А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Володя придет с моря и ничто ей
грозить уже не будет. Злые, несправедливые люди хотели ее арестовать, но
нашлись и добрые, приютили.
Вездесущая подруга уже стояла рядом, сгора от нетерпения. Отведя Леммикки
подальше от нее, Алныкин на ухо предупредил: им надо стать мужем и женой как
можно быстрее, в Порккала-Удд девушек не пускают, такие уж строгие правила.
"Аста", - позвала Леммикки. Втроем спустились еще ниже, попали в какое-то
питейное заведение, свет пробивался из-под пола. Грядущее событие Леммикки
называла м е р о п р и я т и е м, и подруги зашептались, не подпуская
Алныкина к разработке плана, но признавая за ним право слышать их, ни о чем
не спрашивая. Поначалу решено было взять консультантом одноклассницу Лайму,
многое на свете уже познавшую, но той дома не оказалось. Настя вышла из
телефонной будки и решительно заявила, что мероприятие они проведут своими
силами. Оставили Алныкина у будки и побежали в магазин. Вернулись со
свертками, Алныкин уже накупил цветов и поглядывал на часы. Настя помчалась
домой, Леммикки сбилась в грамматике, ее клятва могла бы насмешить и
умилить.
- Если произойдет больно, я старательно улыбаться...
Он пил на кухне фруктовую воду, мучила жажда, и кончились папиросы, как в
тот день, когда он познакомился со школьницей, сейчас плещущейся в ванной.
Настя носилась из комнаты в комнату, предупредила Алныкина, что в его
распоряжении один час двадцать минут, вполне достаточно, отец ее за это
время делает полостную операцию. От лепета двух девчонок ломило голову,
Алныкин окатил себя холодной водой. Настя, кажется, уже ушла. Он приоткрыл
дверь, выглянул: та сидела на лестнице, воткнув кулачки в щеки, у ног -
карманные часы с откинутой крышкой. Было сильное желание - поставить
девчонку на ноги и дать пинка.
- А вдруг отец придет раньше обычного... Как там у вас?
Он осторожно закрыл дверь, по рассыпанным цветам пошел в комнату. На
Леммикки было длинное белое платье с вырезом. Волосы еще не просохли. Прежде
чем снять с себя мешавшую Алныкину одежду, она призналась в страшном грехе:
шапку его офицерскую унесла вовсе не по забывчивости, а намеренно, чтоб
через нее найти того, кого полюбила с первого взгляда, в тот момент, когда
он окликнул ее.
К приходу отца Насти квартира была приведена в обычный непраздничный вид,
ничто в ней, кроме цветов на подоконниках, не говорило о том, что произошло,
и сколько ни вглядывался Алныкин в Леммикки, не находил в движениях ее,
жестах и речи ни малейшего намека на только что свершившееся. Но вот глаза
их встретились - и не могли расстаться, ибо тайна связывала обоих, они были
свидетелями и участниками необыкновенного явлени в природе - таинства,
равного восходу солнца.
Утром он пришел в ОКОС, отдел кадров офицерского состава, принял его сам
начальник, сесть не предложил, но и сам стоял, слушая Алныкина очень
внимательно. Сказал, отметая возможные подозрения, что отдел его лишь з а- п
р а ш и в а е т, пропуск он дооформляет, и только. ОКОСу очень выгодно
присутствие жен и женщин вообще в Порккала-Удде, база эта хоть и рядом, но
считается о т д а л е н н о й, и нахождение женщин на объектах такого рода
всегда способствовало решению задач боевой и политической подготовки. Что
касается отказа в пропуске, то начальник ОКОСа рекомендовал следующее. Надо
написать рапорт на имя члена Военного совета, изложить суть дела, ничего не
приукрашивая, и от своего имени поручиться за жену.
Алныкину дали перо и бумагу. Он написал о Леммикки, которая уже не Йыги, а
Алныкина, которая политически благонадежна, комсомолка, настоящего отца не
знает и, конечно, никаких связей с ним не поддерживает. "...Партии
Ленина-Сталина предан, член ВЛКСМ лейтенант Алныкин".
Содержание рапорта начальник ОКОСа одобрил, заметив, однако, что официальный
срок прохождения документов такого рода - двое или трое суток, хотя донести
его до кабинета, что в соседнем здании, пять минут. Не разумнее ли
прибегнуть к помощи адъютанта командующего? Однокурсник все-таки и вхож к
члену Военного совета.
С рапортом в руке Алныкин бродил по коридорам штаба и всматривался в
офицеров, отыскива среди них того, кто, минуя все промежуточные кабинеты,
положит его рапорт на стол члена Военного совета. К Витьке Колбагину (по
прозвищу Ромодан) идти он не хотел, просить его о помощи считал поступком,
нарушающим училищные заповеди. Он раньше был своим парнем, Ромодан, - и
только поэтому Алныкин не решалс назвать его предателем. А он, Колбагин, и
был предателем: четыре года училс на офицера плавсостава, по диплому
значился корабельным артиллеристом, а служить решил в адмиральской прихожей.
Штаб жил и служил по корабельному распорядку, еще сорок минут - и полдень,
обед с послеобеденным отдыхом, драгоценное время утекало.
Вдруг он увидел того языкастого и нагловатого старшего лейтенанта, перед
напором которого спасовал сам Янковский в комендатуре, - того офицера, что в
памятный для Алныкина день 13 марта подталкивал вперед женщину на темной
улице Пикк.
Старший лейтенант шел по коридору. Алныкина у стены он не заметил бы вообще,
не шагни тот наперерез ему. Просьбу выслушал молча, не прерывая, лишь
округлением бровей выразив некоторое удивление. Взял рапорт, и по мере
чтения лицо его все более и более печалилось. Горестно вздохнул.
- Да, брат, погорел ты крепко... - Он задумался. - Послушай, ты из Фрунзе?
Какого года выпуска?.. Пятьдесят второго? Так Витька Колбагин твоего же
выпуска.
Он прочитал на лице Алныкина, кто такой Витька, спрямил брови и нехотя
согласился.
- Что он скотина - ты не ошибся... Ладно, я этот вопль души, - он пошелестел
рапортом, - донесу до сведения, сейчас же, дай мне заодно предписание. И не
стой здесь, не раздражай мозолистые глаза начальства. Подожди в курилке.
Вернулся он скоро, без рапорта.
- Везет тебе, лейтенант Алныкин!.. Соответствующая резолюция наложена,
рапорт у заместителя начальника Политуправления, сегодня же он определит
офицеров, которые займутся твоими делами, но завтра-то - выходной, дай
отдохнуть служителям моря. Во вторник придешь, после обеда, в
Политуправление, а на предписании тебе любые даты поставит мичман, который
при помощнике командующего по строевой части, я с ним договорился... Не
кисни! Все обойдется! И с женой все будет в порядке, эстонки - хорошие бабы,
отзывчивые, покладистые.
Алныкин пожал протянутую руку. Он был счастлив. Все устраивалось как нельзя
лучше. Подполковник Горошкин и Настя уехали до понедельника в Пярну, подарив
молодоженам уединение.
Эти дни они не отходили друг от друга, и если Леммикки шла в ванную
умываться, Алныкин тянулся за нею, стоял у двери, и они продолжали
нескончаемый разговор. Ходили по улицам, держась за руки, и все
расступались, еще издали завидев их. Сколько ни вглядывались они в бездонную
тайну, она не разгадывалась, манила, она взывала, она прикидывалась узнанной
и близкой, чтоб тут же погрузиться в бездну и аукать оттуда.
Восходы и заходы солнца, мерцание звезд и растворение их в светлой голубизне
неба, лунный рог, цеплявшийся за шпиль, - все смешалось и поменялось
местами, желтый свет заливал комнаты по ночам, от Леммикки исходило голубое
сияние, вечным двигателем тикали напольные часы, обещая бесконечность жизни
и счастья.
Как только Алныкин увидел тех, кто займется его судьбой, он сообразил, что
от офицеров этих ждать можно только беды. Их было двое, и опыт подсказывал:
двое всегда боятся третьего, того, которого сейчас нет, но который спросит с
них, и эти двое, контролируя себя, будут - каждый - вдвойне лживы,
преувеличенно пристрастны.
В углу за столом сидел капитан 3-го ранга, сплетя пальцы; руки на брюшке,
глаза злые. Где-то когда-то Алныкин видел его, но вспоминать не стал, да и
не мог, втянутый в разговор с подловатым - это все признавали - человеком,
бывшим комсоргом училища. Панов, уже капитан-лейтенант, с комсомольской
дружественностью обращалс к нему на "ты", похохатывал, рассказывая капитану
3-го ранга разные училищные хохмочки (тот угрюмо молчал), и посадил Алныкина
рядом с собою, на диванчик. Старания, приложенные училищными офицерами в
прошлом году, когда досрочно отправили на флот почти четыреста человек, были
оценены министром: кого повысили в звании, кого назначили на более высокую
должность. Старший лейтенант Панов удостоился, конечно, того и другого. Он
знал каждого курсанта, водил дружбу почти со всеми, скромненько покуривал в
ротах, не брезговал сидеть на подоконниках гальюнов, где обычно затевались
споры и рассказывались новости, - только в гальюне и можно было
наговориться! И наслушаться. Оказывается, это отнюдь не по душе командирам
рот: через Панова высокое начальство узнавало о промахах воспитателей. И
ротные забили тревогу, намекнули курсантам. Панов в отместку сменил тактику,
заглядывал в курилку, уводил того, кто всегда помалкивал, на беседу о сущих
пустяках и будто бы из этих бесед что-то узнавал. В Политуправлении флота
он, наверное, какой-нибудь помощник по комсомольской работе, бегает, как и
прежде, по кораблям и частям, своего стола и тем более кабинета не получил,
потому и воспитательную работу ведет в комнате дл семинарских занятий. Карта
полушарий и портреты вождей на стенах, шкафы с книгами, бюст Ленина.
Наболтав пустопорожней всячины, Панов примолк, потянулся к папочке, лежавшей
на стуле. Раскрыл ее - и впал в глубокое раздумье. Что в ней - Алныкин
догадывался: его рапорт на имя члена Военного совета.
- Ума не приложу, Володя, что делать с тобой, - сокрушенно проговорил Панов
и тяжко вздохнул. - Павел Николаевич, ты в курсе? Знаешь, что учудил мой
друг?
От этого Павла Николаевича исходила через край бьющая ненависть, направленна
исключительно на Алныкина. Капитан 3-го ранга, Пановым названный Павлом
Николаевичем, сидел молчал, рыскавшие по ящикам стола руки его нашли наконец
карандаш, он с хрустом разломал его.
И Алныкину стало поспокойнее. А Панов, не дождавшись ответа, да и не
рассчитывая на него, продолжал в некоторой воодушевленности, что ли:
- Мой друг Володя Алныкин такой в училище отколол номер, так прославился,
что... Такой номер. Никак не мог исправить отметку по военно-морской
географии, месяц пересдавал экзамен, и все без толку, знаний-то - маловато,
он, Володя Алныкин, с ленцой парень, утруждать себя не любит. Так бы и ушел
на флот, не пересдав экзамен, да случай помог. Преподаватель умер. Горе в
семье, горе на кафедре. А Алныкину - счастье. Приходит к начальнику кафедры
и заявляет: экзамен сдан на "отлично", можете спросить у преподавателя.
Представляешь, Павел Николаевич? Спросить у того, кого уже нет на белом
свете! И получил наш друг Володя "отлично"... Не мог не получить. Так все
точно рассчитал, котелок у него варит. Мы тогда в политотделе решили было к
комсомольской ответственности его привлечь, да пожалели: вот-вот выпуск,
каково молодому офицеру приходить на корабль с неснятым выговором? А зря
пожалели. Он и здесь отличился, еще хлеще.
Павел Николаевич пытался расколошматить что-то о край стола, освобождая себя
от злобы, но решил поберечь стол и заодно выслушать.
- Такое придумал, что... Служба в Порккала-Удде опасна, тяжела и почетна,
партия и правительство делают все, чтоб как на родной земле там было,
недостаточно еще делают. Офицеры гордятся тем, что служат на передовых
рубежах, и лишь один из них не захотел служить там, куда послала его Родина.
Да, да, наш друг Володя не захотел и добился своего. Как и в училище,
получил обманным путем "отлично". А что сделал? А он вот что сделал.
Порасспросил кое-кого и нашел девушку, очень приличную девушку, но такую, у
которой анкета подзагажена, да так подзагажена, что не пустят эту девушку в
Порккала-Удд, если даже выйдет она замуж за командира базы. Ее-то, девушку
эту, он и охмурил, расписался с нею, дождался, когда пропуска ей не дали, и
настрочил жалобу, сам себе подписав моральный приговор.
Панов открыл и закрыл папку. Павел Николаевич вытянул застрявший ящик стола,
а затем с такой силой впихнул его на прежнее место, с таким грохотом, что
карта полушарий чуть не сорвалась с крючка, едва не упала на пол, и Алныкин
вспомнил, где видел он капитана 3-го ранга. На "Софье Павловне", прошлой
осенью, в кают-компании, куда собрали офицеров на доклад лектора
Политуправления. Частенько заезжали на базу такие гастролеры с речами по
любому поводу. Этот, которого Панов называет Павлом Николаевичем, темою
выбрал Циолковского, девяностопятилетие со дня рождения, но говорил больше о
смерти ученого, который долго болел, страдал и вдруг получил телеграмму от
товарища Сталина. Воодушевленный этой телеграммой, поведал офицерам лектор,
Константин Эдуардович Циолковский прожил еще несколько дней. Те, кто не
дремал, выслушали, не поинтересовавшись, сколько именно дней жил от
телеграммы до смерти великий ученый и сколько слов было в телеграмме. О
количестве того и другого спросил сидевший чуть сзади Алныкина помощник:
сколько слов приходится на один день. "Кто спрашивает?" - заорал вдруг
лектор, и Алныкин вынужден был сказать: "Я!" - поскольку помощник спрятался
за его спину.
Оба полушария рухнули и дали мыслям Панова новое направление.
- Руководство флотом с пониманием отнеслось к создавшейся ситуации, решив
перевести лейтенанта Алныкина из Поркалла-Удда в другую базу и даже на
другой флот. И чем же ответил прощенный командованием лейтенант?.. Может, ты
нам сам скажешь, Володя? Молчишь. Тогда я скажу. Он, Павел Николаевич,
получив отказ в пропуске дл жены, решил от жены и ребенка избавиться, они
ведь сделали нужное ему, перевод из Порккала-Удда, и теперь ему уже не
надобны. Жену принуждает к аборту и помещает по блату в гинекологическое
отделение больницы, а когда этот номер не вышел, познакомился с главным
хирургом флота. Аборты ведь запрещены, Володенька! И будь добр отвечать за
свои незрелые поступки! Мы тебе, - официально заявляю, - не позволим
калечить молодую, ни в чем не повинную женщину, вся жизнь которой поломана
тобою! Никто ей никогда словечка не сказал об отце, враге советской власти,
она о нем и не знала, а заполнила для флота анкету, стали проверять каждое
слово - и нет уже эстонской комсомолки, есть дочь пособника и прислужника.
Короче, мы с болью в душе, но одобряем твое решение развестись. Окажем
содействие. Чтоб без всяких проволочек. У эстонки фамилия трудная, Ылк, что
ли. Пусть уж останется Алныкиной, если тебе не жалко.
Кажется, предложение Панова пришлось по душе Павлу Николаевичу. Так и не
доломав стол, он мягкими шажочками приблизился к стене, поднял карту,
повесил ее и, покидая комнату, уже в дверях произнес буднично:
- Я в буфете буду.
Без него Панов ни о чем говорить не мог. Алныкин смотрел на бывшего
училищного комсорга, удивляясь возрасту его. Там, в Ленинграде, Панов всегда
казался годом или двумя старше курсантов, а сейчас на диванчике сидел
морщинистый мужчина, которому уже за тридцать. "Провели собеседование" -
так, наверное, отрапортуют оба офицера, когда доложат начальнику
По-литуправления, что сделано ими во исполнение приказа. И ошибутся, потому
что напугать Алныкина не смогли. Он им не поверил. Явно хватили через край.
Эта вздорная баба Лилли Кыусаар наговорила Панову небылиц и отсебятины. Мать
понять можно, но как поверить двум лгунам?
Он смотрел на Панова - но и тот косился на него испытующе, с едким
любопытством. Сказал тихо:
- Ты все-таки подумай и взвесь. Разведешься - служба пойдет как по маслу,
назначение с повышением, звездочка через пару месяцев, в партию примут. А не
разведешься...
Алныкин встал:
- На Северный флот хочу.
Радостным щелканьем встретили его белки, когда подходил к дому. Ключи (он в
Таллине показывал их Леммикки) не сразу вынулись из кармана, Алныкин
залюбовался хорошо покрашенной (матросы постарались) дверью. Вошел,
распахнул окна. Балтика в этом году приветлива. Слышитс накат волн в
заливчике, в голосах чаек - свобода. Четырехквартирный дом поскрипывает и
томится, ожидая людей. Пусто. Жена минера - в библиотеке стройбата, жена
фельдшера - в госпитале на дежурстве, приезд супруги химика отложен на
неопределенное время. И Алныкин, если верить датам и печатям на предписании,
еще в Таллине, на службу завтра, на катер он так и не зашел, хотя на буксире
узнал, что помощник каждый вечер поджидает его на пирсе.
Он прибежал после шести вечера.
- Все в порядке, - сказал Алныкин помощнику. - Привет от Лемми.
Он простился с нею у буксира, ничего не сообщив о собеседовании. И помощнику
не стал говорить. Да тот и не спрашивал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11