Слава этот явно приторговывал чем-то. Печать, накладные… На машинах что-то развозил. Свой-то магазин он навряд ли имел. Магазин — это магазин. Другой статус. Алиса бы знала. А так… раскидывать по точкам на реализацию — это самое то. У Сан Саныча — шмотки и всякое такое разное. У Димки Булочника — хавка. А с кем еще мы здесь, на Петроградской, дружим? А больше ни с кем мы здесь и не дружим. Ни к кому просто так с вопросами и не ввалишься. Попробуем к Сан Санычу».Минут через пять Петр Волков припарковал свой джип возле магазина на Сытнинской. Поднялся по ступенькам, прошел, кивнув продавщицам, через торговый зал и подошел к распахнутой двери директорского кабинета.— Петр Сергеич! — встал ему навстречу из-за стола высокий подтянутый мужчина в белой рубашке с расстегнутым воротом.— Добрый день, Сан Саныч, — переступив порог кабинета, Волков протянул руку,— Здравствуйте, — улыбнулся директор, — сколько лет, сколько зим… Как здоровье ваше драгоценное?— Да ничего, спасибо. У вас-то как жизнь?— Да ебись она конем, любезнейший Петр Сергеич, — чуть нараспев, грустно сказал Сан Саныч. — Присаживайтесь… Вот вам стульчик.— А что так? — Петр присел к столу.— Да ну… — отмахнулся Сан Саныч, — ос-топиздело все, вы не поверите, сил моих больше нет, честное слово. Въябываешь как проклятый, ведь света Божьего не видишь, а все куда-то… как в прорву.На пороге кабинета, застегивая ширинку, появился очень грузный пожилой мужчина с налитым до малинового цвета лицом.— Вот, знакомьтесь, пожалуйста, господа, — Сан Саныч сделал жест рукой: — Петр Сергеич, Степан Иваныч…— Очень приятно, — сипло буркнул мужчина и протянул Петру руку.— Петр… Очень приятно.— Ну что, давай по последней? — Степан Иваныч, протиснувшись мимо Волкова, опустился на свой стул и, взяв в руки недопитую бутылку коньяку, взглянул на Сан Саныча.— Нет-нет, ну его в пизду, прошу покорно. Мне еще деньги считать, так что… извините великодушно. Вот, может быть, Петр Сергеич вам компанию составит.— Давай? — просипел мужчина, взглянув на Волкова. — Да я поеду.— Ну…— Давай-давай, — налил тот две рюмки и, поставив бутылку на стол, взял с тарелочки кусочек аккуратно нарезанной сырокопченой колбаски. — Ваше здоровье.— Ваше… — Петр выпил коньяк.— Ну что… — мужчина крепко хлопнул себя ладонями по ляжкам и встал. — Поеду я, Где ж ключи-то? — стал он рыться по карманам.— Да ну ёб же вашу мать, Степан Иваныч, вот же они, на столе лежат, — Сан Саныч указал на автомобильные ключи, прицепленные к большому черному брелоку с кнопками. — Только на хуя, позвольте поинтересоваться, вам за руль-то садиться? На свою жопу приключений искать? Вам идти-то тут пять минут пешком.— Думаешь? — взглянул на него мужчина.— Да хули тут думать-то, я вас умоляю? Оставьте ключи, мы во двор загоним, а на ночь ворота запрем. Завтра заберете.— Твоя правда, — глядя себе под ноги, Степан Иваныч пожал руку Петру, Сан Санычу, постоял и, тяжело ступая, направился к выходу. — Пошел я, значит.— Вот ведь, — печально посмотрел ему вслед Сан Саныч. — Мало мне зубной боли в жопе…Сан Саныча Волков знал давно. Познакомились они еще во времена Глобального Дефицита. Сан Саныч работал в винном магазине на Саблинской, ну… а Петр неподалеку жил.С первого же дня их знакомства Сан Саныч навсегда покорил Волкова своей способностью изъясняться. Для него не существовало понятия «бранное слово». В принципе. Была живая русская речь во всем ее многообразии. И все.Обладая артистическим складом натуры, Сан Саныч, как истинный мастер, совершенно свободно владел богатой лексической палитрой и использовал те краски, которые емко и наиболее адекватно выражали его мысли и настроение в настоящий момент времени.Иные люди сыплют ненормативными оборотами речи от скудости лексикона. И когда вдруг настает момент, на самом деле требующий по-настоящему крепкого словца, они оказываются банкротами. Им просто нечего в этой ситуации сказать, И от бессилия они начинают орать. А это уже скотство, ибо реветь и осел может.Сан Саныч же по природе своей был человеком тонким и очень мягким. И лишь однажды Петр был свидетелем того, как он употребил истинно «бранное выражение». Было это давно, когда вот этот вот магазин был еще «продовольственным». Они беседовали о чем-то в кабинете, и вдруг в торговом зале возник шум. Сан Саныч вышел к прилавкам, Петр тоже выглянул в дверной проем, и увидел, как жирный зарвавшийся хам орет на молоденькую продавщицу и, не слушая ее лепета, обвиняет во всех смертных грехах ее, дирекцию и всю торговую сеть в целом.— Ворье! — швырял он ей в лицо. — От ворье-о! Чо ты глаза вылупила, целку строишь, не так, что ли? Жируете, падлы, а на прилавке, вон, говно одно!.. Давай сюда директора, щ-щас я ему!.. Он у меня…Сан Саныч побледнел и сказал негромко, но так, что было слышно во всем магазине:— Пошел вон, свинья.Мужик поперхнулся, хлопнул глазами и открыл было рот.— Ты понял, что я тебе сказал? Пошел вон, — повторил Сан Саныч.Тот закрыл рот, повернулся и вышел из магазина, бормоча что-то себе под нос.Сан Санычу стало очень неловко за то, что он выругался.— Извините меня, пожалуйста, — сказал он, смутившись, всем присутствующим в торговом зале и вернулся в кабинет.— Вот, Петр… — расстроенно взглянул он на Волкова. — Ну не ёб твою мать, а?Однако вернемся в день сегодняшний.— А кто это такой? — взглянув вслед Степан Иванычу, Волков опять опустился на стул.— Пупков, — нервически тряхнув головой, Сан Саныч потянулся за сигаретой.— Пупков… кто таков?— Да тут вот какая история. Прихожу я в нашу налоговую месяца два назад, мне там кассовую книгу нужно было… херня, короче, всякая, обычно бухгалтер ездит, а тут — я, не суть, в общем. А очередь в кабине-ет… просто чудовищная. Ну, я сижу, как умная Маша, жду. Выходит вдруг из кабинета налоговый наш… с каким-то мужиком, и мужик этот мне и говорит:«О! А ты чего здесь сидишь?» Я ему: «Да вот… очередь». А он этому нашему: «Ну-ка немедленно его без очереди! Ты что? Это ж мой друг лучший». Я ему, конечно, — в ножки кланяюсь, дескать, что же не заглядываете и вообще… хуё-моё, короче. А сам знать не знаю, кто такой. Он мне: «Зайду, зайду…» И пошел. Ну, меня немедленно приняли, это ж, оказывается, начальник всей налоговой… А я и не знал, грешным делом. Я рад до жопы — такой блат!— Это ж здорово, — прикурил Петр сигарету.— Ага… хуёв-дров. Приходит он ко мне дня через два с бутылкой. Я пред ним ну просто шелками расстилаюсь, лепестками роз его осыпаю, а он сидит, коньяком насасывается, как клоп, и хмурый такой, чернее тучи. «Только вот тебя, — говорит, — и люблю. А остальных всех ненавижу».— А что ж вы их так, — говорю, — Степан Иваныч?— Да ну их всех на хер, — отвечает. — Надоели. Уволился я сегодня. На пенсию ушел.— Ух!.. — поперхнулся дымом Петр.— Ага… Вам смешно. А он, оказывается, живет здесь через квартал. И теперь, с того самого раза, приходит день через день. Дома жена пить не дает. Заснул вчера у нас тут в уборной прямо на горшке, вы представляете? Еле достучались. Я на коньяк этот смотреть уже не могу. Я вообще последнее время стараюсь не пить, а тут… И ведь на хуй не пошлешь, неловко как-то… А? Что делать-то?— Ну… — развел руки Петр. — Тут уж…— Вот и я говорю, — вздохнул Сан Саныч. — Жизнь прожить — не поле перейти.— Это верно, — согласился Петр.— Ну а… каким ветром? В наши-то палестины? И что это у вас на лице? У меня йод есть.— А что, заметно? — Петр тронул рукой щеку.— Царапина какая-то. Но опухает.— Вот ведь… А я и забыл. Ладно, дома намажу, спасибо.— Дело ваше, было бы предложено. Так какими судьбами?— Да нет, — Волков стряхнул пепел в пепельницу, — мимо просто проезжал, дай, думаю, загляну. Н-но… вот что… раз уж свиделись, — Петр достал бумажник и вынул из него фотографию, которую прихватил из Славиной квартиры. — Сан Саныч, вы никого тут не знаете случайно?Сан Саныч надел очки, взял в руки небольшой цветной снимок и внимательно в него всмотрелся.— Нет, — протянул он фотографию Петру. — Но девки хорошенькие. Я бы вот этой вот запердолил, черненькой. А что?— Меня, вообще-то, парень вот этот интересует, — Волков указал на Славу.— Ну-ка, ну-ка, — Сан Саныч опять всмотрелся в снимок. — Ну что ж… на вкус и цвет, так сказать…— Грохнули его намедни. А он вроде как с торговлей был завязан. Ну, и мне интересно, мало ли кто чего знает?— Так вы же, Петр, по слухам, из органов ушли?— Да ушел я, ушел. Тут другое.— Личное?— Не совсем, но… личная, можно сказать, заинтересованность есть.— А что значит «с торговлей был завязан»?— Да я и сам толком не знаю. Просто, похоже, что поставщиком он был, мелким.— А что возил?— Черт его знает. Может, вообще, продукты.— Ну уж тут…— Да это понятно.— Всегда рад помочь. А как звали… усопшего?— Слава. Я даже фамилии его, если честно, не знаю.— Нет, — Сан Саныч еще раз всмотрелся в фотоснимок. — Нет, не встречал. Точно. Вы уж извините.— Да ладно… И на том спасибо.— Ну что? — Сан Саныч приподнял недопитую бутылку коньяку. — Будете?— А вы?— Не-ет, — дрогнувшим голосом сказал Сан Саныч. — Мне еще деньги считать.— Ну, а у меня, — Петр взглянул на часы и поднялся со стула, — четырнадцать минут до старта. У нас ведь, у космонавтов…— Ну что ж, — Сан Саныч поставил бутылку на стол и протянул Волкову руку. — Успеха на орбите.— Всего доброго, ~ Петр пожал руку и вышел из кабинета.«Ладно, — решил он, сев в машину, чуть сдав назад и выруливая на улицу Ленина. — Хватит на сегодня, пожалуй. К Димке я завтра заеду. А там, глядишь, и другое что стрельнет…» 14 — Ну вот, она мне и говорит: «Вы знаете, Ванечка ваш очень болен». Я, естес-свенно…— Минуточку, Толя, — Леон вошел на кухню и присел рядом с Лизой, которая, порозовев лицом после горячего душа и выпитого коньяку, запахнувшись в махровый халат, сидела за кухонным столом, уплетала салат и, блестя глазами, слушала историю. — Я прослушал, она что и замужем никогда не была?— Да ма-ало того, — Анатолий округлил глаза, — она и хера-то живого отродясь в глаза не видела. А тут ей ребенка на целые сутки оставили… Мы возвращаемся, а она и говорит: «Ванечка очень серьезно болен». Ты представляешь? Ребенку года полтора, все вроде нормально, и вдруг эта старая… — пардон, Лиза, — сука заявляет и так, знаешь, безапелляционно, она же вроде как бабушка ему, ну, то есть он ей внучатый племянник или уж хрен знает кто, не суть, короче, она — Гога и Магога, а я, выходит дело, — плевки на ступенях. И вот она и заявляет: «Боюсь, что ребенка необходимо оперировать». Я просто на жопу сел. «Где?! — говорю. — Как? Что? Когда?» — «А вот, — она говорит и трусики с него снимает. — Видите?» Я смотрю и ничего понять не могу. А она — эх вы, дескать, родители… «Да вот же, — и на мошонку его показывает. — У ребенка моча не до конца отходит. Вот здесь скапливается. Вон как уже опухло, неужели вы не видите?»Леон захохотал, Лиза прыснула, Рим свалился с табурета.— Она же… она же, — продолжал, давясь от смеха, Анатолий, — она же знала теоретически, что мужчина от женщины отличается наличием пениса и про яйца что-то там слыхала, но видеть-то живьем никогда не видела. У них же, у краснопузых, это же было табу. А? Секса у них как бы совсем не было, а народ на великие стройки им подавай. А? Массы им, понимаешь, подавай. Но ебаться ни-ни. Она же в своем райкоме так всю жизнь целкой и просидела, рассылая директивы в регионы. А? До самой пенсии.— Ой, Толя… — Леон смахнул слезу. — Что ж вы, право… Ее же пожалеть надо. Она же больной человек.— Она больная? Это она-то больная?! Да она железная! Она до сих пор жива. Она еще всех нас переживет и похоронит, вот увидишь. Она же не человек. Она… идея воплощенная. А идеи бессмертны.— Это спорно, — Рим водрузился обратно на табурет. — Идеи тоже умирают.— Только не эта.— Нет… такое уже было, но…— Рим потянулся к рюмке. — Вот у Гумилева, в теории этногенеза…— А вы знаете. Толя, что Рим — один из любимых учеников Льва Николаича Гумилева?— Иди ты!— Ну да. Он же у нас историк.— Это ж надо…— Ей-богу.— Колоссально…— Ну вот, — попытался продолжить Рим.— Послушайте, Рим, — Леон чуть добавил коньяку в Лизину рюмку, и она уже не протестовала, — а ведь вы нам так и не объяснили, почему не улетели в Душанбе.— Да нет, я же говорил, — Рим выпил и взял кусочек помидора, — у меня тут вдруг родственники объявились. Два. Сразу. Один из Душанбе, а другой из Франции. Он там живет. Во Франции. Но он — старовер.— Иди ты! — удивился Анатолий. — Колоссально…— Ну да. Оказывается, там тоже староверы живут. Эмигранты. А этот, который из Душанбе, он мусульманин правоверный. По-моему, даже в каком-то духовном звании. Ну… они познакомились, выяснили, что — родня. И так сошлись, ну просто…— В рукопашную? — прикурил сигарету Анатолий.— Да нет. Как раз наоборот. Я же не пил ни глоточка уже года полтора. А тут с ними…— Минуточку, — перебил его Леон. — Мусульманам же Коран пить запрещает.— Да, — кивнул Рим. — В Коране написано: «Первая капля алкоголя губит правоверного». Так он ее и не пьет. Палец в рюмку опускает, вынимает, каплю эту самую стряхивает, а уж остальное…— А старовер?— Ну… он потом покается, отмолит. И вот я и должен был проводить самолет в Душанбе. Но меня, видимо, у вас тут забыли. Я, видимо… устал, они же меня неделю почти за собой таскали, а я им город показывал. Правда, не помню что. Только проституток и помню. Но проституток я отверг. Это помню.— А что так? — поинтересовался Леон.— Ну… мне не нравится.— Нет, вы не стесняйтесь, мне на самом деле интересно.— Да ну вас.— Рим…— Ну… они, как правило, не кончают. Только притворяются, а это же сразу заметно.— А вам это важно?— А как же? Если я ложусь с женщиной в постель, значит, я на ней женюсь. Я могу с ней разойтись наутро, могу и через час, но пока мы в постели, мы — муж и жена. А она меня не хочет… Это как так?— Но это же за деньги. Другое дело.— Никакое это не другое дело. У степных народов, например, невесту тоже выкупают, калым называется. Тоже, получается, — за деньги. Какая разница, кому платят — родителям, родственникам, сутенеру? И невеста, иной раз, тоже жениха только на свадьбе впервые и видит. Ну и что? Она теперь жена, и все. Должна осознавать и… ощущать себя соответственно.— И что, вы полагаете, она должна испытывать желание?— Но ведь она же знала, что ее выдают замуж? Она же руки на себя не наложила, в конце концов? Значит, согласна. А раз согласна, то… Она теперь моя должна быть. Вся, целиком. А не подсовывать только свое тело и больше ничего. Это нечестно. Это тогда получается тот же самый онанизм, только с использованием чужой плоти.— Но ведь у женщин с оргазмом вообще все гораздо сложнее. Поверьте мне, как медику.— Дело не в этом. Проститутки просто не хотят кончать. Вот и все. А ты чувствуешь себя дураком в результате.— Полагаете?— Конечно. Должен быть диалог. А иначе зачем это все нужно?— Это в вас ваша азиатская кровь говорит.— Может быть. Только мне не нравится, и все. И вообще…— А вы женаты?— Конечно. Я Нелю очень люблю. Надо бы ей позвонить, она, наверное, расстраивается. Только боязно как-то.— Опохрабримся? — приподнял рюмку Анатолий.— А потом, господа, — на острова, — Леон взял свою рюмку. — Погоды-то какие, а? Грех в доме сидеть. Лиза, вы бывали у нас на островах? Ах, ну да… А хотите?— Да, — кивнула Лиза.— Господи, ну что за прелесть! — Анатолий склонился к Лизе через стол. — Безешку запечатлеть позвольте? В щечку то есть поцеловать. Ничего, а?— Ничего… — Лиза подставила щечку.— Ну вот… чудо, ну просто чудо. А потом я портрет твой напишу, хочешь? Маслом! На вороном коне! Голую, а? Ничего?— Зачем же вороного коня маслом-то мазать? — удивился Рим.— Да иди ты, — отмахнулся Анатолий. — А потом женюсь.— На ком?— Ну не на тебе же. На ней вот, — взглянул он в сторону Лизы. — Как честный человек, имею право.— И я, — кивнул Рим.— У тебя же есть жена уже. Одна. И рисовать ты не умеешь.— Ой… только не надо маму парить.— Все, господа, все! — Леон решительно встал из-за стола. — На острова! 15 Проснувшись, но пребывая еще в уютной полудреме, Адашев-Гурский не сразу вспомнил, где находится. И, лишь открыв глаза, осознал, что он в лечебнице.«Все, — решительно сказал он самому себе, выбрался из постели и стал надевать на себя одежду. — Хорошенького понемножку. Хватит с меня услуг платной медицины. Я уж как-нибудь сам о себе, любимом, позабочусь».За окном светило солнышко.Александр взглянул на часы.«Мать честная, — изумился он. — Если это утро, так я, выходит, сутки проспал! Да ну их с этими их капельницами. Чего они в них наливают-то? Это ж надо…»Он вышел из палаты, никого не встретив, прошел коридором до лестницы и спустился на первый этаж. Кивнул одетому в камуфляж охраннику (теперь уже другому), который нес службу у входной двери. Повернул налево и направился к кабинету врача.— Да, войдите, — донеслось из-за двери, в которую Адашев тихонько постучал, а затем заглянул. За столом, одетый в белый халат, сидел незнакомый мужчина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21