Скандал! Самого командира тральщика не
трогают, у него алиби, сегодня утром какой-то тип из военной прокуратуры
побывал на корабле и установил точно: с вечера пятницы до полудня субботы
командир безотлучно находился в каюте.
Командир тральщика, старший лейтенант, давний выпускник Училища имени
Фрунзе, никогда в Порккала-Удде не снизошел бы до дружески-предостерегающей
беседы с только что выпущенным лейтенантом на должности командира БЧ-2 БК,
но здесь, в Таллине, они были своими людьми. Офицеры Порккала-Удда к тому же
недолюбливали всех причисленных к главной базе, и завидуя им, и презирая
легонечко. Командир тральщика авторитетно заявил, что злостного шутника
искать надо где угодно, но только не в Порккала-Удде. Именно в отдаленной от
нормальной жизни базе, в местах, лишенных женщин, мужчина не осмелится вести
себя так кощунственно.
На прощание командир тральщика предложил Алныкину не стесняться, помощник
его в отпуске, каюта свободна, переночевать можно.
Два офицера, капитан 3-го ранга и капитан в зеленой форме, набросились в
погранкомендатуре на Алныкина, обвиняя его в нарушении двух приказов и одной
инструкции, и Алныкин вынужден был признать ошибку. Возвращаться в
Порккала-Удд из отпуска надо было тем же путем, каким он покидал базу, то
есть через Выборг, поездом Ленинград-Хельсинки, к нему прицепляли два вагона
до Кирканумми. Погранкомендатура в Выборге считает Алныкина пропавшим, раз
он в назначенный срок не вернулся в базу поездом. Кроме того, негодовали оба
офицера, на буксир Алныкин проник, так и не отметившись на КПП и не поставив
штамп на отпускном... Володя слушал и ждал, когда приступят к главному, а те
почему-то медлили, чего-то недоговаривали, с надеждой хватали трубку при
каждом телефонном звонке, и наконец долго-жданная команда поступила.
- Так точно, товарищ майор, здесь он, все сходится, - отрапортовал капитан.
- Понял... понял... Пойдем! - это уже было сказано Алныкину. - К коменданту
города.
По пути капитан грубо, кратко и честно рассказал о чепе в пятницу, нещадно
матеря офицера, который вздумал сразу после смерти Сталина выкидывать
флотские штучки с бабами. Сейчас не время для шуточек, всех трясут
основательно, пограничников тоже, внезапно обнаружилось, что сухопутная
граница в Порккала-Удде на замке, а морские ворота - распахнуты настежь.
Из-за этой пятницы стали проверять всех отбывающих из Таллина, оказалось -
одна из женщин, что вместе с ним, Алныкиным, шла на буксире в Порккала-Удд,
пропуска в базу не имеет.
Капитан передал Алныкина дежурному по комендатуре, а тот повел его на второй
этаж, показал на дверь: "Жди!"
Алныкин сел. У него было время подумать. Ищут того самого офицера, которого
он видел неподалеку от комендатуры, на той же улице Пикк, в ста метрах
отсюда. Командир тральщика прав, конечно, отметая подозрения от офицеров
Порккала-Удда. Они, спору нет, обросли шерстью, одичали, но именно поэтому
не способны хулиганить так, как этот тип, который возмутил пограничников,
эту несчастную женщину и, естественно, коменданта города и гарнизона. Для
дикарей - а к ним можно отнести всех мужчин Порккала-Уд-да - их детородный
орган - символ могущества и превосходства над женщинами, которым
возбраняется не по делу прикасаться к нему. То пари могли заключить только
какие-нибудь офицеры главной базы флота, причем не плавсостав, а
бездельники, которым неведомы муки маневрирования в шхерном районе. Офицерам
Порккала-Удда до чертиков надоели эти команды на руль "левее, правее",
некоторые командиры катеров садятся на рубку, ногами опираются на плечи
рулевого и так, ногами, командуют.
"Нет, это не офицер из Порккала-Удда", - думал он, прислушиваясь к
разговорам за дверью, к смеху в комнате. Умолкли наконец. С растерянной и
чуть виноватой улыбкой вышел старший лейтенант в форме плавсостава, кивнул
ему: иди, твоя очередь. Алныкин вошел, доложил. Два стола в комнате, два
человека, справа - флотский майор, погоны с красным просветом, глаза
нехорошие, лицо такое, словно он только что выпил и закусил не наскоро, а
плотно. Слева же в дальнем углу - мужчина лет тридцати в штатском, одет по
ленинградской моде, светлый галстук при темной рубашке, высокий и
белобрысый.
- Лейтенант Алныкин Владимир Иванович! - возгласил майор, обращаясь к
штатскому, но так громко, будто объявлял лейтенанта Алныкина всей
комендатуре и всей улице Пикк. - Прибыл из отпуска утром тринадцатого марта
сего года в Таллин, хотя по правилам обязан был к месту расположения
воинской части следовать по железной дороге через Хельсинки. Нарушен,
следовательно, порядок пересечения государственной границы, что влечет за
собой дознание, если не следствие. - Майор вальяжно расхаживал по комнате,
без запинки выстреливая слова, иногда останавливаясь и прислушиваясь,
пытаясь уловить впечатление, производимое им на незримых слушателей. -
Садитесь! - презрительным шепотом выдавил он, брезгливо глянув на Алныкина.
- Можете снять шапку. Кстати, я имею все основания арестовать вас и
отправить на гарнизонную гауптвахту, немедленно, сейчас же - пять суток за
нарушение формы одежды! С сего дня пятнадцатого марта приказом коменданта
объявлена форма одежды номер пять, то есть головной убор - фуражка. Но
гауптвахта, - разглагольствовал майор, - комната матери и ребенка по
сравнению с тем, куда вы можете попасть в скором времени... Вы слышите меня,
лейтенант Алныкин?
В этот момент безмятежно куривший штатский досадливо дернул плечом, дава
какой-то знак. Севший на стул посреди комнаты Алныкин сунул руки в карманы
шинели, чтоб скрыть дрожь пальцев.
- Я - помощник коменданта города майор Синцов, а товарищ - из компетентных
органов. По имеемым у нас сведениям в пятницу тринадцатого марта сего года
вы, Алныкин, совершили тяжкое преступление. Около двадцати двух ноль-ноль
вы, угрожая пистолетом, принудили женщину к развратным действиям, после чего
в доказательство действий подвели женщину к ресторану "Глория", выиграв тем
самым пари, заключенное между вами и вашими сообщниками. Вещественные
доказательства - налицо: две тысячи рублей пятидесятирублевыми купюрами.
Итак, когда вы прибыли в Таллин?
- Утром. В девять с чем-то, не помню...
- Так! - с глубоким удовлетворением произнес майор. - Так! Молодец, Алныкин!
Вы встали на верный путь признания. Что делали, с кем встречались?
- Ни с кем. Просто ходил по городу. В девятнадцать ноль-ноль был на буксире.
Майор задумчиво вопрошал о чем-то потолок, приложив указательный палец к
выемке в подбородке. Голос его подобрел до медоточивости, свирепенькие глаза
вдруг стали теплыми, дружескими, всепрощающими.
- И с буксира - ни шагу, да? - Майор на цыпочках приблизился к Алныкину и
наклонился к нему: - И сидели смирнехонько, не сходя на берег, до самого
отхода, то есть до половины двенадцатого, а?.. Ну, подтвердите это, мой юный
друг, и мы вас отпустим... Ну?
- Нет, не сидел, - после долгой паузы сказал Алныкин, преодолев сильный
соблазн и вспомнив к тому же, что о женщинах в кают-компании буксира знают
пограничники. - Примерно в половине девятого вечера я ушел в город... В
шапке, - добавил он, сразу же поняв, что опять дал маху.
Но, кажется, майор не заметил оплошности. Он отскочил от Алныкина, испытывая
и ужас, и радость, и облегчение.
- Фу!.. Наконец-то все ясно! Значит, это все-таки вы. Вы! Это вас, не
отпирайтесь, видели на улице Пикк в десять вечера! Это вы, угрожая советской
женщине пистолетом...
- Откуда у меня мог быть пистолет?
- Вот именно - откуда? - самого себя спросил майор. - Личное оружие выдается
на руки только офицерам Порккала-Удда! Только им!
- Выходит, что я в отпуск отправился с пистолетом?
Ничуть не сбитый с толку, майор хитренько посматривал на Алныкина.
Прищелкнул, очень довольный, пальцами.
- Хорошо подготовились, Алныкин, но и мы не лыком шиты... Ваши слова
убеждают меня в том, что преступление задумано вами еще в Ленинграде, там вы
разменяли выданные вам на отпуск деньги и в Таллин привезли
пятидесятирублевые купюры, о номерах купюр мы уже запросили госбанк,
распространялись купюры только в Ленинграде, вы, таким образом, стали
отводить от себя подозрения. Ничего не скажешь, операция задумана
масштабная, ставящая своей целью как дискредитацию офицерского звания, так и
подрыв интернациональной дружбы между народами СССР. И подготовка этой
операции, как и сама операция, проведены блестяще. У "Глории" вечером
тринадцатого марта вы нашли сообщников из числа офицеров Порккала-Удда,
взяли у них пистолет, договорились о подмене имен и головных уборов... Не
выйдет, Алныкин! Вы разоблачены! - выкрикивал майор, ходя по кругу, в центре
которого сидел изловленный им преступник. - Сознайтесь - и участь ваша будет
облегчена, вы отделаетесь дисциплинарным взысканием. Не сознаетесь - вас
уличат в преступлении сегодня, когда стемнеет. Мы привезем из больницы
потерпевшую и проведем следственный эксперимент в присутствии понятых, для
чего возбудим уголовное дело... Ну?
Алныкин молчал и гадал: майор - пьяный или сумасшедший? Не вынимая рук из
карманов и глядя на штатского, сказал, что действительно был на улице Пикк,
но всего несколько минут, а затем пошел к гарнизонному Дому офицеров за
папиросами, и папиросы помогла ему купить какая-то школьница, она может
подтвердить, где он был около 22.00. Это единственное, в чем он может
сознаться.
Штатский, внимательно слушавший его, вновь сделал знак - и майором было
сказано Алныкину: сидеть в коридоре и ждать, до начала следственного
эксперимента с опознанием еще часа полтора, никуда не отлучаться, камера в
крепости ему в любом случае обеспечена.
В дверях Алныкин столкнулся со спешащим на допрос старшим лейтенантом и,
вырвав из кармана руки, сплел за спиной пальцы, расхаживал по коридору,
порываясь бежать из комендатуры без оглядки - туда, в Порккала-Удд, в мир и
покой бухты Западная Драгэ, в каюту, где помощник строчит двадцать четвертую
главу воспоминаний, зажатый тисками полового голода. Интересно, как описал
бы он процедуру опознания?
Именно о процедуре говорилось за дверью, и Алныкин не мог не позавидовать
старшему лейтенанту, нахрапистому и языкастому. Голос его гремел, заглушая
повизгивания майора, уличенного в нарушении юридических норм и несоблюдении
правил социалистического общежития. "Я, - с напором настаивал старший
лейтенант, - не против следственного эксперимента, надо лишь продумать его
санитарно-гигиенические, морально-этические и политические аспекты. Так,
предполагаемое вещественное доказательство принадлежит не только ему, но в
некотором роде является табельным имуществом, и обращаться с ним надо в
соответствии со статьями Корабельного устава. Во-вторых, - продолжал старший
лейтенант, чье красноречие явно превосходило полупьяную болтовню майора, -
во-вторых, изучена ли в морально-политическом отношении гражданка эстонской
национальности, не просматривается ли в ее действиях дискредитация
Военно-морских сил СССР и стремление изучить кадровый состав флота? Не
выполняет ли она задание американской разведки, и не следует ли поэтому -
исключительно в целях дезинформации - заменить старуху особой значительно
помоложе?"
Алныкину стало весело... Он сел, с наслаждением вытянул ноги, внимая голосам
за дверью. Майор, кажется, был уже сломлен, молчал, зато раздался голос
штатского, тот спросил, где старший лейтенант был поздним вечером 13 марта.
Ответ последовал немедленно:
- Тринадцатого марта пятьдесят третьего года с двадцати одного ноль-ноль до
полуночи я безотлучно находился в квартире начальника Политуправления флота!
Свидетели: сам начальник Политуправления, его дочь, то есть моя невеста,
супруга начальника Политуправления Екатерина Леонидовна и командующий
Восьмым флотом.
Сказанного было достаточно, чтоб не задавать больше вопросов, таковых и не
последовало, старший лейтенант пригрозил еще и тем, что доложит руководству
о нарушении социалистической законности, и в заключение хлопнул дверью,
покида комнату. Он прошел мимо сидящего Алныкина, на ходу надевая фуражку,
сосредоточенный и злой, и Алныкин озаренно, толчком памяти узнал его, и ему
стало стыдно, нехорошо, тоскливо. Из комнаты вышел тот, кто позавчера 13
марта на улице Пикк вел женщину.
Алныкина позвали. Майор сидел за столом, просматривая бумаги и делая вид,
что занят, чрезвычайно занят, а штатский поманил Володю.
- Меня зовут Игорь Александрович Янковский, я из госбезопасности. Слушайте,
Алныкин, внимательно. Вы единственный подозреваемый, следственный
эксперимент теряет смысл. То, что произошло тринадцатого марта,
возмутительно вдвойне, потому что о надругательстве известно Москве, и от ее
решения многое зависит. Но и от вас тоже. Насколько я догадываюсь, на улице
Пикк вы были в то самое время, когда неизвестный нам офицер шел рядом с
женщиной. И вы это видели. Чтоб спасти себя, вам предоставлены два варианта.
Либо вы походите эти два дня или более, - Янковский глянул на
командировочное предписание Алныкина, - по Таллину и кораблям, встретите
этого офицера и доложите нам, кто он, либо найдете школьницу, которая
засвидетельствует ваше пребывание у Дома офицеров. Поняли?.. Штамп на
предписании вам поставят внизу, у дежурного. Он же позвонит в гостиницу,
чтоб вас там устроили. Все. Ступайте. Придете сюда восемнадцатого утром -
или со школьницей, или с офицером, или без кого-либо из них, но в последнем
случае вам отсюда не уйти.
Живот постанывал от голода, гнал к пище, горячей, проваренной и прожаренной,
на тральщике его, конечно, накормят и дадут поспать, но едва Алныкин, выйдя
из комендатуры, увидел идущих по мостовой офицеров, ноги сами понесли его
подальше от Гидрогавани, не хотели они идти и в Дом офицеров, где можно
поужинать в кафе. Нашлась за вокзалом столовая, отсюда он на такси добрался
до гостиницы и получил ключ от номера. Впервые ночевал в одиночестве, за все
последние годы - училищные и корабельные кубрики, четырехместные купе
поездов, до отдельной же каюты еще служить и служить. Алныкин так и не
включил свет, сидел у окна и тоскливо гадал - что же такое придумать, чтоб в
полумиллионном городе отыскать человечка без имени, девчонку с портфелем.
Долго не мог заснуть, ворочался на чересчур просторной кровати, угнетала
тишина. Сам себя разбудил в 06.00 и маялся до открытия буфета, потом ждал
очереди в парикмахерской, пытаясь обрывки снов соединить в связный план
того, что надумал за ночь: девчонка-то во сне - вспомнилась! Мордашка такая
забавная, росточек - до погон на шинели, говорит почти без акцента, но что
эстонка - это точно. Странно, однако: какого черта шляется по улицам ночного
города ребенок с портфелем? Ключ от дома потеряла?
Под утренним солнцем улица Пикк уже не казалась зловещей. Здесь, кажется,
была выброшена смятая пачка папирос, а за этим углом он едва не сшиб
девчонку, извинился, прибавил шагу, но она догнала его, боялась, что ли,
одна идти в темноте? О чем-то говорили, о папиросах, наверное. А вот и
лавка, ставни на окнах, замок. Вспомнилось: папиросы ему продавать не
хотели, закрываемся, мол, и тогда девчонка залопотала по-здешнему, пробила
стену упрямства, две пачки "Беломора" оказались в кармане. Потом ребенок
давал, говоря по-флотски, целеуказания, прокладывал словесно маршрут до
порта, но, кажется, не знал, что кроме Купеческой гавани есть еще и другие.
Ага, на этом углу стояла баба с ведром цветов, букетик был куплен и девчонке
преподнесен, причем назвал он ее "малышкой", что смешно, цветы детям не
дарят. Что дальше? Коробка конфет, за нею вернулись к той же лавке, и не
вздумавшей закрываться, коробку несла школьница, не расставалась она и с
букетиком, так что ему пришлось самому укладывать коробку в портфельчик,
вытащив из него предварительно учебники и тетради. Там, кстати, на самом дне
валялось что-то похожее на губную помаду, совсем не к месту.
Лавочница уже открыла свое заведение и на все вопросы отвечала незнанием
русского языка, но польза от разговора с нею была, и немалая, вспомнились
цифры на ученической тетради школьницы - 7 и 11. 7-й класс, без сомнения,
школы No 11. И учится девчонка во вторую смену, задержалась после занятий,
вот и оказалась в десять вечера на улице, спешила домой, но - добрая детская
душа! - помогла взрослому человеку.
В справочном бюро бойко отвечали по-русски, дали дополнительные сведения, и
к концу первой смены Алныкин уже стоял у подъезда школы No 11, пропуская
мимо себя мальчиков и девочек, юношей и девушек, идущих на уроки и с них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11