Император хотел застать Германика врасплох внезапностью появления. Это в некоторой мере удалось хитрому Тиберию. Германик невольно вздрогнул, когда Тиберий положил руку ему на плечо.— Рим встретил тебя триумфом, — проговорил император, пронизывая племянника змеиными глазками. Было непонятно, улыбался ли Тиберий, или ехидничал.— Народ приветствовал победы над варварами, одержанные мною для империи и для тебя, цезарь! — осторожно ответил Германик.— Меня давно уже не славит подлый плебс, — с невыразимым презрением произнёс Тиберий. — Какая неблагодарность! После всего, что я сделал для Рима! Какой порядок навели в этом грязном городе мои преторианцы!— Твои деяния прославят тебя в веках, — благоразумно отозвался Германик.— Поэтому я не люблю Рим! — продолжал император, не обращая внимания на лесть. — Не люблю жирных безмозглых сенаторов, вечно противоречащих мне… Предпочитаю Неаполь, светлый, солнечный. Моя вилла на Капри — вот настоящая столица империи! А не этот грязный, загаженный отходами Рим.Германик молчал. «Прячься от проблем на вилле, закрывай глаза и уши! Когда Рим поймёт, что он тебе не нужен — ты станешь не нужным Риму!» — думал он.Неожиданно взгляд Тиберия упал на Калигулу.— Что ты делаешь? — гневно крикнул цезарь.Мальчик в этот момент пристально разглядывал греческую вазу. Ах, какая это была ваза! На чёрном глянцевитом фоне рельефно выделялись золочёные фигуры: фавны, сатиры и нимфы в любопытных положениях. Руки Калигулы против воли потянулись к занятной вазе. Открыв рот от изумления, семилетний мальчик жадно рассматривал непристойные изображения. Блеющий голос цезаря Тиберия испугал его. Калигула вздрогнул и выронил из рук вазу. Мелкие осколки усеяли мозаичный пол.— Ах ты, маленький негодяй! — истерично взвизгнул Тиберий. — Ты разбил мою лучшую керамику!Император, ругаясь хуже пьяного легионера, схватил мальчика за вырез туники.— Макрон! — кричал Тиберий, словно его убивали. Липкая слюна летела во все стороны из кривого рта императора.В зал ворвался испуганный Невий Серторий Макрон — молодой трибун второй преторианской когорты, которая сегодня несла дежурство во дворце. Он держал в руке короткий меч и дико вращал глазами, высматривая опасность, грозящую императору.— Отведи мальчишку на конюшню, и пусть ему дадут десять ударов хлыстом! — исступлённо визжал Тиберий.— Прости моего сына, цезарь. Гай ещё мал, и его проступок — случаен, — вступился Германик. — Когда вырастет, он будет вот так же крушить твоих врагов!Тиберий постепенно успокаивался. Однако, ему было необходимо излить злость на кого-нибудь. Оставив в покое Калигулу, император заорал на Макрона:— Убирайся прочь! Ты так медлителен, что меня могли бы десять раз убить, прежде чем ты соизволил явиться на зов!Макрон выскочил из зала, как побитая собака. Тиберий нервным жестом поправил сползающий венок.— Ты пренебрегаешь воспитанием сына, Германик, — высокомерно заметил император.— Бесконечные военные походы не позволяют мне заняться семьёй, — хмуро произнёс Германик.— Ну что же, в следующий поход я позволяю тебе взять жену и детей, — засмеялся император мелким паскудным смешком.— Следующий поход?.. — вопросительно поднял бровь Германик.— Да. Империя нуждается в тебе! — невозмутимо отозвался Тиберий. — В Армении неспокойно, Малая Азия готова превратиться в очаг восстания, парфяне вот-вот взбунтуются… Одним словом, ты должен навести порядок в азиатских провинциях.— Ты отсылаешь меня из Рима, цезарь? — холодно спросил Германик.— Рим требует, чтобы мы, первейшие граждане, беспрекословно служили ему! — чётко произнёс император, делая многозначительные паузы между словами. Глаза Тиберия почти неуловимо сверкнули ненавистью из-под нависших седеющих бровей.«Это — почётное изгнание!» — понял Германик. Он стоял, напряжённо вытянувшись, как перед войсками накануне решающей битвы. Тонкие бледные губы решительно сжаты, скулы нервно подёргивались. Тиберий безошибочно догадался, что происходило в душе Германика, какого рода сомнения овладели молодым полководцем.— Твоё отсутствие не будет долгим, — заверил племянника Тиберий, лукаво улыбаясь. — Вернёшься из Антиохии с победой, и я велю возвести в твою честь триумфальную арку…— Мой долг — беспрекословно служить Риму. Я поеду в Антиохию, — прервал Германик разглагольствования Тиберия.Германик развернулся и направился к выходу. Весьма неучтиво по отношению к цезарю, но Германик не мог пересилить себя. Не мог заставить себя попрощаться с Тиберием — дядей, приёмным отцом и императором Рима. Горечь несправедливой обиды обжигала сердце полководца и неминуемо выплеснулась бы наружу, скажи он ещё хоть слово Тиберию.— Ты обиделся, Германик? — цезарь послал вдогонку ему вопрос, в котором прозвучала скрытая насмешка. Полководец остановился посреди огромного полупустого зала и медленно обернулся. Ясные серо-голубые глаза Германика столкнулись с мутно-зелёным неуверенным взглядом Тиберия.— Моя поездка в Антиохию означает немилость? — напрямик спросил он.— Ну что ты! — с улыбкой возразил Тиберий. — Наоборот, я прошу тебя о милости. Я старею. Мне уже не под силу уследить за порядком в дальних провинциях. Ты — мой племянник и наследник. Кто, как не ты достоин чести укрепить престиж Рима и власть цезаря? Придёт время — и ты тоже станешь императором! Возможно, даже раньше, чем предполагаешь. Может быть, я сам накину на твои плечи пурпурную мантию после победного возвращения?!. — Тиберий выжидающе посмотрел на Германика, пытаясь понять, какое впечатление произвели на честолюбивого полководца его слова. И, ссутулившись, притворно захныкал: — Мне почти шестьдесят лет, императорский венец становится обременительным для меня!..Германик изумлённо уставился на Тиберия. Неужели правда — то, что говорит цезарь? Можно ли верить человеку, который столько раз нарушал слово? Германик на всякий случай благоразумно решил не верить. Кто, находясь на вершине власти, добровольно откажется от неё? И все-таки!.. И все-таки, сердце Германика гулко забилось, когда он мысленно представил себя в императорском венце и лиловой мантии, въезжающим в Рим на позолоченой колеснице, запряжённой четвёркой белых лошадей. Честолюбие высоко подняло голову и заглушило голос благоразумия. Германик улыбнулся императору, и Тиберий облегчённо засмеялся.— Вот и прекрасно! — воскликнул Тиберий, обнажая в улыбке полусгнившие зубы. — А перед отъездом ты непременно пообедаешь у меня. Я устрою в твою честь великолепный банкет! Усладим желудок изысканными яствами: паштет из фазаньей печёнки, запеченые петушиные гребешки, щупальца осьминога под винным соусом… И вино! Много вина с пряностями и корицей. А для развлечения — танцовщицы из Гадеса, города основанного финикийцами на самом краю земли — там, где солнце по вечерам садится в бесконечное море. Знаешь ли ты, как соблазнительно и страстно пляшут эти смуглые женщины, в чьих жилах причудливо смешалась кровь финикийцев, кельтов, карфагенцев и завоевателей-римлян?.. — Тиберий плотоядно зачмокал влажными губами.Германик подавил отвращение, охватившее его при виде отвисших слюнявых губ цезаря. Он почтительно приложил руку к груди и, отступив на шаг, произнёс:— Я пообедаю у тебя, божественный цезарь!— Я дам тебе ларец с посланием и подарками для сирийского наместника. По приезде в Антиохию вручишь его от моего имени Гнею Пизону. Ларец будет открытым, дабы ты убедился, насколько велико моё доверие к тебе, возлюбленный сын! — заявил Тиберий.— Запечатай ларец, о цезарь, — бесстрастно отозвался Германик. — Я никогда не посмею усомниться в тебе.И Тиберий удовлетворённо улыбнулся.В приливе неожиданной любезности, он провёл Германика и маленького Калигулу до выхода, скрытого тяжёлой парчовой занавесью. Белые мягкие руки Тиберия, покрытые мелкими старческими веснушками, дрожали в припадке какой-то нервной радости. Император скрывал их среди пышных складок мантии. III Три огромные галеры под пунцово-красными прямоугольными парусами вышли из порта Брундизий. Галеры носили название триремы, потому что имели три яруса весел. Полуобнажённые мускулистые гребцы, собранные со всех сторон света, рывком налегали на весла в такт мерным барабанным звукам. А на верхней палубе каждой триремы бесновались, отдыхали, корчились в судорогах морской болезни, играли в кости, обжорствовали и, перегнувшись за борт, сблевывали в море излишки пищи римские легионеры, приводившие в трепет весь мир. Пять центурий на каждой галере. Полторы тысячи жестоких, ко всему равнодушных воинов взял Германик в Антиохию.Семья полководца находилась на первой галере — самой роскошной и быстроходной. Парчовые шатры были разбиты на передней части палубы, у изящно изогнутого носа триремы. Агриппина полулежала на синих подушках с золотой бахромой, прижимая к груди недавно рождённого младенца, дочь Юлию Ливиллу. Двое старших сыновей Германика, Друз и Нерон, остались в Риме: они уже учились у грамматика. Остальные дети, в зависимости от возраста, были отданы на попечение молчаливых покорных рабынь или предоставлены самим себе.На расстоянии семи стадий от галер тянулся изрезанный бухтами берег Пелопоннеса. Время от времени легионеры спускали за борт небольшие лодки и направлялись к берегу, чтобы пополнить запасы пресной воды и пищи. Грубые солдаты в кожаных панцирях и красных туниках бегали за жалобно блеющими барашками. Кудрявые мальчики-пастушки, опершись на деревянные посохи, с нескрываемым презрением смотрели на ненавистных завоевателей-римлян, чья цивилизация была основана на культуре древней Эллады, которую они теперь безжалостно топтали.Тянулись изнуряюще жаркие дни. Голубое небо отражалось в воде, окрашивая море в пастельно-синий цвет. А вблизи вода казалась коричневато-зеленой, необыкновенно мутной. Калигула, облокотившись о борт, пристально глядывался в грязно-зеленую пучину. Какие тайны скрывает она? Какие чудовища прячутся в морской бездне? Возможно, похожие на огромного спрута, которого выловили у берегов Африки и привезли в Рим сицилийские рыбаки? Иногда в толще воды мелькала едва уловимая тень крупной рыбы, и Калигула воображал, что видел людей с рыбьими хвостами — приближённых Нептуна. А сирены? На каком из многочисленных островов Эгейского моря проживают эти загадочные создания, волшебным пением пленившие легендарного Улисса?Ночи очаровывали пьянящей свежестью, солёными брызгами волн и головокружительной высотой темно-синего неба. Калигула ложился на палубу и, когда галера взлетала на очередной волне, приближался к мерцающим звёздам. Мальчик наблюдал, как по палубам двух других трирем неслышно двигались тёмные тени легионеров. Рассказывал самому себе вымышленные истории, страшные и смешные одновременно. Он живо представлял, как из морской глубины вылезет невиданное чудовище со скользкими щупальцами и головою сфинкса, и сожрёт одного из солдат.Грезя о морских тварях, Калигула засыпал только под утро, когда небо становилось розово-серым. Просыпался к обеду. И с нетерпением ждал наступления следующей ночи — загадочной и прекрасной.
* * * Медлительная флотилия проплывала мимо Кипра — острова, где родилась Венера. Родилась из пены морской, а не тем обычным способом, которым рождаются простые смертные. И снова по приказу Германика легионеры рассыпались по прибрежным пастбищам, именем цезаря хватая чужих овец. И снова эллинские пастухи смотрели в бессильной злобе, как редеют лелеемые ими стада.Не скоро вернутся с берега лодки с награбленной добычей. Германик велел растянуть между двумя галерами широкую рыболовную сеть. Мускулистые легионеры оживлённо плескались в этом импровизированном бассейне. А их товарищи, в ожидании своей очереди, следили за морем, готовые мгновенно натянуть прочную сеть и вытащить из воды купающихся, если вдруг появится чудовище.Германик тоже искупался и вернулся на палубу оживлённый и посвежевший. Безмолвные рабыни вытерли его тело мягкими льняными простынями, и Германик наскоро облачился в короткую красную тунику.— А ты, сын, почему не купаешься? — спросил он, подходя к Калигуле, который сидел на складном табурете, подогнув под себя тонкую ногу в неизменном солдатском сапожке-калиге.— Я не умею плавать, — сознался Калигула.— Не умеешь? Так научишься! — воскликнул Германик. Он энергично схватил сына, поднял его сильными мускулистыми руками и понёс к борту галеры. Вырываясь, Калигула отчаянно дрыгал ногами и довольно сильно ударил Германика по лицу. Отец раздражённо спросил:— Ты не хочешь купаться?— Я не умею плавать! — испуганно завизжал Калигула. — Боюсь утонуть. И боюсь чудовищ, живущих на дне моря.Визг сына совершенно раздразнил полководца. Он опустил мальчика на палубу и с силой встряхнул его.— Кто бы мог подумать, что сын Германика — трус?! — пробормотал он сквозь зубы.Легионеры, наблюдавшие сцену, начали посмеиваться. Тайно, отворачиваясь, чтобы не вызвать гнева грозного военачальника. И все-таки, Германик спиною угадывал их смешки и озлоблялся ещё больше. Озлоблялся против слабого изнеженного сына, чей вид вызывал у солдат сомнение в мужественности отца. Неожиданно Германик сердито выкрикнул:— Не умеешь плавать?! Учись!Он резко схватил мальчика поперёк торса и бросил его за борт. Калигула почувствовал, как холодные солёные волны сомкнулись над головой. В ужасе выпучив глаза, он видел мелких серебристых рыбок, цветные пузырьки, обрывки противно-липких водорослей… Мгновение между жизнью и неизвестностью смерти показалось ему вечностью.Мальчик не помнил, как вынырнул на поверхность. С яркой отчётливостью отразилась в детском мозгу картина: пена на воде, застывшие весла, голые тела купающихся мужчин и — где-то наверху, на палубе галеры — искажённое гневом лицо отца. Гай отчаянно барахтался, отплёвывался, бил руками по воде, выныривал и снова исчезал, как поплавок из древесной коры, который дёргает глупая рыба.Калигула замечал открытые рты мужчин, смеющихся над его отчаянными попытками удержаться на поверхности воды. Даже рабы-гребцы потешались над ним. Их измождённые, изуродованные ненавистью и смехом лица выглядывали в отверстия для вёсел. Одно лицо особенно запомнилось мальчику. Мужчина с обожжённой щекой и всклокоченной светло-русой бородой, посмотревший на Калигулу с невыразимым презрением.Наконец кто-то поспешил на помощь. Сильные руки подняли на палубу мальчика в мокрой, прилипшей к телу тунике. Две рабыни заботливо вытирали его, надевали на худое озябшее тело сухую одежду. Калигула завернулся в тяжёлое покрывало и поплёлся к матери, мелко стуча зубами от холода и от пережитого испуга. И всеобщий смех сопровождал его, отдавался в ушах невыносимым звоном.Но даже у матери Гай не нашёл сочувствия. Агриппина Старшая строго посмотрела на сына, который, по её мнению, не показал достаточного мужества. В вопросе воспитания детей (как, впрочем, и в остальных вопросах) благородная матрона во всем соглашалась с супругом. А Агрипина Младшая выглядывала из-за материнского плеча, насмешливо показывала язык и заливисто смеялась. Калигула угрюмо посмотрел на сестру и отвернулся. «Как я ненавижу всех!» — устало подумал он.Пообсохнув и немного придя в себя, Калигула отправился на поиски приключений. Он шёл к другому концу огромной галеры, минуя шумные компании потных мужчин. До насторожённого слуха мальчика то и дело долетали взрывы хохота: легионеры развлекались игрою в кости или услаждали неприхотливый слух пением непристойных песенок. Но Калигуле казалось, что солдаты смеялись над ним. Болезненное самолюбие мальчика было задето, и жгучая ненависть кипела в детском сердце.Калигула спустился вниз по шаткой деревянной лестнице. Тёмное влажное помещение под палубой обиловало трехъярусными деревянными скамьями, к которым были прикованы гребцы тяжёлыми, поржавевшими от влаги цепями. Трое несчастных, измученных мужчин на каждое весло. Мальчик-грек, отсчитывая про себя такт, бил в огромный барабан, обтянутый козлиной шкурой. Каждый удар соответствовал взмаху весел. Хмурый надсмотрщик с огромной плетью в руке прохаживался по длинному узкому проходу. Стоило какому-нибудь гребцу зазеваться, как испещрённая мелкими гвоздями плеть мгновенно опускалась на обнажённую спину или плечи несчастного.Калигула, прыгая на одной ноге, продвигался по проходу, пристально вглядываясь в лица гребцов. Там были темнокожие рабы с отдалённых жарких стран, некогда плативших дань изнеженному Египту; русоволосые голубоглазые мужчины с варварского севера; обитатели древнего Леванта с блестящими чёрными глазами и оливковой кожей. Но все они давно забыли о жарких песках пустыни, о свежести дубовых лесов, о бесконечных степях, о терракотовых стенах городов под стройными пальмами — обо всем, что прежде было их жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37