любимец императора, додумался принести факел из коридора.При неясном дрожащем свете рабы внимательно осматривали пол. Верный Антигон вскрикнул, заметив лезвие ножа, высунувшееся из-под парчовых складок занавеса.— Что там? — встрепенулся Тиберий. — Неси сюда!Ему подали нож — хорошо отточенный с двух сторон, с рукоятью из слоновой кости, украшенной изумрудами. Тиберий скривился так, что длинные тонкие губы вывернулись, словно розовые тряпки. Старческие руки задрожали. Изменившимся дрожащим голосом Тиберий повелел:— Ликас, скорее приведи в опочивальню дежурного центуриона! А ты, Антигон, ложись со мной! Я боюсь оставаться один. — Тиберий жалобно всхлипнул. — И никому не смейте говорить о случившемся. Пока я не решу, как поступить.Антигон послушно откинул край покрывала и забрался на широкое ложе. Тиберий отодвинулся подальше, к краю. «Пусть Антигон окажется посередине постели, — думал он. — Чтобы убийца, если вернётся, принял его за меня!»Небо бледнело. Близился ранний южный рассвет. Наконец Тиберий с облегчением услышал тяжёлые шаги центуриона. В опочивальню вошёл Децим Кастр, старый испытанный солдат, доблестью заслуживший высокую должность.— Ты звал, цезарь? — встревоженно спросил он, приближаясь к ложу.— Кто-то сейчас был в моей опочивальне, — Тиберий приподнялся и вытянул сморщенную шею, стараясь дотянуться до уха центуриона. — И обронил нож.Порывшись в подушках, Тиберий отыскал припрятанное оружие и протянул Кастру. Центурион, нахмурившись, внимательно осмотрел нож. Дотронулся пальцем до острого лезвия.— Прикажи — и я отыщу владельца! — по-солдатски отрывисто заявил он.— Я догадываюся, чей это нож, — прошептал император на ухо Кастру. — Иди к Гаю Цезарю и спроси: не он ли обронил оружие у моей постели?— Что делать — если он? — также шёпотом спросил центурион.— Ничего, — странно улыбнулся Тиберий. — Вернёшься ко мне и в точности передашь ответ Гая! Любой ответ!
* * * Децим Кастр вышел из опочивальни и направился к покоям Калигулы.Калигула уже успел забраться в постель и притвориться спящим. Но Кастр не обманулся: взволнованное дыхание выдавало Гая Цезаря.Солдат, прогнав испуганного раба, подошёл к ложу. В правой руке Кастр держал шлем с медными пластинами и красным султаном, в левой — злополучный нож.— Гай Цезарь? — громко произнёс он.Калигула вздрогнул. Но не выбрался из под одеяла.— Я знаю, что ты не спишь, — хладнокровно продолжал Децим Кастр. — Посмотри на меня! Я пришёл к тебе по велению императора.Медленно откинулось тканое серебром одеяло и показалось бледное, обескровленное лицо Калигулы.— Это твой нож? — Кастр протянул руку, держащую оружие.— Нет! — Калигула отчаянно замотал головой. Яркий румянец неровными пятнами покрыл бледные щеки.— Император знает, что твой, — вздохнул Децим Кастр, устало присаживаясь в ногах ложа. — Зачем ты хотел убить его, благородный Гай?— Спроси у Тиберия, зачем он убил моих родных! — хрипло прошептал Калигула.Слова его были едва слышны, но Децим Кастр безошибочно уловил их. Старый солдат вдруг почувствовал, как сильно, почти до слез чешется левый глаз.— Прежде я служил твоему отцу, славному Германику, — глухо заметил он. Широкая спина солдата сгорбилась. — То были времена чудесной молодости… Если бы я знал наверняка, кто именно извёл моего полководца! Но смерть его осталась тайной. А догадки?.. Они не в счёт.Калигула затравленно молчал. И вдруг старый центурион грузно опустил на колени у изголовья постели и прижался сухими губами к руке Гая:— Тебе, сыну Германика, я буду служить верно!И, достойно выпрямившись, вышел из опочивальни, унося с собою нож.— Что тебе сказал гадёныш? — жадно потирая руки, встретил центуриона Тиберий.— Гай Цезарь заявил, что нож — не его! — почтительно склонив голову, ответил Децим Кастр.— Его, его! — с хитрой улыбкой возразил Тиберий.Центурион молчал, глядя в стену прямо перед собой.— Теперь я точно знаю, — мстительно заявил император. — Калигула не только подлец! Он ещё и трус! LXIX Кудрявый спинтрий с карими глазами, подведёнными на египетский лад, находился у ложа больного императора. Поджав ноги, он сидел на подушке, небрежно брошенной на пол. Рядом с мальчиком, на узком овальном столике стоял серебрянный поднос с обедом Тиберия.— Какой суп? — сердито спросил император.— Из креветок и фазаньей грудки, — поспешно ответил мальчик.Тиберий приподнялся на локтях и открыл рот, быстро теряющий последние зубы. Мальчик ловко влил императору в рот ложку супа. Тот удовлетворённо почмокал губами:— Ещё.Спинтрий терпеливо кормил императора. Ещё несколько месяцев назад он по-иному ублажал Тиберия. Теперь из всех былых удовольствий цезарь может наслаждаться лишь едой.Две розовые креветки плавали в серебрянной ложке. Тиберий алчно проглотил их и поперхнулся. Куча гнилых обломков, некогда бывших императорскими зубами, не успела пережевать пищу как положено. Тиберий долго, до слез в глазах, откашливался.— Будешь жевать мою пищу, — отдышавшись, велел он спинтрию. — Но смотри: осторожно, чтобы не лишить её вкуса!С трудом унимая дрожь в обнажённых лопатках, мальчик откусил изрядный кусок фазанятины. Осторожно покусал мясо зубами, чтобы смягчить до степени, угодной цезарю. Испуганно ощутил во рту вкус пряностей. Спинтрий решил, что он украл у фазанятины сладостную сочность, предназначенную исключительно для цезаря. Не смея жевать дальше, мальчик языком вытолкнул мясо на ложку и поднёс ко рту императора.Тиберий проглотил фазанятину и печально заметил:— В дни моей молодости даже дичь была вкуснее.Пятнадцатилетний мальчик вжал голову в плечи, опасаясь наказания. Но Тиберий, тоскливо повздыхав, снова открыл рот в ожидании очередного пережёванного куска.Юный спинтрий был из хорошей семьи, сын римского всадника. Марк Силий звали мальчика. Отец умер, и богатые равнодушные родственники откликнулись на лицемерный зов Тиберия. Спихнули двенадцатилетнего мальчика сладострастному старцу.Больно и страшно было Марку Силию в первый год. Затем — привык, втянулся. Теперь Тиберий уже не в силах предаваться похотливым играм. Лишь время от времени лениво велит разыграть любовную сценку, громко сожалея о своей дряхлости. Отрадное облегчение для юношей и девушек: уже не нужно с улыбкой на устах ласкать зловонное старческое тело.Новое занятие для «императорских служителей порока» — ухаживать за больным, обмывать его, кормить его… Марк Силий не знал, что гаже: спать с Тиберием или пережёвывать еду и засовывать её в слюнявый рот. И что опаснее: тщательно, до потери вкуса, пережевать мясо? Или недожевать его, чтобы Тиберий подавился крупным для беззубого рта куском?Наевшись вволю, Тиберий устало пробормотал:— Приблизься ко мне…Марк Силий послушно поставил опустевшее блюдо на поднос и поднялся. Тиберий протянул сухую костлявую руку и вцепился в тонкую тунику мальчика, застёгнутую пряжкой на правом плече и оставляющую обнажённым левое.— Любишь ли ты своего принцепса? — спрашивал Тиберий, притянув к себе мальчика.— Да, — едва слышно ответил он, подавляя желание отвернуться.— Какое у тебя тело! Нежное, как шёлк… — в забытьи шептал император, оглаживая безволосый торс подростка, узкие костлявые плечи и впавшую грудь.Спинтрий призывно улыбнулся, в душе тоскливо думая: «Неужели опять проснулись желания в старом теле?»— Хочешь, я отпущу тебя с Капри, наградив изрядным количеством сестерциев? — пытливо прищурился император, не оставляя грудь мальчика.Марк Силий встрепенулся. Так радуется легионер, получив отставку после тяжкой долголетней службы. Но даже легионер меньше тяготится опасной службой, чем спинтрий — императорским ложем.— Прикажи, цезарь, — и я исполню все, что повелишь! — прослезившись от счастья, заверил мальчик.Тиберий слабо поманил его пальцем.— Проведай о мыслях и намерениях Гая Цезаря, — громко зашептал он в ухо юному Марку.— Да, цезарь! — мальчик покинул опочивальню императора, отплясывая танец, которому никакой наставник не обучал его — танец свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
* * * К ночи Калигуле полегчало. Ночи всегда приносили ему успокоение после дня, наполненного заботами и разочарованиями.Покинув опочивальню, он вышел на террасу. С наслаждением вздохнул воздух, напоённый терпкой свежестью моря. Синим было звёздное небо, темно-синими казались сбившиеся в кучу деревья и строения. Вдалеке ярко пылали оранжевые костры преторианцев, источая сине-серый дым. На мраморной скамье застыла фигура, тоже синяя в окружающей ночи. Прищурившись, Калигула узнал Тиберия Гемелла.— Приветствую, Гемелл, — проговорил он, приближаясь.— Славься, Гай! — благожелательно отозвался родственник-соперник.— Что делаешь ночью на террасе? — спросил Калигула, присаживаясь рядом.— Жду, — безмятежно ответил Гемелл.— Чего ждёшь? — Гай Цезарь был настойчив.— Особ, которых дед Тиберий должен прислать ко мне.— Каких особ?— Тех, кого именуют спинтриями, — мечтательно шепнул Гемелл.Калигула опешил. Повнимательнее взглянул на Гемелла, с которым так редко доводилось встречаться Гаю. Длинное худое тело, облечённое в юношескую тунику. Светлые волосы, серые глаза. Торчат острые коленки. Сколько лет Гемеллу? Семнадцать? Восемнадцать? Он ещё не объявлен совершеннолетним. Калигула тоже ждал совершеннолетия до девятнадцати, из-за намеренной медлительности Тиберия. Но почему император не ускоряет совершеннолетия любимца Гемелла?— Дед Тиберий присылает тебе спинтриев? — криво усмехнулся Калигула.— Да, — лицо Гемелла было гладким и безмятежным. Похоже, спинтрии для него не позор, а высочайшая награда.— Дед любит тебя, — тщательно пряча презрение, улыбнулся Гай.Гемелл обрадовался.— Это правда! — он восторженно пододвинулся к Калигуле. Не замечая в темноте странного выражения лица Гая, Гемелл взахлёб рассказывал: — Дед часто зовёт меня. Обнимает, гладит по голове, словно маленького. Говорит: «Ты — мой внук! Я сделал из тебя истинного внука не по крови, но по духу!»Калигула усмехнулся половиной рта. Истинный смысл слов, непонятный наивному юноше, открылся ему. Гай знал о тайне рождения Гемелла.— Понимаю, — кивнул он. — Тиберий любит спинтриев. Поэтому и ты обязан их любить.— Что в этом плохого? — удивлённо раскрыл Гемелл светло-серые глаза.Он искренне недоумевал. Воспитанный императором вдали от общества, на неприступном острове, именуемом с иронией «козлиным», Гемелл не догадывался о ненависти, окружающей Тиберия из-за его извращений. Шестнадцати лет он с ведома деда приобщился к любовным утехам. И рядом не оказалось никого, кто объяснил бы юноше основы морали. Впрочем, что бы это изменило? Калигула рос среди людей. Он знал о добре и зле. Ну и что?! Наставники учат одному, окружение — другому.— Почему цезарь до сих пор не объявил тебя совершеннолетним? — полюбопытствовал Калигула. И затаил дыхание в ожидании ответа.— Он хочет, — вздохнул Гемелл. — Противится сенат, говоря, что я ещё недостаточно развит и образован.Шум, смех, нежные звуки флейты донеслись из-за угла. Собеседники прервали разговор. Распространяя пряный аромат восточных благовоний, показались спинтрии. Целая группка — два пятнадцатилетних мальчика и три юные девушки. Тиберий старел, а наложники оставались молодыми. Новые сменяли отставных. Но удивительно: все спинтрии имели одно лицо — лицо порочного наслаждения. И все же, насильно заученными были их любострастные улыбки.Спинтрии увлекли за собой Тиберия Гемелла, театрально подхватив его под руки. Девушка с обнажённой грудью покрыла его голову венком из жёлтых роз. По-женски грациозно переставляли умащённые нардом ноги нарумяненные мальчики. Затаив дыхание, Калигула следил за комедией разврата, что теперь разыгрывалась для Гемелла.Шум отдалился. Запах нарда перестал ударять в нос. Флейта зазвучала тише. Свернули за угол сладострастные спинтрии, уводя Тиберия Гемелла. Один из нарумяненных мальчиков напоследок обернулся и подмигнул Калигуле весьма игриво. Густые каштановые волосы мальчика были искуссно уложены в красивые кудри. Карие глаза подведены сурьмой на египетский лад, почти до самых висков. Губы — темно-красные, словно зёрнышки терпкого граната. Калигула смотрел на красивого спинтрия с отвращением, и все же — с любопытством.Стихло все. В воздухе остался лишь слабый запах нарда, растворяющийся в ночной свежести. Калигула повалился на мраморный пол террасы. Прижался дрожащим телом к холодным плитам. «Гемеллу — все! А мне — ничего!» — до умопомрачения повторял он, оскорблённо всхлипывая. «Я сам — сам! — возьму то, что причитается мне! Я, Гай Калигула, по происхождению равный богам!»Он решительно поднялся, положив руку на украшенную изумрудами рукоять ножа, висящего на узорном поясе. В это мгновение потух свет в окне Тиберия. Рабы загасили трепетный светильник. Император уснул. LXVIII Стараясь не шуметь, Гай крался по тёмному проходу. Прятался за каждой колонной, чутко прислушиваясь к звукам ночи.Вот, наконец, дверь в покои Тиберия. Калигула медленно приоткрыл её, опасаясь предательского скрипа. Обошлось. Гай заглянул внутрь. Два раба спали на тюфяке, брошенном в углу. Мерно колыхался занавес, скрывающий вход в опочивальню. Было темно. Только по-южному большая, полная луна светила сквозь дорогое горное стекло, вставленное в окна. Бледно-голубыми казались лица и предметы, озаряемые призрачным светом луны.Калигула осторожно проскользнул в опочивальню. Тиберий лежал на спине, со всех сторон обложенный красными подушками. Гай замер, всматриваясь в лицо спящего императора. Сердце билось гулко, порою ускоряя, порою замедляя ритм. «Тиберий убил всю мою семью: отца, мать, братьев! И, несмотря на это, спит спокойно, не боясь возмездия! Но возмездие пришло и стоит у ложа императора. Ты чувствуешь это, Тиберий? Кто посмеет осудить меня, если я убью убийцу?!»Калигула вытащил нож. Занёс его над спящим. Но решительность вдруг покинула его. Гай застыл, держа в правой руке нож, блестящий голубизной в свете луны. Он разглядывал лицо Тиберия, охваченный ненавистью и страхом. Мучнисто-серыми казались щеки, хранящие остатки белил, которыми Тиберий замазывал гнойные прыщи. Ввалился рот, лишённый половины зубов. Отвратительный старец походил на собственное надгробие. Но он не умирал!«Убить, убить!» — молча приказывал себе Калигула и непростительно медлил. Спящий Тиберий пошевелился во сне и по-детски зачмокал припухшими губами. Лихорадочный ужас прогнал Калигулу из императорской опочивальни. Убегая, он обронил нож.Оружие упало на мозаичный пол и протяжно зазвенело. Тиберий проснулся.— Кто там? — испуганно закричал он.Пробудились рабы, но не упели различить в темноте удирающего Калигулу. Поспешив на зов императора, они застали Тиберия сидящим на ложе и протягивающим руки по направлению выхода.— Кто был здесь? — натужно хрипел он. Испуганно мигали блеклые глаза.Рабы молчали, опустив пристыженные, напуганные лица. Охраняя покой императора, им не следовало спать.— Я слышал, как что-то упало, — продолжал император. — Что это было? Ищите!Один из рабов послушно упал на колени и зашарил руками в темноте. Другой, Антигон, старший по должности и любимец императора, додумался принести факел из коридора.При неясном дрожащем свете рабы внимательно осматривали пол. Верный Антигон вскрикнул, заметив лезвие ножа, высунувшееся из-под парчовых складок занавеса.— Что там? — встрепенулся Тиберий. — Неси сюда!Ему подали нож — хорошо отточенный с двух сторон, с рукоятью из слоновой кости, украшенной изумрудами. Тиберий скривился так, что длинные тонкие губы вывернулись, словно розовые тряпки. Старческие руки задрожали. Изменившимся дрожащим голосом Тиберий повелел:— Ликас, скорее приведи в опочивальню дежурного центуриона! А ты, Антигон, ложись со мной! Я боюсь оставаться один. — Тиберий жалобно всхлипнул. — И никому не смейте говорить о случившемся. Пока я не решу, как поступить.Антигон послушно откинул край покрывала и забрался на широкое ложе. Тиберий отодвинулся подальше, к краю. «Пусть Антигон окажется посередине постели, — думал он. — Чтобы убийца, если вернётся, принял его за меня!»Небо бледнело. Близился ранний южный рассвет. Наконец Тиберий с облегчением услышал тяжёлые шаги центуриона. В опочивальню вошёл Децим Кастр, старый испытанный солдат, доблестью заслуживший высокую должность.— Ты звал, цезарь? — встревоженно спросил он, приближаясь к ложу.— Кто-то сейчас был в моей опочивальне, — Тиберий приподнялся и вытянул сморщенную шею, стараясь дотянуться до уха центуриона. — И обронил нож.Порывшись в подушках, Тиберий отыскал припрятанное оружие и протянул Кастру. Центурион, нахмурившись, внимательно осмотрел нож. Дотронулся пальцем до острого лезвия.— Прикажи — и я отыщу владельца! — по-солдатски отрывисто заявил он.— Я догадываюся, чей это нож, — прошептал император на ухо Кастру. — Иди к Гаю Цезарю и спроси: не он ли обронил оружие у моей постели?— Что делать — если он? — также шёпотом спросил центурион.— Ничего, — странно улыбнулся Тиберий. — Вернёшься ко мне и в точности передашь ответ Гая! Любой ответ!
* * * Децим Кастр вышел из опочивальни и направился к покоям Калигулы.Калигула уже успел забраться в постель и притвориться спящим. Но Кастр не обманулся: взволнованное дыхание выдавало Гая Цезаря.Солдат, прогнав испуганного раба, подошёл к ложу. В правой руке Кастр держал шлем с медными пластинами и красным султаном, в левой — злополучный нож.— Гай Цезарь? — громко произнёс он.Калигула вздрогнул. Но не выбрался из под одеяла.— Я знаю, что ты не спишь, — хладнокровно продолжал Децим Кастр. — Посмотри на меня! Я пришёл к тебе по велению императора.Медленно откинулось тканое серебром одеяло и показалось бледное, обескровленное лицо Калигулы.— Это твой нож? — Кастр протянул руку, держащую оружие.— Нет! — Калигула отчаянно замотал головой. Яркий румянец неровными пятнами покрыл бледные щеки.— Император знает, что твой, — вздохнул Децим Кастр, устало присаживаясь в ногах ложа. — Зачем ты хотел убить его, благородный Гай?— Спроси у Тиберия, зачем он убил моих родных! — хрипло прошептал Калигула.Слова его были едва слышны, но Децим Кастр безошибочно уловил их. Старый солдат вдруг почувствовал, как сильно, почти до слез чешется левый глаз.— Прежде я служил твоему отцу, славному Германику, — глухо заметил он. Широкая спина солдата сгорбилась. — То были времена чудесной молодости… Если бы я знал наверняка, кто именно извёл моего полководца! Но смерть его осталась тайной. А догадки?.. Они не в счёт.Калигула затравленно молчал. И вдруг старый центурион грузно опустил на колени у изголовья постели и прижался сухими губами к руке Гая:— Тебе, сыну Германика, я буду служить верно!И, достойно выпрямившись, вышел из опочивальни, унося с собою нож.— Что тебе сказал гадёныш? — жадно потирая руки, встретил центуриона Тиберий.— Гай Цезарь заявил, что нож — не его! — почтительно склонив голову, ответил Децим Кастр.— Его, его! — с хитрой улыбкой возразил Тиберий.Центурион молчал, глядя в стену прямо перед собой.— Теперь я точно знаю, — мстительно заявил император. — Калигула не только подлец! Он ещё и трус! LXIX Кудрявый спинтрий с карими глазами, подведёнными на египетский лад, находился у ложа больного императора. Поджав ноги, он сидел на подушке, небрежно брошенной на пол. Рядом с мальчиком, на узком овальном столике стоял серебрянный поднос с обедом Тиберия.— Какой суп? — сердито спросил император.— Из креветок и фазаньей грудки, — поспешно ответил мальчик.Тиберий приподнялся на локтях и открыл рот, быстро теряющий последние зубы. Мальчик ловко влил императору в рот ложку супа. Тот удовлетворённо почмокал губами:— Ещё.Спинтрий терпеливо кормил императора. Ещё несколько месяцев назад он по-иному ублажал Тиберия. Теперь из всех былых удовольствий цезарь может наслаждаться лишь едой.Две розовые креветки плавали в серебрянной ложке. Тиберий алчно проглотил их и поперхнулся. Куча гнилых обломков, некогда бывших императорскими зубами, не успела пережевать пищу как положено. Тиберий долго, до слез в глазах, откашливался.— Будешь жевать мою пищу, — отдышавшись, велел он спинтрию. — Но смотри: осторожно, чтобы не лишить её вкуса!С трудом унимая дрожь в обнажённых лопатках, мальчик откусил изрядный кусок фазанятины. Осторожно покусал мясо зубами, чтобы смягчить до степени, угодной цезарю. Испуганно ощутил во рту вкус пряностей. Спинтрий решил, что он украл у фазанятины сладостную сочность, предназначенную исключительно для цезаря. Не смея жевать дальше, мальчик языком вытолкнул мясо на ложку и поднёс ко рту императора.Тиберий проглотил фазанятину и печально заметил:— В дни моей молодости даже дичь была вкуснее.Пятнадцатилетний мальчик вжал голову в плечи, опасаясь наказания. Но Тиберий, тоскливо повздыхав, снова открыл рот в ожидании очередного пережёванного куска.Юный спинтрий был из хорошей семьи, сын римского всадника. Марк Силий звали мальчика. Отец умер, и богатые равнодушные родственники откликнулись на лицемерный зов Тиберия. Спихнули двенадцатилетнего мальчика сладострастному старцу.Больно и страшно было Марку Силию в первый год. Затем — привык, втянулся. Теперь Тиберий уже не в силах предаваться похотливым играм. Лишь время от времени лениво велит разыграть любовную сценку, громко сожалея о своей дряхлости. Отрадное облегчение для юношей и девушек: уже не нужно с улыбкой на устах ласкать зловонное старческое тело.Новое занятие для «императорских служителей порока» — ухаживать за больным, обмывать его, кормить его… Марк Силий не знал, что гаже: спать с Тиберием или пережёвывать еду и засовывать её в слюнявый рот. И что опаснее: тщательно, до потери вкуса, пережевать мясо? Или недожевать его, чтобы Тиберий подавился крупным для беззубого рта куском?Наевшись вволю, Тиберий устало пробормотал:— Приблизься ко мне…Марк Силий послушно поставил опустевшее блюдо на поднос и поднялся. Тиберий протянул сухую костлявую руку и вцепился в тонкую тунику мальчика, застёгнутую пряжкой на правом плече и оставляющую обнажённым левое.— Любишь ли ты своего принцепса? — спрашивал Тиберий, притянув к себе мальчика.— Да, — едва слышно ответил он, подавляя желание отвернуться.— Какое у тебя тело! Нежное, как шёлк… — в забытьи шептал император, оглаживая безволосый торс подростка, узкие костлявые плечи и впавшую грудь.Спинтрий призывно улыбнулся, в душе тоскливо думая: «Неужели опять проснулись желания в старом теле?»— Хочешь, я отпущу тебя с Капри, наградив изрядным количеством сестерциев? — пытливо прищурился император, не оставляя грудь мальчика.Марк Силий встрепенулся. Так радуется легионер, получив отставку после тяжкой долголетней службы. Но даже легионер меньше тяготится опасной службой, чем спинтрий — императорским ложем.— Прикажи, цезарь, — и я исполню все, что повелишь! — прослезившись от счастья, заверил мальчик.Тиберий слабо поманил его пальцем.— Проведай о мыслях и намерениях Гая Цезаря, — громко зашептал он в ухо юному Марку.— Да, цезарь! — мальчик покинул опочивальню императора, отплясывая танец, которому никакой наставник не обучал его — танец свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37