А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

«Мое имя начинается с меня, ваше вами заканчивается». Вскоре после этот шевалье отплатил Вольтеру за резкий ответ — нанял шестерых бродяг, которые жестоко избили поэта. Несмотря на то что дуэли были запрещены, — продолжал Блейк, — поэт отправился в Версаль и открыто потребовал у шевалье сатисфакции. За это его бросили в Бастилию. Когда он находился в камере, ему пришла в голову одна идея. Он обратился к властям с просьбой заменить ему тюремное заключение ссылкой в Англию.
— Говорят, — продолжил его рассказ Вордсворт, — что во время своего первого пребывания в Бастилии Вольтер расшифровал тайную рукопись, посвященную шахматам Монглана. Тогда он решил отправиться в путешествие, чтобы предлодожить решить эту головоломку нашему знаменитому математику сэру Исааку Ньютону, чьими сочинениями он восхищался. Ньютон был стар и слаб, он потерял интерес к работе, поскольку загадки природы больше не бросали ему вызов. Вольтер надеялся, что документ, который он заполучил, сможет стать искрой, благодаря которой великий мыслитель снова загорится энтузиазмом исследователя. Сложность задачи состояла вовсе не в том, чтобы разгадать код, что Вольтер уже сделал, а в том, чтобы понять истинный смысл, скрытый за его содержанием. Потому как по слухам, мадам, эта рукопись хранила тайну шахмат Монглана — формулу беспредельной власти.
— Я знаю, — прошипела Мирей, отрывая от себя маленькие пальчики Шарло, который норовил дернуть ее за волосы.
Остальная аудитория не отводила глаз от доски в центре, где Филидор с завязанными глазами слушал каждый ход своего противника и выкрикивал ответ.
— Удалось ли сэру Исааку Ньютону разгадать головоломку? — нетерпеливо спросила Мирей.
Даже не оглядываясь на Шахина, она шестым чувством улавливала, как с каждой минутой растет его тревога. Шахин считал, что надо уходить.
— Разумеется, — ответил Блейк.—Именно об этом мы и хотим рассказать вам. Год спустя великий физик умер, и последнее, что он успел сделать перед смертью, — найти разгадку шахмат Монглана…
История двух поэтов
Вольтеру было слегка за тридцать, а Ньютону — восемьдесят три, когда они познакомились в Лондоне в мае 1726 года. В течение последних тридцати лет Ньютон страдал от творческого кризиса. Он лишь изредка публиковал научные статьи.
Когда они встретились, стройный, циничный, остроумный Вольтер сначала был разочарован, увидев Ньютона — толстого розового старика с гривой седых волос и вялыми, уступчивыми манерами. Хотя он заслужил славу и признание общества, Ньютон на самом деле был очень одиноким человеком, мало говорил и ревниво хранил свои мысли. В общем, он был полной противоположностью своему молодому французскому поклоннику, который уже дважды попадал в Бастилию за грубый и резкий нрав.
Однако Ньютона всегда занимали вопросы без ответов, будь то задачи математического или мистического свойства. Когда Вольтер привез ему таинственный манускрипт, сэр Исаак тотчас же забрал рукопись и исчез в своем кабинете, оставив поэта в недоумении. Не показывался он оттуда несколько дней. Наконец великий физик пригласил Вольтера в кабинет, который был заставлен оптическими приборами и заплесневелыми книгами.
— Я опубликовал только часть моей работы, — сказал ученый философу. — И то лишь по настоянию Королевского научного общества. Теперь я стар и богат и делаю что хочу, однако я до сих пор отказываюсь публиковать созданный мною труд. Ваш кардинал Ришелье понял бы меня, недаром он зашифровывал свои записи.
— Итак, вы расшифровали дневник? — спросил Вольтер.
— Да, и даже больше того, — сказал с улыбкой математик и повел Вольтера в угол кабинета.
Там стоял большой металлический ящик, запертый на замок. Ньютон извлек из кармана ключ и испытующе посмотрел на француза,
— Шкатулка Пандоры. Желаете открыть? — спросил он. Вольтер нетерпеливо кивнул, и они повернули ключ в ржавом замке.
Там лежали рукописи многовековой давности, некоторые из них едва не рассыпались в пыль, так небрежно с ними обращались предыдущие хозяева. Однако большинство были просто основательно зачитаны — должно быть, самим Ньютоном, как заподозрил Вольтер. Физик осторожно извлек манускрипты из ящика, и Вольтер с изумлением прочитал заглавия: «De Occulta Philosofia», «The Musaeum Hermeticum», «Transmutatione Metallorum»… То были еретические сочинения Аль-Джабира, Парацельса, Виллановы, Агриппы, Люлли. Трактаты по черной магии, запрещенные христианской церковью. Здесь же были и десятки алхимических трактатов, а под ними, бережно завернутые в бумагу, лежали тысячи страниц протоколов экспериментов и теоретических заметок, сделанных рукой самого Ньютона.
— Но ведь вы же величайший поборник разума и логики, какого только знает наша эпоха! — Вольтер уставился на названия книг, не веря своим глазам. — Как вы могли погрузиться в эту трясину мистицизма и магии?
— Не магии, — поправил его Ньютон, — но науки. Самой опасной из всех наук, чья задача — изменить направление развития природы. Человек изобрел логику только затем, чтобы расшифровать формулы, созданные Богом. Во всем сущем заключен свой шифр, а к каждому шифру можно найти ключ. Я повторил множество опытов древних алхимиков, но документ, который вы привезли мне, говорит, что последний ключ скрыт в шахматах Монглана. Если это правда, я бы отдал все свои открытия за один только час работы с этими фигурами.
— Что же такое скрывает этот «последний ключ», что все ваши исследования и эксперименты не смогли вам открыть? — спросил Вольтер.
— Камень, — ответил Ньютон. — Ключ ко всем тайнам.
Когда поэты остановились перевести дыхание, Мирей сразу же повернулась к Блейку. Игра вслепую была в разгаре, зрители увлеченно переговаривались вполголоса, и за этим ропотом никто не смог бы подслушать их беседу.
— Что за камень он имел в виду? — спросила Мирей, схватив поэта за руку.
— Ох, я забыл, — рассмеялся Блейк. — Я сам изучал алхимию, и мне стало казаться, что это все знают. Цель всех алхимических экспериментов — получить некий раствор, после выпаривания которого остается лепешка из красноватого порошка. По крайней мере, так пишут в трактатах. Я читал записи Ньютона. Поскольку никто не верил, что он занимался подобной чепухой, они не были опубликованы, но, к счастью, их не уничтожили.
— А при чем здесь лепешка из красноватого порошка? — продолжала допытываться Мирей.
От нетерпения она едва сдерживалась, чтобы не повысить голос. Шарло дергал ее за волосы и платье, но ей не нужно было пользоваться его пророческим даром, чтобы понять, что она и так уже слишком надолго тут задержалась.
— А вот при чем, — сказал Вордсворт, наклонившись вперед. Его глаза горели от возбуждения. — Лепешка и есть камень. Его кусочек может превращать обычные металлы в золото. А если растворить его и выпить этого раствора, считается, что он излечит все болезни. Он зовется философским камнем…
Мирей быстро суммировала все, что ей теперь было известно. Священные камни, которым поклонялись финикийцы. Белый камень из рассказа Руссо, вмурованный в стене в Венеции: «Если бы человек мог говорить и делать, что думает, — гласила надпись, — он бы увидел, как может измениться». Белая Королева, превращающая человека в Бога…
Мирей порывисто встала. Вордсворт и Блейк в изумлении вскочили на ноги.
— Что случилось? — быстро прошептал молодой Вордсворт.
Несколько человек раздраженно покосились на них.
— Я должна идти, — сказала Мирей и чмокнула его в щеку. Поэт покраснел как свекла. Она повернулась к Блейку и взяла его за руку.
— Я в опасности, мне нельзя здесь больше оставаться. Но я не забуду вас.
Она повернулась и торопливо вышла из комнаты. Шахин двинулся следом, словно тень.
— Возможно, нам следует пойти за ней,—пробормотал Блейк. — Однако мне почему-то кажется, что мы о ней еще услышим. Замечательная и запоминающаяся женщина, ты согласен?
— Да, — ответил Вордсворт. — Я уже представляю, как ее образ воплотится в поэме. — Он рассмеялся, заметив встревоженное выражение на лице Блейка. — Нет, не в моей! В твоей…
Мирей с Шахином быстро прошли через переднюю комнату, их ноги утопали в мягком ковре. Официанты толпились рядом с баром и вряд ли заметили их уход. Когда они вышли на улицу, Шахин поймал Мирей за руку и прижал ее к темной стене. Маленький Шарло у него на руках вглядывался в мокрую ночь, малыш видел в темноте, как кошка.
— Что случилось? — прошептала Мирей, но Шахин молча прижал к ее губам палец.
Она тоже стала напряженно всматриваться в темноту. Вскоре ей удалось расслышать тихие, крадущиеся шаги по мокрой мостовой. Из тумана появились две размытые тени.
Тени воровато приблизились к двери заведения Парслоу и остановились всего в нескольких футах от того места, где не дыша замерли Мирей и Шахин. Даже Шарло был тих как мышь. Дверь клуба открылась, полоса света осветила фигуры на мокрой мостовой. Одним из пришедших оказался совершенно пьяный Босуэлл, кутающийся в длинный темный плащ. А другой… Мирей застыла с открытым ртом, когда увидела, как Босуэлл поворачивается и подает руку.
Вторым оказалась женщина, стройная и красивая. Она отбросила с лица капюшон, и по ее плечам рассыпались белокурые локоны Валентины! Это была Валентина! Мирей издала сдавленный стон и шагнула было на свет, однако Шахин держал ее железной хваткой. Она взвилась от ярости, но он быстро наклонился к ее уху и прошептал: — Белая королева.
Мирей в ужасе юркнула обратно в тень. Мгновением позже дверь клуба с грохотом захлопнулась, снова оставив их в темноте.
Нормандские острова, февраль 1794 года
За недели ожидания, пока отремонтируют его корабль, у Талейрана была возможность близко познакомиться с Бенедиктом Арнольдом, известным изменником, который предал свою страну и стал шпионить на британское правительство.
Как ни странно, но они вдвоем часто сиживали в гостинице за шашками или шахматами. Каждый из них когда-то имел многообещающую карьеру, занимал высокие посты, пользовался уважением. Однако оба заслужили неприятие, которое
стоило им репутации и средств к существованию. Арнольд, когда его раскрыли, вернулся в Англию и обнаружил, что его не ждут никакие посты в военном министерстве. К нему относились с презрением и не желали принимать в обществе. Этим и объяснялось то незавидное положение, в котором нашел его Талейран.
Хотя Арнольд и не мог дать ему рекомендательных писем к высокопоставленным американцам, зато он мог рассказать много полезного о стране, куда Талейрану предстояло отправиться. Неделями Морис забрасывал корабельного плотника вопросами. И теперь, накануне отплытия в Новый Свет, Талейран продолжал за игрой в шахматы расспрашивать своего знакомца.
— Чем занимается в Америке общество? — спрашивал Талейран. — У них есть салоны, как в Англии или Франции?
— За пределами Филадельфии или Нью-Йорка, в которых полно иммигрантов из Европы, нет почти ничего, кроме городишек на границе цивилизации. Люди сидят у камина и читают книги или играют в шахматы, как мы сейчас. На восточном побережье мало чем можно заняться. Шахматы там чуть ли не национальная игра. Говорят, даже трапперы-охотники носят с собой маленькие шахматы.
— В самом деле? — удивился Талейран. — Кто бы мог подумать, что в колониях, которые до недавнего времени были оторваны от мира, люди так высоко ценят разум!
— Не разум, а мораль, — ответил Арнольд. — Во всяком случае, они это понимают именно так. Возможно, вы читали работу Бена Франклина, которая так популярна в Америке? Она называется «Этика шахмат», и в ней говорится о том, как много жизненных уроков можно почерпнуть, изучая игру в шахматы. — Он издал сухой смешок и посмотрел в глаза Талейрану.—Знаете, Франклин просто помешался на загадке шахмат Монглана.
Талейран бросил на него испытующий взгляд.
— Боже правый, вы серьезно? — спросил он. — Хотите сказать, что эта смешная легенда обсуждается даже на том берегу Атлантики?
— Смешная или нет, — заметил Арнольд с усмешкой, смысл которой остался для Талейрана загадкой, — но говорят, старый Бен Франклин всю свою жизнь пытался разгадать ее тайну. Даже ездил в Монглан, когда был послом во Франции. Монглан — это такое местечко на юге Франции.
— Я знаю, где это, — фыркнул Талейран. — Что же он искал?
— Конечно же, шахматы Карла Великого. Я думал, здесь об этом каждый знает. Говорят, они были спрятаны в Монглане. Бенджамин Франклин был прекрасным математиком и шахматистом. Он рассчитал формулу прохода коня и утверждал, что в этой формуле заключено его представление о том, как должны быть расставлены шахматы Монглана.
— Расставлены? — спросил Талейран.
Он содрогнулся, осознав, что означают слова Арнольда: даже в Америке, за тысячи миль от ужасов Европы, он не будет чувствовать себя в безопасности от хватки этих проклятых шахмат, которые перевернули всю его жизнь.
— Да, — сказал Арнольд, переставляя на доске фигуру. — Вы должны познакомиться с Александром Гамильтоном, он масон. Говорят, Франклин расшифровал часть формулы и перед смертью передал ее масонам…
Восьмая линия
— Наконец-то восьмая линия! — воскликнула Алиса, прыгнула через ручеек и бросилась ничком на мягкую, как мох, лужайку, на которой пестрели цветы. — Ах, как я рада, что я наконец здесь! Но что это у меня на голове? — воскликнула она и в страхе схватилась за что-то тяжелое, охватившее обручем голову. — И как оно сюда попало без моего ведома? — спросила Алиса, сняла с головы загадочный предмет и положила к себе на колени, чтобы получше разглядеть.
Это была золотая корона.
Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье. Перевод Н. Демуровой
Когда я с горем пополам выбралась на полоску галечного пляжа, меня едва не стошнило соленой водой. Но я была жива. И благодарить за это следовало шахматы Монглана.
Тяжесть фигур потянула меня на дно сразу же, едва я упала в воду, и это спасло меня от пуль, выпущенных прихвостнями Шарифа. Поскольку глубина здесь была всего десять футов, я благополучно выбралась на мелководье и, прячась за бортами лодок, рискнула высунуть нос, чтобы глотнуть воздуха. Вот так, используя рыбацкие корыта для маскировки, а сумку в качестве якоря, я и стала пробираться вдоль берега подальше от злополучного причала.
Выйдя наконец на берег, я протерла глаза и огляделась, пытаясь понять, куда меня занесло. Хотя было уже девять вечера и почти совсем стемнело, мне удалось рассмотреть вдалеке дрожащее марево электрических фонарей — вполне возможно, это был порт в Сиди-Фрейдж. До него было не больше двух миль, и я могла бы добраться туда пешком, если, конечно, меня не схватят по дороге. Однако куда же подевалась Лили?
Я порылась в своей насквозь мокрой сумке. Фигуры были на месте. Возможно, пока я тащила сумку по донному песку,
оттуда что-нибудь и выпало, но рукопись двухсотлетней давности тоже уцелела. К счастью, дневник лежал в водонепроницаемой косметичке на молнии. Только бы она не протекла!
Пока я обдумывала, что делать дальше, в нескольких ярдах от меня на прибрежную гальку выползло мокрое до нитки создание. В лучах догорающего заката существо здорово смахивало на только что вылупившегося цыпленка, но когда оно коротко тявкнуло и попыталось вскарабкаться ко мне на колени, стало ясно, что это просто-напросто мокрый и грязный Кариока. Вытереть беднягу мне было нечем, на мне и самой не осталось ни единой сухой нитки. Так что я просто встала и, засунув пса под мышку, направилась в сосновый лес, через который рассчитывала срезать путь домой.
Во время блужданий под водой я потеряла одну туфлю, так что теперь я сбросила последнюю уцелевшую обувку и пошла босиком, ступая по ковру из сосновых иголок. Минут пятнадцать я шла наугад, положившись на свое чувство направления, когда услышала, как где-то рядом хрустнула ветка. Застыв на месте, я прижала к себе дрожащего Кариоку, моля Бога, чтобы пес не устроил такой же концерт, как в пещере с летучими мышами.
Однако вскоре это стало уже не важно. Мгновение спустя в лицо мне ударил сноп света. Я замерла, затаив дыхание и зажмурившись. Затем в луче света появился солдат в хаки и шагнул ко мне. В руках у него был пулемет, сбоку зловеще свешивалась лента с патронами. Дуло пулемета смотрело мне в живот.
— Стоять! — закричал он, хотя я и не думала двигаться с места. — Кто вы? Говорите! Что вы здесь делаете?
— Я водила купаться свою собаку, — ответила я и подняла повыше Кариоку в качестве доказательства. — Я Кэтрин Велис. У меня есть документы…
Тут я спохватилась, что мои бумаги, которые я собиралась показывать, промокли, а мне совсем не хотелось, чтобы военный обыскивал мою сумку, Я быстро затараторила:
— Понимаете, я прогуливала свою собаку по Сиди-Фрейдж, и она свалилась с пирса в воду. Я прыгнула следом, чтобы спасти ее, потом нас подхватило течение…— Господи, что я несу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76