А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

и так все ясно, идет ремонт
квартиры, жди новоселья. Но тревога не улетучивалась, помощник суматошно
кружилс у камня, растирал коленки, жаловался на предчувствия, которые, к
сожалению, не обманывают. Разговор поневоле перешел на гальюны. Под
пятисантиметровым слоем почвы - гранит, ни лом, ни кирка его не возьмут,
канализацию даже финны не сделали. Соорудить туалет из тех, что "удобства во
дворе"? Материал нужен. Доски есть, но очень уж трудоемко.
Тут-то и пришла кому-то в голову гениальная идея. Железнодорожная линия
Хельсинки-Турку забегала на территорию арендованной базы Порккала-Удд, и
поскольку все едущие в Турку и обратно финны считались шпионами, окна
вагонов на всем пути следования по базе закрывались специальными щитами.
(Этот участок дороги безвестный философ назвал "самым длинным туннелем в
мире", и помощник восторженно заявлял, что в определении этом бездна
поэзии.) Щитов наготовлено столько, что туннель можно продлить до Москвы,
крепнут и сушатся запасные щиты на станции Кирканумми, договориться с кем
надо, перевезти сюда полсотни их - и добротный, теплый гальюн будет готов.
Прошла неделя, другая, о щитах не забывали. Однажды вечером (уже спустили
флаг) на пирсе появился офицер с чемоданом. У кормы БК-133 он остановился и
сказал вахтенному, что назначен на этот катер. "Пошел вон!" - заорал
командир, не вставая с койки, не удосуживая себя взглядом на глупца: штат
катера заполнен, все офицеры при исполнении обязанностей. Офицер, однако,
проявил упорство, назначен, мол, командиром БЧ-2, а лейтенанту Алныкину
приказано сдать ему боевую часть.
В офицерском отсеке 133-го ошеломленно молчали. Помощник опомнился первым,
вылез на палубу, учинил легкий допрос - из какого училища, женат ли и
прочее. Хотел было поинтересоваться родственниками за границей, но
передумал. Рекомендовал наглецу: чемодан взять недрогнувшей рукой и, бросив
прощальный взор на БК-133, проваливать к чертовой матери. Тот поворчал и
подчинился. В кают-компании взметнулись возбужденные голоса. На БК-127 нет
помощника, но на его место прочат артиллериста, а не Алныкина. Кое-какие
кадровые перестановки назревают, бригада пополнилась тремя катерами, однако
же новенького нацелили на 133-й.
Утром раздался грозный оклик штаба: кончай волынку, приказ есть приказ,
согласованный к тому же с Таллином, одному сдать дела, другому принять,
обоим доложить!
Пересчитали снаряды в погребе, бинокли, пистолеты и карабины, всю
документацию вывалили из сейфа на стол. Пошли докладывать комдиву, потом
начальнику штаба бригады, на трапе "Софьи Павловны" Алныкина перехватил
командир БК-140, уламывал проситься помощником к нему. Были и другие
предложения.
Все варианты пресек начштаба, вручив Алныкину направление в госпиталь -
срочно пройти медкомиссию на годность к службе на Севере!
Заключение этой комиссии он получил в тот же день, иного и не могло быть:
врачи, осматривая Алныкина, всегда удовлетворенно хмыкали, а медсестры звали
подруг.
Всего несколько часов провел он в госпитале, вернулс в бухту, прошел по
пирсу и понял, что за ничтожное время это стоустая офицерская молва сделала
его величайшим комбинатором и прохиндеем Военно-Морских Сил СССР. Отныне по
всем кораблям и базам потечет весть о лейтенанте, который, отчаявшись
уставными путями вырваться из опостылевшего Порккала-Удда, отважился на
беспримерное мошенничество, женилс - не на дочке адмирала, что тоже
предосудительно, - на дочери бежавшего эстонского националиста (по нем
тюрьма плачет), стал временно политически неблагонадежным, из Порккала-Удда
выдворен, чтоб, немедленно разведясь, доказать свою преданность флоту;
благодарное и великодушное начальство прощает оступившегося лейтенанта,
направляет его (с повышением!) к новому месту службы, куда он - Алныкин,
Владимир Алныкин, запомните эту фамилию! - отбывает под ручку с очередной
подругой жизни, рекомендованной ему Политуправлением. Проныра этот (речь шла
все о том же Алныкине) еще в училище прославился мошенничеством, враньем,
изворотливостью, здесь же, в Порккала-Удд, отточил природные задатки и
таланты, разжалобил всю базу, обустраивая гнездышко, куда и не думал
приводить эстоночку. И не один он такой в этом выпуске, арап того же калибра
служит у командующего адъютантом, подает домашние туфли. Велик и могуч
российский флот, наряду с героями морей и океанов рождающий изворотливых и
небесталанных ловкачей и прохвостов! (На автобусной остановке кто-то уже
вывесил объявление: "Ищу жену родом с Литвы или Западной Украины".)
Стужей повеяло на Алныкина, и, спасая себя от замерзания, поспешил он на
теплый и радушный катер, к родному БК-133, попал к концу ужина, к священному
на корабле компоту, и сразу ощутил холодное дуновение таллинского ветра. Час
назад помощника вызывал замполит, предупредил: готовься к комсомольскому
собранию, тебя ждет кара за "утерю бдительности". Вот и гадай: где она
утеряна и в какой связи с пропажею на собрании будет оглашен собственноручно
написанный помощником рапорт о самовольной отлучке в Таллин 24 мая сего
года. Постыдитс начальство матросов или начнет резать правду-матушку,
парткомиссия базы будет утверждать решение собрания или опомнится, приказав
на бюро комсомола ограничиться словоблудием, - обо всем этом говорили в
кают-компании. Алныкину вылили остатки горохового супа и выскребли со дна
котла гречневую кашу, мясную подливку выпросили у матросов. Это был его
последний ужин в Порккала-Удде, на сей случай нашелся и спирт, но прощальные
граммы принимались в молчании. Новенький командир БЧ-2 сохранял на
чинопочитающей физиономии всезнание грамотного невежи - раскроет, того и
гляди, рот, чтоб понести ветхозаветные глупости о признании ошибок с
бесконечным исправлением их или, еще хлеще, запугает словесами насчет долга,
чести, флага и пистолета, приставленного к виску Финляндии.
Молчали, потому что назревала беда. Помощнику уже намекнули в штабе, что
его, возможно, откомандируют под Казань, принимать новый бронекатер,
помощник наконец покинет засиженную им должность, поднимется на ступеньку
выше и, тоже возможно, к Новому году будет капитан-лейтенантом. Возможно -
ибо все зависит от того, что станет говорить он на комсомольском собрании,
где - идут слухи - его могут спросить: "На свадьбе дочери буржуазного
националиста присутствовал?" Как отвечать? Что?
Молчали, потому что кончились офицерские игры в дружбу, начиналась служба,
та, ради которой и поступали в училище. Из сотни лейтенантов получится два
или три адмирала, чуть побольше капитанов 1-го ранга, а где остальные - об
этом порою не знают отделы кадров офицерского состава.
Помощник боялся смотреть на Алныкина - и тянулся к нему.
- Обнимитесь на прощание, - посоветовал командир. - Когда еще встретитесь...
А столкнетесь - может, и руку не протянете.
Обнялись на трапе десантного корабля.
- Ты о себе думай, - сказал Алныкин помощнику, чтобы тот мог легко и быстро
отречьс от него. - Только о себе.
ОКОС почему-то не поверил медицинскому заключению базового госпиталя и
погнал Алныкина на повторное обследование, заняло оно неделю, потом
наступила пора тягостных ожиданий. Леммикки забеременела, и Янковский снял с
нее все грехи, "гр-ка Алныкина" могла теперь ездить по стране вслед за
мужем. Пока перебралась к родителям. При Алныкине на Вирмализе говорили
по-русски, он часто ловил на себе вопрошающий взгляд тещи, и когда однажды
увидел ее у входа в Политуправление, понял, на что надеется Лилли Кыусаар.
Как-то Алныкин пришел в ОКОС и вдруг получил для ознакомления приказ
Главнокомандующего ВМС. Из него следовало, что лейтенант Алныкин служит уже
на Северном флоте и что отбыть из Таллина ему давно пора.
Он расписался на приказе и сказал, что выедет немедленно, то есть как только
получит проездные документы и подъемные.
- Литер и деньги! - потребовал он.
Голубой листочек с якорьком - воинское требование на перевозку - был ему
выдан, но взять его Алныкин отказался.
- А на жену?
Произошла странная заминка... Капитан-лейтенант из ОКОСа признался смущенно,
что "не получил указаний".
Это было странно. Никаких указаний и не должно быть: жена значится в личном
деле и в удостоверении личности.
Не получив удовлетворявших его разъяснений, Алныкин сел на стул в коридоре и
будто заснул. Не вставал, не курил, не провожал взглядом идущих мимо, не
замечал и начальника ОКОСа, который не раз выглядывал в коридор. Когда в
конце дня начали опечатывать двери, он покинул штаб, чтоб с утра быть на том
же стуле. И в обеденный перерыв продолжал сидеть, видом своим омрачая
коридор, возбуждая любопытство офицеров. Кадровиков спрашивали о бедолаге,
которому, знать, негде приткнуться в Таллине. Кадровики отвечали невнятно,
используя жесты и мимику, внушая всем, что перевод лейтенанта на Север
осуществлен чересчур быстро, и если учесть, что адъютант командующего -
одноклассник его, то вывод напрашивается сам собой.
Так говорили о нем здесь, в коридоре штаба флота, временами голоса звучали
громко, чтоб настырный лейтенант слышал их. Много месяцев назад, тогда еще
курсантом, Алныкин, приходивший от Ростова, падал в изнеможении на койку,
его обступали одноклассники, перемывали ему косточки, горюя над ним и виня
его же во всех несчастьях. Ныне, в штабе флота, старшие товарищи, не один
год прослужившие, милостиво относились к лейтенанту, о котором ничего не
знали, и почем зря крыли московских адмиралов, которые по недомыслию
поделили Балтийский флот на три части, стал он Четвертым, Восьмым и
Кронштадтской крепостью, отсюда и весь бардак: годами ждешь перевода, к
примеру, в Севастополь, приказа нет и нет, а потом ночью будят и требуют к
подъему флага быть уже за тридевять земель. Из-за этого раздела Балтики,
негодовали старшие офицеры, надо запрашивать "добро" у своих же на переход
корабля из Таллина в Калининград.
Алныкин не подавал вида, что все слышит. Сам же думал, что не баловень
судьбы по прозвищу Ромодан запустил канцелярскую машину на полные обороты, а
другой старший лейтенант, тот, которого вроде бы и нет.
На третий или четвертый день сидения перед Алныкиным возникли Панов и Павел
Николаевич. Постояли и ушли, так ничего и не сказав, о чем вообще говорить,
когда Главком подписал приказ? Бежать к командующему флотом? Тот потребует
разъяснений, но нарушить приказ не осмелится. Обратиться - через голову
командующего - в Москву? Чревато осложнениями, обвинят их самих, накажут - и
за промедление, и за поспешность.
У кадровиков сдали наконец нервы. И сроки поджимали, штаб Северного флота
запросил: где лейтенант Алныкин? Голубой листочек с якорьком выписали и на
имя Алныкиной Леммикки Ивиевны. Поблагодарив, Алныкин двинулся в финотдел за
подъемными, где услышал обычную отговорку: "Получишь по новому месту
службы!" Он сел у двери и застыл. Косясь на него, в отдел шли и шли офицеры
по самым неотложным нуждам, то есть за деньгами. А лейтенант все сидел и
сидел. Не ел, не пил и не курил до самого вечера, тревожа начфина и
вольнонаемных барышень, крутивших арифмометры. Когда лейтенант возник и
утром, начфин не дрогнул. Собрал подчиненных, приоткрыл дверь, чтоб наглец
все слышал, и устроил некое подобие офицерского суда чести, дав Алныкину
уничтожающую характеристику. "Туп этот Алныкин, - гремел голос начфина, -
как сибирский валенок, хоть родом из-под Архангельска (подчиненные
захихикали). Понятно теперь, - язвил начфин, - почему Михайло Ломоносов,
родившийся там же, босиком рванул в Москву, уж очень ему наскучили морды
земляков" (подчиненные заржали).
А лейтенант сидел и слушал, слушал и сидел. Усмехнулся, когда подчиненные
начфина обозвали его эстонцем, приведя убедительные доводы: эти
архангельские поморы и эсты - из одного корня, одна нация.
Начфин все-таки выдохся. И ОКОС пощипывал его напоминаниями. Окошечко кассы
открылось, ласковый голосочек колокольчиком прозвенел в коридоре, пальчики с
маникюром придвинули Алныкину денежную ведомость.
- А почему не выписаны подъемные на жену?.. Алныкина Леммикки Ивиевна. Через
два "м" и два "к".
На удар начфин ответил хлестким ударом:
- Где справка, что она выписалась?
Документ, из которого явствовало, что Алныкина Леммикки Ивиевна уже не
жительница Таллина, был тут же предъявлен, и ведомость пополнилась еще одной
фамилией, а деньги - получены.
Только теперь Алныкин сказал жене, что ехать придется не в Порккала-Удд, а
подальше, в Североморск. Отнюдь не обескураженная Леммикки прибавила к
багажу еще один ящик, с посудой. Детские вещи она упаковала раньше.
В Ленинград выехали ночным поездом, проводы были короткими, малолюдными.
Убита горем Лилли Кыусаар взяла с дочери клятву: дети будут воспитаны
по-эстонски и никогда не забудут о своем эстонстве. Алныкин похлопал по
плечу Иви Йыги: "Не хнычь, батя, все образуется..."
Майор Синцов мелькнул на перроне, окруженный свитой из патрулей. Человека
этого так недоставало Алныкину в последние месяцы! Хотелось бы услышать от
него суровое предупреждение: забудь обо всем, лейтенант, не было никаких
допросов, никто твою жену не пытался арестовать, это все буржуазная
пропаганда, вранье американского радио!
Настя Горошкина сдавала в Тарту экзамены, и предполагалось, что на узловой
станции Тапа она подойдет к вагону. Но напрасно озиралась на перроне
Леммикки, подруга так и не появилась.
Все уже в прошлом. Может быть, и к лучшему?..

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11