Его и без того грустные, как у сенбернара, глаза стали еще печальнее.
— Извините меня, — сказала я, — это была моя ошибка…
— Это была не твоя ошибка, — сказала Лили, — так что заткнись! Проблема в том, что никто из присутствующих здесь не понимает, что я хочу играть в шахматы. Я не хочу становиться актрисой или выходить замуж за толстосума. Я не хочу, как Ллуэллин и многие другие, слоняться без дела…
Ллуэллин метнул в нее испепеляющий взгляд и снова уткнулся в тарелку.
— Я хочу играть в шахматы, а никто, кроме Мордехая, не желает этого понять! — гнула свое Лили.
— Да в нашей семье появляется новая трещина при каждом упоминании имени этого типа! — неожиданно перешла на визг Бланш.
— Я не понимаю, почему я должна встречаться с дедом тайком, будто преступница, — рявкнула Лили.
— Почему тайком? — спросил Гарри. — Я когда-нибудь заставлял тебя скрывать ваши встречи? Я посылал машину, куда ты хотела. Никто не говорит, что ты должна скрываться.
— Возможно, она хотела улизнуть именно тайком, — впервые заговорил Ллуэллин. — Может, наша дорогая Лили хотела вместе с Кэт тайком пробраться к Мордехаю, чтобы обсудить турнир, который они посетили в прошлое воскресенье. Тот самый, на котором был убит Фиске. Мордехаи ведь старый соратник гроссмейстера Фиске. Вернее, был.
Ллуэллин улыбался так, словно нашел место, куда всадить кинжал. Интересно, как ему удалось так близко подойти к истине? Я попыталась немного сблефовать:
— Не глупите, все знают, что Лили никогда не посещает турниры.
— Брось, к чему отпираться? — вмешалась Лили. — О том, что я там была, наверняка напечатано во всех газетах. Вокруг нас крутилось достаточно репортеров.
— Никто мне ничего и никогда не говорит! — заключил Гарри. Его лицо побагровело. — Что, черт возьми, здесь происходит?
Он гневно уставился на нас. Я никогда еще не видела его таким сердитым.
— В воскресенье мы с Кэт ходили на турнир, — сказала Лили. — Фиске играл с русским. Фиске умер, мы с Кэт ушли. Вот и все, что произошло, и не надо делать далеко идущие выводы.
— Кто делает выводы? — удивился Гарри. — Теперь, когда ты все объяснила, я удовлетворен. Тебе лишь следовало раньше все объяснить. Однако больше на турнир, где умирают люди, ты не пойдешь.
— Я постараюсь договориться, чтобы они остались в живых, — сказала Лили.
— Что же заявил по поводу смерти Фиске сиятельный Мордехай? — Похоже, Ллуэллин не желал менять тему разговора. — Конечно же, у него есть мнение на этот счет. У него на все есть собственное мнение.
Бланш положила свою руку на его, пытаясь утихомирить брата.
— Мордехай считает, что Фиске убили, — сказала Лили, отодвигая стул и вставая. Она уронила салфетку на стол. Кто-нибудь желает перейти в гостиную и принять маленькую послеобеденную дозу мышьяка?
Лили вышла из комнаты. На какое-то время установилось неловкое молчание, затем Гарри подошел и похлопал меня по плечу.
— Прости, дорогая, это твой прощальный вечер, а мы устроили свару. Пойдем выпьем коньяку и поговорим о чем-нибудь приятном.
Я согласилась. Мы все отправились в гостиную, чтобы выпить рюмочку на ночь. Через несколько минут Бланш пожаловалась на головную боль и, извинившись, ушла. Ллуэллин отвел меня в сторону и сказал:
— Ты помнишь о моей маленькой просьбе касательно Алжира?
Я кивнула, и он предложил:
— Пойдем на минутку в кабинет и обсудим это.
Я пошла следом за ним по коридору в сторону кабинета.
Кабинет был уставлен мягкой мебелью коричневых тонов,
свет в нем был притушен. Ллуэллин закрыл за нами дверь.
— Ты готова это сделать? — спросил он.
— Да, если это так важно для вас, — сказала я ему. — Я все обдумала. Я попытаюсь разыскать для вас эти шахматные фигуры, однако не собираюсь делать что-либо противозаконное.
— Если я снабжу тебя деньгами, сможешь ты купить их? Я имею в виду, ты сможешь найти кого-нибудь, кто сумеет…
вывезти их из страны?
— Нелегально, вы хотите сказать?
— Ну почему тебе обязательно нужно ставить вопрос таким образом? — простонал Ллуэллин.
— Да, разрешите еще спросить вас, Ллуэллин, — сказала я. — Если у вас есть кто-то, кто знает, где фигуры, человек, котопый заплатит за них и может нелегально вывезти их из страны, то зачем вам я?
Какое-то время Ллуэллин молчал. Было видно, как он раздумывает над ответом. Наконец он сказал:
— Почему бы не сказать честно? Мы уже пытались. Владелец не продает их моим людям. Отказывается даже встречаться с ними.
— Тогда почему он захочет иметь дело со мной? — поинтересовалась я.
Ллуэллин послал мне странную улыбку, затем ответил с иронией:
— Не он, а она. У нас есть причина думать, что она будет иметь дело только с женщиной.
Ллуэллин темнил, но я решила, что не буду допытываться, в чем дело, поскольку у меня имеются свои собственные мотивы, которые могут случайно всплыть при разговоре.
Когда мы вернулись в гостиную, Лили сидела на софе с Кариокой на коленях, Гарри стоял в дальнем конце комнаты, рядом с ужасным лакированным комодом, и разговаривал по телефону. Хотя он стоял спиной к нам, по его напряженной позе я поняла: что-то произошло. Я посмотрела на Лили, и она молча кивнула. Заметив Ллуэллина, Кариока навострил уши, от глухого рычания все тельце песика задрожало. Ллуэллин поспешно извинился, чмокнул меня в щеку и удалился.
— Это была полиция, — сказал Гарри, повесив трубку телефона.
Он повернулся к нам, вид у него был совершенно убитый, плечи поникли. Казалось, он вот-вот разрыдается.
— Они извлекли из Ист-Ривер тело. Хотят, чтобы я приехал в морг его опознать. У покойного, — при этих словах он запнулся, — был бумажник Сола и шоферская лицензия в кармане. Надо ехать.
Я позеленела. Итак, Мордехай был прав: кто-то пытается замести следы. Интересно, каким образом тело Сола оказалось в Ист-Ривер? Я боялась взглянуть на Лили. Никто не произнес ни слова, однако Гарри ничего не замечал.
— Знаете, — говорил он, — я чувствовал: в воскресенье вечером что-то произошло. Когда Сол вернулся, он закрылся в своей комнате и ни с кем не разговаривал. Не вышел к ужину. Может, он покончил с собой? Я должен был настоять и поговорить с ним… Это я во всем виноват…
— Ты ведь не знаешь наверняка, что нашли именно Сола, — сказала Лили.
Она смотрела на меня умоляюще, но я не знала, чего она хочет: чтобы я сказала правду или чтобы держала язык за зубами.
— Хочешь, я пойду с тобой? — предложила я.
— Нет, дорогая, — с глубоким вздохом ответил Гарри. — Будем надеяться, что Лили права и это какая-то ошибка. Однако если это Сол, мне придется там задержаться на какое-то время. Я бы хотел заявить… Мне надо будет отдать распоряжения относительно панихиды и похорон.
Гарри поцеловал меня на прощание, извинился за испорченный вечер и наконец отбыл.
— Господи, какой ужас, — вздохнула Лили, когда он ушел, — Гарри любил Сола как сына.
— Я считаю, мы должны рассказать ему правду, — сказала я.
— Не будь такой чертовски благородной, — рассердилась Лили. — Каким образом, ад и преисподняя, мы объясним, что ты видела труп Сола два дня назад в здании ООН и забыла упомянуть об этом во время ужина? Помни, что сказал Мордехай!
— Кажется, у Мордехая было предчувствие, что это убийство хотят скрыть, — напомнила я Лили. — Я думаю, мы должны поговорить с ним об этом.
Я спросила у Лили его номер телефона. Она усадила Кариоку мне на колени и отправилась к комоду за бумагой, Кариока лизнул мою руку. Я отдернула ее.
— Может, ты объяснишь, какого черта Лулу таскает к нам в дом всякое дерьмо? — спросила она, показывая на безобразный красно-золотой комод. Лили всегда называла Ллуэллина Лулу, когда злилась. — Этот комод и ужасные латунные ручки — уже слишком.
Она накарябала телефон Мордехая на листке бумаги и вручила его мне.
— Когда ты уезжаешь? — спросила она.
— В Алжир? В субботу. Я надеялась, у нас будет достаточно времени пообщаться перед этим, а теперь…
Я встала и передала Кариоку Лили. Она подхватила песика и потерлась своим носом о его нос. Кариока изворачивался, пытаясь освободиться.
— В любом случае я не смогу увидеться с тобой до субботы. Я буду сидеть у Мордехая и играть в шахматы до тех пор, пока не возобновят турнир, а это случится только на следующей неделе. Но если мы разузнаем какие-нибудь новости о смерти Фиске или… Сола, как мне найти тебя?
— Я не знаю, какой у меня будет адрес. Думаю, ты можешь связаться с офисом, а уж они передадут все мне.
На том и порешили. Я спустилась, и швейцар вызвал мне такси. Когда машина понеслась сквозь тьму ночи, я попыталась обдумать все, что произошло за это время. Однако мои мысли были похожи на спутанный моток пряжи, а в желудке шевелился ледяной ком страха. Меня приводила в ужас перспектива войти в собственный дом.
Расплатившись с таксистом, я едва ли не бегом бросилась в дом. Прошла через вестибюль, нажала кнопку лифта и вдруг почувствовала, как меня хлопнули по плечу. От ужаса я подскочила чуть ли не до потолка.
Оказалось, это был дежурный, который держал в руках письмо для меня.
— Извините, если я напугал вас, мисс Велис, — сказал он. — Я просто не хотел, чтобы вы забыли это. Я так понимаю, что вы покидаете нас в конце недели?
— Да, я оставила управляющему адрес своего офиса. Вы сможете пересылать туда мою почту, начиная со следующей недели.
— Хорошо, — сказал он и пожелал мне доброй ночи.
Но прежде чем ехать на свой этаж, я отправилась на крышу. Только жильцы дома знали о запасном выходе, который вел на широкую террасу с видом на Манхэттен. Внизу, насколько хватал глаз, горели сверкающие огни большого города, из которого я скоро должна была уехать. Воздух был чистый и свежий. Можно было даже разглядеть «Эмпайр стейт билдинг» и Крайслеровский небоскреб вдали.
Я пробыла на террасе довольно долго, пока не почувствовала, что мои нервы и желудок пришли в норму. Затем я спустилась на лифте на свой этаж.
Волосок, который я оставила на двери, был на прежнем месте. Итак, внутри никого не было. Однако когда я отперла все замки и шагнула в прихожую, то тут же поняла: что-то не так. Я еще не включила свет, но в большой комнате, в конце коридора, он уже горел. А я точно помнила, что погасила свет, когда уходила из дома.
Щелкнув выключателем в прихожей, я сделала глубокий вздох и медленно поплелась по коридору в сторону комнаты. На рояле стояла маленькая конусообразная лампа, я использовала ее для освещения нот. Она была направлена на богато украшенное зеркало над роялем. Даже на расстоянии в двадцать пять футов я сумела увидеть то, что освещала лампа. На зеркале было послание.
Я словно в дурмане пересекла комнату, прокладывая себе путь через джунгли. Меня не покидало ощущение, что за деревьями кто-то затаился. Луч света указывал мне дорогу к зеркалу. Я обошла массивный рояль и оказалась перед посланием. Когда я его прочла, у меня по спине пробежал уже знакомый мне холодок.
Я предупреждал тебя, но больше не
буду. Ты не слушаешь меня. Когда станешь
встречать преграды, не думай, что
тебя, как страуса, укроют пески, которых
в пустыне великое множество, как и везде в
Алжире.
Долгое время я стояла и смотрела на записку. Вместо подписи был только небольшой конь внизу, но мне и этого не требовалось, потому что я узнала почерк. Записку написал Соларин. Однако каким образом он проник в мою квартиру, не потревожив волоска? Может, он забрался по шахте лифта или залез в окно? Я ломала голову, пытаясь представить это. Что нужно Соларину от меня? Зачем он так рисковал, проникая в мою квартиру, чтобы связаться со мной? Наши пути пересеклись дважды, он предупреждал меня об опасности незадолго до того, как происходили убийства. Однако каким образом эти смерти связаны со мной? И если опасность и вправду мне угрожает, что, по его мнению, я должна сделать, чтобы ее избежать?
Я снова вернулась в прихожую и закрыла дверь на цепочку. Затем отправилась в обход квартиры, заглядывая за деревья, в гардеробную, в кладовку, чтобы убедиться, что в доме я одна, Я бросила письмо на пол, раздвинула кровать, села на край и принялась снимать туфли и чулки. Тогда-то я и заметила это.
Свет все еще освещал записку на зеркале. Но он освещал лишь одну ее сторону. Я снова встала и с чулками в руке отправилась посмотреть поближе. Свет был аккуратно направлен на левую сторону записки и освещал только первые слова в каждой строке. Слова складывались в фразу:
«Я буду встречать тебя в Алжире».
В два часа ночи я все еще лежала без сна, уставившись в потолок. Я не могла сомкнуть глаз. Мой мозг работал словно компьютер. Что-то было не так. Что-то я упустила. У меня в руках было много фрагментов мозаики, но я никак не могла подобрать их один к другому. И в то же время меня не покидало ощущение, что способ сложить их воедино существует, надо только поискать. Пришлось пробежать записку глазами в тысячный раз.
Предсказательница предупреждала меня об опасности. Соларин предупреждал меня об опасности. Предсказательница в своем пророчестве оставила зашифрованное послание. Соларин оставил его в записке ко мне. Общались ли они между собой?
Было и еще кое-что. Я не заметила этого сразу, потому что это не имело для меня смысла. Предсказательница в своем Послании зашифровала: « J’adoube CV». Как сказал Ним, похоже на то, что она хочет со мной связаться. Если это правда, то почему я больше ничего не слышала об этой женщине? Прошло три месяца, а она словно испарилась.
Я вытащила себя из кровати и снова зажгла свет. Поскольку заснуть я не могла, можно было попытаться разобраться в этом проклятом предсказании. Я отправилась в гардеробную и принялась копаться там, пока не нашла салфетку и сложенный лист бумаги, на котором Ним написал стихи. После этого я заглянула в кладовку, налила себе бренди и устроилась поудобней на полу среди груды подушек.
Достав карандаш из стоявшей рядом коробки, я принялась считать буквы и обводить их так, как показал мне Ним. Если проклятая баба хочет связаться со мной, может, она уже это сделала. Возможно, в пророчестве было что-то еще? Что-то, чего я пока не заметила?
Поскольку первые буквы строчек образовали послание, я попыталась записать последние буквы. К сожалению, из этого вышло только «yrereyeer», в чем явно не было никакого символического значения.
Я попробовала проделать то же самое со всеми первыми буквами вторых слов в каждой строке, затем третьих слов и так далее. У меня получилось «aargtobaf» и «tcaitwwsi». Я заскрежетала зубами и попробовала взять первую букву первого предложения, вторую — второго… Похоже, ничего не срабатывало. Я принялась за бренди и отложила разгадывание примерно на час.
Была уже половина четвертого ночи, когда мне пришло в голову попробовать четные и нечетные числа. Выбирая нечетные буквы из каждой строки, я наконец напала на золотую жилу. Или, по крайней мере, на что-то, что было похоже на слово. Первая буква в первой строке, третья буква во второй строке, затем пятая, седьмая — и получилось слово «Jeremiahh». Причем не просто слово, но имя: Jeremiah. Я рыскала по комнате, пока не нашла старую, пыльную гидеоновскую Библию. Пробежав глазами по оглавлению, я нашла это имя в названии двадцать четвертой книги Ветхого Завета — книги Пророка Иеремии. Однако на конце расшифрованного слова было лишнее «h». Немного поломав голову, я догадалась, что «h» — это восьмая буква алфавита. И что дальше?
Затем я обратила внимание на то, что восьмая строка стихотворения читается: «Ты тридцать три и три не прекращай искать». Будь я проклята, если это не звучало как глава и стих.
Я открыла книгу Пророка Иеремии на тридцать третьей главе — и попала в точку!
«Воззови ко Мне — и Я отвечу тебе, покажу тебе великое и недоступное, чего ты не знаешь».
Итак, я оказалась права. Существовало другое послание, зашифрованное в пророчестве. Проблема в том, что при сложившихся обстоятельствах послание было бесполезным. Если старая кошелка хотела показать мне неведомые вещи, то где же они находились? Этого я и впрямь не ведала.
Выло приятно осознавать, что я, которая порой не в состоянии разгадать до конца кроссворд в «Нью-Йорк таймc», смогла-таки расшифровать предсказание, написанное на салфетке. С другой стороны, я была немного разочарована. Каждый новый, открытый мною слой головоломки должен был иметь какой-то смысл, ведь это явно были послания, причем изложенные на связном английском. Но они не вели никуда, кроме как к другим посланиям.
Я вздохнула, посмотрела на проклятые стихи, выпила остатки бренди и решила начать сначала. Что бы это ни было, оно должно быть зашифровано в стихах. Больше попросту негде.
Было уже пять утра, когда в мою голову, которая к тому времени раскалывалась от боли, пришла мысль. Возможно, буквы мне больше не нужны. Возможно, послание состоит из слов, как в соларинской записке. Едва лишь меня посетило это озарение (а может, помог третий бокал бренди), мой взгляд упал на первое предложение пророчества:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Извините меня, — сказала я, — это была моя ошибка…
— Это была не твоя ошибка, — сказала Лили, — так что заткнись! Проблема в том, что никто из присутствующих здесь не понимает, что я хочу играть в шахматы. Я не хочу становиться актрисой или выходить замуж за толстосума. Я не хочу, как Ллуэллин и многие другие, слоняться без дела…
Ллуэллин метнул в нее испепеляющий взгляд и снова уткнулся в тарелку.
— Я хочу играть в шахматы, а никто, кроме Мордехая, не желает этого понять! — гнула свое Лили.
— Да в нашей семье появляется новая трещина при каждом упоминании имени этого типа! — неожиданно перешла на визг Бланш.
— Я не понимаю, почему я должна встречаться с дедом тайком, будто преступница, — рявкнула Лили.
— Почему тайком? — спросил Гарри. — Я когда-нибудь заставлял тебя скрывать ваши встречи? Я посылал машину, куда ты хотела. Никто не говорит, что ты должна скрываться.
— Возможно, она хотела улизнуть именно тайком, — впервые заговорил Ллуэллин. — Может, наша дорогая Лили хотела вместе с Кэт тайком пробраться к Мордехаю, чтобы обсудить турнир, который они посетили в прошлое воскресенье. Тот самый, на котором был убит Фиске. Мордехаи ведь старый соратник гроссмейстера Фиске. Вернее, был.
Ллуэллин улыбался так, словно нашел место, куда всадить кинжал. Интересно, как ему удалось так близко подойти к истине? Я попыталась немного сблефовать:
— Не глупите, все знают, что Лили никогда не посещает турниры.
— Брось, к чему отпираться? — вмешалась Лили. — О том, что я там была, наверняка напечатано во всех газетах. Вокруг нас крутилось достаточно репортеров.
— Никто мне ничего и никогда не говорит! — заключил Гарри. Его лицо побагровело. — Что, черт возьми, здесь происходит?
Он гневно уставился на нас. Я никогда еще не видела его таким сердитым.
— В воскресенье мы с Кэт ходили на турнир, — сказала Лили. — Фиске играл с русским. Фиске умер, мы с Кэт ушли. Вот и все, что произошло, и не надо делать далеко идущие выводы.
— Кто делает выводы? — удивился Гарри. — Теперь, когда ты все объяснила, я удовлетворен. Тебе лишь следовало раньше все объяснить. Однако больше на турнир, где умирают люди, ты не пойдешь.
— Я постараюсь договориться, чтобы они остались в живых, — сказала Лили.
— Что же заявил по поводу смерти Фиске сиятельный Мордехай? — Похоже, Ллуэллин не желал менять тему разговора. — Конечно же, у него есть мнение на этот счет. У него на все есть собственное мнение.
Бланш положила свою руку на его, пытаясь утихомирить брата.
— Мордехай считает, что Фиске убили, — сказала Лили, отодвигая стул и вставая. Она уронила салфетку на стол. Кто-нибудь желает перейти в гостиную и принять маленькую послеобеденную дозу мышьяка?
Лили вышла из комнаты. На какое-то время установилось неловкое молчание, затем Гарри подошел и похлопал меня по плечу.
— Прости, дорогая, это твой прощальный вечер, а мы устроили свару. Пойдем выпьем коньяку и поговорим о чем-нибудь приятном.
Я согласилась. Мы все отправились в гостиную, чтобы выпить рюмочку на ночь. Через несколько минут Бланш пожаловалась на головную боль и, извинившись, ушла. Ллуэллин отвел меня в сторону и сказал:
— Ты помнишь о моей маленькой просьбе касательно Алжира?
Я кивнула, и он предложил:
— Пойдем на минутку в кабинет и обсудим это.
Я пошла следом за ним по коридору в сторону кабинета.
Кабинет был уставлен мягкой мебелью коричневых тонов,
свет в нем был притушен. Ллуэллин закрыл за нами дверь.
— Ты готова это сделать? — спросил он.
— Да, если это так важно для вас, — сказала я ему. — Я все обдумала. Я попытаюсь разыскать для вас эти шахматные фигуры, однако не собираюсь делать что-либо противозаконное.
— Если я снабжу тебя деньгами, сможешь ты купить их? Я имею в виду, ты сможешь найти кого-нибудь, кто сумеет…
вывезти их из страны?
— Нелегально, вы хотите сказать?
— Ну почему тебе обязательно нужно ставить вопрос таким образом? — простонал Ллуэллин.
— Да, разрешите еще спросить вас, Ллуэллин, — сказала я. — Если у вас есть кто-то, кто знает, где фигуры, человек, котопый заплатит за них и может нелегально вывезти их из страны, то зачем вам я?
Какое-то время Ллуэллин молчал. Было видно, как он раздумывает над ответом. Наконец он сказал:
— Почему бы не сказать честно? Мы уже пытались. Владелец не продает их моим людям. Отказывается даже встречаться с ними.
— Тогда почему он захочет иметь дело со мной? — поинтересовалась я.
Ллуэллин послал мне странную улыбку, затем ответил с иронией:
— Не он, а она. У нас есть причина думать, что она будет иметь дело только с женщиной.
Ллуэллин темнил, но я решила, что не буду допытываться, в чем дело, поскольку у меня имеются свои собственные мотивы, которые могут случайно всплыть при разговоре.
Когда мы вернулись в гостиную, Лили сидела на софе с Кариокой на коленях, Гарри стоял в дальнем конце комнаты, рядом с ужасным лакированным комодом, и разговаривал по телефону. Хотя он стоял спиной к нам, по его напряженной позе я поняла: что-то произошло. Я посмотрела на Лили, и она молча кивнула. Заметив Ллуэллина, Кариока навострил уши, от глухого рычания все тельце песика задрожало. Ллуэллин поспешно извинился, чмокнул меня в щеку и удалился.
— Это была полиция, — сказал Гарри, повесив трубку телефона.
Он повернулся к нам, вид у него был совершенно убитый, плечи поникли. Казалось, он вот-вот разрыдается.
— Они извлекли из Ист-Ривер тело. Хотят, чтобы я приехал в морг его опознать. У покойного, — при этих словах он запнулся, — был бумажник Сола и шоферская лицензия в кармане. Надо ехать.
Я позеленела. Итак, Мордехай был прав: кто-то пытается замести следы. Интересно, каким образом тело Сола оказалось в Ист-Ривер? Я боялась взглянуть на Лили. Никто не произнес ни слова, однако Гарри ничего не замечал.
— Знаете, — говорил он, — я чувствовал: в воскресенье вечером что-то произошло. Когда Сол вернулся, он закрылся в своей комнате и ни с кем не разговаривал. Не вышел к ужину. Может, он покончил с собой? Я должен был настоять и поговорить с ним… Это я во всем виноват…
— Ты ведь не знаешь наверняка, что нашли именно Сола, — сказала Лили.
Она смотрела на меня умоляюще, но я не знала, чего она хочет: чтобы я сказала правду или чтобы держала язык за зубами.
— Хочешь, я пойду с тобой? — предложила я.
— Нет, дорогая, — с глубоким вздохом ответил Гарри. — Будем надеяться, что Лили права и это какая-то ошибка. Однако если это Сол, мне придется там задержаться на какое-то время. Я бы хотел заявить… Мне надо будет отдать распоряжения относительно панихиды и похорон.
Гарри поцеловал меня на прощание, извинился за испорченный вечер и наконец отбыл.
— Господи, какой ужас, — вздохнула Лили, когда он ушел, — Гарри любил Сола как сына.
— Я считаю, мы должны рассказать ему правду, — сказала я.
— Не будь такой чертовски благородной, — рассердилась Лили. — Каким образом, ад и преисподняя, мы объясним, что ты видела труп Сола два дня назад в здании ООН и забыла упомянуть об этом во время ужина? Помни, что сказал Мордехай!
— Кажется, у Мордехая было предчувствие, что это убийство хотят скрыть, — напомнила я Лили. — Я думаю, мы должны поговорить с ним об этом.
Я спросила у Лили его номер телефона. Она усадила Кариоку мне на колени и отправилась к комоду за бумагой, Кариока лизнул мою руку. Я отдернула ее.
— Может, ты объяснишь, какого черта Лулу таскает к нам в дом всякое дерьмо? — спросила она, показывая на безобразный красно-золотой комод. Лили всегда называла Ллуэллина Лулу, когда злилась. — Этот комод и ужасные латунные ручки — уже слишком.
Она накарябала телефон Мордехая на листке бумаги и вручила его мне.
— Когда ты уезжаешь? — спросила она.
— В Алжир? В субботу. Я надеялась, у нас будет достаточно времени пообщаться перед этим, а теперь…
Я встала и передала Кариоку Лили. Она подхватила песика и потерлась своим носом о его нос. Кариока изворачивался, пытаясь освободиться.
— В любом случае я не смогу увидеться с тобой до субботы. Я буду сидеть у Мордехая и играть в шахматы до тех пор, пока не возобновят турнир, а это случится только на следующей неделе. Но если мы разузнаем какие-нибудь новости о смерти Фиске или… Сола, как мне найти тебя?
— Я не знаю, какой у меня будет адрес. Думаю, ты можешь связаться с офисом, а уж они передадут все мне.
На том и порешили. Я спустилась, и швейцар вызвал мне такси. Когда машина понеслась сквозь тьму ночи, я попыталась обдумать все, что произошло за это время. Однако мои мысли были похожи на спутанный моток пряжи, а в желудке шевелился ледяной ком страха. Меня приводила в ужас перспектива войти в собственный дом.
Расплатившись с таксистом, я едва ли не бегом бросилась в дом. Прошла через вестибюль, нажала кнопку лифта и вдруг почувствовала, как меня хлопнули по плечу. От ужаса я подскочила чуть ли не до потолка.
Оказалось, это был дежурный, который держал в руках письмо для меня.
— Извините, если я напугал вас, мисс Велис, — сказал он. — Я просто не хотел, чтобы вы забыли это. Я так понимаю, что вы покидаете нас в конце недели?
— Да, я оставила управляющему адрес своего офиса. Вы сможете пересылать туда мою почту, начиная со следующей недели.
— Хорошо, — сказал он и пожелал мне доброй ночи.
Но прежде чем ехать на свой этаж, я отправилась на крышу. Только жильцы дома знали о запасном выходе, который вел на широкую террасу с видом на Манхэттен. Внизу, насколько хватал глаз, горели сверкающие огни большого города, из которого я скоро должна была уехать. Воздух был чистый и свежий. Можно было даже разглядеть «Эмпайр стейт билдинг» и Крайслеровский небоскреб вдали.
Я пробыла на террасе довольно долго, пока не почувствовала, что мои нервы и желудок пришли в норму. Затем я спустилась на лифте на свой этаж.
Волосок, который я оставила на двери, был на прежнем месте. Итак, внутри никого не было. Однако когда я отперла все замки и шагнула в прихожую, то тут же поняла: что-то не так. Я еще не включила свет, но в большой комнате, в конце коридора, он уже горел. А я точно помнила, что погасила свет, когда уходила из дома.
Щелкнув выключателем в прихожей, я сделала глубокий вздох и медленно поплелась по коридору в сторону комнаты. На рояле стояла маленькая конусообразная лампа, я использовала ее для освещения нот. Она была направлена на богато украшенное зеркало над роялем. Даже на расстоянии в двадцать пять футов я сумела увидеть то, что освещала лампа. На зеркале было послание.
Я словно в дурмане пересекла комнату, прокладывая себе путь через джунгли. Меня не покидало ощущение, что за деревьями кто-то затаился. Луч света указывал мне дорогу к зеркалу. Я обошла массивный рояль и оказалась перед посланием. Когда я его прочла, у меня по спине пробежал уже знакомый мне холодок.
Я предупреждал тебя, но больше не
буду. Ты не слушаешь меня. Когда станешь
встречать преграды, не думай, что
тебя, как страуса, укроют пески, которых
в пустыне великое множество, как и везде в
Алжире.
Долгое время я стояла и смотрела на записку. Вместо подписи был только небольшой конь внизу, но мне и этого не требовалось, потому что я узнала почерк. Записку написал Соларин. Однако каким образом он проник в мою квартиру, не потревожив волоска? Может, он забрался по шахте лифта или залез в окно? Я ломала голову, пытаясь представить это. Что нужно Соларину от меня? Зачем он так рисковал, проникая в мою квартиру, чтобы связаться со мной? Наши пути пересеклись дважды, он предупреждал меня об опасности незадолго до того, как происходили убийства. Однако каким образом эти смерти связаны со мной? И если опасность и вправду мне угрожает, что, по его мнению, я должна сделать, чтобы ее избежать?
Я снова вернулась в прихожую и закрыла дверь на цепочку. Затем отправилась в обход квартиры, заглядывая за деревья, в гардеробную, в кладовку, чтобы убедиться, что в доме я одна, Я бросила письмо на пол, раздвинула кровать, села на край и принялась снимать туфли и чулки. Тогда-то я и заметила это.
Свет все еще освещал записку на зеркале. Но он освещал лишь одну ее сторону. Я снова встала и с чулками в руке отправилась посмотреть поближе. Свет был аккуратно направлен на левую сторону записки и освещал только первые слова в каждой строке. Слова складывались в фразу:
«Я буду встречать тебя в Алжире».
В два часа ночи я все еще лежала без сна, уставившись в потолок. Я не могла сомкнуть глаз. Мой мозг работал словно компьютер. Что-то было не так. Что-то я упустила. У меня в руках было много фрагментов мозаики, но я никак не могла подобрать их один к другому. И в то же время меня не покидало ощущение, что способ сложить их воедино существует, надо только поискать. Пришлось пробежать записку глазами в тысячный раз.
Предсказательница предупреждала меня об опасности. Соларин предупреждал меня об опасности. Предсказательница в своем пророчестве оставила зашифрованное послание. Соларин оставил его в записке ко мне. Общались ли они между собой?
Было и еще кое-что. Я не заметила этого сразу, потому что это не имело для меня смысла. Предсказательница в своем Послании зашифровала: « J’adoube CV». Как сказал Ним, похоже на то, что она хочет со мной связаться. Если это правда, то почему я больше ничего не слышала об этой женщине? Прошло три месяца, а она словно испарилась.
Я вытащила себя из кровати и снова зажгла свет. Поскольку заснуть я не могла, можно было попытаться разобраться в этом проклятом предсказании. Я отправилась в гардеробную и принялась копаться там, пока не нашла салфетку и сложенный лист бумаги, на котором Ним написал стихи. После этого я заглянула в кладовку, налила себе бренди и устроилась поудобней на полу среди груды подушек.
Достав карандаш из стоявшей рядом коробки, я принялась считать буквы и обводить их так, как показал мне Ним. Если проклятая баба хочет связаться со мной, может, она уже это сделала. Возможно, в пророчестве было что-то еще? Что-то, чего я пока не заметила?
Поскольку первые буквы строчек образовали послание, я попыталась записать последние буквы. К сожалению, из этого вышло только «yrereyeer», в чем явно не было никакого символического значения.
Я попробовала проделать то же самое со всеми первыми буквами вторых слов в каждой строке, затем третьих слов и так далее. У меня получилось «aargtobaf» и «tcaitwwsi». Я заскрежетала зубами и попробовала взять первую букву первого предложения, вторую — второго… Похоже, ничего не срабатывало. Я принялась за бренди и отложила разгадывание примерно на час.
Была уже половина четвертого ночи, когда мне пришло в голову попробовать четные и нечетные числа. Выбирая нечетные буквы из каждой строки, я наконец напала на золотую жилу. Или, по крайней мере, на что-то, что было похоже на слово. Первая буква в первой строке, третья буква во второй строке, затем пятая, седьмая — и получилось слово «Jeremiahh». Причем не просто слово, но имя: Jeremiah. Я рыскала по комнате, пока не нашла старую, пыльную гидеоновскую Библию. Пробежав глазами по оглавлению, я нашла это имя в названии двадцать четвертой книги Ветхого Завета — книги Пророка Иеремии. Однако на конце расшифрованного слова было лишнее «h». Немного поломав голову, я догадалась, что «h» — это восьмая буква алфавита. И что дальше?
Затем я обратила внимание на то, что восьмая строка стихотворения читается: «Ты тридцать три и три не прекращай искать». Будь я проклята, если это не звучало как глава и стих.
Я открыла книгу Пророка Иеремии на тридцать третьей главе — и попала в точку!
«Воззови ко Мне — и Я отвечу тебе, покажу тебе великое и недоступное, чего ты не знаешь».
Итак, я оказалась права. Существовало другое послание, зашифрованное в пророчестве. Проблема в том, что при сложившихся обстоятельствах послание было бесполезным. Если старая кошелка хотела показать мне неведомые вещи, то где же они находились? Этого я и впрямь не ведала.
Выло приятно осознавать, что я, которая порой не в состоянии разгадать до конца кроссворд в «Нью-Йорк таймc», смогла-таки расшифровать предсказание, написанное на салфетке. С другой стороны, я была немного разочарована. Каждый новый, открытый мною слой головоломки должен был иметь какой-то смысл, ведь это явно были послания, причем изложенные на связном английском. Но они не вели никуда, кроме как к другим посланиям.
Я вздохнула, посмотрела на проклятые стихи, выпила остатки бренди и решила начать сначала. Что бы это ни было, оно должно быть зашифровано в стихах. Больше попросту негде.
Было уже пять утра, когда в мою голову, которая к тому времени раскалывалась от боли, пришла мысль. Возможно, буквы мне больше не нужны. Возможно, послание состоит из слов, как в соларинской записке. Едва лишь меня посетило это озарение (а может, помог третий бокал бренди), мой взгляд упал на первое предложение пророчества:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76