Никто не должен узнать имя соблазнителя!— Разумеется, цезарь! — поспешно зашептал Макрон. — Но люди непременно будут любопытствовать. Пойдут ненужные догадки, сплетни…— Так придумай что-то! — раздражённо выкрикнул император. — Скажи, что соблазнитель — бог, или сатир какой-нибудь! Или на худой конец — покойник. Допустим, что весталку развратил Сеян! Он уже не в силах доказать, что это — ложь! — Тиберий зловеще засмеялся. И, спохватившись, подозрительно покосился на Домитиллу. Девушка ничего не слышала. Она стояла, в изнеможении прикрыв глаза и пошатываясь от усталости.— Уведи её, — пренебрежительно махнул рукой Тиберий. — И позаботься, чтобы она впредь молчала.— Слушаюсь, цезарь, — шепнул Макрон и, сочувственно глядя на девушку, повёл её к выходу.— Встань, — строго велел император Калигуле.Гай, опасливо оглядываясь, поднялся с колен.— Подойди ко мне.Морщинистые руки императора спокойно лежали на подлокотниках кресла. Но, когда внук приблизился к нему, Тиберий снова схватил его за ухо. Но не за левое, нетронутое. А, повинуясь какому-то тайному злорадству, опять за правое — опухшее и болезненно ноющее.— Я могу велеть казнить тебя! — шипел Тиберий в лицо Калигуле. — Но не сделаю этого. Потому что от нашей семьи почти никого не осталось! Запомни, змеёныш, ты в моих руках! Один неверный шаг, один взгляд, который мне не понравится, — и тебе конец! Я без сожаления отправлю тебя искупаться в мутных водах Стикса!— Я никогда, никогда не осмелюсь разгневать тебя, великий цезарь! — умоляюще хныкал Калигула. XXXVII В третий день перед июльскими идами Домитилла родила мёртвую девочку. Пустым взглядом она наблюдала, как повивальная бабка завернула в серые тряпки маленький трупик и унесла. У неё уже не было сил плакать и страдать.А три дня спустя наступил день казни.Домитилле принесли обед более вкусный и обильный, чем в предыдущие дни. И девушка безошибочно догадалась, что это — последний обед в её жизни. Измученное сердце болезненно сжалось.За стеной послышались шаги. Дверь отворилась. Домитилла обречённо подняла лицо и с замедленным вниманием осмотрела две дюжины преторианцев, явившихся за ней.Невий Серторий Макрон вступил в тюремную камеру с навощённой табличкой в руке. То был смертный приговор Домитилле.— Ты готова? — тихо, почти ласково спросил он.Девушка поднялась с тюфяка, оправляя грязную, измятую тунику.— Что с Гаем Цезарем? — хрипло спросила она. Этот вопрос мучил девушку все время, проведённое в темнице.— Он получит своё наказание, — не глядя на Домитиллу, ответил Макрон.Она опустила голову. Жалость и мстительное удовлетворение схлестнулись в её душе.У городских ворот, на валу, столпился любопытный народ. Казнь весталки — зрелище настолько редкое и занятное, что его никак нельзя пропустить! Свежевырытая яма маняще пугала яркой чернотой.— Ведут, ведут… — раздались крики. Толпа заволновалась и раскололась надвое. Преторианцы вели обречённую Домитиллу по узкому, постоянно меняющему очертания проходу, похожему на живые Сциллу и Харибду.Очутившись на валу, у глубокой ямы, Домитилла огляделась. Вот солнце, которое она видит в последний раз. Небо синее и бездонное… Человеческие лица, застывшие в выражении сострадания или гримасе любопытства… Высокие остроконечные кипарисы… Беспокойное солёное море, точно такое же, как в родном сицилийском городе — теперь бесконечно далёком…В яму опустили длинную расшатанную лестницу. Чьи-то сильные руки настойчиво толкали Домитиллу вниз. Рук было слишком много, как у тех паукоподобных восточных богов, статуи которых привозили в Рим персидские торговцы. Почти падая, Домитилла заскользила вниз по лестнице, обдирая колени и занозя ладони.Слабые ноги коснулись влажного дна ямы. Лестница уползла вверх. Домитилла попыталась ухватиться за нижнюю перекладину. Безуспешно. Она осмотрелась. Яма представляла собой узкое помещение с утрамбованным земляным полом и земляными же стенами. На широком плоском камне, отдалённо напоминающем стол, стоял кувшин с водой, хлеб и ветчина. Слабо горела сальная свеча. Ещё дюжина длинных жёлтых свечей лежала рядом. Таков обычай: нельзя оставлять без света и пищи ту, которая была приобщена к великому таинству святыни Весты.Домитилла укуталась в брошенное рядом со свечами шерстяное покрывало. Устало присела, прислонившись спиной к земляному подобию стены. Посмотрела наверх. Безмятежное голубое небо отдалилось и уменьшилось до размера незначительного квадрата. Но даже этот жалкий клочок небесной синевы исчезал — преторианцы закрывали отверстие ямы тяжёлой каменной плитой. Домитилла с ужасом видела, как неподъёмная крышка её усыпальницы с гулким ударом захлопнулась над головой. Наверху, куда девушке уже нет выхода, солдаты сыпали рыхлую землю на плиту.Некогда в далёком, позабытом детстве Домитилла с жадным любопытством прилушивалась к разговорам старших. Родственники на званых обедах с важным видом рассуждали о последних сплетнях, прибывших из Рима. Тогда — более десяти лет назад — тоже казнили согрешившую весталку. Подробности её несчастной любви и казни смаковались во всех домах империи. В доме отца Домитиллы возник спор: отчего умерла несчастная? От голода, когда закончились оставленные ей припасы? Или задохнулась от нехватки воздуха? Теперь Домитилла узнает точный ответ. Но никому и никогда не сможет поведать его!
* * * В сумерках Калигула незаметно выбрался из дворца. Чёрная туника и тёмный солдатский плащ сливались с мраком подворотен Неаполя. Он крался к земляному валу, то и дело хоронясь от запоздалых прохожих и ночной охраны.Место казни он узнал, едва приблизившись к нему. Небольшой холмик чёрной рыхлой земли послужил безошибочной уликой. Калигула растянулся на земле, приложил ухо и прислушался. Ему показалось, что из глубины доносится лёгкий шорох. Может, душераздирающие вздохи Домитиллы?— Подлая!.. — сердито зашептал Калигула в мягкую податливую землю, в призрачной надежде, что его слова пробьются сквозь толщу почвы и достигнут ушей Домитиллы. — Ты выдала меня! Хотела моей смерти? Так я жив и буду жить! А ты — подыхай! Подыхай, подыхай!.. — исступлённо приговаривал он, вскакивая и возбуждённо прыгая по свеженасыпанной земле. И его охватило ощущение, словно он прыгает и беснуется на могиле Домитиллы. Впрочем, так оно и было. XXXVIII Гней Домиций Агенобарб, молодой богатый патриций, ведущий полную роскоши и удовольствий жизнь, прибыл на виллу Антонии, чтобы навестить тётку. А заодно почтительный племянник привёз старой матроне ответ от Тиберия. Старуха просила императора позаботиться о замужестве внучек. Чем скорее — тем лучше.Антония с хмурым подозрением осмотрела молодого Агенобарба — сына сводной сестры и Луция Домиция Агенобарба, при жизни занимавшего посты эдила и претора, консула и проконсула. Отец был заносчив и вспыльчив, жесток и кровожаден, но — разумен и твёрд. Сын, как успела наслышаться Антония, унаследовал все пороки предков и ни одного достоинства.— Что привело тебя в мой скромный дом, племянник? — довольно недружелюбно спросила Антония, веретеном указывая гостю на каменную скамью.Агенобарб сел, старательно расправляя складки на тоге.— Цезарь Тиберий приветствует тебя, благородная Антония, и шлёт письмо, — церемонно заявил он, передавая тётке навощённые таблички.Антония открыла послание и, хмурясь, вчиталась в каракули, начертанные на мягком воске императорской рукой.— Тиберий требует, чтобы я отправила девочек в Рим, куда вскоре прибудет он сам. Император собирается выдать внучек замуж, — констатировала Антония и, прищурившись, посмотрела на Агенобарба: — А ты должен сопровождать их?— Как родственник, заслуживающий доверия, — самодовольно подтвердил он.— Неужели одного твоего присутствия достаточно, чтобы девочек из рода Юлиев не коснулись опасности путешествия? — матрона иронично усмехнулась.Агенобарб слегка смутился.— Завтра с рассветом сюда прибудет центурия легионеров, которую император посылает для охраны внучек, — потеряв добрую половину спеси, пояснил он.— Тем лучше, — удовлетворённо кивнула Антония. — Солдатам, некогда служившим моему мужу и сыну, я доверяю больше чем тебе.Агенобарб нервно задёргался, словно холодная скамья под ним превратилась в заросли терновника. «Ну и старуха!» — подумал он. Мысленно он посылал Антонии сотню проклятий. Внешне — заискивающе улыбнулся дорогой тётушке.— Значит, завтра девочки должны отправиться в Рим, — невозмутимо продолжала она. — Пойду, отдам нужные распоряжения. А ты сиди здесь! — надменно велела она племяннику. — Я пришлю раба, который отведёт тебя в кубикулу.Антония исчезла в глубине жилых помещений. Агенобарб проводил тётку взглядом, в котором облегчение смешалось с лёгкой брезгливостью. «Всего лишь одну ночь нужно провести под кровом негостеприимной Антонии. Терпение!» — повелел он самому себе.Угрюмые морщинки на лице Гнея Домиция Агенобарба мгновенно разгладились. Насвистывая похабную солдатскую песенку, он подобрал с пола очёсок шерсти и вытер пыль на башмаках из мягкой свиной кожи.
* * * — Ты знаешь, кто это? — притаившись за кустом жасмина, спрашивала у сестры юная Агриппина.— Нет. Впервые вижу, — шёпотом ответила Юлия Друзилла.Сестры любопытно рассматривали скучающего Агенобарба — блестящего патриция в новой тоге и тунике, вышитой по краям узором из виноградных листьев. Тёмные, отливающие медью волосы были тщательно подвиты и уложены в продуманном порядке. Нижняя челюсть казалась несколько слаборазвитой и вялой по сравнению с широким лбом и резко выдающимися скулами. На среднем пальце правой руки кровавым рубином светилось кольцо.— Как он красив!.. — восхищённо простонала пятнадцатилетняя Агриппина. — И богат!.. Я выйду за него замуж! — с капризной детской решительностью заявила она.— А если он уже женат? — возразила Друзилла.— Если женат — разведётся! — невозмутимо решила Агриппина.— Как же ты заставишь его? — продолжала сомневаться сестра.— Смотри… — с гримасой лёгкого превосходства заявила Агриппина и поспешно выбралась из кустарника, царапая голые загорелые руки.Она подошла к Агенобарбу — тонкая, стройная, с глазами серо-зелёными, словно туман на лесном болоте. Полуденное солнце запуталось в пышных каштановых волосах, и позолотило выбившиеся из причёски волоски. Патриций поспешно приподнялся.— Привет тебе, благородная Юлия, — проговорил он.Гней Домиций Агенобарб знал дочерей Германика лишь понаслышке. Он не догадывался, которую из сестёр приветствует. Потому и назвал её просто Юлией, как звали всех, без исключения, женщин из древнего рода Юлиев.— Моё имя — Юлия Агриппина, — заметила девочка, бесстыдно уставившись на мужчину неопределённо-туманным, влекущим взглядом, свойственным лишь ей одной.— Красотою, как и именем, ты похожа на мать, — счёл нужным заметить Агенобарб. Недетский взгляд девочки, которой ещё нет шестнадцати, смутил его.Агриппина шевельнула краешком хитро изогнутых розовых губ. То была подавленная улыбка удовольствия. Похвала мужчины понравилась ей. Она ещё немного помолчала и, пристально глядя на Агенобарба, заметила с наивным бесстыдством:— Ты забыл назвать своё имя, патриций.— Прости, Юлия Агриппина, — спохватился он. — Меня зовут Гней Домиций Агенобарб.— Я наслышана о тебе, — кокетливо взмахнула Агриппина мохнатыми ресницами.Агенобарб отметил про себя: «У юной Агриппины повадки взрослой женщины». Он невольно сравнил худое тельце, неразвитую грудь и эти завлекающие улыбки и ужимки, вызывающие жалость опытного мужчины. «Какой гетере подражает эта неразумная дочь Юлиев?» — добродушно усмехнулся патриций.— Надеюсь, ты слышала обо мне достойные речи? — заметил Агенобарб с полным сознанием того, что о нем ходят только мерзкие слухи.Агриппина глупо хихикнула: живя в отдалении от Рима, она на самом деле ничего не слышала о Гнее Домиции. Девушка, разумеется, знала, что прозвище «Агенобарб» — «Меднобородый» — закрепилось за родом Домициев из-за характерного темно-рыжего оттенка волос. Наслышалась она и о свирепом консуле Луции Домиции, и о гладиаторских играх — особо кровавых, — некогда устроенных им.Но кто теперь вспоминает о былых жестокостях давно умерших Агенобарбов? Агриппина видела перед собой крупного, сильного мужчину с грубым животным обаянием. Этот мужчина жил в вожделенном Риме, в роскошном особняке, носил внушительных размеров кольца. А следовательно — мог дать юной Агриппине то, о чем она страстно мечтала: полную неги жизнь, шелка и драгоценности без счета, избавление от нудной бабкиной опеки…«Я должна влюбить в себя Агенобарба! — упрямо думала девочка. — Хотя бы для того, чтобы Друзилла, наблюдающая из кустарника, не посмеялась надо мной. А ещё — ради меня самой! Ради беззаботной жизни в весёлом Риме!»Оставив без ответа последний вопрос Агенобарба, Агриппина игриво повела загорелым плечом. Голубая туника сползла с правого плеча и на мгновение обнажила остренькую грудь. Помедлив немного, Агриппина грациозно поправила тунику. Беглое обнажение выглядело случайным. Но Агенобарб был уверен, что Агриппина намеренно сверкнула перед ним голой грудью.— Меня ждёт сестра, — девочка неопределённо махнула рукой в сторону и отошла от Агенобарба, соблазнительно покачивая узкими бёдрами.Гней Домиций смотрел на удаляющуюся Агриппину и не верил. Юная патрицианка, ещё незамужняя!.. А ведёт себя так, словно готовится стать гетерой! Щедро показывает свою наготу незнакомому мужчине; сверкает хитрыми бесстыжими глазами; выпячивает в разговоре пухлые губы, словно ищет поцелуя; пошло виляет задом, возбуждая в Агенобарбе мощного неразборчивого самца…Сквозь оболочку воспитанной девушки из хорошей семьи прорывалась расчётливая, соблазнительная, хладнокровная, готовая к удовольствиям гетера. А Гней Домиций Агенобарб любил общаться с гетерами. XXXIX Легионеры быстро и умело разбили палатки на вершине холма. Два шатра из дорогой персидской парчи — для Гнея Домиция Агенобарба и трех Юлий, едущих к деду-императору. Остальные, из вонючих козлиных шкур, расположились вокруг неровным овалом.Зажигались костры у солдатских палаток. В наступающих сумерках огни казались звёздами — светло-оранжевыми и удивительно близкими. Запахло копчёной свининой и бараниной. Рабы Агенобарба накрыли стол для него и внучек императора.Девочки брали руками горячие куски вкусного мяса, и жир стекал по тонким ладоням. Над головами опадал тяжёлыми синими складками навес, совершенно не нужный вечером. Назойливо вилась мошкара, то и дело норовя впиться в голые руки и икры ног. Слетались на огонь стаи белесых ночных бабочек.— Далеко ещё до Рима? — спросила Агриппина, слизывая с тонких смуглых пальцев свиной жир. И, глядя на Гнея Домиция в упор, шевелила розовым языком так, что ему мерещилось иное.— Десять дней пути, — пояснил он, пережёвывая упругую свиную кожицу.«Десять дней! Недостаточно, если я не поспешу!» — подумала Агриппина.— Темнеет… Сестры, пора спать, — заметила Друзилла, вытирая руки о полотенце, поданное услужливым рабом.Двенадцатилетняя Юлия Ливилла подобрала куклу, лежащую у табурета, и послушно ушла в шатёр. Агриппина метнула на старшую сестру взгляд, полный укора.В шатре, лёжа среди пышных подушек и мягких покрывал, Агриппина прислушалась к сонному сопению младшей сестры и шёпотом спросила у Друзиллы:— Скажи, сестра, больно ли лишиться невинности?— А я почём знаю?! — возмутилась Друзилла, приподнимая над подушками растрёпанную рыжую голову.— Знаешь! — зловеще возразила Агриппина. — Мне известно про тебя и Гая. Я видела вас вместе!Друзилла ощутила, как похолодели кончики пальцев. Непослушный язык еле-еле ворочался во рту.— И ты… Выдашь нас?.. — невнятно пробормотала она.— Нет, — Агриппина пытливо взглянула на сестру. — Если ты поможешь мне сойтись с Агенобарбом!— Как помочь тебе? — облегчённо рассмеялась Друзилла. — Когда все заснут — иди к нему в шатёр! Или хочешь, чтобы я пошла с тобой?— Обойдусь и без тебя, — сердито сверкнула глазами Агриппина. — Лучше научи, что делать, чтобы Агенобарб не отверг меня. Иначе я с ума сойду от стыда.Друзилла задумалась.— Целуй его вот так, — наконец сказала она, наклонившись к руке сестры и прижавшись к ней полураскрытыми губами. Агриппина ощутила лёгкий нажим зубов и мимолётное движение языка.— Лизать его? И обслюнявить? — с лёгкой брезгливостью спросила она.— Когда твоя слюна смешается с его слюной, ты ощутишь ни с чем не сравнимую сладость, — простонала Друзилла, обхватив руками подушку. Уткнувшись горящим лицом в прохладный шёлк, она остро затосковала о Калигуле.Агриппина украдкой выглянула из шатра. Темно и тихо. Чёрные тени легионеров неслышно двигаются у далёких палаток. Рубиново тлеют угли догорающих костров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
* * * В сумерках Калигула незаметно выбрался из дворца. Чёрная туника и тёмный солдатский плащ сливались с мраком подворотен Неаполя. Он крался к земляному валу, то и дело хоронясь от запоздалых прохожих и ночной охраны.Место казни он узнал, едва приблизившись к нему. Небольшой холмик чёрной рыхлой земли послужил безошибочной уликой. Калигула растянулся на земле, приложил ухо и прислушался. Ему показалось, что из глубины доносится лёгкий шорох. Может, душераздирающие вздохи Домитиллы?— Подлая!.. — сердито зашептал Калигула в мягкую податливую землю, в призрачной надежде, что его слова пробьются сквозь толщу почвы и достигнут ушей Домитиллы. — Ты выдала меня! Хотела моей смерти? Так я жив и буду жить! А ты — подыхай! Подыхай, подыхай!.. — исступлённо приговаривал он, вскакивая и возбуждённо прыгая по свеженасыпанной земле. И его охватило ощущение, словно он прыгает и беснуется на могиле Домитиллы. Впрочем, так оно и было. XXXVIII Гней Домиций Агенобарб, молодой богатый патриций, ведущий полную роскоши и удовольствий жизнь, прибыл на виллу Антонии, чтобы навестить тётку. А заодно почтительный племянник привёз старой матроне ответ от Тиберия. Старуха просила императора позаботиться о замужестве внучек. Чем скорее — тем лучше.Антония с хмурым подозрением осмотрела молодого Агенобарба — сына сводной сестры и Луция Домиция Агенобарба, при жизни занимавшего посты эдила и претора, консула и проконсула. Отец был заносчив и вспыльчив, жесток и кровожаден, но — разумен и твёрд. Сын, как успела наслышаться Антония, унаследовал все пороки предков и ни одного достоинства.— Что привело тебя в мой скромный дом, племянник? — довольно недружелюбно спросила Антония, веретеном указывая гостю на каменную скамью.Агенобарб сел, старательно расправляя складки на тоге.— Цезарь Тиберий приветствует тебя, благородная Антония, и шлёт письмо, — церемонно заявил он, передавая тётке навощённые таблички.Антония открыла послание и, хмурясь, вчиталась в каракули, начертанные на мягком воске императорской рукой.— Тиберий требует, чтобы я отправила девочек в Рим, куда вскоре прибудет он сам. Император собирается выдать внучек замуж, — констатировала Антония и, прищурившись, посмотрела на Агенобарба: — А ты должен сопровождать их?— Как родственник, заслуживающий доверия, — самодовольно подтвердил он.— Неужели одного твоего присутствия достаточно, чтобы девочек из рода Юлиев не коснулись опасности путешествия? — матрона иронично усмехнулась.Агенобарб слегка смутился.— Завтра с рассветом сюда прибудет центурия легионеров, которую император посылает для охраны внучек, — потеряв добрую половину спеси, пояснил он.— Тем лучше, — удовлетворённо кивнула Антония. — Солдатам, некогда служившим моему мужу и сыну, я доверяю больше чем тебе.Агенобарб нервно задёргался, словно холодная скамья под ним превратилась в заросли терновника. «Ну и старуха!» — подумал он. Мысленно он посылал Антонии сотню проклятий. Внешне — заискивающе улыбнулся дорогой тётушке.— Значит, завтра девочки должны отправиться в Рим, — невозмутимо продолжала она. — Пойду, отдам нужные распоряжения. А ты сиди здесь! — надменно велела она племяннику. — Я пришлю раба, который отведёт тебя в кубикулу.Антония исчезла в глубине жилых помещений. Агенобарб проводил тётку взглядом, в котором облегчение смешалось с лёгкой брезгливостью. «Всего лишь одну ночь нужно провести под кровом негостеприимной Антонии. Терпение!» — повелел он самому себе.Угрюмые морщинки на лице Гнея Домиция Агенобарба мгновенно разгладились. Насвистывая похабную солдатскую песенку, он подобрал с пола очёсок шерсти и вытер пыль на башмаках из мягкой свиной кожи.
* * * — Ты знаешь, кто это? — притаившись за кустом жасмина, спрашивала у сестры юная Агриппина.— Нет. Впервые вижу, — шёпотом ответила Юлия Друзилла.Сестры любопытно рассматривали скучающего Агенобарба — блестящего патриция в новой тоге и тунике, вышитой по краям узором из виноградных листьев. Тёмные, отливающие медью волосы были тщательно подвиты и уложены в продуманном порядке. Нижняя челюсть казалась несколько слаборазвитой и вялой по сравнению с широким лбом и резко выдающимися скулами. На среднем пальце правой руки кровавым рубином светилось кольцо.— Как он красив!.. — восхищённо простонала пятнадцатилетняя Агриппина. — И богат!.. Я выйду за него замуж! — с капризной детской решительностью заявила она.— А если он уже женат? — возразила Друзилла.— Если женат — разведётся! — невозмутимо решила Агриппина.— Как же ты заставишь его? — продолжала сомневаться сестра.— Смотри… — с гримасой лёгкого превосходства заявила Агриппина и поспешно выбралась из кустарника, царапая голые загорелые руки.Она подошла к Агенобарбу — тонкая, стройная, с глазами серо-зелёными, словно туман на лесном болоте. Полуденное солнце запуталось в пышных каштановых волосах, и позолотило выбившиеся из причёски волоски. Патриций поспешно приподнялся.— Привет тебе, благородная Юлия, — проговорил он.Гней Домиций Агенобарб знал дочерей Германика лишь понаслышке. Он не догадывался, которую из сестёр приветствует. Потому и назвал её просто Юлией, как звали всех, без исключения, женщин из древнего рода Юлиев.— Моё имя — Юлия Агриппина, — заметила девочка, бесстыдно уставившись на мужчину неопределённо-туманным, влекущим взглядом, свойственным лишь ей одной.— Красотою, как и именем, ты похожа на мать, — счёл нужным заметить Агенобарб. Недетский взгляд девочки, которой ещё нет шестнадцати, смутил его.Агриппина шевельнула краешком хитро изогнутых розовых губ. То была подавленная улыбка удовольствия. Похвала мужчины понравилась ей. Она ещё немного помолчала и, пристально глядя на Агенобарба, заметила с наивным бесстыдством:— Ты забыл назвать своё имя, патриций.— Прости, Юлия Агриппина, — спохватился он. — Меня зовут Гней Домиций Агенобарб.— Я наслышана о тебе, — кокетливо взмахнула Агриппина мохнатыми ресницами.Агенобарб отметил про себя: «У юной Агриппины повадки взрослой женщины». Он невольно сравнил худое тельце, неразвитую грудь и эти завлекающие улыбки и ужимки, вызывающие жалость опытного мужчины. «Какой гетере подражает эта неразумная дочь Юлиев?» — добродушно усмехнулся патриций.— Надеюсь, ты слышала обо мне достойные речи? — заметил Агенобарб с полным сознанием того, что о нем ходят только мерзкие слухи.Агриппина глупо хихикнула: живя в отдалении от Рима, она на самом деле ничего не слышала о Гнее Домиции. Девушка, разумеется, знала, что прозвище «Агенобарб» — «Меднобородый» — закрепилось за родом Домициев из-за характерного темно-рыжего оттенка волос. Наслышалась она и о свирепом консуле Луции Домиции, и о гладиаторских играх — особо кровавых, — некогда устроенных им.Но кто теперь вспоминает о былых жестокостях давно умерших Агенобарбов? Агриппина видела перед собой крупного, сильного мужчину с грубым животным обаянием. Этот мужчина жил в вожделенном Риме, в роскошном особняке, носил внушительных размеров кольца. А следовательно — мог дать юной Агриппине то, о чем она страстно мечтала: полную неги жизнь, шелка и драгоценности без счета, избавление от нудной бабкиной опеки…«Я должна влюбить в себя Агенобарба! — упрямо думала девочка. — Хотя бы для того, чтобы Друзилла, наблюдающая из кустарника, не посмеялась надо мной. А ещё — ради меня самой! Ради беззаботной жизни в весёлом Риме!»Оставив без ответа последний вопрос Агенобарба, Агриппина игриво повела загорелым плечом. Голубая туника сползла с правого плеча и на мгновение обнажила остренькую грудь. Помедлив немного, Агриппина грациозно поправила тунику. Беглое обнажение выглядело случайным. Но Агенобарб был уверен, что Агриппина намеренно сверкнула перед ним голой грудью.— Меня ждёт сестра, — девочка неопределённо махнула рукой в сторону и отошла от Агенобарба, соблазнительно покачивая узкими бёдрами.Гней Домиций смотрел на удаляющуюся Агриппину и не верил. Юная патрицианка, ещё незамужняя!.. А ведёт себя так, словно готовится стать гетерой! Щедро показывает свою наготу незнакомому мужчине; сверкает хитрыми бесстыжими глазами; выпячивает в разговоре пухлые губы, словно ищет поцелуя; пошло виляет задом, возбуждая в Агенобарбе мощного неразборчивого самца…Сквозь оболочку воспитанной девушки из хорошей семьи прорывалась расчётливая, соблазнительная, хладнокровная, готовая к удовольствиям гетера. А Гней Домиций Агенобарб любил общаться с гетерами. XXXIX Легионеры быстро и умело разбили палатки на вершине холма. Два шатра из дорогой персидской парчи — для Гнея Домиция Агенобарба и трех Юлий, едущих к деду-императору. Остальные, из вонючих козлиных шкур, расположились вокруг неровным овалом.Зажигались костры у солдатских палаток. В наступающих сумерках огни казались звёздами — светло-оранжевыми и удивительно близкими. Запахло копчёной свининой и бараниной. Рабы Агенобарба накрыли стол для него и внучек императора.Девочки брали руками горячие куски вкусного мяса, и жир стекал по тонким ладоням. Над головами опадал тяжёлыми синими складками навес, совершенно не нужный вечером. Назойливо вилась мошкара, то и дело норовя впиться в голые руки и икры ног. Слетались на огонь стаи белесых ночных бабочек.— Далеко ещё до Рима? — спросила Агриппина, слизывая с тонких смуглых пальцев свиной жир. И, глядя на Гнея Домиция в упор, шевелила розовым языком так, что ему мерещилось иное.— Десять дней пути, — пояснил он, пережёвывая упругую свиную кожицу.«Десять дней! Недостаточно, если я не поспешу!» — подумала Агриппина.— Темнеет… Сестры, пора спать, — заметила Друзилла, вытирая руки о полотенце, поданное услужливым рабом.Двенадцатилетняя Юлия Ливилла подобрала куклу, лежащую у табурета, и послушно ушла в шатёр. Агриппина метнула на старшую сестру взгляд, полный укора.В шатре, лёжа среди пышных подушек и мягких покрывал, Агриппина прислушалась к сонному сопению младшей сестры и шёпотом спросила у Друзиллы:— Скажи, сестра, больно ли лишиться невинности?— А я почём знаю?! — возмутилась Друзилла, приподнимая над подушками растрёпанную рыжую голову.— Знаешь! — зловеще возразила Агриппина. — Мне известно про тебя и Гая. Я видела вас вместе!Друзилла ощутила, как похолодели кончики пальцев. Непослушный язык еле-еле ворочался во рту.— И ты… Выдашь нас?.. — невнятно пробормотала она.— Нет, — Агриппина пытливо взглянула на сестру. — Если ты поможешь мне сойтись с Агенобарбом!— Как помочь тебе? — облегчённо рассмеялась Друзилла. — Когда все заснут — иди к нему в шатёр! Или хочешь, чтобы я пошла с тобой?— Обойдусь и без тебя, — сердито сверкнула глазами Агриппина. — Лучше научи, что делать, чтобы Агенобарб не отверг меня. Иначе я с ума сойду от стыда.Друзилла задумалась.— Целуй его вот так, — наконец сказала она, наклонившись к руке сестры и прижавшись к ней полураскрытыми губами. Агриппина ощутила лёгкий нажим зубов и мимолётное движение языка.— Лизать его? И обслюнявить? — с лёгкой брезгливостью спросила она.— Когда твоя слюна смешается с его слюной, ты ощутишь ни с чем не сравнимую сладость, — простонала Друзилла, обхватив руками подушку. Уткнувшись горящим лицом в прохладный шёлк, она остро затосковала о Калигуле.Агриппина украдкой выглянула из шатра. Темно и тихо. Чёрные тени легионеров неслышно двигаются у далёких палаток. Рубиново тлеют угли догорающих костров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37