Селы густо стоят окрест города, и торговля крепка, не обманчива. Есть что продать, есть на что и купить. Бобра бьют да соболя еще под самой Москвой! А и хлебом Бог не обидел, и лен, и шерсть — знай торгуй.— Как же все ж таки уломали его наши-то?— А великая княгиня и тут! Боле некому! Она, верно, посылывала и к нему тоже!— И новгородци ходили поди?— А поди знай, ходили ай нет? Ходили, конечно, как не ходить! Им теперича промеж Митрия с Андреем круто надо поворачиваться! ГЛАВА 62 Новгородское посольство поначалу смутило Данилу. Послы просили свести в любовь, поминали Даниле его бытье новгородское и то, что в прошлое розмирье с великим князем обошлось-таки без крови… Амбары и княжеский житный двор ломились от хлеба, льна, кож, скоры. Ключники и посольские жалобились, что без новгородских гостей все погниет да попортит иное моль, иное мышь поест, да и куда новину ту девать? Он сам не чаял дождаться купеческих обозов. На переяславских беглецов, что нынче ворочались к брату, много издержано, и ведь не себе, не в свой кошель! Не пито, не едено, а из сумы вынуто… И опять же цены дают новгородцы нонече — лучше не нать!Он уж и с боярами сидел, и грамотку Ксении Юрьевны, тверской великой княгини, читал-перечитывал, и с купцами толковал московскими. (При нем сильно поднялся уже московский гость. Стал порядок в княжестве, и заездили, заторговали, начали рубить амбары да лавки на Москве.) Тут, не ровен час, новая замятня с Ордой, и до Москвы доберутся! (И об этом думано, хоть и неловко так думать, вроде торговли, мол, не обманешь — не продашь.) И с архимандритом со своим советовано, а что архимандрит? Митрополита нет на Руси, без него нестроение, некому укорить, некому помирить князей, а так, по человечеству… И то было тоже: насмотрелся тут на мерзлых да голодных! А что ж Дмитрий хочет народ в Новом Городе голодом морить? Уж как там ни раскоторовались, а и это все ж таки не дело… И не вмешаться бы! Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых и не сидит в собрании неправедных… Блажен! И как тут? Родные братья. Старейшие. Что Митрий, что Андрей — в отца место ему… Сидели все трое вместе в Новом Городе, в княжой горнице, за одним столом белодубовым… И тут, сейчас… хлеб не пускать в Новгород! Простую чадь в Новгороде голодом поморить, себя разорить, с Ордой себя поссорить и Андрея ожесточить. О сю пору был как-то меж братьями, вроде бы и с тем и с другим ладил! Овдотья уж тоже (Данил не спал, ворочался ночью):— А коли князь Андрей опять рать приведет новую? Батюшку разорили, совсем заболел с того! А нам что будет, Данилушка, страшно ведь подумать!Не к делу, не ко времени затеял все это Дмитрий! Как ни прикинь, не к делу выходило! Да что он хочет один против Орды с Андреем да и Новгорода тож?! Мало лонись зорили нашу землю!И как-то так выходило, что и в стороне в этот раз остаться нельзя. Сам Дмитрий так поставил. Да еще наместник братнин (до сих пор на шее сидит!) круто поворотил: стал своею волей хватать новгородских гостей в Рузе. Данило вскипел, губы задергались (губы потемнели чуток — повзрослел уже). Протасию: «Бери дружину!» Своей волей поставил тысяцким наконец. Протасий, как ни сдержан, а на сей раз расхмылился: «Данил Лексаныч!» И не нашелся, что сказать. Об том только и мечтал всегда, чтобы не с посольскими да не кожи считать, а ратное дело править. С дружиной поскакал в Рузу, дня не переждал. Купцов ослобонили, наместничьих ратных изымали, взяли под стражу. Сказывали, Протасий в Рузе и баять не стал, те когда уперлись было, за саблю, клинок наголо и — «Вяжи!». Сшибка вышла-таки, потом битых, перевязанных считали. От мертвого тела только Господь и спас.Ну а там само одно за одно поволоклось. Наместника изымали — значит полки снаряжать. Полки снаряжать — значит с братом Митрием воевать… Воевать не воевать, а выступили в поход, к Дмитрову. Туда же Святослав Тверской с новгородской помочью, туда же Дмитрий князь с переяславской ратью.Дмитрий пришел первый, занял Дмитров, стал станом, обрылся, дороги загородил. Тверичи и москвичи за пять верст от города остановились. Начали пересылаться послами. Ратиться Данил не хотел, Святослав опасался, новгородцы тоже не жаждали, да и что они одни! Дмитрий, чая Андрееву грозу, тоже не рвался в бой.Лето на излете пахло горячей хвоей; пахло медом с лугов, пахло суховатым, чуть терпким духом созревающего хлеба. Пауты-потыкухи изводили коней. Полки стояли по лескам, в шатрах, да по деревням. Москвичи и обоза большого не брали, до дому два перехода! Травить хлеб Данил строго-настрого запретил и сам проверял, объезжая стан. Дмитровскому князю разору делать нечего! Худа от него век не видали, гостей, послов, дорожных всех, кто на Москву али с Москвы, привечает, кормит, а мы? Коней пасли на луговой отаве. Даже стогов, поставленных дмитровцами, не трогали: князь запретил.Стояли, пересылались. Ратные, кто не в наряде, объедались черникой да малиной. В лесу ягоды родилось! Иной, развалясь, — уж и встать лень, — елозит спиной по сухому колючему дерну, губами с кустов ягоды обирает, весь в чернике, и зипун, и рожа. Зубы вычернило у всех. Постояли так день, два, третий — уже и всем ратиться расхотелось. Лето на излет, скоро и хлеб убирать!От послов к переговорам. Данил, оставя Протасия воеводой, сам поехал в Дмитров к старшему брату. Дмитрий не чаял, что Данило лично приедет, даже выглянул со сеней. Данил на дворе слезал с коня, его дружинники тоже спешивались, отдавали коней коноводам.— Данил Лекеаныча счас и задержать мочно! — с смешком обронил кто-то из бояр за спиной. И осекся. Дмитрий повел бровью. Поглядел. Тяжело пошел встречать князя московского. Давно ли мальчишкой — слезы на глазах — стоял перед ним, кусая губы, худой, горбоносый, смешной. А нынче — рать привел, наместника, слышно, в нятьи держит. Второй Андрей растет! Вспомнилось почему-то, как когда-то, когда еще только брал власть, приезжал к Андрею на Городец. И так же вот спешивался во дворе, и подымался по ступеням, и мысли не было, чтобы задержать брату брата, и из бояр того никто бы не сказал!Данилка шел к нему, широко улыбаясь. (Вспомнилось: «А у меня сын народился!» И такая же улыбка — рот до ушей.) Обнялись. Данила заматерел, чуялось, плотнее стал, уже не парень, мужик. Поцеловались в губы, и что-то надломилось в Дмитрии. Какая уж тут рать, какие бои!Потом и ругались, и кричали, и с боярами, и с глазу на глаз. Потом, сердитые, ели, сидя бок о бок. Дмитрий угощал, и слуги молча подавали блюда. Ели, запивали кваском, горячим сбитнем. Ночевать Данила воротился в свой стан. Рано утром приехал опять. Опять сидели и спорили. Потом принимали тверичей и новгородцев. Дмитрию пришлось уступить. Рассыпалось, и, может, к лучшему даже. Что-то отпустило, что-то отошло в душе.Новгородцы обещали блюсти мир, ежели Андрей приведет иную татарскую рать. Святослав с Данилой ручались и подтвердили договор.— Чего тебе еще? — хмуро спросил Дмитрий на расставанье.— Наместника забери. Не могу я с им. И иного не ставь. Мне под наместником во своей земле править не мочно. Я товар ворочу, и все, что задержал, и челядь, что своя у него, ворочу.Дмитрий долго думал, глядя на брата, что округлился, пополнел лицом (и нос не так нынче лез вперед у него, как прежде). И губы тверже стали. Тверже и темней. Что ж! Когда-то и сын (сыном Дмитрий считал меньшого, Александра) так же вот скажет что-то, чего отец от него и не ждал никогда, и надо будет уже и разрешить, и позволить, чего бы ране и подумать позволить не смог, как теперь вот младшему брату.— Тысяцким Веньямина ставишь, Протасия? Федора Юрьича сына?— Его.— Рати-то хоть умеет водить?— Приезжай в мой стан, погляди!— Да уж так верю… В заложниках у тебя не хочу быть…Данил побледнел, потом покраснел:— Я к тебе приехал! Вот!— Ладно! — Дмитрий положил ему руку на рукав, успокаивая. Сам налил из поливного тяжелого кувшина летнего кисловатого меду себе и брату.— Ладно. Не поеду я к тебе. Так верю. Присылай наместника. Дружину наместничу покалечил, говорят?— Живы все, слава Богу.— Пиши в Орду, что поладили, может, хан рать отворотит! — сурово сказал Дмитрий. — Сегодня ж!Данил, пересердясь про себя, снова улыбнулся широко:— С этим не умедлю! А ты, Митя, обозы не держи, у меня хлеб по Дмитровской дороге идет.— Что ж, вези, — сказал без особой радости в голосе, слегка двинув плечами, Дмитрий. — Боярам своим накажу.Он поднял чару, смотря прямо перед собой, пригорбясь широкими тяжелыми плечами. И Данил поднял свою. Кисло было. Кислым и запили. ГЛАВА 63 Что деялось в Орде, никто не знал толком. Передавали, что Туданменгу задумал отречься от престола, и в Сарае уже начинается замятня, ссоры за власть. А когда такое начинается в Орде, лучше не лезь. Князь не князь, купец не купец — обчистят, догола разденут, не те, так другие.Семен Тонильич, однако, сумел и опять добыть в Орде татарскую рать для Андрея. Привел Тураитемиря и Алына с ратными и сам при них пришел воеводою на Русь. Притихшая земля готовилась к новому погрому. Ни ростовские, ни другие какие князья не вступились, выжидали. Жители затворялись в городах или, зарыв хлеб, убегали в леса. Вновь по дорогам потянулись испуганные караваны беженцев. Горько шутили: «Так и обыкнем кажну осень в бегах!»Дмитрий стянул рати, став на Переяславской дороге и вспятясь от Владимира. Город тотчас разбежался, едва ли не весь. Впрочем, Семен Тонильич не повел татар на Переяславль, а стал разорять Суздальскую землю.Где-то, не доезжая Юрьева, сталкивались разъезды, перестреливались, уходили в леса.Федор оказался в сторожевом отряде. Ему наконец-то впервые довелось надеть отцову кольчугу для дела. Впрочем, они только передвигались, и непонятно было, чего хотят воеводы. То ли загородить путь татарам, то ли увернуться от боя. В конце концов они совсем оторвались от своих. Сторожа была невеликая, с тридцать мужиков-ратников. Брони были только у четверых. Медленно, петляя по проселкам, отряд отодвигался к Переяславлю.Потеплело. Над уже замерзшей осенней порыжелой землей с растоптанными и снова протаявшими дорогами висел серый туман-морок. Ратники издрогли, костра зажигать было не велено. Жрали сухомятью уже четвертый день. Деревенский народ попрятался, не у кого было спросить и дороги. Татар видали раза три. Напоследях огрешились с татарским разъездом. Напоролись в тумане, те заметили первые. Федор только поспел услышать короткий свист. Оперенная стрела тонко дрожала, впившись в горло передового. Ратник, с недоуменным выражением лица, скрюченными слабеющими пальцами царапая дужку стрелы, боком валился с коня. Не подумав еще ничего, не сумев понять даже, Федор рванул повода. Конь прыжком прянул в сторону, и вся сторожа бестолково ударила в бег. Проскакав с полверсты, остановились в леске. Было стыдно друг друга, мужики отводили глаза, судорожно-громко переговаривались:— Да, на них бы что-то едако, камни швырять в них!— Или смолой их поливать горячей, издаля чтоб!— Вроде греческого огня! — буркнул боярин.У всех были белые лица, смущенные, бегающие глаза.— Да, либо свинцом!— У немцев каки-то есть, огнем пуляют, пыхалки. Грому, бают, от их!— И нам бы такие завести нать!— Либо стрелять научиться, как они! — громко сказал Васюк Ноздря, подъезжая к отряду, и сплюнул. — Кинули мужика, мать вашу!Федор тут только увидел у Васюка на ременном аркане оседланного коня.— Вы все поскакали, а я пождал в ложке, вижу — конь бежит. Ну, нос высунул: не видать татарвы, коня к кусту, а сам… Саблю снял да колпак. А не дышит уже! Сюда вот, наповал! Нать бы, как отемняет, съездить за им, похоронить хоть…— Ужотко стемняет! — отозвались излишне скоро мужики. Всем сейчас смерть не хотелось ворочаться.Озревшись, выехали из леска.— Да, по-ихнему бы стрелять выучиться, ето любо!— Ты, Никита, татарский лук видал? Его с непривычки и натянуть некак, а не то что… А они с коня на скаку в птицу попадают.— А еще нигде им отпору не дали! Что хотят, то и творят!К вечеру туман просел, стало подмораживать. Остановились за пустой деревней. Нашли сарай с сеном, туда и забились всею дружиной. Лошадей, стреножив, загнали в ложок, выставили сторожу. Двоих послали обшарить деревню, есть ли какой жив человек. Уставшие, в мокрой сряде мужики жались друг к другу, как куры:— Што мы, робята, ей-ей, словно убеглые отколь!— Будешь тут убеглым!Снаружи как-то примолкло и осветлело, мягко, чуть слышно шуршало.— Снег, что ли, пошел?— Крупа какая-то!— Кто у коней? — спросил боярин.— Щерба с Петюхой!Вновь все замолкли, посапывая.Боярин начал выбираться наружу. Созвал двоих, и те, ежась, полезли за ним. Все прочие молча обрадовались, что не им сейчас в ночную стыдь. Боярин вышел, в двери сарая пахнуло холодом и промаячил белый прямоугольник прикрытой снегом земли.Трое, взнуздав коней, ускакали в дозор.— Не погинут наши-то мужики?— Евсеич, бат, не дурак, выведет! — успокоили из угла. Опять надолго замолкли.— Порушили нам нехристи всюю землю.— Свой привел!— А тут и в дому, коли старшого не заслушают, и все пойдет врозь! Так и в земле.— Мне батька сказывал, бесермены когда сидели по городам, дак на улицах хватали кого попадя…— Чего батька твой! Я сам видел! — хрипло отмолвил пожилой ратник. — Детей уводили, да и нищих, кто по дворам сбират, всех угоняли тоже.— Разорят сами, а после не моги и хлеба просить!— А много наших в Орды! Русского полону невестимо сколь!— А все ж бесермены, те всех хуже! Татары у себя ничего, добры…— Бесермены лютовали хуже татар, верно! — вновь подал голос пожилой.— Жидовин у нас сидел, живодер сущий! Тогда еще, при Ляксандре…— А татары их и наставили в те поры!— Мы и сами хороши. Вот я скажу, в Ярославле дело было, — зарассказывал пожилой ратник. — Зосима был, монах… Он в бесерменскую веру перешел. Ну, ты, хоть и веру сменил, а своих-то пожалей! Ан нет, он вопьетце — доколь всей крови не выпьет, не слезет. Кого и татарин не ободрал, и бесермен пожалел, а он — никаких! С иконами вот! Чего надумал: иконы колоть топором! Колет и смеется, собака: «Я теперь иного бога, мне ничо не будет. А вы — вошь, вас теперя, соленых, и в торгу не берут»… Да!— Иконы топором! Монах был?— Монах! И все он делал: и пил, ёрничал, и бабы енти, понимашь…— Ну, до баб кто не лаком!— Мне сейчас, мужики, и бабу не нать. На полати бы только затенутьце да щей добрых, горячих. Руки сперва о латку погреть, там сольцы поболе да хлеба ломоть горячего…— Не томи душу!— Не тяни! Мы не железные!— А ничо! Наелси бы своих щей, отогрелси и — кукареку? Без бабы, брат, не жись!— Нет, ты о Зосиме етом. Ну, и чем дальше, кончил-то как?— Порешили его. Еще мужики горевали, что погорячились, враз порешили. Говорят, помучить его нать было.— Да, у нас народ и зол, да отходчив. Так вот жилы тянуть не станут.— А что, татары порют людей кнутом?— Очень даже свободно!— Гляди, и наши скоро переймут! Чего бы доброго…— Дак все ж ты мне скажи, татар скинуть, и бесермен не будет? Ясащик тот утек?— Не будет, коли бояре сами не заворуют. Это уж кака власть!— Хозяин нужен земле!— Митрий Саныч, он и стараетце, и всё, а силов мало у его!— Силов не хватат. Александр, батюшка, тот держал!— Дак… Дальше-то так и будем, как ныне?— Ежели бы татары приняли веру нашу да стали беречь землю, как хозяева! А то, что осень, то набег. Тут ты дом срубил, тут опять на дым спустили.— Рязанщину всю разорили, почитай!— Ну, ето ты загнул, чтобы власть татарская! Власть должна своя, от Бога чтоб, от прадедов, по закону, по ряду…— А и неважно, как взята власть, важно, как после себя ведут!— Как так?— А вот и так! Что Андрей, что Митрий! А коли взял, то и твое, и беречи должон! Ты вон коня купил, тоже не твой был конь, а нонеча пылинки с его сдувашь!— Дак то купи-ил! Я серебро дал! То и берегу.— А и на бою взял, тоже беречи будешь! Корысть уж свою соблюдешь всяко.— То конь, а то человек. Людям-то поболе нать…— Будет брехать, мужики! Своровано кто станет беречи! Дуром пришло, дуром и уйдет!— Кабы чужой… Ты сам гришь, по вере… Коли вера своя. Зосима, тот, вишь, веру сменил! У них, у татар, вера своя, дак промеж себя и дружны.— Кажен народ сам собою. У немцев тоже во Христа веруют, а, гляди, все инакое!— Ну, у их какая вера!— А что, митрополита нам из Грецкой земли шлют, и ничо!— То митрополит, а то царь! Царя чужого посади, тот своих будет беречь преже наших. Не успеешь оглянуться, всюду — у мыта, у торговли, у приказного дела — насадят чужих, тебе уж и ходу никуда!— То и воюем всякой год язык на язык, и спокою нету! А чтобы едино все устроить!— Как едино?— Ну, все! Вместях! Все земли, все языки!— И ничо не получится! Ну, сам посуди; они вон скот пасут, тут ты пахать затеял. Ему скота уже не выгнать. Или там торговое дело. Тверь с Новым Городом и то промеж себя не сговорят!— Земли кругом много!— Много, а мало! Вон деремся, стало, не хватат!— Мы тут гуторим, братцы, а он тамо лежит, поди волки уж объели…— Волк осенний не злой!— Жаль мужика.— Вестимо, жаль. А кажному свой черед. Все под Богом ходим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73