Внутри клуба его окутало еще более плотное облако дыма от десятков трубок и сигар. Глаза художника защипало, льняная рубаха с глубоким, почти до пояса, вырезом прилипла к телу, пока он прокладывал дорогу через душную комнату, Уворачиваясь от официантов, которые торопливо разносили между тесно расставленными столами подносы с напитками.
За каждым столом мужчины играли в карты, домино или шахматы. Кафе «Ля Режанс» было старейшим игорным клубом во Франции.
Пробираясь в дальний конец комнаты, Давид заметил Максимилиана Робеспьера, чей профиль походил на отлитую камею. Робеспьер спокойно изучал шахматную позицию, положив подбородок на руки. На его шейном платке, повязанном двойным узлом, и парчовом жилете не было ни единой складки. Казалось, он не замечал ни шума вокруг, ни изнуряющей жары. Как всегда, он держался холодно и равнодушно, словно не участвовал в происходящем, а лишь наблюдал со стороны. Или правил суд.
Давид не узнал пожилого мужчину, сидевшего напротив Робеспьера. Незнакомец был одет в старомодный голубой жакет и кюлоты, белые чулки и туфли-лодочки в стиле Людовика XV. Его водянистые глаза пристально рассматривали приближавшегося Давида, а руки тем временем переставляли фигуры на шахматной доске.
— Извините, что прерываю вашу игру, — сказал Давид. — У меня неотложное дело к мсье Робеспьеру.
— Хорошо, — ответил старик, пока Робеспьер молча изучал шахматную доску. — Мой друг в любом случае проиграл. Через пять ходов — мат. Вы можете прекратить игру, Максимилиан. Вмешательство вашего друга было очень своевременным.
— Не вижу, каким образом вы собираетесь поставить мне мат, — ответил Робеспьер. — Но когда дело доходит до шахмат, ваши глаза видят лучше моих.
Со вздохом откинувшись назад, он взглянул наконец на Давида.
— Мсье Филидор — лучший шахматист в Европе. Я считаю за честь проиграть ему, честью является сама возможность играть с ним за одним столом.
— Так вы — знаменитый Филидор? — воскликнул Давид, тепло пожимая руку старика. — Вы великий композитор, мсье. Я видел возобновление «Солдата-чародея», когда был еще ребенком, и запомнил на всю жизнь. Позвольте представиться: я — Жак Луи Давид.
— Художник! — в свою очередь воскликнул Филидор, поднимаясь на ноги. — Я восхищаюсь вашими полотнами, как, впрочем, и все граждане Франции. Боюсь, вы единственный в стране, кто помнит обо мне. Хотя когда-то моя музыка звучала в «Комеди Франсез» и «Опера комик», теперь я вынужден играть на показательных шахматных матчах, словно дрессированная обезьяна, чтобы прокормить себя и семью. При этом Робеспьер оказался так любезен, что выдал мне пропуск для того, чтобы уехать в Англию, где я смогу хорошо зарабатывать такого рода представлениями.
— Это как раз то самое дело, по которому я обращаюсь к нему, — произнес Давид, когда Робеспьер перестал изучать шахматную доску и встал. — Политическая ситуация в Париже теперь так обострилась. И эта чертова непрекращающаяся жара не способствует улучшению настроения наших бедных парижан. Именно эта взрывоопасная атмосфера и привела меня к мысли просить милости… Хотя я, конечно, прошу не для себя…
— Граждане всегда просят милости не для себя, а для кого-нибудь другого, — ледяным тоном перебил Робеспьер.
— Я прошу оказать услугу моим юным воспитанницам. — Тон Давида стал сухим. — Я уверен, Максимилиан, вы можете принять во внимание, что девушкам нежного возраста во Франции теперь небезопасно.
— Если бы вы действительно заботились об их благополучии, — презрительно фыркнул Робеспьер, глядя на Давида сверкающими зелеными глазами, — вы бы не разрешили епископу Отенскому повсюду сопровождать их.
— Простите, но я большой поклонник Мориса Талейрана, — вмешался Филидор. — Я предвижу, что когда-нибудь он будет признан величайшим политиком в истории Франции.
— Тоже мне предсказание, — сказал Робеспьер. — Ваше счастье, что вы зарабатываете себе на хлеб не пророчествами. Морис Талейран неделями пытался подкупить всех официальных лиц во Франции, чтобы те позволили ему отбыть в Англию, где он претендовал на пост дипломата. Он думает лишь о том, как спасти свою шкуру. Мой дорогой Давид, вся знать Франции рвется уехать, пока не явились пруссаки. Я посмотрю, что смогу сделать касательно ваших воспитанниц на сегодняшнем собрании комитета, но ничего не обещаю. Ваша просьба запоздала.
Давид тепло поблагодарил его, и Филидор предложил проводить художника, так как тоже собирался покинуть клуб. Пока они прокладывали себе дорогу через переполненное помещение, Филидор сказал:
— Попытайтесь понять, что Максимилиан Робеспьер отличается от нас с вами. Поскольку он холостяк, Максимилиан не представляет всей ответственности, которую возлагает на нас воспитание детей. Сколько лет вашим воспитанницам, Давид? Давно они на вашем попечении?
— Чуть больше двух лет. Прежде они были послушницами в аббатстве Монглан…
— Монглан? Вы сказали, Монглан? — переспросил Филидор, понизив голос. — Мой дорогой Давид, как шахматист, могу заверить вас, что знаю одну историю об аббатстве Монглан. Вы ее не слышали?
— Да-да…— пробормотал Давид, стараясь подавить раздражение. — Всю эту мистическую чушь. Шахмат Монглана не существует, и я удивляюсь, что вы верите в подобные вещи.
— Верю? — Филидор дотронулся до руки Давида, когда они остановились посреди раскаленной мостовой. — Мой друг, я совершенно точно знаю, что они существуют! Примерно сорок лет назад, должно быть еще до вашего рождения, я некоторое время жил при дворе Фридриха Великого в Пруссии. За время моего пребывания там я познакомился с двумя людьми, наделенными удивительной остротой мышления. Об одном из них, великом математике Леонарде Эйлере, вы еще услышите. Другой, великий по-своему, был престарелым родителем одного молодого придворного музыканта. Боюсь, этому старому гению было суждено почить в забвении. Никто в Европе не слышал о нем с тех пор. Однако музыка, исполненная им однажды по просьбе короля, была лучшей из всего, что мне доводилось слышать. Звали этого старика Иоганн Себастьян Бах.
— Никогда не слыхал этого имени, — покачал головой Давид. — Но при чем здесь Эйлер, этот музыкант и легендарные шахматы?
— Я расскажу вам, — улыбаясь, сказал Филидор, — если вы согласитесь представить меня вашим воспитанницам. Возможно, вместе мы проникнем в суть тайны, которую я пытался раскрыть всю жизнь!
Давид согласился, и великий шахматист пошел с ним вместе пешком по тихим безлюдным улицам вдоль Сены и через Королевский мост к студии Давида. Стояло полное безветрие, ни один листок на деревьях ни шелохнулся. Зной волнами поднимался от мостовой, и даже воды Сены, вдоль которой они шли, катились беззвучно. Они не могли даже предположить, что всего в двадцати кварталах, в сердце квартала францисканцев, жаждущая крови толпа снесла ворота Аббатской обители и Валентина оказалась в тюремном дворе.
Двое мужчин неспешно прогуливались в жарком безмолвии оканчивающегося дня. Филидор начал рассказывать свою историю…
История мастера шахматной игры
В возрасте девятнадцати лет я уехал из Франции в Голландию, чтобы сопровождать одного чудо-ребенка с концертами. К сожалению, когда я приехал, оказалось, что девочка умерла от оспы. Я остался один в чужой стране, без денег и надежды их заработать. Чтобы не умереть с голоду, я принялся играть в кофейнях в шахматы.
Этой игре меня с четырнадцати лет обучал знаменитый сир де Легаль, лучший игрок Франции и, возможно, всей Европы. К восемнадцати годам я уже мог победить его, если он давал мне фору в виде коня. В результате я скоро обнаружил, что могу выиграть у любого. Я играл в Гааге против принца Вальдека, пока гремела битва при Фонтенуа.
Я путешествовал по всей Англии, играл в лондонском кофейном доме Слаутера против лучших игроков, включая сэра Абрахама Янсена и Филиппа Стамму. Я победил их всех. Стамма, сириец по происхождению, опубликовал несколько книг о шахматах. Он показывал их мне, а также книги Лабурдонне и Марешаля Сакса. Стамма считал, что я, обладая такими уникальными способностями к шахматам, тоже должен написать книгу.
Я опубликовал ее несколькими годами позже и назвал «Анализ шахматной игры». В ней я изложил теорию о том, что пешки — душа шахмат. В результате я доказал, что пешками можно не только жертвовать, но можно также использовать их стратегически и лозиционно против другого игрока. Эта книга совершила переворот в шахматах.
Моя работа удостоилась внимания немецкого математика Эйлера. Он прочитал об игре вслепую во французской «Энциклопедии», издаваемой Дидро, и посоветовал Фридриху Великому пригласить меня ко двору.
Двор Фридриха располагался в Потсдаме. Пустынный зал освещали лампы, однако никаких художественных изысков, как при других европейских дворах, там не было. Фридрих был воином и предпочитал общество солдат обществу придворных, художников и женщин. Говорят, он спал на соломенном тюфяке, постеленном на досках, и рядом с ним всегда были собаки.
Вечером, когда я должен был появиться во дворце, вместе со своим сыном Вильгельмом прибыл Бах, капельмейстер из Лейпцига, навестить другого своего отпрыска — Карла Филиппа Эмануэля Баха, который играл на клавесине для короля. Фридрих и сам написал музыкальную тему из восьми тактов и повелел старшему Баху сочинить импровизацию на эту тему. Говорили, что старый композитор имел сноровку в подобных вещах. Он уже создавал произведения, в музыке которых были зашифрованы его собственное имя и символ распятия — крест. Он изобретал обратные контрапункты чрезвычайной сложности, где гармонии были зеркальным отражением мелодии.
К требованию Фридриха Эйлер предложил свое дополнение: чтобы старый капельмейстер написал вариацию, в которой было бы зашифровано понятие «бесконечность» как одно из проявлений божественной сути. Король поддержал идею математика, но я видел, что Баху она пришлась не по душе. Будучи композитором, могу сказать, что приукрашивать чужую музыку — весьма обременительное и скучное занятие. Однажды мне пришлось написать оперу по мотивам сочинений Жана Жака Руссо, философа, которому медведь на ухо наступил. Однако вписать в музыкальное полотно столь сложную математическую головоломку… это представляется невозможным.
К моему удивлению, низкорослый и коренастый капельмейстер подковылял к клавиатуре. Его массивная голова была увенчана засаленным, плохо сидящим париком. Густые брови, тронутые сединой, напоминали крылья орла. У него был прямой нос, тяжелый подбородок и постоянно хмурый вид из-за резких черт лица, что выдавало сварливый нрав. Эйлер прошептал, что старший Бах не очень-то любит сочинять по заказу и несомненно, выкинет какую-нибудь шутку в адрес короля. Склонив косматую голову над клавиатурой, капельмейстер заиграл красивую мелодию, которая постепенно поднималась все выше и выше, словно птица взмывала в небеса. Это была разновидность фуги, и, вслушиваясь в ее загадочные хитросплетения, я понял замысел Баха. Не могу сказать, какими средствами он этого добивался, но каждая фраза мелодии начиналась в одной тональности, а заканчивалась на тон выше, и после шести повторений темы, заданной королем, он закончил свою импровизацию в первоначальной тональности. Однако сама модуляция, когда и как она происходила — это оставалось выше моего понимания. Это было творение магии, подобное алхимическому превращению обычных металлов в золото. Я понял, что благодаря искусному построению эта музыка может звучать все выше и выше, до бесконечности, пока не достигнет высших сфер, где будет слышна только ангелам.
— Великолепно! — пробормотал король, когда Бах закончил играть.
Он кивнул нескольким генералам и солдатам, сидевшим на деревянных стульях в скудно меблированной комнате.
— Как называется эта музыкальная форма? — спросил я у Баха.
— Я называю ее «ричеркар», — ответил он. Красота музыки, которую он создал на наших глазах, не изменила хмурого выражения на его лице. — На итальянском это означает «искать, разыскивать». Это старинная музыкальная форма, она теперь не в моде.
При последних словах он бросил косой взгляд на своего сына Карла Филиппа, который был известен тем, что сочинял «популярную» музыку.
Взяв рукопись короля, Бах корявыми буквами написал наверху листа слово «Ricercar», оставив между буквами пробелы. Каждую букву он превратил в латинское слово, и теперь это читалось так: «Regis Iussu Cantio Et Reliqua Canonica Arte Resoluta». В весьма приблизительном переводе это означает: «Песнь, сочиненная королем, претворенная в искусстве канона». Канон — это музыкальная форма, в которой одна и та же мелодия проводится во всех голосах, причем каждый новый голос вступает с некоторым запозданием по отношению к предыдущему. Возникает ощущение, что это может длиться вечно.
Затем Бах нацарапал на полях нот две латинские фразы, которые в переводе читались так:
«Пусть счастье короля растет, как растут значения нот.
И как модуляция восходит, так пусть растет слава короля».
Мы с Эйлером выразили стареющему композитору свое восхищение его работой. Затем мне предложили сыграть вслепую три шахматные партии — против короля, Эйлера и Вильгельма, сына капельмейстера. Хотя старший Бах в шахматы не играл, он с большим интересом наблюдал за игрой. В заключение, когда я выиграл все три партии, Эйлер отвел меня в сторону.
— Я приготовил для вас подарок, — сказал он. — Видите ли, я изобрел новый способ решения математической головоломки под названием «проход коня». Думаю, мне удалось найти самую изящную из ныне известных формулу прохода коня через всю шахматную доску. Но мне хотелось бы отдать ее копию старому композитору, если вы не возражаете. Это развлечет его, он любит математические игры.
Бах принял подарок со странной улыбкой, но вежливо поблагодарил математика.
— Мне хотелось бы встретиться с вами завтра утром, до отъезда господина Филидора, в доме моего сына, — сказал он. — К тому времени я успею подготовить для вас обоих небольшой сюрприз.
Весьма заинтригованные, мы согласились зайти к нему в условленное время.
На следующее утро Бах открыл перед нами дверь дома Карла Филиппа и пригласил войти. Он усадил нас в крошечной гостиной и предложил чаю. Затем сам сел за маленький клавир и начал играть очень необычную мелодию. Когда он закончил, мы с Эйлером не знали, что и думать.
— Это и есть сюрприз, который я вам обещал! — воскликнул Бах, издав короткий смешок, и привычное хмурое выражение слетело с его лица.
Он заметил, что мы с Эйлером сильно озадачены.
— Взгляните на нотный листок, — предложил старый капельмейстер.
Мы оба встали и подошли к клавиру. На пюпитре ничего не было, кроме формулы прохода коня, которую Эйлер передал Баху прошлым вечером. Это была схема шахматной доски с номерами в каждой клетке. Бах соединил цифры паутиной тонких линий, смысл которых остался для меня загадкой. Однако Эйлер был математиком и мыслил быстрей меня.
— Вы превратили номера в октавы и аккорды — воскликнул он. — Вы должны показать, как сделали это! Превратить математику в музыку — это истинное чудо!
— Но математика и есть музыка, — ответил Бах. — Как справедливо и обратное. Одни говорят, что слово «музыка» происходит от греческого «musa», другие — что от греческого же «muta», что означает «уста оракула», но это совершенно не важно. Точно так же вы можете считать, что «математика» происходит от «mathenein», то есть «учение», или же от «matrix», что означает «чрево матери всего сущего», но и это не имеет значения…
— Вы изучали происхождение слов? — спросил Эйлер.
— Сила слова способна созидать или уничтожать, — ответил Бах. — Великий архитектор, который создал нас, создал и слово. В Евангелии от Иоанна сказано, что первым было слово.
— Как вы сказали? Великий архитектор? — спросил Эйлер, немного побледнев.
— Я называю Бога великим архитектором, потому что первым, что Он создал, был звук, — ответил Бах. — «В начале было слово…» Помните? Кто знает? Возможно, это было не только слово. Возможно, это была музыка. Быть может, Господь пел бесконечный канон собственного сочинения и посредством этого создал Вселенную.
Эйлер побледнел еще больше. Ослепший на один глаз вследствие долгих наблюдений за Солнцем, он уставился на схему прохода коня единственным уцелевшим оком. Водя пальцем по линиям, соединяющим маленькие цифры на шахматном поле, математик на несколько минут погрузился в размышления. Затем он нарушил молчание.
КЭТРИН НЭВИЛЛ
— Откуда вы почерпнули подобные мысли? — спросил он мудрого композитора. — То, что вы описали, — темная и опасная тайна, ее знают лишь посвященные.
— Я сам себя посвятил в эти тайны, — спокойно ответил Бах. — Да, я знаю, что существуют некие общества, члены которых всю жизнь пытаются постичь секреты Вселенной, но я к ним не принадлежу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76