Они секретные.
— Но вы могли бы посмотреть сами… Нет. Он считает, что это недопустимо.
Царев протянул руку, чтобы поднять рассыпавшиеся страницы, и в тот же миг О'Брайен оказался с ним рядом и, наклонившись, сунул ему в ладонь еще двести долларов.
— Вы действительно оказали бы нам большую услугу, — сказал Келсо, отчаянно подавая О'Брайену сигнал отойти и кивками головы подчеркивая важность каждого своего слова, — очень помогли бы нам в работе над фильмом, если бы заглянули в архив.
Но Царев словно забыл об их присутствии. Он неотрывно смотрел на две стодолларовые купюры, и лицо Бенджамина Франклина, хитрое и насмешливое, отвечало ему оценивающим взглядом.
— Нет ничего на свете, — произнес он медленно, — чего, по-вашему, нельзя приобрести за деньги.
— Мы не хотели вас обидеть, — сказал Келсо, бросив убийственный взгляд на О'Брайена.
— Разумеется, — выдавил тот, — ничего обидного мы не имели в виду.
— Вы скупаете нашу промышленность. Наши ракеты. Вы пытаетесь скупить наши архивы… — Его пальцы сжали банкноты, затем разжались, и деньги упали на пол.
— Заберите их. К черту — вас и ваши доллары!
Он отвернулся, опустил голову и начал приводить в порядок документы. Если не считать шелеста сухой бумаги, стояла тишина.
— Неплохо, — пробормотал Келсо О'Брайену. — Поздравляю…
Прошла минута.
И вдруг Царев заговорил.
— Как их звали? — спросил он, не повернув головы. — Родителей, я имею в виду.
— Михаил, — быстро сказал Келсо, — и… — Черт возьми, как звали мать? Он попытался вспомнить отчет
НКВД. Вера? Варя? Нет, Варвара, именно так. — Михаил и Варвара Сафоновы.
Царев повернулся, посмотрел на них; на его худощавом лице смешались гордость и презрение.
— Подождите здесь, — сказал он. — Ни к чему не прикасайтесь.
Он исчез в дальнем конце помещения, слышно было, как он ходит между стеллажами.
— Ну что? — спросил О'Брайен.
— Я думаю, мы кое-чего добились, — ответил Келсо. — Он решил посмотреть, есть ли сведения о родителях Анны. И, черт возьми, вопреки вам. Разве я не просил вас: предоставьте говорить мне?
— Но ведь все получилось, не правда ли? — О'Брайен наклонился и поднял скомканные стодолларовые купюры, расправил их и положил в бумажник. — Господи, ну и барахолка! — Он взял в руки бюст Ленина. — Увы, бедный Йорик… — И запнулся. Он не помнил конца цитаты. — Эй, профессор! Ваш сувенир. — Он швырнул бюст Келсо, тот поймал его и поставил на место.
— Не надо, — сказал он. Его благодушие улетучилось. Он устал от О'Брайена. Но дело не только в этом. Было что-то еще. Это касалось атмосферы того места, куда они попали. Келсо не мог точно это определить.
— Что с вами? — хмыкнул О'Брайен.
— Не знаю. Не люблю богохульства.
— Вы имеете в виду товарища Ленина? В этом все дело? Бедный старина Непредсказуемый. Знаете что? Мне кажется, вы начинаете терять хватку.
Келсо уже приготовился послать его куда подальше, но тут Царев вернулся с папкой в руках, и вид у него был торжествующий.
— Вот человек, который прямо-таки создан для вашего фильма. Женщина, навсегда оставшаяся неподкупной, — он посмотрел на О'Брайена, — человек, способный преподать урок вам всем. Варвара Сафонова вступила в коммунистическую партию в 1935 году и оставалась ее членом и в хорошие и в трудные времена. Список благодарностей, которых она удостоилась от архангельского областного комитета партии, занимает полстраницы. Да, вот он, непоколебимый дух социализма, который никому не одолеть! Келсо улыбнулся.
— Когда она умерла?
— В этом-то все и дело. Она не умерла.
— Варвара Сафонова? — повторил Келсо. Он не верил своим ушам. Он метнул взгляд на О'Брайена. — Мать Анны Сафоновой? Все еще жива?
Месяц назад была жива, сказал Царев. Ей восемьдесят пять. Вот тут написано. Можете посмотреть. Более шестидесяти лет она верный член партии — она только что уплатила партийные взносы.
22
В Москве было утро.
Суворин сидел на заднем сиденье машины рядом с Зинаидой Рапава. Сопровождающий из милиции находился рядом с шофером. Дверцы были заблокированы. «Волга» медленно плелась в потоке машин в южном направлении, в сторону Лыткарино.
Милиционер жаловался: им должны были дать другую машину — чтобы пробиться через этот затор, нужна мигалка на крыше и спецсигнал.
Кем он себя возомнил? — подумал Суворин. Президентом?
Под припухшими от недосыпа глазами Зинаиды обозначились синяки. На ее плечи поверх короткого платья был накинут плащ; колени она повернула в сторону дверцы, словно пытаясь оставить как можно больше пустого места между собой и Сувориным. Он подумал: догадывается ли она, куда они едут? Вряд ли. Казалось, она погрузилась в себя и едва ли понимает, что происходит вокруг.
Куда подевался Келсо? Что в этой тетради? Все те же два вопроса звучали снова и снова, сначала в ее квартире, затем на верхнем этаже главного офиса Службы внешней разведки — там, где заезжих западных журналистов принимал улыбающийся на американский манер офицер по связям с общественностью.
(Видите, джентльмены, насколько мы демократичны! Итак, чем мы можем быть вам полезны?) Кстати, ей не предложили ни кофе, ни сигарет, когда она выкурила свою последнюю. Напишите заявление, Зинаида. Мы рвем его и пишем заново, еще и еще раз, и так до девяти часов утра, когда Суворин решил наконец пустить в ход свой последний козырь.
Она упряма, под стать отцу.
В старые времена на Лубянке они действовали по системе конвейера: подозреваемого передавали друг другу три следователя, работавшие по восемь часов каждый. Через сутки с лишним без сна большинство людей готовы были подписать что угодно и оговорить кого угодно. Но Суворину не дали помощников, и в его распоряжении не имелось тридцати шести часов. Он заморгал, прогоняя резь в глазах, и понял, что выбился из сил не меньше, чем она.
Зазвонил сотовый телефон.
— Слушаю. Это был Нетто.
— Доброе утро, Виссарион. Что у тебя?
Кое-что, сказал Нетто. Первое: дом во Вспольном переулке. Он установил, что здание принадлежит небольшой компании московской недвижимости «Москпроп», которая пытается сдать его в аренду за пятнадцать тысяч долларов в месяц. Желающих пока не нашлось.
— За такую-то цену? Это неудивительно.
Второе: создается впечатление, будто в саду в последние дни что-то было выкопано. В одном месте на глубине около полутора метров почва рыхлая; кроме того, эксперты обнаружили в земле следы окиси железа. Что-то ржавело там на протяжении многих лет.
— Что-нибудь еще?
— Нет. О Мамонтове ни слуху, ни духу. Он словно испарился. Полковник нервничает. Спрашивал, как у вас дела.
— Ты сказал ему, где я?
— Нет, товарищ майор.
— Умница. — Суворин отключил телефон. Зинаида внимательно следила за ним.
— Знаете, что я подумал? — спросил Суворин. — Что незадолго до смерти ваш папочка вырыл из земли какой-то металлический ящик. И, полагаю, передал вам. А вы, конечно, отдали его Келсо.
Это была лишь гипотеза, но ему показалось, что в глазах ее что-то сверкнуло за мгновение до того, как она отвернулась.
— Вы же видите, в конце концов мы до всего докопаемся. И если потребуется, сделаем это без вашей помощи. Это займет больше времени, и только.
Он откинулся на спинку сиденья.
Тетрадь находится у Келсо. А там, где тетрадь, будет и Мамонтов. Если не сразу, то через какое-то время. Поэтому ответ на вопрос: где Келсо? — даст решение всех трех проблем.
Он посмотрел на Зинаиду. Глаза ее были закрыты.
Она знает — в этом нет сомнения.
Все возмутительно просто.
Но понимает ли Келсо, как близко от него Мамонтов и какая опасность ему грозит? Конечно, не понимает, куда ему! Он же европеец. Ему кажется, что он защищен неким иммунитетом.
А машина все тащилась в густом уличном потоке.
— Вот здесь, — сказал милиционер, ткнув толстым указательным пальцем в окно. — Справа.
Под дождем место выглядело мрачно — складское здание из унылого красного кирпича с маленькими окнами, забранными паутиной железных решеток. Над входом не было никакой вывески.
— Давайте подъедем сзади, — предложил Суворин. — Может, там стоянка.
Они повернули направо и еще раз направо и через открытые деревянные ворота въехали в поблескивающий от воды асфальтированный двор. В углу стояла старая зеленая машина «скорой» с закрашенными стеклами, рядом — большой черный фургон. Огромные ржавые бочки были наполнены белыми пластиковыми мешками, перетянутыми скотчем, с надписью красными буквами: «Хирургические отходы». Несколько мешков валялись на асфальте, по всей вероятности, разодранные собаками. Кровавые тряпки мокли под дождем.
Зинаида сидела теперь прямо, озираясь вокруг и пытаясь понять, где они находятся. Милиционер извлек свое массивное тело из машины и открыл снаружи дверцу. Рапава не шевельнулась. Суворину пришлось подойти, легонько взять ее за руку и вывести из машины.
— Это здание пришлось перестроить. Есть еще один такой морг — в Электростали, кажется. Вот что такое волна преступности. Даже мертвым приходится лежать как попало. Пошли, Зинаида. Это формальность. Но она необходима. К тому же, говорят, это часто помогает. Мы всегда должны смотреть ужасам жизни прямо в глаза.
Она высвободила руку, надела плащ, и он внезапно осознал, что нервничает гораздо сильнее ее. Он никогда раньше не видел мертвецов. Это трудно себе представить: майор бывшего Первого Главного управления КГБ, и никогда не видел трупы. Придется восполнить этот досадный пробел в образовании.
Они пробирались мимо мусорных куч возле грузового лифта в задней части здания — милиционер впереди, за ним Зинаида, позади Суворин. Когда-то это был склад-холодильник для рыбы, которую везли с Черного моря на север, и до сих пор в воздухе ощущался соленый запах морской воды, несмотря на тяжелый дух дезинфекции.
Милиционер хорошо знал здешние порядки. Он заглянул в застекленный кабинет и обменялся шутками с кем-то внутри. Тут же вышел человек, натягивая на ходу белый халат. Он откинул занавес из толстых черных резиновых лент, и они оказались в длинном коридоре — достаточно широком, чтобы мог проехать автопогрузчик, — с тяжелыми дверьми холодильных камер по обеим сторонам.
В Америке — Суворин знал это из боевиков, которые обожала смотреть Серафима, — скорбящие родственники могут видеть своих усопших на экране монитора, заботливо изолированные от физической реальности смерти. В России нет подобной деликатности.
Однако, учитывая скудость средств, надо сказать, что местные власти делали все от них зависящее. Зал опознания — если идти со стороны улицы — располагался так, что рефрижераторы не были видны. На столе красовались две вазы с искусственными цветами, по обе стороны от медного креста. Каталка стояла впереди, под белой простыней виднелись очертания тела. Суворин ожидал, что Рапава был более мощного сложения. Он встал рядом с Зинаидой. Милиционер — рядом со служителем морга. Суворин кивнул, и служитель откинул край простыни с головы.
Рябоватое лицо Папу Рапавы с почерневшими веками было обращено к обшарпанному потолку, редкие седые волосы зачесаны назад и разделены аккуратным пробором.
Милиционер уныло задал формальный вопрос:
— Свидетель, это Папу Герасимович Рапава? Зинаида, прижав руку ко рту, кивнула.
— Отвечайте, пожалуйста.
— Да. — Голос ее был едва слышен. Затем она произнесла громче: — Да. Это он. — И с вызовом посмотрела на Суворина.
Служитель попытался набросить простыню.
— Подождите, — сказал Суворин.
Он дотянулся до края простыни и резко дернул ее на себя. Она слетела на пол, обнажив тело.
На мгновение воцарилась тишина, тут же нарушенная криком Зинаиды.
— И это Папу Герасимович Рапава? Посмотрите, Зинаида. — Сам он, к счастью, не вглядывался, ему докладывали, в каком состоянии тело. Его глаза пристально смотрели на нее. — Видите, что они с ним сделали? То же самое будет с вами. И с вашим дружком Келсо, если им удастся его поймать.
Служитель что-то кричал. Зинаида со стоном отпрянула в угол, и Суворин метнулся за ней — это был его миг, его единственный шанс: он нанес удар и теперь обязан довести дело до конца. — Скажите мне, где он. Простите меня, но вы должны мне это сказать. Где он?
Она замахнулась на него, но милиционер успел схватить ее за плащ и оттащить в сторону.
— Ну хватит, хватит. — Он повернул ее к себе, и она рухнула на колени.
Суворин тоже опустился на колени возле нее. И сжал ее лицо в своих ладонях.
— Умоляю, простите меня, — повторял он. Лицо ее обмякло под его пальцами, глаза наполнились слезами, щеки потемнели, рот напоминал черное пятно. — Все в порядке. Ну пожалуйста.
Она окаменела. Ему показалось, что сейчас она потеряет сознание, но глаза ее оставались широко открытыми.
Она не сломлена. Он понял это. Она — дочь своего отца.
Примерно через полминуты он отпустил ее и сел на корточки, наклонив голову и тяжело дыша. Он слышал, как за его спиной увозят каталку.
— Вы сумасшедший, — сказал служитель, потрясенный этой сценой. — Псих е… ный, вот вы кто.
Суворин только устало отмахнулся. Дверь захлопнулась. Он прижал ладони к холодному каменному полу. Он ненавидел дело, которое ему поручили: не потому, что оно такое странное и опасное, а потому, что из-за него Суворин осознал, насколько ненавидит свою страну — всех этих отморозков старых времен, выходящих по воскресеньям на улицу с портретами Маркса и Ленина, всех этих твердолобых фанатиков вроде Мамонтова, которые не примирились, хотя и ничего не добились, и не понимают, что мир стал совершенно иным.
Тяжелый груз прошлого придавил его, как сброшенный памятник.
Потребовалось немалое усилие, чтобы, оттолкнувшись от пола ладонями, подняться.
— Пошли, — сказал он и протянул ей руку.
— Архангельск. — Что?
Зинаида смотрела на него, по-прежнему оставаясь на полу. Пугающее спокойствие исходило от нее. Он подошел ближе.
— Что вы сказали?
— Архангельск.
Он придержал полы пальто и аккуратно присел на корточки возле нее. Оба опирались спинами о стену, как люди, чудом уцелевшие в автомобильной катастрофе.
Она смотрела прямо перед собой и говорила чужим монотонным голосом. Суворин, раскрыв блокнот, быстро писал наискосок страниц, переходя с одной на другую. Он боялся, что она замолчит в любую минуту, так же внезапно, как и заговорила.
Келсо уехал в Архангельск, сказала она. На машине. На Север, он и этот корреспондент с телевидения.
Отлично, Зинаида, не спеши. Когда они уехали?
Вчера днем.
Точнее?
В четыре, может быть, в пять. Она не помнит. Какая разница!
Что за корреспондент?
О'Брайен. Американец. Работает в телекомпании. Она ему не доверяет.
Тетрадь?
Уехала. С ними вместе. Тетрадь принадлежит ей, но она не желает к ней прикасаться. Особенно после того, как узнала, что в ней. На ней проклятие. На всем этом лежит проклятие. Гибли все, кто брал ее в руки.
Она замолчала, устремив взгляд туда, где несколько минут назад было тело ее отца. И прикрыла глаза.
Суворин подождал, потом спросил: почему Архангельск?
Потому что там жила эта девушка.
Девушка? Суворин перестал писать. Что? Какая еще девушка?
— Послушайте, — говорил он несколько минут спустя, спрятав блокнот. — У вас все будет в порядке. Я лично об этом позабочусь, понимаете? Российское правительство это гарантирует.
(О чем он говорит? Российское правительство ни черта не может гарантировать. Российское правительство не в состоянии гарантировать даже того, что президент страны не спустит штаны на официальном приеме и прилюдно не испортит воздух.)
— Вот что я собираюсь сейчас сделать. Во-первых, даю вам номер моего служебного телефона, это прямая линия. Я попрошу одного из моих людей отвезти вас домой, хорошо? И вы наконец выспитесь. Я обеспечу охрану на лестничной площадке и возле дома. Никто не сможет добраться до вас и причинить вам какие-либо неприятности. Хорошо?
Он горячился, давая больше обещаний, чем мог выполнить. Мне следовало заниматься политикой, подумал он. У меня это выходит так естественно.
— Мы обеспечим безопасность Келсо. И мы обязательно найдем этих людей, этого человека, который сделал такое с вашим отцом, и мы засадим его за решетку. Вы меня слушаете, Зинаида? — Он встал и незаметно посмотрел на часы. — Я должен начать действовать. Мне пора ехать. Хорошо? Я позвоню лейтенанту Бунину — вы помните Бунина, вы видели его вчера ночью. И попрошу его отвезти вас домой. — На полпути к двери он оглянулся. — Кстати, моя фамилия Суворин. Феликс Суворин.
Милиционер и служитель морга ждали в коридоре.
— Дайте ей побыть одной, — сказал он. — И все будет в порядке. — Они как-то странно на него посмотрели. Было ли это осуждение или вялое проявление уважения? Он сам не знал, чего заслуживает, но выяснять не было времени. Он повернулся к ним спиной и набрал номер Арсеньева в Ясеневе.
— Сергей? Мне нужно поговорить с полковником… Да, это срочно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Но вы могли бы посмотреть сами… Нет. Он считает, что это недопустимо.
Царев протянул руку, чтобы поднять рассыпавшиеся страницы, и в тот же миг О'Брайен оказался с ним рядом и, наклонившись, сунул ему в ладонь еще двести долларов.
— Вы действительно оказали бы нам большую услугу, — сказал Келсо, отчаянно подавая О'Брайену сигнал отойти и кивками головы подчеркивая важность каждого своего слова, — очень помогли бы нам в работе над фильмом, если бы заглянули в архив.
Но Царев словно забыл об их присутствии. Он неотрывно смотрел на две стодолларовые купюры, и лицо Бенджамина Франклина, хитрое и насмешливое, отвечало ему оценивающим взглядом.
— Нет ничего на свете, — произнес он медленно, — чего, по-вашему, нельзя приобрести за деньги.
— Мы не хотели вас обидеть, — сказал Келсо, бросив убийственный взгляд на О'Брайена.
— Разумеется, — выдавил тот, — ничего обидного мы не имели в виду.
— Вы скупаете нашу промышленность. Наши ракеты. Вы пытаетесь скупить наши архивы… — Его пальцы сжали банкноты, затем разжались, и деньги упали на пол.
— Заберите их. К черту — вас и ваши доллары!
Он отвернулся, опустил голову и начал приводить в порядок документы. Если не считать шелеста сухой бумаги, стояла тишина.
— Неплохо, — пробормотал Келсо О'Брайену. — Поздравляю…
Прошла минута.
И вдруг Царев заговорил.
— Как их звали? — спросил он, не повернув головы. — Родителей, я имею в виду.
— Михаил, — быстро сказал Келсо, — и… — Черт возьми, как звали мать? Он попытался вспомнить отчет
НКВД. Вера? Варя? Нет, Варвара, именно так. — Михаил и Варвара Сафоновы.
Царев повернулся, посмотрел на них; на его худощавом лице смешались гордость и презрение.
— Подождите здесь, — сказал он. — Ни к чему не прикасайтесь.
Он исчез в дальнем конце помещения, слышно было, как он ходит между стеллажами.
— Ну что? — спросил О'Брайен.
— Я думаю, мы кое-чего добились, — ответил Келсо. — Он решил посмотреть, есть ли сведения о родителях Анны. И, черт возьми, вопреки вам. Разве я не просил вас: предоставьте говорить мне?
— Но ведь все получилось, не правда ли? — О'Брайен наклонился и поднял скомканные стодолларовые купюры, расправил их и положил в бумажник. — Господи, ну и барахолка! — Он взял в руки бюст Ленина. — Увы, бедный Йорик… — И запнулся. Он не помнил конца цитаты. — Эй, профессор! Ваш сувенир. — Он швырнул бюст Келсо, тот поймал его и поставил на место.
— Не надо, — сказал он. Его благодушие улетучилось. Он устал от О'Брайена. Но дело не только в этом. Было что-то еще. Это касалось атмосферы того места, куда они попали. Келсо не мог точно это определить.
— Что с вами? — хмыкнул О'Брайен.
— Не знаю. Не люблю богохульства.
— Вы имеете в виду товарища Ленина? В этом все дело? Бедный старина Непредсказуемый. Знаете что? Мне кажется, вы начинаете терять хватку.
Келсо уже приготовился послать его куда подальше, но тут Царев вернулся с папкой в руках, и вид у него был торжествующий.
— Вот человек, который прямо-таки создан для вашего фильма. Женщина, навсегда оставшаяся неподкупной, — он посмотрел на О'Брайена, — человек, способный преподать урок вам всем. Варвара Сафонова вступила в коммунистическую партию в 1935 году и оставалась ее членом и в хорошие и в трудные времена. Список благодарностей, которых она удостоилась от архангельского областного комитета партии, занимает полстраницы. Да, вот он, непоколебимый дух социализма, который никому не одолеть! Келсо улыбнулся.
— Когда она умерла?
— В этом-то все и дело. Она не умерла.
— Варвара Сафонова? — повторил Келсо. Он не верил своим ушам. Он метнул взгляд на О'Брайена. — Мать Анны Сафоновой? Все еще жива?
Месяц назад была жива, сказал Царев. Ей восемьдесят пять. Вот тут написано. Можете посмотреть. Более шестидесяти лет она верный член партии — она только что уплатила партийные взносы.
22
В Москве было утро.
Суворин сидел на заднем сиденье машины рядом с Зинаидой Рапава. Сопровождающий из милиции находился рядом с шофером. Дверцы были заблокированы. «Волга» медленно плелась в потоке машин в южном направлении, в сторону Лыткарино.
Милиционер жаловался: им должны были дать другую машину — чтобы пробиться через этот затор, нужна мигалка на крыше и спецсигнал.
Кем он себя возомнил? — подумал Суворин. Президентом?
Под припухшими от недосыпа глазами Зинаиды обозначились синяки. На ее плечи поверх короткого платья был накинут плащ; колени она повернула в сторону дверцы, словно пытаясь оставить как можно больше пустого места между собой и Сувориным. Он подумал: догадывается ли она, куда они едут? Вряд ли. Казалось, она погрузилась в себя и едва ли понимает, что происходит вокруг.
Куда подевался Келсо? Что в этой тетради? Все те же два вопроса звучали снова и снова, сначала в ее квартире, затем на верхнем этаже главного офиса Службы внешней разведки — там, где заезжих западных журналистов принимал улыбающийся на американский манер офицер по связям с общественностью.
(Видите, джентльмены, насколько мы демократичны! Итак, чем мы можем быть вам полезны?) Кстати, ей не предложили ни кофе, ни сигарет, когда она выкурила свою последнюю. Напишите заявление, Зинаида. Мы рвем его и пишем заново, еще и еще раз, и так до девяти часов утра, когда Суворин решил наконец пустить в ход свой последний козырь.
Она упряма, под стать отцу.
В старые времена на Лубянке они действовали по системе конвейера: подозреваемого передавали друг другу три следователя, работавшие по восемь часов каждый. Через сутки с лишним без сна большинство людей готовы были подписать что угодно и оговорить кого угодно. Но Суворину не дали помощников, и в его распоряжении не имелось тридцати шести часов. Он заморгал, прогоняя резь в глазах, и понял, что выбился из сил не меньше, чем она.
Зазвонил сотовый телефон.
— Слушаю. Это был Нетто.
— Доброе утро, Виссарион. Что у тебя?
Кое-что, сказал Нетто. Первое: дом во Вспольном переулке. Он установил, что здание принадлежит небольшой компании московской недвижимости «Москпроп», которая пытается сдать его в аренду за пятнадцать тысяч долларов в месяц. Желающих пока не нашлось.
— За такую-то цену? Это неудивительно.
Второе: создается впечатление, будто в саду в последние дни что-то было выкопано. В одном месте на глубине около полутора метров почва рыхлая; кроме того, эксперты обнаружили в земле следы окиси железа. Что-то ржавело там на протяжении многих лет.
— Что-нибудь еще?
— Нет. О Мамонтове ни слуху, ни духу. Он словно испарился. Полковник нервничает. Спрашивал, как у вас дела.
— Ты сказал ему, где я?
— Нет, товарищ майор.
— Умница. — Суворин отключил телефон. Зинаида внимательно следила за ним.
— Знаете, что я подумал? — спросил Суворин. — Что незадолго до смерти ваш папочка вырыл из земли какой-то металлический ящик. И, полагаю, передал вам. А вы, конечно, отдали его Келсо.
Это была лишь гипотеза, но ему показалось, что в глазах ее что-то сверкнуло за мгновение до того, как она отвернулась.
— Вы же видите, в конце концов мы до всего докопаемся. И если потребуется, сделаем это без вашей помощи. Это займет больше времени, и только.
Он откинулся на спинку сиденья.
Тетрадь находится у Келсо. А там, где тетрадь, будет и Мамонтов. Если не сразу, то через какое-то время. Поэтому ответ на вопрос: где Келсо? — даст решение всех трех проблем.
Он посмотрел на Зинаиду. Глаза ее были закрыты.
Она знает — в этом нет сомнения.
Все возмутительно просто.
Но понимает ли Келсо, как близко от него Мамонтов и какая опасность ему грозит? Конечно, не понимает, куда ему! Он же европеец. Ему кажется, что он защищен неким иммунитетом.
А машина все тащилась в густом уличном потоке.
— Вот здесь, — сказал милиционер, ткнув толстым указательным пальцем в окно. — Справа.
Под дождем место выглядело мрачно — складское здание из унылого красного кирпича с маленькими окнами, забранными паутиной железных решеток. Над входом не было никакой вывески.
— Давайте подъедем сзади, — предложил Суворин. — Может, там стоянка.
Они повернули направо и еще раз направо и через открытые деревянные ворота въехали в поблескивающий от воды асфальтированный двор. В углу стояла старая зеленая машина «скорой» с закрашенными стеклами, рядом — большой черный фургон. Огромные ржавые бочки были наполнены белыми пластиковыми мешками, перетянутыми скотчем, с надписью красными буквами: «Хирургические отходы». Несколько мешков валялись на асфальте, по всей вероятности, разодранные собаками. Кровавые тряпки мокли под дождем.
Зинаида сидела теперь прямо, озираясь вокруг и пытаясь понять, где они находятся. Милиционер извлек свое массивное тело из машины и открыл снаружи дверцу. Рапава не шевельнулась. Суворину пришлось подойти, легонько взять ее за руку и вывести из машины.
— Это здание пришлось перестроить. Есть еще один такой морг — в Электростали, кажется. Вот что такое волна преступности. Даже мертвым приходится лежать как попало. Пошли, Зинаида. Это формальность. Но она необходима. К тому же, говорят, это часто помогает. Мы всегда должны смотреть ужасам жизни прямо в глаза.
Она высвободила руку, надела плащ, и он внезапно осознал, что нервничает гораздо сильнее ее. Он никогда раньше не видел мертвецов. Это трудно себе представить: майор бывшего Первого Главного управления КГБ, и никогда не видел трупы. Придется восполнить этот досадный пробел в образовании.
Они пробирались мимо мусорных куч возле грузового лифта в задней части здания — милиционер впереди, за ним Зинаида, позади Суворин. Когда-то это был склад-холодильник для рыбы, которую везли с Черного моря на север, и до сих пор в воздухе ощущался соленый запах морской воды, несмотря на тяжелый дух дезинфекции.
Милиционер хорошо знал здешние порядки. Он заглянул в застекленный кабинет и обменялся шутками с кем-то внутри. Тут же вышел человек, натягивая на ходу белый халат. Он откинул занавес из толстых черных резиновых лент, и они оказались в длинном коридоре — достаточно широком, чтобы мог проехать автопогрузчик, — с тяжелыми дверьми холодильных камер по обеим сторонам.
В Америке — Суворин знал это из боевиков, которые обожала смотреть Серафима, — скорбящие родственники могут видеть своих усопших на экране монитора, заботливо изолированные от физической реальности смерти. В России нет подобной деликатности.
Однако, учитывая скудость средств, надо сказать, что местные власти делали все от них зависящее. Зал опознания — если идти со стороны улицы — располагался так, что рефрижераторы не были видны. На столе красовались две вазы с искусственными цветами, по обе стороны от медного креста. Каталка стояла впереди, под белой простыней виднелись очертания тела. Суворин ожидал, что Рапава был более мощного сложения. Он встал рядом с Зинаидой. Милиционер — рядом со служителем морга. Суворин кивнул, и служитель откинул край простыни с головы.
Рябоватое лицо Папу Рапавы с почерневшими веками было обращено к обшарпанному потолку, редкие седые волосы зачесаны назад и разделены аккуратным пробором.
Милиционер уныло задал формальный вопрос:
— Свидетель, это Папу Герасимович Рапава? Зинаида, прижав руку ко рту, кивнула.
— Отвечайте, пожалуйста.
— Да. — Голос ее был едва слышен. Затем она произнесла громче: — Да. Это он. — И с вызовом посмотрела на Суворина.
Служитель попытался набросить простыню.
— Подождите, — сказал Суворин.
Он дотянулся до края простыни и резко дернул ее на себя. Она слетела на пол, обнажив тело.
На мгновение воцарилась тишина, тут же нарушенная криком Зинаиды.
— И это Папу Герасимович Рапава? Посмотрите, Зинаида. — Сам он, к счастью, не вглядывался, ему докладывали, в каком состоянии тело. Его глаза пристально смотрели на нее. — Видите, что они с ним сделали? То же самое будет с вами. И с вашим дружком Келсо, если им удастся его поймать.
Служитель что-то кричал. Зинаида со стоном отпрянула в угол, и Суворин метнулся за ней — это был его миг, его единственный шанс: он нанес удар и теперь обязан довести дело до конца. — Скажите мне, где он. Простите меня, но вы должны мне это сказать. Где он?
Она замахнулась на него, но милиционер успел схватить ее за плащ и оттащить в сторону.
— Ну хватит, хватит. — Он повернул ее к себе, и она рухнула на колени.
Суворин тоже опустился на колени возле нее. И сжал ее лицо в своих ладонях.
— Умоляю, простите меня, — повторял он. Лицо ее обмякло под его пальцами, глаза наполнились слезами, щеки потемнели, рот напоминал черное пятно. — Все в порядке. Ну пожалуйста.
Она окаменела. Ему показалось, что сейчас она потеряет сознание, но глаза ее оставались широко открытыми.
Она не сломлена. Он понял это. Она — дочь своего отца.
Примерно через полминуты он отпустил ее и сел на корточки, наклонив голову и тяжело дыша. Он слышал, как за его спиной увозят каталку.
— Вы сумасшедший, — сказал служитель, потрясенный этой сценой. — Псих е… ный, вот вы кто.
Суворин только устало отмахнулся. Дверь захлопнулась. Он прижал ладони к холодному каменному полу. Он ненавидел дело, которое ему поручили: не потому, что оно такое странное и опасное, а потому, что из-за него Суворин осознал, насколько ненавидит свою страну — всех этих отморозков старых времен, выходящих по воскресеньям на улицу с портретами Маркса и Ленина, всех этих твердолобых фанатиков вроде Мамонтова, которые не примирились, хотя и ничего не добились, и не понимают, что мир стал совершенно иным.
Тяжелый груз прошлого придавил его, как сброшенный памятник.
Потребовалось немалое усилие, чтобы, оттолкнувшись от пола ладонями, подняться.
— Пошли, — сказал он и протянул ей руку.
— Архангельск. — Что?
Зинаида смотрела на него, по-прежнему оставаясь на полу. Пугающее спокойствие исходило от нее. Он подошел ближе.
— Что вы сказали?
— Архангельск.
Он придержал полы пальто и аккуратно присел на корточки возле нее. Оба опирались спинами о стену, как люди, чудом уцелевшие в автомобильной катастрофе.
Она смотрела прямо перед собой и говорила чужим монотонным голосом. Суворин, раскрыв блокнот, быстро писал наискосок страниц, переходя с одной на другую. Он боялся, что она замолчит в любую минуту, так же внезапно, как и заговорила.
Келсо уехал в Архангельск, сказала она. На машине. На Север, он и этот корреспондент с телевидения.
Отлично, Зинаида, не спеши. Когда они уехали?
Вчера днем.
Точнее?
В четыре, может быть, в пять. Она не помнит. Какая разница!
Что за корреспондент?
О'Брайен. Американец. Работает в телекомпании. Она ему не доверяет.
Тетрадь?
Уехала. С ними вместе. Тетрадь принадлежит ей, но она не желает к ней прикасаться. Особенно после того, как узнала, что в ней. На ней проклятие. На всем этом лежит проклятие. Гибли все, кто брал ее в руки.
Она замолчала, устремив взгляд туда, где несколько минут назад было тело ее отца. И прикрыла глаза.
Суворин подождал, потом спросил: почему Архангельск?
Потому что там жила эта девушка.
Девушка? Суворин перестал писать. Что? Какая еще девушка?
— Послушайте, — говорил он несколько минут спустя, спрятав блокнот. — У вас все будет в порядке. Я лично об этом позабочусь, понимаете? Российское правительство это гарантирует.
(О чем он говорит? Российское правительство ни черта не может гарантировать. Российское правительство не в состоянии гарантировать даже того, что президент страны не спустит штаны на официальном приеме и прилюдно не испортит воздух.)
— Вот что я собираюсь сейчас сделать. Во-первых, даю вам номер моего служебного телефона, это прямая линия. Я попрошу одного из моих людей отвезти вас домой, хорошо? И вы наконец выспитесь. Я обеспечу охрану на лестничной площадке и возле дома. Никто не сможет добраться до вас и причинить вам какие-либо неприятности. Хорошо?
Он горячился, давая больше обещаний, чем мог выполнить. Мне следовало заниматься политикой, подумал он. У меня это выходит так естественно.
— Мы обеспечим безопасность Келсо. И мы обязательно найдем этих людей, этого человека, который сделал такое с вашим отцом, и мы засадим его за решетку. Вы меня слушаете, Зинаида? — Он встал и незаметно посмотрел на часы. — Я должен начать действовать. Мне пора ехать. Хорошо? Я позвоню лейтенанту Бунину — вы помните Бунина, вы видели его вчера ночью. И попрошу его отвезти вас домой. — На полпути к двери он оглянулся. — Кстати, моя фамилия Суворин. Феликс Суворин.
Милиционер и служитель морга ждали в коридоре.
— Дайте ей побыть одной, — сказал он. — И все будет в порядке. — Они как-то странно на него посмотрели. Было ли это осуждение или вялое проявление уважения? Он сам не знал, чего заслуживает, но выяснять не было времени. Он повернулся к ним спиной и набрал номер Арсеньева в Ясеневе.
— Сергей? Мне нужно поговорить с полковником… Да, это срочно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38